Психологический анализ рисунка и текста_Потемкина О.Ф и Е.В_2006 -524с

Психологический анализ текста

Вершиной духовной культуры является наше пронзительно-искрен­ нее общение с Всевышним, но основу этого общения составляет то, что сохраняется в нашей памяти от приобщения к отечественной и мировой культуре. А это и есть наша великая русская литература, по­ эзия, живопись, музыка, скульптура, архитектура — весь запас знаний, к которому так стремится интеллигентный человек. И это неисчерпае­ мый процесс. Отсюда так понятны слова Достоевского, что «человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».

Одна из удивительных тайн, которая занимает очень многих, — это тайна творчества. Поэтому нас интересуют рукописи авторов, рисун­ ки на полях, которые материализовали творческие поиски.

Не менее показательна в этом же смысле «Портретная галерея», рас­ сыпанная в рукописях Достоевского. Она состоит из более чем ста ри­ сунков. Обладая большой изобразительной силой, эти рисунки помо­ гают полнее освоить художественный мир писателя, увидеть героев произведений «изнутри» его творческого сознания, как бы его глаза­ ми. При этом, конечно, нужно учитывать, что Достоевский рисовал не для нас, вообще не для зрителя, а само это рисование преследовало особую цель. То, что для профессионального художника является вен­ цом и целью работы — создание пластического образа для Достоев­ ского было лишь началом литературного творчества.

Отталкиваясь от графического эскиза, писатель создавал литера­ турное воплощение образа — литературный портрет, «слово» героя и его действие в сюжете произведения. Многообразие этих рисунков, творческих записей, строчек, писем и произведений помогают полнее представить нам всю широту творческих про­ явлений гениального писателя, создать его ясный цельный образ.

Рукописи романа «Преступление и нака­ зание» наиболее богаты рисунками писателя. Почти половина портретов, нарисованных Достоевским, приходится на рукописи этого произведения, отражающего следы его мно­ голетних раздумий и нравственно-философ­ ских исканий. Обычно рисунками Достоевс­ кий предварял создание литературного портрета героя. Рисунки лиц, выполненные

в черновиках писателя, — органическая часть его творческой рукописи. По ним можно про-

Психологический анализ рисунка и текста

следить развитие замысла. Помогая себе рисованием, Достоевский как бы домысливал «лик» героя, воплощающий, согласно творческому кре­ до писателя, самую суть его личности.

Во время работы над романом возникло изображение лица моло­ дого человека лет 20—25 с широко расставленными глазами, высоким выпуклым лбом, прямыми решительно сжатыми губами, как бы «про­ свечивающее» сквозь записи к роману. Разрабатывая план произведе­ ния, Достоевский начинает его с изображения того же лица в том же ракурсе. (Это первое, что появилось на странице.) Автор решал здесь две задачи: построение плана сюжета произведения и поиск необхо­ димого «лика» главного героя.

Писатель считал, что «художественность... в романисте — есть спо­ собность до того ясно выразить в лицах и образах свою мысль, что чи­ татель, прочитав роман, совершенно так же понимает мысль писате­ ля, как и сам писатель понимал ее, создавая свое произведение» [цит по: 98, с. 92]. Работа по созданию литературного героя, по его мне­ нию, сродни работе физиономиста, указывающего в лице человека самую сокровенную его сущность, нравственное достоинство.

«Достоевский никогда не делал записей о внешнем облике своих персонажей, — пишет К. А. Баршт, — хотя каждый из них обычно име­ ет развернутый и подробный литературный портрет. Словесные запи­ си, черновики описания героев не нужны были писателю потому, что лицо и характер хорошо продумывались Достоевским в процессе ри­ сования, и это помогало хорошо осмыслить искомый образ, сформу­ лировать его в эскизной форме. Здесь причина того, что большинство портретных рисунков Достоевского — легкие эскизы, непрорисованные и незаконченные.

Заканчивать не требовалось — выяснив основные черты образа, пи­ сатель сосредотачивался на других проблемах, и наоборот: хорошо про­ рисованный, ясный портрет, как, например, ряд рисунков к роману „Идиот", обычно означал творческий тупик писателя, являлся сигна­ лом того, что образ ему не удается. Наиболее хорошо прорисованные и удачные в художественном отношении рисунки Достоевского сде­ ланы им как раз к неосуществленным замыслам. Напротив, легкие, в одну-две линии эскизы наполняют рукописи законченных удачных ли­ тературных произведений...» [98, с. 93].

Разрабатывая мировоззрение и основные черты личности главного героя романа «Идиот», писатель определил у него наличие таланта кал­ лиграфии как характеристику, важную для сюжета и раскрытия идеи произведения. Много изменений претерпел образ главного героя ро­ мана от первой редакции до последней, но единственная черта, кото-

Психологический анализ текста

рая осталась неизменной до окончательного воплощения, — это кал­ лиграфические способности. «Мышкин не просто обладает каким-то определенным „прописным" почерком, он художник-каллиграф, „ар­ тист", как называет его восхищенный Епанчин. Мышкин в высшей степени обладает свойством, которое Достоевский считал признаком гениальности: способностью угадывать, понимать и воплощать чужую мысль, идею, характер. В своем искусстве Мышкин передает характе­ ры русского средневекового монаха (игумена Пафнутия), французского уличного писца, военно-писарский рифт...» [98, с. 137|.

Давая объяснения к образцам своих каллиграфических произведе­ ний, МЫШКИН разворачивает целую философию каллиграфии, под­ вергая ряд воспроизведенных почерков глубокому психологическому анализу.

Особое значение Мышкин придает росчерку, который «требует не­ обыкновенного вкуса; но если он только удался, если только найдена пропорция, то этакий шрифт ни с чем не сравним, так даже, что в него влюбиться можно» [98, с. 137]. «Каллиграфия» Достоевского, размыш­ ление с пером в руках, могла отражать не только процесс создания пи­ сателем плана произведения или «лика» героя, но и подчас сопровож­ дала его мысли о своей судьбе, о проблемах личного характера. Поэтому рисунки Достоевского — явление отнюдь не случайное в его творчес­ ких записях. Они отражают, с одной стороны, особенности образова­ ния писателя (обучался в военно-инженерном училище), условия фор­ мирования его эстетического кредо, а с другой — демонстрируют нам со­ вершенно уникальный вид рисункаразмышления, особого способа твор­ ческой работы.

Психологический анализ рисунка и текста

описали в характерах своих героев педантичную акцентуацию. В «Шинеле» Гоголя Башмачкин, у Достоевского — Мышкин увлечены кал­ лиграфией, мир букв для которых представляет собой некую живую реальность со своими особенностями, фантазиями и реальностью.

Ф. М. Достоевский пережил то, что можно назвать мучительными мгновениями, о которых он напишет: «Вот и грянул последний день его недолгой вечности, и он на пороге перед вратами неведомого...

Итогда вдруг открылся ему таинственный смысл древнего изречения

отом, что наступит миг, когда времени больше не будет. До смерти ос­ тавалось несколько минут.

Ибеспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать! Что, если бы во­ ротить жизнь, — какая бесконечность! И все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил...», — рассказывает устами князя Мышкина Ф. М. Достоевский.

Он — недавний политический бунтарь, свято веривший в свое не­ обыкновенное будущее, мечтавший о спасении отечества, считавший, что только он один — господин своего будущего.

Характер Достоевского вмещал в себя не только величайшее сми­ рение, но и величайшую гордыню. Острота его переживаний дала тол­ чок к формированию сознания, чуткого к тайнам человеческого бытия. Он видел неутоленную печаль материнских глаз, которая передалась детской душе, посеяв первые семена «неведомой грусти и неясного счастья. Добротой его пользовались. Обкрадывали его все кому не лень. Характер «тихого» Достоевского нередко поражал страстными поры­ вами, азартом, стремлением к риску. Он увлекался не только бильяр­ дом, но и картами. Азарт и доверчивость становились причинами боль­ ших тягот жизни. Так, получив из Москвы 1000 рублей и будучи счастливым, на другой день он уже занимал пять рублей, не имея ни копейки.

Достоевский был чуток к музыке, особенно к русским романсам. Они сопровождали его всю жизнь. Делая займы со злодейскими про­ центами, он напевал: «Прости, прости, небесное созданье». Хорошее настроение располагало его к романсу Варламова «На заре ты ее не буди»...

Духовный багаж будущего писателя складывался из интереса к пи­ сательскому творчеству Гомера, Шиллера, Пушкина, Гете, Шекспира, Гофмана, Бальзака.

Известно, что история всякого произведения зависит от многих объективных обстоятельств и фактов, но определяется все же, в конеч­ ном счете, субъективными особенностями автора. Достоевский в сво­ их произведениях всегда говорил о том, что им было лично пережито.

Психологический анализ текста

Его убеждение — чтобы написать роман, надо запастись, прежде все­ го, одним или несколькими сильными впечатлениями, пережитыми сердцем автора действительно. В этом дело поэта. Из этого впечатле­ ния развивается тема, план, стройное целое. «Грозное чувство» на всю жизнь осталось одним из сильнейших впечатлений в творчестве Дос­ тоевского.

Творческая история каждого романа Достоевского началась задол­ го до того, как в его черновых тетрадях появились первые рабочие за­ метки; многие образы и ситуации возникали в других его романах и рассказах значительно раньше. Поразившие его воображение и заста­ вившие задуматься еще в давние годы факты не исчезали в его памяти, а откладывались в ней, как бы накапливаясь, и вспыхивали вновь в уме и сердце при создании произведения, в котором он продолжал от­ стаивать волновавшую его всю жизнь идею или возвращался к лич­ ным мотивам, не давшим ему покоя.

Например, впечатления от фактов действительности «выжитых» (любимое слово Достоевского) Достоевским в самом начале 1860-х гг. и в период создания романа «Преступление и наказание», вспыхивали в его творческом сознании при создании романов «Бесы», «Подрос­ ток», «Братья Карамазовы».

По мнению исследователей творчества Достоевского, возвращаю­ щиеся образы и повторяющиеся ситуации являются основой его по­ вествовательного искусства. Например, все больные, чахоточные жен­ щины с подозрительным румянцем на бледных щеках сохраняют черты, общие с Марией Дмитриевной Исаевой.

Достоевский обладал ранимой душой и повышенной чувствитель­ ностью. Случайная похоронная процессия могла вызвать у него при­ падок эпилепсии. Его воображение поражало своей яркостью. Читая Шиллера, он страдал болями, которые слаще всех наслаждений в мире. Они пробуждали в нем любовь, которая становилась мощной побуди­ тельной силой, возбуждая мечты побывать в Италии, Швейцарии. Он видел перед собой в своем воображении Елизавету, Амалию, Луизу. Достоевский перевел роман Бальзака «Евгения Гранде». Это стало для него хорошей писательской школой. Западная литература Достоевс­ кому нужна была, чтобы лучше разглядеть Петербург, своих соотече­ ственников и будущее России, которая, по его мнению, должна завер­ шить то, что начала Европа.

Петербург для Достоевского был самым фантастическим городом на свете, ставший полем удивительной встречи сна и реальности, меч­ ты и угрюмых «углов» с их обитателями. Однажды, когда он подходил к Неве, по его словам, произошло одно из самых важных событий его

Психологический анализ рисунка и текста

духовной жизни. Он задержался всего на минуту и бросил пронзитель­ ный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалев­ шую последним пурпуром зари, догоравшей в мглистом небосклоне. Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от замерзше­ го снега поляна Невы с последним отблеском солнца осыпалась с бес­ конечными мириадами искр иглистого инея. Морозный пар валил с усталых лошадей, с бегущих от мороза людей. «Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, — писал Достоевский. — Казалось... что весь мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походят на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который, в свою очередь, тотчас исчезает и искурится паром к темно-синему небу. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне... Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленно; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый... Я полагаю, что с той минуты началось мое существование...» [91, с. 58].

Это описание оживления нового состояния будущего писателя есть описание особого психического состояния, возникновения особого магнетизма, который теперь сможет привлекать все, что нужно, для достижения цели, ясности, озарения, инсайта.

«...Я стал разглядывать и вдруг увидел какие-то странные лица. Все это были странные, чудные фигуры, вполне прозаические, вовсе не Дон-Карлосы и Позы, а вполне титулярные советники и в то же время как будто какие-то фантастические титулярные советники... Кто-то гримасничал передо мною, спрятавшись за всю эту фантастическую толпу, и передергивал какие-то нитки, пружинки, и куколки двига­ лись, а он хохотал и все хохотал! И замерещилась мне тогда другая ис­ тория, в каких-то темных углах, какое-то титулярное сердце, честное

ичистое... а вместе с ним какая-то девочка, оскорбленная и грустная,

иглубоко разорвала мне сердце вся их история».

«Главный вопрос, которым я мучился сознательно и бессознатель­ но всю жизнь, — существование Божие, — так определяет его сам До­ стоевский. — Оставалась, однако, сияющая личность самого Христа, с которою всего труднее было бороться...» Образ страдальца, пошед­ шего на крест за истину, во имя человека, вошел в его кровь и плоть с тех пор, как он помнил себя, с первыми потрясениями детской души, вошел однажды и на всю жизнь.

В двадцать шесть лет он чувствовал себя глубоким стариком, все увидевшим и все пережившим: и смерть родных, и безответную, не­ высказанную даже любовь, и игру неизъяснимой судьбы, и бремя пусть

Психологический анализ текста

кратковременной, но — какой! — славы гения, уязвленности насмеш­ ками друзей и, наконец, отчаянное чувство одиночества, ощущение страшной пустоты от непонимания [91].

Видение на Екатерининском канале мало-помалу становилось по­ вестью «Белые ночи». Шла работа над «Неточкой Незвановой», выш­ ли рассказы «Господин Прохарчин», «Слабое сердце», «Чужая жена», «Елка и свадьба», «Ревнивый муж». Достоевского особенно не ругали, но и не хвалили.

Достоевский считал, что в страдании очищается душа от гордыни самообожествления, в страдании яснеет истина и сам страдал спол­ на: «Вот уж скоро пять лет, как я под конвоем в толпе людей, и ни одного часу не был один. Быть одному — это потребность нормаль­ ная, как пить и есть, иначе в насильственном этом коммунизме сдела­ ешься человеконенавистником. Общество людей сделается ядром и заразой, а вот от этого-то нестерпимого мучения и терпел более все­ го в эти четыре года. Были и у меня такие минуты, когда я ненавидел всякого встречного, правого и виноватого, и смотрел на них как на воров, которые крали у меня всю жизнь безнаказанно. Самое неснос­ ное несчастье, это когда сделаешься сам несправедлив, зол, гадок; сознаешь все это, упрекаешь себя даже — и не можешь себя переси­ лить» [91, с. 197].

Символ веры Достоевского был прост, как он сам объяснял. «Ве­ рить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, му­ жественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть... Возлюбить человека как самого себя по заповеди Христовой — невозможно, — писал в своем дневнике Достоевский. — Закон личности на земле связывает. „Я" пре­ пятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный, от века иде­ ал... человек во плоти... Высочайшее употребление, которое может сде­ лать человек из своей личности, из полноты развития своего „я", — это как бы уничтожить это „я", отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье»... [91, с. 309]. Оставаясь верным христианским идеалам, Достоевский писал: «Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось бы оста­ ваться с Христом, нежели с истиной...» [91, с. 138].

Каждое испытание Достоевский воспринимал через призму своего писательского труда: «Сколько я вынес из каторги народных типов, характеров! Я сжился с ними и потому, кажется, знаю их порядочно. Сколько историй... черного горемычного быта. На целые томы доста­ нет» [91, с. 59].

Психологический анализ рисунка и текста

Писатель, в особенности русский писатель, должен найти для себя важнейшую истину. И Достоевский, сам пережив много боли и стра­ даний, делает вывод, о котором сообщает брату: «Несчастны только злые. Мне кажется, что счастье в светлом взгляде на жизнь и в безуп­ речности сердца, а не во внешнем» [91, с. 203].

Достоевский часто влюблялся. Делал предложения женщинам, но предложения он будто бы делал для того, чтобы еще раз (всегда в пос­ ледний) доказать себе всю тщетность и смехотворность своей сокро­ венной надежды на семью, и, как знать, может быть и еще раз стать отцом. И душа его обрела пристанище. «Знаешь, Аня, а ведь расска­ занный тогда тебе роман — лучший из всего, что написано мною, он сразу же возымел успех и, главное, произвел желаемое впечатление, — говорил Достоевский своей жене, с которой нашел он то, что искал в жизни. — Пойми, ведь я совсем не был уверен в успехе, а вдруг бы ты ответила, что любишь другого? Я потерял бы в тебе единственного че­ ловека, который сумел уже так много сказать моему сердцу» [91, с. 355].

Речь шла о романе «Преступление и наказание». И. Анненский в работе «Искусство мысли» пишет о художественной идеологии Дос­ тоевского, считая, что творческий поворот романиста произошел в 1866 г. Анненский считает, что именно в романе «Преступление и на­ казание» «впервые мысль Достоевского расправила крылья. Из тол­ чеи униженных и оскорбленных, от слабых сердец и прохарчинских бунтов, от конурочной мечты и подпольной злобы писатель выходит в сферу... высших нравственных проблем. Именно к этому времени на­ столько перегорели в его душе впечатления тяжелого опыта, что он мог с художественным беспристрастием волновать читателя идеями правды, ответственности и искупления. Ни раньше, ни позже 1866 г. Достоевский не был и тем чистым идеологом художественности, ко­ торый создал «Преступление и наказание» [8, с. 401].

Несомненно, писатель совершенствовал свое творчество, прибли­ жаясь к правде жизни, осуществляя поиск истинной нравственности. Впечатляющую достоверность он искал и в работах художников. На Достоевского произвела сильное впечатление работа художника Ганса Гольбейна-младшего «На смерть Христа». Он слышал о ней, а когда с женой им удалось побывать в галерее, он долго стоял у картины. Ко­ пия этой картины висит на стене в доме Достоевских в Старой Руссе. Брак Федора Михайловича и Анны Григорьевны был счастливым. Горе было — смерть первой дочки, но было и много счастья.

«За что не любить человека, который никогда не позволял себе уве­ ровать в бессмысленность жизни, который всегда верил в то, что есть нечто серьезнее тщеславия, выше утробы, значительнее самой смер-

Психологический анализ текста

ти. Если бы его спросили, разгадал ли он, зачем ему, именно ему даны были талант и ум, и душа, и как распорядился дарами в отпущенные сроки земные, — он мог бы ответить: было, все было — и бездны со­ мнений и неверия, и страсти, и блуждания между последним отчаяни­ ем и последней надеждой. Но были же и взлеты души, прозрения мыс­ ли, откровения сердца и — вот плоды его жизни, все в них, по ним судите», — писал Достоевский [91, с. 388].

Произведения Достоевского нашли отклик у многих и многих лю­ дей не только в России, но и за рубежом. Но были и негативные суж­ дения о нем, о его творчестве. Белинский, который сначала с искрен­ ним восторгом встретил произведения молодого писателя, резко критиковал его за произведения последующие. И он был не одинок в своей критике. Но шло время, и писатель все более приближался к реализации своего замысла. «В литературном деле моем есть для меня одна торжественная сторона, моя цель и надежда — и не в достижении славы и денег, а в достижении выполнения синтеза моей художествен­ ной и поэтической идеи, то есть в желании высказаться в чем-нибудь вполне, прежде чем я умру... Мне Россия нужна; без России последние силенки и талантишко потеряю» [91, с. 389].

Творчество Достоевского питалось огромным чувство к земле рус­ ской. Именно это чувство было для Достоевского важнейшем крите­ рием святости, мерилом нравственности. «Родина свята для русского сердца, потому что родина для него — высшая и последняя правда, — писал Достоевский. — И потому все можно отнять у него, все осме­ ять — стерпит. Но родину отнять у русского сердца, унизить, оскор­ бить ее так, чтобы оно застыдилось, отреклось от нее, — невозможно: нет такой силы ни на земле, ни под землей, нигде во всем белом свете. И пытаться не стоит — взбунтуется, и в этом может быть, единствен­ ном потрясении своем не простит. Долго не простит. И нередко даже не хочет понять оно, как же это можно что любить, кроме России, тос­ ковать по чему-нибудь такой смертельной неизбывной тоской, как по родной земле» [91, с. 190].

Достоевский как писатель ставил перед собой огромные задачи. Он писал: «Да, лик мира сего требует обновления, возрождения. Главное — сохранить бы народную нравственность, культуру, идеалы народные; разгадать бы тайну народного безмолвия. Помочь бы народу стать лич­ ностью — вот задача, а для этого нужна идея общего дела, которая объ­ единила бы всех в единое целое, в нацию, ибо народ, ставший наци­ ей, — духовно взрослый народ; нация — не что иное, как народная личность. А у нас каждый сам по себе, все за себя — один Бог за всех» [91, с. 291].

Психологический анализ рисунка и текста

Достоевский вынашивает замысел нового романа. Этому предше­ ствовали встречи с Герценом за границей. Его героем должен был стать Версилов. В русской идее героя Россия вместит в себя и Европу, всю ее культуру, накопленную веками и всеми народами Запада, и не раство­ рится в ней, а соединится в новом, высшем синтезе, в котором сольются все души народов в понимании и сочувствии.

Кое-кто из критиков упрекал Достоевского в том, что он преступа­ ет пределы искусства, заставляя читателей не просто переживать, но как бы и соучаствовать в поступках его героев, страдать их нравствен­ ными страданиями, как бы своими собственными. Но разве не это на­ значение подлинного искусства?

До сих пор твердят, что Достоевский любит выискивать патологи­ ческие стороны жизни. «Любит? Болезнь укоренилась, в самом осно­ вании общества, а они не хотят замечать фактов: и видят, но проходят мимо. Нет граждан, потому и не могут замечать. У нас нет жизни, нет дела, в котором бы участвовал весь народ — вот корень, вот причина патологического разложения общества.

Чем сильнее разовьемся мы в своем национальном русском духе, тем сильнее отзовемся и в европейской душе, которой станет, нако­ нец, внятно наше русское особое, окончательное слово — любовного братского единения всех народов», — писал Достоевский [91].

Достоевского читают как романиста, мыслителя, психолога. Еще в юности, переписываясь с братом, Достоевский высказывал идеи, кото­ рые впоследствии воплотились в его романах: «Ум — способность толь­ ко материальная, душа же живет тем, что нашептывает ей сердце. Ум — только орудие или машина, движимая огнем душевных... Философию не надо полагать простой математической задачей, где неизвестное — природа!.. Заметь, что поэт в порыве вдохновенья разгадывает Бога, сле­ довательно, исполняет назначение философии. Следовательно, поэти­ ческий восторг есть восторг философии. Следовательно, философия есть та же поэзия, только высший градус ее!...» [91, с. 125].

Достоевский постоянно вникал в усложнения всякого рода, услож­ нения мысли или жизни. «Любя труд и не отрицая с первого же налета сложностей и запутанностей бытия и мышления, Достоевский никог­ да не мог начать восставать против „науки" и наукообразности, как таковой. Все это делает из Достоевского глубоко культурного писате­ ля. ...Никто более Достоевского, „от младых ногтей" и до гроба, не жил исключительно литературою, так всецело ею, без помыслов об ином», — пишет В. В. Розанов [84, с. 431].

Жизнь менялась, но было нечто самое главное в творчестве писате­ ля, что оставалось неизменным. Это его писательское и личностное