Глава VII

§ 3. Патология права и правонарушение

В отечественной литературе работ, специально посвященных патологии права, нет, можно обнаружить лишь отдельные высказывания в связи с обсуждением проблемы принуждения в праве.

Е. Н. Трубецкой, Л. И. Петражицкий, к примеру, полагали, что необходимость в принуждении (к исполнению нормы права) возникает не всегда, главным образом — при патологии права, т. е. его нарушении. Обычное же, нормальное действие права бесшумно и незаметно, необходимости в принуждении со стороны специальных органов государства не возникает.

Но подобное представление вряд ли можно считать исчерпывающим. Область патологии права значительно шире, она выходит за пределы нарушенного посредством противоправного действия права. В частности, проблема патологии права не может не обращать мысль к вопросу о распределении юридических возможностей и обязанностей в обществе. В особенности заслуживает в данном случае внимания проблема юридических обязанностей.

Субъективное право, не обеспеченное соответствующей юридической обязанностью, исходно патологично. Но поскольку в проблеме патологии права наиболее очевидным сюжетом является все-таки правонарушение, остановимся и на этой стороне проблемы.

В каком соотношении могут находиться различные посягательства на право, в особенности преступность и собственно патология права? Ведь очевидно, что правонарушение не есть непосредственно патология права, оно способно вызвать патологию права (субъективного права). Точно так же патология права может продуцировать правонарушения.

Различия между рассматриваемыми явлениями выявляются главным образом за счет того, что патология права — это всегда ненормальное, болезненное состояние права.

Правонарушения, включая преступность, это социальные факты, исходящие не из самого права, но обрушивающиеся именно на него. К тому же последние могут быть и бывают нормальными социальными фактами.

Э. Дюркгейм поэтому писал, что преступление — не только возмущающий коллективное чувство акт, но и деяние, способное играть полезную роль в эволюции социальной среды. Оно не только требует, чтобы был открыт путь для необходимых изменений в обществе, но в известных случаях прямо подготавливает последние. Там, где оно существует, коллективное чувство обладает необходимой для восприятия новых форм гибкостью, а кроме того, преступление иной раз даже предопределяет тот вид, который эти новые формы примут.

Действительно, как часто они являлись и являются провозвестником будущей нравственности, продвижения к будущему! Согласно афинскому праву, Сократ был преступником и его осуждение было правомерным. Между тем его преступление, а именно непозволительная самостоятельность мысли, оказалось полезным не только для его родины, но и для человечества в целом. Оно служило подготовке новой нравственности и новой веры, в которых нуждались тогда Афины, потому что традиции, которыми жили до сих пор, не отвечали уже новым условиям.⁶

Конечно, Сократ — не единственный, кто подготовил своим преступлением необходимую почву для утверждения права человека свободно выражать свои мысли в качестве естественного. Свобода мысли, которой теперь пользуются люди, никогда не могла быть провозглашена, если бы запрещающие ее правила не нарушались все больше и больше, прежде чем были торжественно отменены.⁷

Для согласия с такой оценкой правонарушения отечественному читателю, во всяком случае многим из них, необходимы немалые усилия ума с тем, чтобы освободиться от традиционных представлений на сей счет. Этому может способствовать понимание того, что позитивная роль правонарушений проявляется далеко*не всегда и не во всех условиях, но в любом случае положительный эффект преступности проявляется в перспективе. Далее, такой взгляд теряет свою оригинальность и ценность в условиях разнузданной, гипертрофированной преступности. Хотя именно в данном случае интенсивный ритм, в котором начинает работать репрессивный аппарат государства, есть наивернейшее свидетельство серьезной патологии права в обществе.

⁶Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. С. 467 и ел.

⁷ Там же.