1

Декабрь 2001 года

Тем, кто я есть, я стал зимой 1975 года, в мо-розный пасмурный день. Эта минута навсегдаврезалась мне в память: пригнувшись, я хоронюсьза саманной стеной у замерзшего ручья и украд-кой наблюдаю за тем, что совершается в переул-ке. Все это происходило давно, но не верьтерасхожим присказкам, что, мол, «было и быльемпоросло». Прошлое впивается в тебя словно ког-тями, не оторвешь. Оглядываясь сейчас назад,я четко понимаю: вот уже двадцать шесть леткряду я тайком наблюдаю за тем, что творится впереулке. И нет этому конца.

Этим летом мне позвонил из Пакистана мойдруг Рахим-хан и попросил приехать. Я стоял вкухне, прижав к уху телефонную трубку, и созна-вал: это не простой звонок. Меня настигло про-шлое, мои неискупленные грехи. Закончив разго-вор, я вышел прогуляться. Путь мой пролегалвдоль озера Спрекелс у северной границы парка«Золотые Ворота»¹. Едва перевалило за полдень,

9 Халед Хоссейни

солнечные лучи сверкали на поверхности озе-ра, по воде пробегала легкая рябь. Свежий ве-терок раздувал паруса игрушечных корабликов.В небе плыла пара красных воздушных змеев, ихдлинные голубые хвосты полоскались в воздухе.Люди, деревья, ветряные мельницы и прочая ме-лочь остались далеко внизу, и змеи величествен-но созерцали Сан-Франциско, город, который сталмне домом. И тут я услышал слова Хасана: «Длятебя хоть тысячу раз подряд». Голос мальчика сзаячьей губой, который обожал запускать воз-душные змеи и всегда первым прибегал к местуих приземления, отчетливо прозвучал у меня вголове.

Я присел на лавку под ивой, стараясь перева-рить слова, которыми Рахим-хан закончил разго-вор: «Тебе выпала возможность снова встать настезю добродетели». Глядя на воздушных змеев,я думал о Хасане. Думал о Бабе. Об Али. Вспо-минал Кабул. Вспоминал, как я жил, пока ненастала зима 1975 года. Эта зима все изменила.И сделала меня таким, какой я есть.

2

В детстве мы с Хасаном частенько залезали накакой-нибудь из тополей, росших во дворе у домамоего отца, и пускали солнечные зайчики в окнасоседям. С карманами, набитыми сушеными туто-выми ягодами и грецкими орехами, мы забиралисьвысоко, садились каждый на свою ветку, свешива-ли ноги и по очереди ловили лучи осколком зер-кала. Весело хихикая, мы набивали рты ягодами,кидались ими друг в друга. Так и вижу Хасана надереве: солнечные лучи играют в листве, трепе-щут на его круглом лице, словно вырезанном издерева, — плоский широкий нос, раскосые глаза,формой напоминающие бамбуковые листья (в за-висимости от освещения глаза у Хасана станови-лись то золотистыми, то зелеными, порой дажебирюзовыми). Вижу его маленькие приплюсну-тые уши и выпирающую косточку на подбородке,словно у китайца-кукольника соскользнул резец.А может быть, мастер просто устал и допустилнебрежность.

Иногда, сидя на дереве, я подговаривал Хаса-на пульнуть из рогатки орехом в соседскую од-

11 Халед Хоссейни

ноглазую немецкую овчарку. Хасан поначалу несоглашался, но если я просил, по-настоящемупросил, он не мог мне отказать. Он всегда вы-полнял любую мою просьбу, а с рогаткой былпросто неразлучен. Случалось, Али, отец Хасана,ловил нас на шалости и выходил из себя (на-сколько мог выйти из себя такой мягкий чело-век). Али грозил нам пальцем и велел немедлен-но слезать. На земле он отбирал у нас зеркальцеи повторял слова своей матери: дьявол насылаетв зеркала отблески, дабы отвлекать мусульманот молитвы. «И смеется при этом», — неизменноговорил он, с укоризной глядя на сына.

«Да, отец», — бормотал в ответ Хасан, поту-пившись. Но он ни разу меня не выдал. Ни разуне сказал, что это я всегда был зачинщикомвсякой проказы и что страдания соседской соба-ки (да и солнечные зайчики тоже) — на моейсовести.

Тополя росли вдоль вымощенного краснымкирпичом проезда к нашему дому. Ворота изкованых железных прутьев открывались внутрь,во двор. Если смотреть с улицы, дом стоял полевую сторону, а в самом дальнем конце участкарасполагался задний двор.

Все соглашались, что особняк моего отца, мо-его Бабы, был самым красивым в Вазир-Акбар-Хане, новом богатом районе на севере Кабула².А может, и во всем Кабуле. Обсаженный розамиширокий проход вел к просторному дому с мра-морными полами и широкими окнами. Узорча-тые мозаичные панно для четырех ванных ком-

12

Бегущий за ветром

_Нат Баба заказывал в Исфагане. Купленные вКалькутте ковры, шитые золотом, украшали сте-ны, со сводчатого потолка свисали хрустальныелюстры.

Наверху располагались моя ванная, комнатаБабы и его пропахший табаком и корицей каби-нет, или «курительная». Здесь хозяин и гостиотдыхали в кожаных креслах после обеда, подан-ного Али, курили и беседовали. Обыкновеннотем для разговоров было три: политика, бизнес,футбол. Мне всегда очень хотелось присоеди-ниться к ним, но Баба не разрешал.

— Уходи немедленно, — говорил он мне, стояна пороге кабинета. — Здесь взрослые беседуют.Иди почитай книжку.

И он захлопывал дверь, а я, гадая, смогули хоть когда-нибудь разделить компанию со«взрослыми», опускался на пол, поджимал коленик подбородку и сидел так час или два, подслуши-вая. До меня долетали громкие возгласы и взры-вы смеха.

В гостиной на первом этаже, вдоль плавноизгибающейся стены, выстроились шкафчики, вы-полненные по индивидуальному заказу. За стек-лянными дверцами скрывались семейные снимкив рамках, и среди них — зернистое фото моегодеда и короля Мухаммеда Надир-шаха, снятое в1931 году, за два года до покушения; дед и корольстоят над убитым оленем, оба в ботинках доколен, ружья закинуты за плечо. Имелась и сва-дебная фотография моих родителей: бравый Ба-ба в черном костюме и мама вся в белом, словно