15.3. Экзистенциализм

Э. МУНЬЕ

Строго говоря, не существует философии, которая не была бы эк­зистенциалистской. Наука приводит в порядок внешнее бытие. Ин­дустрия занята утилитарным. Возникает вопрос — что делала бы философия, если бы не эксплуатировала существование и сущест­вующее.

Однако более охотно с именем экзистенциализма напря­мую связывают течение современного мышления. Это мышление наиболее общим образом можно было бы охарактеризовать как реакцию философии человека против крайностей философии идей и философии вещей. Для нее (философии человека) главной проблемой является не существование как таковое, а существо­вание человека. Она упрекает традиционную философию за то, что та чаще всего склоняется в пользу философии внешнего мира или продуктов духа.

В этом смысле экзистенциализм опирается на мощную тра­дицию. История мышления отмечена вехами экзистенциальных откровений, которые в то же время были для мышления поворо­том к самому себе, возвращением к своей первоначальной миссии. Это призыв Сократа, противостоящий космологическим грезам ио­нийских физиков своим призывом “Познай самого себя”. Это обра­щение стоиков, призывающих к господству над собой и противо­стоянию судьбе. Это греки, увлекающиеся легковесными играми софистики и диалектики. Это и святой Бернар [Клервосский], на­правляющийся в крестовый поход от имени христианства для обра­щения и спасения против математизации веры Абелляром. Это и Паскаль с самого начала поднявшийся на борьбу против картезиан­ской авантюры, которая была нацелена на развитие науки и подчи­нение ей всего человека, его жизнь и смерть. Но с Паскаля собст­венно и начинается современный экзистенциализм. Он пресекает все пути, он касается всех тем.

Иногда отцом этой школы называют Кьеркегора. Курьез судьбы состоит в том, что он действительно был одним из первых экзистенциальных философов. Его заслуга состояла в ясности из­ложения идей. Я не могу понять, что делали в течение ста лет дат­чане со своим пророком как Серен Кьеркегор, который так как был эксцентричен и так глубоко анализировал человека. Во всяком случае потребовалось дождаться начала этого века, чтобы он был переведен в Германии, и в смутные времена между двумя мировы­ми войнами чтобы он проник во Францию. Подобная же судьба у его предшественника Мэн де Бирана, звезда которого остается такой бесцветной даже в его собственной стране [Франции]. Мэн де Биран поднимал авторитет вселенского существования в пику сенсуали­стическим философиям XVIII века, сплющивающим человека.

340

Кьеркегор же боролся против системы Гегеля, абсолютной системы, систематизирующихся систем, которым он противопоставляет абсолютное существование.

Таковы корни экзистенциализма. С этого момента ствол эк­зистенциализма расщепляется на две ветви. Одна произрастает от старого христианского ствола. Возвышение над природой зна­чения образа Бога [в человеке], искупленного через воплощенно­го Христа. Провозглашен примат спасения над активностями знания и пользы; имеется ли онтологический климат наилучшим образом удовлетворяющей экзистенциалистским требованиям? Не следует ли просто сказать, что экзистенциализм это иной спо­соб говорить о христианстве? Таков без сомнения был бы ответ Паскаля и Кьеркегора рационалистам. Но последние окрестили бы их философию новым именем, весьма внешним для них. Они рассматривались бы как свидетельства христианской очевиднос­ти, очевидности, которая в большей мере связана со свидетельст­вами, чем с разумными доводами.

Экзистенциализм снискал наибольшие лавры в феноменоло­гической школе. Его ветвь, питающаяся христианским соком, не бы­ла порождена уверенностью и безмятежностью христианского уче­ния в его доктриальном оформлении. Наоборот, эта уверенность и безмятежность противоречили его мышлению. Наилучшим обра­зом переход от ортодоксии вероучения к независимости осущест­вил Макс Шеллер. Ясперс, утверждавший незавершенность крите­рия человеческого существования, не может быть даже назван хри­стианским философом, хотя все импульсы его мышления, особенно может быть последних его работ, сделаны из вполне христианского теста. Никто не был ближе Кьеркегору, чем он. Поль Луи Ландсбер, работы которого были преждевременно прерваны в лагере департации Ориентбурга, продолжил эту линию. Русская ветвь проходит через Соловьева, Шестова и Бердяева. Еврейская ветвь проведена Бубером. Карл Барт своей диалектической теологией немало содей­ствовал введению вновь в современное мышление Кьеркегора. Бер-госовский призыв вернуть к жизни, который в поэтических терми­нах поддержали Пеги и Клодель, был направлен против позитивиз­ма, обезличивающего человека. Этот призыв сыграл тогда свою роль и ныне еще блистает тем же внутренним огнем. Было бы не­справедливым забыть, как это стремятся сделать сегодня, другое свечение той же струи: работы Лабертоньера и Блонделя, в кото­рых прозвучал призыв обращения к внутренней жизни...

Во многих понятиях “Метафизического дневника” Габриель Марсель воспроизводит живой французский христианский экзис­тенциализм с некоторыми элементами персоналистского мышления.

Кьеркегор из тех людей, которые, строго говоря, не могут иметь учеников, поскольку они не имеют завершенной системы, но которые, однако, могут иметь многочисленных последователей.

341

В начале второго течения находится другая изолированная вели­чина — Ницше. Симметрично Иоанну Крестителю он хотел возвы­сить конец евангельской эры, провозгласив смерть Бога для людей, которые не осмеливаются брать на себя его роль. Этот призыв про­звучал в обстановке безраздельного оптимизма, царившего в конце века. Ницше как удар молнии осветил непристойность в пустом не­бе счастья, разрушающее осень Запада и открывающееся грозами равно действия, которые балансировали между нашими крышами и нашими садами. Ницше, так же как и Кьеркегор, ждал, что его го­лос будет услышан, когда отчаяние проникнет в сердце отделен­ных от божественного присутствия и разочаровавшихся в созерца­нии миров.

Из этого течения в силу обстоятельств сформировался но­вый стоицизм, в котором человек вдохновлялся на борьбу в своем фундаментальном одиночестве. Эта философия критиковалась со­временным рационализмом от имени решительного опыта за то, что она пропагандировала отчаяние, тоску, страх. Эта философия сталкивает нас непосредственно с ничто, не давая этому достаточ­но обоснования в глубинном опыте. Эта линия атеистического экзи­стенциализма, которая идет от Хайдеггера и Сартра и которую ошибочно принимают за весь экзистенциализм.

Простой взгляд убеждает нас, что первая экзистенциальная традиция не уступает второй ни в полноте, ни во влиянии, но связь между этими традициями так незаметна, что забывают их общий источник. Однако способ постановки проблем, резонанс многочис­ленных общих тем по крайней мере в истоке, обусловливает то, что диалог между теми способами мышления, которые остаются внешними для их общих предпосылок...

Мунье Э. Введение в экзистенциализмы. — Париж, 1947. — С. 8—14.

С. КЬЕРКЕГОР

Что такое поэт? — Несчастный, переживающий тяжкие душевные муки; вопли и стоны превращаются на его устах в дивную музыку. Его участь можно сравнить с участью людей, которых сжигали за­живо на медленном огне...

Я, может быть, и постигну истину, но до познания блаженст­ва душевного мне еще далеко. Что же мне делать? Скажут: “зай­мись делом”. Каким? Чем мне заняться? Разве оповещать челове­чество о своей грусти, стараясь представить новые доказательства печального ничтожества человеческой жизни? Или открывать ка­кие-нибудь новые, еще не известные доселе, темные стороны жиз­ни? Этим я мог бы, пожалуй, стяжать себе редкую награду: просла­виться, наподобие астронома, открывшего новые пятна на Юпите­ре. Предпочитаю, однако, молчать.

342

...Я лежу пластом, ничего не делаю. Куда ни погляжу — везде пустота: живу в пустоте, дышу пустотой. И даже боли не ощущаю... Для меня же и страдание потеряло свою сладость. Посулите мне все блага или все муки земные — я не повернусь даже на другой бок ради получения одних или во избежание других. Я медленно уми­раю. Что может развлечь меня. Вот если бы я увидел верность, вос­торжествовавшую над всеми испытаниями, увлечение, все пре­одолевшее, веру, двигающую горы, если б я видел торжество мыс­ли, примиряющее конечное с бесконечным... Но ядовитое сомнение разрушает все. Моя душа подобна Мертвому морю, через которое не перелететь ни одной птице, — достигнув середины, она бес­сильно падает в объятия смерти.

Сопротивляться — бесполезно. Нога моя скользит. Жизнь моя все-таки остается жизнью поэта. Можно ли представить себе более злосчастное положение? Я отмечен, судьба смеется надо мной, показывая мне, как все мои попытки к сопротивлению превращаются в поэтические моменты. Я могу описать надежду с такой жизненной правдой, что всякий, “надеющийся и верую­щий” в жизнь, узнает себя в моем описании, а оно все-таки — ложь: я создал его лишь по воспоминаниям.

...Я никогда не был веселым в душе, а между тем веселье как будто всегда сопутствует мне, вокруг меня словно всегда порхают не­видимые для других, легкие гении веселья, любуясь которыми, глаза мои сияют радостью. И вот люди завидуют мне, когда я прохожу ми­мо их счастливый и веселый, как полубог, а я хохочу, — я презираю людей и мщу им. Я никогда не унижался до того, чтобы пожелать оби­деть кого-нибудь фактически, нанести действительное оскорбление, но всегда умел повернуть дело так, что люди, вступавшие со мной в сношения, выносили впечатление какой-то обиды. Слыша, как хва­лят других за честность и верность, я хохочу. Я никогда не был жесто­косердным, но именно в минуты наисильнейшего сердечного волне­ния я принимал самый холодный и бесчувственный вид...

В воздухе разлита такая теплота, а город будто весь вымер... Мне вспоминается моя молодость, моя первая любовь, когда я так грусти. Теперь я грущу лишь по той первой грусти. Что такое юность? — Сон... Что такое любовь? — Сновидение...

Моя печаль — моя крепость; она расположена на вершине горного хребта среди облаков, как гнездо орла; никто не может ов­ладеть ею. Оттуда я делаю набеги в действительную жизнь, хватаю добычу, приношу домой и тку из нее картину для украшения стен моей башни. Я живу там отшельником...

...Быть вполне человеком — все-таки выше всего... У меня на ногах появились мозоли — значит шаг вперед...

...Да, я не господин своей судьбы, а лишь нить, вплетенная в общую ткань жизни! Но если я не могу ткать сам, то могу обрезать нить... [Как один из открывателей экзистенции, Къеркегор заме-

343

чательно показывает необходимую поэтику экзистирующего субъекта, связанную с отсутствием каких-либо человеческих качеств и способностей. Их еще предстоит сформировать, выстроить. В экзистенции человек дан самому себе в форме от­сутствия, т. е. в форме проблемы, которую еще предстоит решить, освоить как предмет самосозидательной работы. Поэтому все негативные определения собственного бытия сле­дует в данном случае воспринимать не просто как печальную и огорчительную данность, но как деятельно ориентированную постановку проблем становления экзистирующего субъекта. У Къеркегора замечательна именно эта постановка. — Примеча­ние составителя].

Кьеркегор С. Афоризмы эстетики. Наслаждение и долг.— Киев, 1994. — С. 15—40.

Проклятый случай. Ведь ты мой единственный друг, единствен­ное, что я считаю достойным быть моим союзником или врагом: ты всегда остаешься верным самому себе в своей капризной изменчи­вости, всегда одинаково непостижим, всегда загадочен. Я вопло­тил твой образ в себе, зачем же ты не являешься своему живому воплощению?..

...Ужасная мысль! Значит вся жизнь остановилась от скуки! Нет, я жду тебя, жду, проклятый случай! Я не хочу победить тебя принципами, или, как выражаются эти жалкие люди, характером, — нет, я хочу поэтически воссоздать тебя...

Кьеркегор С. Дневник обольстителя. Наслаждение и долг. — Киев, 1994. — С. 75.

Ж.-П. САРТР

У каждого человека свои природные координаты: уровень высоты не определяется ни притязаниями, ни достоинствами — все реша­ет детство...

...Во всех детях есть искра Божия, они ни в чем не уступают поэтам, ведь поэты — те же дети...

...Смерть преследовала меня, как наваждение, потому что я не любил жизни. Этим объясняется ужас, который мне внушала смерть...

Сартр Ж.-П. Слова. — М., 1966. — С. 55—60, 136.

...Существуют две разновидности экзистенциалистов: во-первых, это христианские экзистенциалисты... и, во-вторых, экзистенциа­листы-атеисты. Тех и других объединяет лишь убеждение в том, что существование предшествует сущности...

344

...Человек просто существует, а он не только такой, каким се­бя представляет, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляет себя уже после того, как начинает существовать, и после этого прорыва к существованию, то он есть лишь то, что сам из себя делает...

...Человек — это прежде всего проект, который переживается субъективно, а не мох, не плесень и не цветная капуста...

...Наш исходный пункт — это субъективность индивида, он обусловлен и причинами чисто философского порядка. В исходной точке не может быть никакой другой истины, кроме: “Я мыслю, следовательно существую”. Это абсолютная истина сознания, постигающего самое себя...

...Если невозможно найти универсальную сущность, которая была бы человеческой природой, то все же существует некая общ­ность условий человеческого существования...

Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм // Сумерки богов. — М., 1989. — С. 321—323, 335—336.

...По появлении человека среди бытия, его “облекающего”, открыва­ется мир. Но исходный и существенный момент этого появления — отрицание. Так мы добрались до первого рубежа нашего исследова­ния: человек есть бытие, благодаря которому возникает ничто. Но вслед за этим ответом тотчас возникает другой вопрос: что такое человек в его бытии, если через человека в бытие приходит ничто?

...Бытие может порождать лишь бытие, и если человек вклю­чен в этот процесс порождения, выйти из него он может, лишь выхо­дя за пределы бытия. Коль скоро человек способен вопрошать об этом процессе, то есть ставить его под вопрос, предполагается, что он мо­жет обозревать его как совокупность, то есть выводить самого себя за пределы бытия, ослабляя вместе с тем структуру бытия...

...Свобода не может быть понята и описана как обособленная способность человеческой души. Мы старались определить челове­ка как бытие, обусловливающее появление ничто, и это бытие яви­лось нам как свобода. Таким образом свобода — как условие, необ­ходимое для нигилирования ничто, — не может быть отнесена к числу свойств, характеризующих сущность бытия человека. Выше мы уже отмечали, что существование человека относится к его сущ­ности иначе, чем существование вещей мира — к их сущности. Сво­бода человека предшествует его сущности, она есть условие, благо­даря которому последняя становится возможной, сущность бытия человека подвешена в его свободе. Итак, то, что мы называем свобо­дой, неотличимо от бытия “человеческой реальности”. О человеке нельзя сказать, что он сначала есть, а затем — он свободен; между бытием человека и его “свободомыслием” нет разницы...

Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. Человек и его ценности. —Ч.1. — М., 1988. — С. 98—99.