Прибавление

Сказанное мною в этой части о правильном образе жизни расположено не в таком порядке, чтобы все мо­жно было обнять с одного взгляда; оно доказано мною разбросанно, сообразно с тем, как легче можно было вывести одно из другого. Поэтому я предположил здесь все это снова собрать и свести к главным пунктам. [...]

[...] Гл. IV. [...] Самое полезное в жизни — совершен­ствовать свое познание или разум, и в этом одном со­стоит высшее счастье или блаженство человека; ибо блаженство есть не что иное, как душевное удовлетво^ рение, возникающее вследствие созерцательного (ин­туитивного) познания бога. Совершенствовать же свое познание — значит не что иное, как познавать бога, его атрибуты и действия, вытекающие из необходимости

его природы. [...]

Гл. V. Поэтому нет разумной жизни без познания, и вещи хороши лишь постольку, поскольку они способ­ствуют человеку наслаждаться духовной жизнью, со­стоящей β познании. И наоборот, только то, что препят-

393

ствует человеку совершенствовать свой разум и нас­лаждаться разумной жизнью, мы называем злом. [...]

Гл. XII. Всего полезнее для людей — соединиться друг с другом в своем образе жизни и вступить в такие связи, которые удобнее всего могли бы сделать из всех одного, и вообще людям всего полезнее делать то, что способствует укреплению дружбы. [...]

Гл. XIV. Вследствие этого хотя люди во всем посту­пают большей частью под влиянием страсти, однако из их сообщества вытекает гораздо более удобств, чем вре­да. Поэтому лучше равнодушно переносить их обиды и прилагать свое старание к тому, что ведет к заключе­нию согласия и дружбы. [...]

Гл. XX. Что касается супружества, то оно, конечно, согласно с разумом, если только стремление к полово­му совокуплению порождается не одним только внеш­ним видом, но также и любовью к рождению детей и мудрому воспитанию их и, кроме того, если обоюдная любовь мужа и жены имеет своей причиной не одну только внешность, но в особенности свободу духа. [...]

Гл. XXVIII. [...] Для добывания [...] питательных средств едва ли было бы достаточно сил каждого отдель­ного человека, если бы люди не помогали друг другу. В сокращенном виде деньги представляют все вещи. Отсюда и произошло, что их образ обыкновенно всего более занимает душу черни, так как они едва ли могут вообразить себе какой-либо вид удовольствия без сопро­вождения идеи о деньгах как причины его. [...]

Гл. XXXII. [...] Человеческая способность весьма ог­раниченна, и ее бесконечно превосходит могущество внешних причин; а потому мы не имеем абсолютной возможности приспособлять внешние нам вещи к на­шей пользе. Однако мы будем равнодушно переносить все, что выпадает на нашу долю, вопреки требованиям нашей пользы, если сознаем, что мы исполнили свой долг, что наша способность не простирается до того, что­бы мы могли избегнуть этого, и что мы составляем часть целой природы, порядку которой и следуем. Если мы ясно и отчетливо познаем это, то та наша часть, кото­рая определяется как познавательная способность, т. е. лучшая наша часть, найдет в этом полное удовлетворе-

394

ние и будет стремиться пребывать в нем. Ибо, посколь­ку мы познаем, мы можем стремиться только к тому, что необходимо, и находить успокоение только в tqm, что истинно. А потому, поскольку мы познаем это пра­вильно, такое стремление лучшей части нашей согласу­ется с порядком всей природы (стр. 581—587).

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

О МОГУЩЕСТВЕ РАЗУМА ИЛИ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СВОБОДЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Перехожу, наконец, к другой части этики, предмет которой составляет способ или путь, ведущий к свободе. Таким образом, я буду говорить в ней о могуществе разума (Ratio) и покажу, какова его сила над аффек­тами и затем в чем состоит свобода или блаженство ду­ши; мы увидим из этого, насколько мудрый могущест­веннее невежды. До того же, каким образом и каким путем должен быть разум (Intellectus) совершенствуем и затем какие заботы должно прилагать к телу, дабы оно могло правильно совершать свои отправления, здесь нет дела, ибо первое составляет предмет логики, вто­рое — медицины.

Итак, я буду говорить здесь, как уже сказал, един­ственно о могуществе души или разума, и прежде всего покажу, какова и сколь велика его власть в ограниче­нии и обуздании аффектов. Мы показали уже, что эта власть не безусловна. Хотя стоики и думали, что аф­фекты абсолютно зависят от нашей воли и что мы мо­жем безгранично управлять ими, однако опыт, вопи­ющий против этого, заставил их сознаться вопреки сво­им принципам, что для ограничения и обуздания аф­фектов требуется немалый навык и старание (стр. 588). Итак, так как могущество души, как я выше пока­зал, определяется одной только ее познавательной спо­собностью, то только в одном познании найдем мы сред­ства против аффектов, которые, как я думаю, все знают по опыту, но не делают над ними тщательных наблю-

395

дений и не видят их отчетливо, и из этого познания мы выведем все, что относится к блаженству души. [...]

Теорема 1. Телесные состояния или образы ве­щей располагаются в теле точно в таком же порядке и связи, в каком в душе располагаются представления ' и идеи вещей. [...]

Теорема 3. Аффект, составляющий пассивное со­стояние, перестает быть им, как скоро мы образуем яс­ную и отчетливую идею его. [...]

Теорема 4. Нет ни одного телесного состояния, о котором мы не могли бы составить ясного и отчетливо­го представления. [...]

Схолия. [...] Всякий обладает способностью ясно и отчетливо познавать себя и свои аффекты если не аб­солютно, то по крайней мере отчасти, а следовательно, и достигать меньшего страдания от них. [...] Должно забо­титься о том, чтобы самый аффект был отделен от пред­ставления внешней причины и соединен с представле­ниями истинными. [...] Влечения или желания, обык­новенно возникающие из подобных аффектов, не будут чрезмерными. Ибо прежде всего должно заметить, что одно и то же влечение делает человека и активным и пассивным. [...]

Теорема 6. Поскольку душа познает вещи как не­обходимые, она имеет тем большую власть над аффек­тами, иными словами, тем менее страдает от них. [...]

Схолия. Чем больше это познание (именно, что все вещи необходимы) простирается на единичные вещи, которые мы воображаем отчетливее и живее, тем боль­ше бывает эта власть души над аффектами, что свиде­тельствует также и опыт. В самом деле, мы видим, что неудовольствие вследствие потери какого-либо блага утихает, как скоро человек, потерявший его, видит, что это благо никоим образом не могло быть сохранено (стр. 591-595).

Теорема 10. Пока мы не волнуемся аффектами, противными нашей природе, до тех пор мы сохраня­ем способность приводить состояния тела в порядок и связь сообразно с порядком разума (intellectus) (стр. 597).

396

ΤβορβΜβ·19. Кто любит бога, тот не может не стре­миться, чтобы и бог в свою очередь любил его. [...]

Теорема 20. [...] Схолия. [...] Эта любовь к богу есть из всех аффектов самый постоянный и, поскольку он относится к телу, может уничтожиться только вме­сте с самим телом. [...]

Таким образом, из сказанного мы легко можем себе представить, какую силу имеет над аффектами ясное и отчетливое познание, и в особенности тот третий род его (о котором см. сх. т. 47, ч. II), основание которого составляет самое познание бога. Это понятие если и не совершенно уничтожает аффекты, составляющие пас­сивные состояния (см. т. 3 со сх. т. 4), то по крайней мере достигает того, что они составляют наименьшую часть души (см. т. 14). Далее, оно рождает любовь к вещи неизменной и вечной (см. т. 15), которой мы в действительности обладаем (см. т. 45, ч. II), вследст­вие чего эта любовь не может быть запятнана никаки­ми пороками, присущими обыкновенной любви; но, на­оборот, может (по т. 15) возрастать все более и более, занять наибольшую часть души (по т. 16) и оказать на нее широкое воздействие. [...]

Теорема 21. Душа может воображать и вспоми­нать о вещах прошедших, только пока продолжает су­ществовать ее тело. [...]

Теорема 23. Человеческая душа не может совер­шенно уничтожиться вместе с телом, но от нее остается нечто вечное. [...]

Теорема 24. Чем больше познаем мы единичные вещи, тем больше мы познаем бога. [...]

Теорема 25. Высшее стремление души и высшая ее добродетель состоят в познании вещей по третьему роду познания. [...}

Теорема 28. Стремление или желание познавать вещи по третьему способу не может возникать из пер­вого рода познания, из второго же рода возникнуть мо­жет.

Доказательство. [...] Ясные и отчетливые идеи наши, или такие идеи, которые относятся к третьему роду по­знания (см. сх. 2 т. 40, ч. II), не могут вытекать из идей искаженных и смутных, относящихся (по той же

397

ex.) к первому роду познания, но только из идеи аде­кватных, иными словами (по той же ex.), из второго и третьего рода познания. [...]

Те о p e м а 29. [...] Схолия. Мы представляем вещи как действительные (актуальные) двумя способами: или представляя их существование с отношением к извест­ному времени и месту, или представляя их содержащи­мися в боге и вытекающими из необходимости божест­венной природы. Вещи, которые мы представляем ис­тинными или реальными по этому второму способу, мы представляем под формой вечности, и их идеи обнима­ют вечную и бесконечную сущность бога, как мы пока­зали это в т. 45, ч. II (см. также ее схолию).

Теорема 30. Душа наша, поскольку она познает себя и свое тело под формой вечности, необходимо об­ладает познанием бога и знает, что она существует в боге и через бога представляется. [...]

Теорема 32. Все, что мы познаем по третьему ро­ду познания, доставляет нам удовольствие, и притом сопровождаемое идеей о боге как его причиной. [...]

Королларий. Из третьего рода познания возникает необходимо познавательная любовь к богу (amor Dei intellectualis). [...]

Теорема 34. Душа подвержена аффектам,относя­щимся к пассивным состояниям, только пока продол­жает существовать тело. [...]

Королларий. Отсюда следует, что, кроме познава­тельной любви, никакая другая любовь не вечна.

Схолия. Если мы обратим внимание на обычное мне­ние людей, то найдем, что хотя они и сознают вечность своей души, однако смешивают ее с временным про­должением и приписывают ее воображению или па­мяти, которые, как они думают, остаются и после смерти. [...]

Теорема 36. Познавательная любовь души к богу есть самая любовь бога, которой бог любит самого себя не поскольку он бесконечен, но поскольку он может выражаться в сущности' человеческой души, рассмат­риваемой под формой вечности, т. е. познавательная любовь души к богу составляет часть бесконечной люб­ви, которой бог любит самого себя. [...]

398

Теорема 38. Чем больше вещей познает душа по второму и третьему роду познания, тем менее она стра­дает от дурных аффектов и тем менее боится смерти. [...] Теорема 39. Имеющий тело, способное к весьма многим действиям, имеет душу, наибольшая часть ко­торой вечна. [...]

Теорема 40. [...] Королларий. [...] Та часть души, которая остается, какова бы ни была она по своей вели­чине, совершеннее другой части. Ибо вечная часть души (по т. 23 и т. 29) есть разум, в силу одного кото­рого мы называемся действующими (по т. 3, ч. III); та же часть, которая, как мы показали, погибает, есть во­ображение (по т. 21), благодаря которому мы назы­ваемся страдательными (по т. 3, ч. III, и общ. опр. аффектов). [...]

Теорема 41. Хотя бы мы и не знали, что душа наша вечна, однако уважение к общему благу, благо­честие и вообще все, относящееся, как мы показали в четвертой части, к мужеству и великодушию, мы все-таки считали бы за главное. [...]

Схолия. Обыкновенно, по-видимому, существует иное убеждение. Большей частью люди думают, ка­жется, что они свободны лишь постольку, поскольку им позволено повиноваться своим страстям, а будучи при­нуждены жить по предписанию божественного закона, они думают, что поступаются своим правом. Таким образом, уважение к общему благу, благочестие и во­обще все, что относится к твердости духа, они считают бременем, от которого после смерти они надеются из­бавиться и получить награду за свое рабство, именно — за свое уважение к общему благу и благочестие. Впро­чем, жить по предписанию божественного закона, по­скольку это позволяют им их немощь и душевное бес­силие, их заставляет не одна только эта надежда, но также и главным образом страх подвергнуться после смерти тяжким наказаниям. И если бы в людях не жили эта надежда и страх, если бы, наоборот, они ве­рили, что души погибают вместе с телом и что для несчастных, сокрушенных бременем уважения к об­щему благу, нет другой жизни, они стали бы жить по своему нраву и предпочли действовать во всем под

399

влиянием страсти и повиноваться скорее счастью, чем самим себе. [...]

Теорема 42. Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель; и мы наслаждаемся им не потому, что обуздываем свои страсти, но, наобо­рот, вследствие того что мы наслаждаемся им, мы в со­стоянии обуздывать свои страсти. [...]

Схолия. [...] Из сказанного становится ясно, на­сколько мудрый сильнее и могущественнее невежды, действующего единственно под влиянием страсти. [...] Мудрый, как таковой, едва ли подвергается какому-ли­бо душевному волнению; познавая с некоторой вечной необходимостью себя .самого, бога и вещи, он никогда не прекращает своего существования, но всегда обла­дает истинным душевным удовлетворением. Если же путь, который, как я показал, ведет к этому, и кажется весьма трудным, однако все же его можно найти. Да он и должен быть трудным, ибо его так редко находят. В самом деле, если бы спасение было у всех под руками и могло бы быть найдено без особенного труда, то как же могли бы почти все пренебрегать им? Но все пре­красное так же трудно, как и редко (стр. 602—618).

БОГОСЛОВСКО-ПОЛИТИЧЕСКИИ ТРАКТАТ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Г...] Страх есть причина, благодаря которой суеверие возни­кает, сохраняется и поддерживается. [...] Люди порабощаются суеверием, только пока продолжается страх, [...] все то, что когда-либо почиталось из ложного благочестия, ничего, кроме фантазий и бреда подавленной и робкой души, не представ­ляло [...].

[...] Высшая тайна монархического правления и величайший его интерес заключаются в том, чтобы держать людей в обмане, а страх, которым они должны быть сдерживаемы, прикрывать громким именем религии, дабы люди сражались за свое пора­бощение, как за свое благополучие, и считали не постыдным, но в высшей степени почетным не щадить живота и крови ради тщеславия одного какого-нибудь человека. [...] Нам выпало на долю это редкое счастье — жить в государстве, где каждому предоставлена полная свобода суждения и каждому разре­шается поклоняться богу по своему разумению, где милее и драгоценнее свободы ничего не признают, [...] я думаю, сделаю приятное и небесполезное дело, если покажу, что эта свобода

400

не только может быть допущена без вреда для благочестия и спокойствия государства, но что скорее ее уничтожение озна­чало бы уничтожение самого спокойствия государства и благо­честия. И это самое главное, что я решил доказать в этом

трактате.

[...] От прежней религии ничего не осталось, кроме внеш­него культа (да и он, кажется, воздается толпой богу более из раболепства, чем из благоговения), и вера теперь стала не чем иным, как легковерием и предрассудками. И какими предрас­судками! . Такими, которые превращают людей из разумных существ в скотов, так как совершенно препятствуют пользо­ваться каждому своим свободным суждением и распознавать истину от лжи, и которые будто нарочно, по-видимому, приду­маны для окончательного погашения света разума.

[...] Я вполне убедился, что Писание оставляет разум совер­шенно свободным и что оно с философией ничего общего не имеет, но что как одно, так и другая опираются на свою соб­ственную пяту. [...] Предмет откровенного познания есть не что иное, как повиновение, [...] оно совершенно отличается от естест­венного познания как предметом, так и основаниями и сред­ствами и ничего с ним общего не имеет, [...] как то, так и другое владеет своею областью, не предъявляя никакого возражения друг другу, и ни одно из них не должно быть в подчинении у другого. [...] Так как никто не в состоянии отказаться от своей власти на самозащиту настолько, чтобы перестать быть чело­веком, то я заключаю отсюда, что никто не может быть совер­шенно лишен своего естественного права, но что подданные как бы по праву природы удерживают нечто, чего от них нель­зя отнять без большой опасности для государства, и оно поэто­му либо молча им предоставляется, либо об этом ясно догова­риваются с теми, в чьих руках находится власть. [...] Показы­ваю, что обладатели верховной власти суть защитники и тол­кователи не только права гражданского, но и церковного и что только они имеют право решать, что справедливо, что не­справедливо, что благочестиво, что нечестиво; и наконец, за­ключаю, что они наилучшим образом могут . удерживать это право и сохранять господство, не подвергаясь опасности, если только каждому дозволяется думать то, что он хочет, и гово­рить то, что он думает.

Вот все, читатель-философ, что я предлагаю тебе здесь на рассмотрение [...]. Остальным же я не хочу рекомендовать этот трактат, ибо у меня нет никаких оснований надеяться, что он может понравиться им в каком-либо отношении; я ведь знаю, как упорно держатся в душе те предрассудки, которым дух предался под видом благочестия; знаю также, что избавить толпу от суеверия так же невозможно, как и от страха; нако­нец, знаю, что постоянство толпы заключается в упорстве и что она в выражении похвалы или порицания не руководится разумом, но увлекается страстью. Поэтому толпу и всех тех, кто подвержен таким же аффектам, как она, я не приглашаю к чтению этого труда; я даже предпочел бы, чтобы они совсем

401

не обратили внимания на эту книгу, нежели были бы огорчены ею, толкуя ее превратно, как это они обыкновенно делают. Ибо пользы они себе нисколько не принесут, а между тем повредят другим, которые философствовали бы свободнее, если бы им не мешала единственная мысль, что разум должен быть служан­кой богословия; последним, я надеюсь, это сочинение будет весьма полезно (стр. 7—16).

[Из гл. 1Щ. Под управлением бога я понимаю известный незыблемый и неизменный порядок природы, или сцепление естественных вещей. [...] Всеобщие законы природы, по которым все совершается и определяется, суть только вечные решения бога, заключающие в себе всегда вечную истину и необходи­мость. Следовательно, говорим ли мы, что все происходит по законам природы или что все устраивается по решению и управлению божьему, мы говорим одно и то же (стр. 49).

[Из гл. IV]. Слово «закон», взятое в абсолютном смысле, означает то, что заставляет каждого индивидуума — всех или нескольких, принадлежащих к одному и тому же виду, — дей­ствовать одним и тем же известным и определенным образом; а это зависит или от естественной необходимости, или от люд­ского соизволения. Закон, зависящий от естественной необхо­димости, есть тот, который необходимо следует из самой при­роды или определения вещи; закон же, зависящий от людского соизволения и называемый удачнее правом, есть тот, который люди предписывают себе и другим, чтобы безопаснее и удобнее жить или по другим причинам. Например, то, что все тела, сталкиваясь с другими, меньшими [телами], теряют в своем движении столько, сколько сообщают его другим, есть всеоб­щий закон всех тел, вытекающий из необходимости природы. Точно так же и то, что человек, когда вспоминает о какой-, нибудь вещи, тотчас вспоминает и другую, которая похожа на нее или от которой он получил восприятие в одно время с пер­вой, есть закон, необходимо вытекающий из человеческой при­роды. [...] Так как истинная цель законов обыкновенно ясна только для немногих и большинство людей почти не способно понять ее и живет, менее всего согласуясь с разумом, то по­этому законодатели, чтобы одинаково сдерживать всех, мудро поставили другую цель, весьма отличную от той, которая не­обходимо следует из природы законов, именно: они пообещали поборникам законов то, что толпа больше всего любит, и, на­оборот, пригрозили нарушителям их тем, чего она больше всего боится; этим они старались сдержать толпу, точно лошадь уздой, насколько это возможно (стр. 62, 63).

[Из гл. V}. Общество весьма полезно и в высшей степени необходимо не только для того, чтобы обезопасить жизнь от врагов, но и для сбережения многих вещей. В самом деле, если бы люди не желали оказывать взаимопомощь друг другу, то им не хватило бы ни умения, ни времени поддерживать и сохра­нять себя, насколько это возможно. Ведь не все одинаково ко всему способны и не каждый был бы в состоянии приготовить себе то, в чем он один больше всего нуждается. Сил и времени,

402

говорю, ни у кого не хватило бы, если бы он один должен был пахать, сеять, жать, молоть, варить, ткать, шить и делать мно­гое другое для поддержания жизни. Не говорю уже об искус­ствах и науках, которые также в высшей степени необходимы для совершенства человеческой природы и для ее блаженства. Ведь мы видим, что люди, живущие варварами без гражданст­венности, ведут жалкую и почти скотскую жизнь, однако они и то немногое, жалкое и грубое, .что есть у них, не приготов­ляют себе без взаимной помощи, какова бы она ни была. Те­перь, если бы люди от природы так были созданы, что они ничего не желали бы, кроме того, на что им указывает истин­ный разум, то общество, конечно, не нуждалось бы ни в каких законах, но, безусловно, довольствовалось бы обучением людей истинным правилам морали, дабы люди совершенно доброволь­но и от всей души делали то, что истинно полезно. Но челове­ческая природа устроена совсем иначе. Все, конечно, отыски­вают свою пользу, но домогаются вещей и считают их полез­ными отнюдь не вследствие голоса здравого рассудка, но большей частью по увлечению, вследствие только страсти и душевных аффектов (которые нисколько не считаются ни с бу­дущим, ни с другими вещами). Поэтому ни одно общество не может существовать без власти и силы, а следовательно, и без законов, умиряющих и сдерживающих страсти и необузданные порывы людей (стр. 78, 79).

[...] Так как для вывода положений из одних рассудочных понятий весьма часто требуется длинная цепь понятий и, кро­ме того, еще величайшая осторожность, острота ума и весьма большое самообладание, — а все это редко встречается у лю­дей, — то поэтому люди предпочитают учиться из опыта, не­жели выводить все свои понятия из немногих аксиом и связы­вать их одно с другим. Отсюда следует, что если кто-нибудь желает научить целую нацию, не говоря уже про весь род че­ловеческий, какому-нибудь учению и во всем быть понятым всеми, то он обязан свое положение подкреплять только опы­том, а свои основания и определения вещей, подлежащих изу­чению, приспособлять главным образом к пониманию просто­народья, составляющего самую большую часть человеческого рода, а не нанизывать их и не давать определений сообразно тому, как они служат для лучшей связи оснований. Иначе он напишет только для ученых, т. е. его можно будет понять весьма немногим людям. Стало быть, так как все Священное писание было открыто сперва на пользу целого народа, а потом всего человеческого рода, то содержание Писания необходимо должно было как можно более приспособляться к пониманию простого народа и подкрепляться только опытом. Изложим дело яснее. То, что составляет предмет только умозрения и чему Писание хочет научить, заключается главным образом в сле­дующем, именно: есть бог, или существо, которое все сделало, всем в высшей степени мудро управляет и все поддерживает, которое весьма много заботится о людях, именно о тех, которые живут благочестиво и честно, остальных же подвергает многим

403

наказаниям и отделяет от добрых. И Писание доказывает это только опытом, т. е. теми историями, которые оно рассказы­вает; и оно не дает никаких определений этих вещей, но все слова и рассуждения приспособляет к пониманию простого народа. [...] Из только что показанного весьма ясно следует, что знание исторических рассказов и вера в них весьма необ­ходимы толпе, способность которой к ясному и отчетливому пониманию вещей незначительна (стр. 83, 84).

[Из гл. VI]. Необыкновенные дела природы толпа называет чудесами, или делами бога, и она отчасти из набожности, от­части из желания противоречия тем, кто разрабатывает естест­венные науки, не желает знать о естественных причинах вещей и жаждет слышать только о том, в чем она больше всего не­сведуща и чему вследствие этого больше всего удивляется; а это происходит оттого, что она может почитать бога и отно­сить все к его господству и воле не на ином каком основании, как только устраняя естественные причины и представляя себе вещи вне порядка природы, и потому, что она удивляется бо­лее мощи божьей, только пока представляет себе мощь приро­ды, как бы покоренной богом. [...] Чего только не припишет себе глупость толпы, не имеющей никакого здравого понятия ни о природе, ни о боге, смешивающей решения бога с реше­ниями людей и, наконец, воображающей природу до того огра­ниченной, что думает, будто человек составляет самую главную ее часть!

[...] Я покажу: 1) что ничто не совершается вопреки при­роде, но что она сохраняет вечный, прочный и неизменный порядок и заодно что должно разуметь под чудом; 2) что мы из чудес не можем познать ни сущности, ни существования, а следовательно, ни промысла божьего, но что все это гораздо лучше понимается из прочного и неизменного порядка природы; 3) на нескольких примерах из Писания покажу, что Писание под решениями и велениями бога, а следовательно, и под¹ про­мыслом разумеет не что иное, как самый порядок природы, необходимо вытекающий из ее вечных законов. [...] (Здесь я ра­зумею под природой не одну материю и ее состояния, но кроме материи и иное бесконечное) (стр. 88, 89).

[...] Чудо, будет ли оно противо- или сверхъестественно, есть чистый абсурд (стр. 94).

[Из гл. XI]. Оттого, что апостолы создавали религию на разных основаниях, произошли многие споры и ереси, которые уже со времен апостольских непрестанно терзали церковь и, конечно, будут вечно терзать, пока наконец религия когда-ни­будь не отделится от философских умозрений и не сведется к очень немногим и самым простым догматам, каким Христос научил своих учеников (стр. 169).

[Из гл. XIV]. Между верой, или богословием, и философией нет никакой связи или никакого родства; этого никто не может не увидеть, кто узнал и цель, и основания этих двух сил, раз­личающихся, конечно, во всех смыслах. Ведь· цель философии есть только истина, вера же, как мы обстоятельно показали,

404

только повиновение и благочестие. Затем, основания философии суть общие понятия, и сама она должна заимствоваться только из природы; основания же веры суть история и язык, а заим­ствовать ее должно только из Писания и откровения (стр. 192).