1 С наслаждением вкушала (франц.).

* * *

Средний возраст человека, от 30 (даже от 24-х) лет до 45-ти, я называю физическим.

Тут все понятно, рационально. Идет работа. Идет служба. "День за днем", "оглянуться некогда".

Механика. В которой не вспоминают и не предчувствуют.

Никогда не имел интереса к этому возрасту и не любил людей этого возраста.

Но я имел безумную влюбчивость в стариков и детей.

Это - метафизический возраст. Он полон интереса и значительности. Тут чувствуется "Аид" и "Небо". Чувствуются "мойры"*.

(6 декабря 1912г.).

* * *

Штунда* - это мечта "переработавшись в немца" стать если не "святою" таковая мечта потеряна, - то по крайней мере хорошо выметенной Русью, без вшей, без обмана и без матерщины дома и на улице.

- Несите вон иконы...

- Подавайте метлу!

С "метлой" и "без икон" Русь - это и есть штунда.

Явление это огромно, неуловимо и повсеместно.

* * *

Штунда - не одно евангелическо-церковное явление. Штунда - это все, что делал Петр Великий, к чему он усиливался, что он работал и что ему виделось во сне; штунда - это Винавер и Милюков, это Струве и его "Освобождение"*. Если бы Петр Великий знал тогда, что она есть или возможна, знал ее образ и имя, он воскликнул бы: "Вот! вот!! Это!! Я только не умел назвать!- Это делайте и так верьте, это самое!!"

Это - вычищенные до "блеска золота" дверные ручки в Клинике Елены Павловны перед обходом профессора Явейна, "просветительные и культурные усилия" гимназии Стоюниной, весь Толстой с его "пожалуйста, все читайте Евангелие, и постоянно", и мчащийся по Сибири с эстафетами о дне прибытия и чтения лекции экс-священник Петров. Это - все "Вехи"*.

(на конверте "приглашение на выставку").

* * *

7 Декабря.

Да, есть политический цинизм. П. ч. политика есть вообще цинизм. И если вложить еще трагическое сюда - слишком много чести.

(на извозчике в клинику) (о себе).

* * *

Я не думаю о царствах. П. ч. душа моя больше царства. Она вечна и божественна. А царства "так себе". (Царства - базар).

(в клинику, заворотив на Кирочную).

* * *

Через 1900 лет после Христа, из проповедников слова Его (священники) все же на десять - один порядочный, и на сто - один очень порядочный. Все же через 1900 лет попадаются изумительные. Тогда как через 50 лет после Герцена, который был тщеславен, честолюбив и вообще с недостатками, нет ни одной такой же (как Герцен), т. е. довольно несовершенной, фигуры.

Это - Революция, то - Церковь.

Как же не сказать, что она вечнее, устойчивее, а след., и внутренне ценнее Революции. Что из двух врагов, стоящих друг против друга, - Церкви и Революции - Церковь идеальнее и возвышеннее.

Что будет с Герценом через 1900 лет? - с Вольтером и Руссо, родителями Революции? Ужаснется тысяче девятисот годам самый пламенный последователь их и воскликнет:

- Еще бы какой вы срок взяли!!!- через 1900 лет, может быть, и Франции не будет, может быть, и Европа превратится в то, чем была "Атлантида", и вообще на такой срок - нечего загадывать... "Все переменится" - самое имя "революция" станет смешно, едва припоминаемо, и припоминаемо как "плытие Приама в Лациум" от царицы Дидоны* (положим).

Между тем священник, поднимая Евангелие над народом, истово говорит возгласы, с чувством необыкновенной реальности, "как бы живое еще". А диакон громогласно речет: "Вонмем". Диакон "речет" с такой силой, что стекла в окнах дрожат: как Вольтер - в Фернее*, а вовсе не как Вольтер в 1840 году, когда его уже ели мыши. И приходит мысль о всей Революции, о "всех их", что они суть снедь мышей.

Лет на 300 хватит, но не больше - пара, пыла, смысла.

Отчего же дьякон так речет, а Вольтер так угас?

И при жизни Вольтера, в его живых устах; слово не было особенно ценным. Скажите сразу, не думав, что сказал Вольтер дорогого человеку на все дни жизни в истории его? Не придумаете, не бросится в ум. А Христос: "Блаженны изгнанные правды ради". Не просто "они хорошо делают", или "нужно любить правду"*, "нужно за правду и потерпеть", - а иначе:

"Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть царство небесное".

Как изваяно. И стоит 1900 лет. И простоит еще 1900 лет, и это скажет тот самый последователь Вольтера, который сказал:

- Еще бы вы какие сроки загадываете!..

Евангелие бессрочно. А все другое срочно - вот в чем дело.

И орет дьякон. И я, пыльный писатель, с пылью и мелочью в душе и на душе, стоя в уголку церкви и улыбаясь и утирая слезы, скажу и весело и грустно:

- Ори, батюшка, сколько утробушки хватит. И "без сум-ления" кушай, придя домой, устав, гречневую кашу и щи, и все что полагается, со своей матушкой-дьяконицей, и с детушками, и с внуками. Вы на прочном месте стоите и строите в жизни вечную правду.

(7 декабря 1912г.).

* * *

Автономия университетов, за которую когда-то я так (в душе) стоял, теперь мне представляется совершенно невозможной и ненужной, и позорной для русского государства (которое, как хотите, господа, - есть: признаемся в этом, хоть и "со стыдом за Россию"). Она вовсе не знаменует свободу университетского преподавания, независимость профессорской корпорации, и вообще отмену "цензуры на науку". Вовсе нет. Эти наивности можно было думать, т. е. даже это было бы истиною, если бы профессора in corpora1 (кроме редчайших исключений, вроде черных лебедей) не обнаружили позорного нравственного ничтожества, полной робости перед студентами, страха перед учащимися и полной от них зависимости.