6.3. Прагматизация социального поведения и сознания

Социологические исследования подтверждают, что прагматически ориентированные социальные группы существуют в современном российском обществе и все более отличаются друг от друга³⁰¹. Следовательно, их можно считать объективным следствием посткоммунистической трансформации, в которой выступают две различные логики получения доходов.

Доходы значительной части общества зависят от уравнительно-распределительной деятельности государства. К этой части относятся все работники бюджетной сферы, учащаяся молодежь, пенсионеры и д.р. Другая часть общества получает доходы в соответствии с логикой индивидуальных достижений в сфере официальной и теневой экономик. За один и тот же труд в разных институтах можно получать совершенно различную зарплату.

Таким образом, в современной России нет единой системы получения доходов, которая бы одобрялась большинством общества и рассматривалась как справедливая. При такой ситуации требование равенства не означает уравнение всех членов общества по минимуму доходов или поднятие среднего уровня доходов за счет богатых. А всякое выравнивание доходов по максимуму предполагает использование уже существующих критериев экономической дифференциации общества. Тенденция сводится в значительной мере к требованию справедливости. Но в этом случае оба требования - равенства и справедливости - лишаются нормативного значения и приобретают чисто прагматический смысл, соотнесенный с экономическими интересами.

Прагматически понятые экономические интересы доминируют в сегодняшнем российском обществе. Это способствует возрастанию роли денег, а не производительного труда в материальной и духовной сфере. Роль всех дотаций и привилегий падает. Хотя при социализме они выполняли роль дополнительных привилегий для “преторианцев” коммунистической системы (номенклатура, армия, ВПК и некоторые другие группы), в то же время масштабы дотаций и привилегий были значительно шире и нередко способствовали выравниванию доходов. В настоящее время социальное положение, престиж, стиль жизни, участие в культуре в преобладающей степени зависят от денежных доходов.

П. Бурдье разделил весь капитал на экономический, культурный и социальный. В соответствии с этой классификацией, в современной России жизненное положение индивида определяется экономическим капиталом. Другие типы либо потеряли значение, либо частично сохранились при условии конверсии экономический капитал. Речь идет о “бюрократическом капитале”, занимающем главное место в нынешней трансформации³⁰².

Все другие ценности в глазах большинства общества оцениваются как вторичные и признаются лишь в той степени, в которой способствуют достижению экономических ценностей.

В чем же конкретно это проявляется? Прежде всего в отношении к таким ценностям, как свободы и права индивидов, демократия, свобода слова, правопорядок и др. Не претендуя на исчерпание темы и опираясь на результаты социологических исследований, рассмотрим ее важнейшие аспекты.

Отношение к демократии населения посткоммунистической России определяется различными установками и ожиданиями. Лишь для незначительной части наших соотечественников выбор демократии как формы политического устройства общества представляет ценность саму по себе. Для большинства общества “переход к рынку и демократии” выражает просто несогласие с системой коммунистической власти. Причем, из-за стереотипного восприятия Запада, насаждаемого средствами массовой информации, а также отсутствия познавательных категорий для теоретической фиксации существующего разрыва между словом и делом, Запад воспринимается преимущественно в аспекте его экономической эффективности. Тем самым мы имеем делом с прагматическим выбором, а не ценностной установкой.

Стереотипное восприятие демократии вытекает из признания ее условием и даже синонимом материального благосостояния. На уровне индивидуального поведения и сознания это означает, что большинство индивидов руководствуется предположением: демократия способствует лучшей реализации собственных материальных интересов. Этот стереотип не соответствует действительности.

Демократия сама по себе не является рецептом для более эффективного и оперативного решения экономических и социальных проблем. Но характерно, что отношение к демократии до сих пор определяется чисто прагматическими соображениями. Так, большинство общества (от 45% до 70%, в зависимости от выборки)³⁰³до сих пор считает, что демократия полезна лишь тогда, когда приносит материальное благосостояние. И лишь для меньшинства (10% - 20%) демократия обладает ценностью, поскольку в демократическом обществе человек свободен.

Более образованные и богатые социальные группы связывают демократию с ростом индивидуальных свобод и возможностей действия. При этом делается акцент на свободу индивида и понимание демократии как общества “равных возможностей”. Но таких возможностей, как уже говорилось, не существует ни в одной демократической стране. Тем не менее указанный стереотип существует преимущественно в сознании слоя или класса “выскочек” (в дальнейшем мы будем пользоваться данным термином при описании различных аспектов трансформации посткоммунистической России, предпочитая его метафоре “новые русские” и понятию “бизнес-слоя”, распространенных в современной социологической литературе), легитимизируя их индивидуальную активность. Эта активность направлена на достижение прагматически понятых интересов, а не на реализацию нормативно осознаваемых ценностей.

Группы, находящиеся в худшем материальном положении, считают главной обязанностью демократической власти удовлетворение основных человеческих потребностей, социальные гарантии и защиту. В этом случае стереотип “демократической власти” отождествляется с ее пониманием как “лучшей” власти по сравнению с другими, поскольку она гарантирует равенство материальных условий жизни. Такое восприятие, в свою очередь, легитимизирует посткоммунистическую власть, называющую себя “демократической”.

Итак, общая тенденция в отношении к демократии в посткоммунистической России состоит в ее прагматическом восприятии как более эффективного - с экономической точки зрения - социального, а не политического строя. Такое восприятие способствует эскалации групповых требований по отношению к власти. Посткоммунистическая власть критикуется не за то, что она является “демократической” только по названию, а за то, что не выполняет роль эффективного канала социальных претензий различных слоев и групп общества.

Прагматическое отношение к демократии в значительной мере влияет на отношение российского общества к посткоммунистической власти, которое в значительной степени есть функция ее роли в процессах трансформации экономической системы.

Рыночная экономика посткоммунистических обществ есть “политический капитализм - капитализм, который был выдуман, организован и введен в жизнь коммунистическими реформаторскими элитами, не имеющими никакого представления о реальных проблемах демократических обществ. Поэтому посткоммунистическая власть периода трансформации вынуждена нести ответственность не только за решение текущих проблем, но и за определение самих правил игры, создание правомочной системы принятия решений и разрешения споров. Главная ответственность посткоммунистической власти заключается в том, что она возложила неизбежные затраты рыночной перестройки экономики не на саму себя, а на различные социальные группы”³⁰⁴. Российское общество пока еще не осознало в полной мере специфику и ответственность демо-коммунистической или коммуно-демократической власти за происходящие социальные процессы.

В значительной мере это объясняется тем, что социальное одобрение избираемого направления преобразований не означало активного участия в них главных социальных групп и аппарата власти.

В обществе и аппарате власти до сих пор доминирует позиция пассивного согласия с осуществляемыми сверху преобразованиями. Эта позиция основана на убеждении большинства людей: рано или поздно положение России улучшится автоматически, благодаря действию рыночных механизмов. И такое улучшение будет естественной наградой за трудности и лишения периода преобразований, но не требует собственного участия и инициативы.

Позиция пассивного согласия большинства общества на “переход к рынку и демократии” способствовала переброске на власть всей ответственности за расходы и потери, связанные с трансформацией. Слои и группы, понесшие такие потери, могут обоснованно полагать, что их вины в этом не было и перекладывают ее на власть. Слои и группы, социальное положение которых улучшилось благодаря использованию новых механизмов, склонны считать их естественными. В этом случае индивидуальная удача рассматривается как справедливая награда за собственную предприимчивость.

Социальные последствия экономических преобразований обнаруживались постепенно. Происходила дифференциация групповых интересов. Неравномерность лишений и приобретений различных социальных групп в процессе преобразований привели к тому, что экономика стала одним из главных факторов структурирования политической сцены. Эта тенденция постепенно набирает силу.

На наш взгляд, она связана с главной дилеммой функционирования политической системы России: внимание общества все более концентрируется на вопросах экономики; одновременно увеличивается разрыв между индивидуальными и групповыми экономическими интересами, с одной стороны, и общими приоритетами экономической политики Президента и Правительства, с другой.

Данная дилемма и разрыв существенным образом повлияли на действия политических партий и избирательных блоков и движений. Прорыночные движения, блоки и партии при обсуждении проблем экономической трансформации России либо обращаются к конкретному электорату, часто находящемуся в меньшинстве (например, пенсионеры), либо пытаются получить и удержать за собой социальную поддержку путем действия в других, внеэкономических сферах (например, путем достижения перемирия в Чечне). А так называемая “оппозиция” (от коммунистической до национально-демократической) выступает на политической сцене как главный и радикальный критик принятых правительством или конкретными лицами экономических решений и самой идеи “рыночной экономики”. Но едва данная партия входит в Думу, а ее члены занимают посты в правительстве, ее экономический радикализм сразу слабеет и она склоняется к компромиссам в данной сфере.

Ни одна из существующих партий пока еще добровольно не раскрыла источники своего финансирования и не собирается этого делать. А если проанализировать дебаты по экономическим вопросам в Думе, то по сути дела ни одна партия и движение даже не пытается сформулировать четкое и однозначное отношение к процессам экономической трансформации и отстаивать его с полной определенностью и решительностью. Все партии стремятся перенести политический дискурс в сферу внеэкономических ценностей. Такими ценностями в политическом жаргоне сегодня выступают разные модификации “патриотизма”, “национальных интересов” и т.п. Эти ценности могут опять-таки рассматриваться как субститут всеобщей прагматизации сознания и поведения, стремления сохранить или повысить существующий уровень жизни конкретных социальных групп. Националистическо-имперские и фундаменталистско-религиоз­ные ценности, таким образом, вслед за демократическими, используются для маскировки существующего разрыва между убеждениями и реальным поведением как большинства общества, так и посткоммунистической власти.

Отношение общества к власти при одновременном росте прагматизации российского общества в значительной мере определяет еще один феномен политической жизни России: для большинства общества не существует проблема легитимизации посткоммунистической власти как власти правомочной; на первый план выдвигается ее чисто инструментальная эффективность. Однако этот критерий, как показал В.П.Макаренко, не является основанием легитимности и не дает возможности провести различие между демократическими и деспотическими режимами³⁰⁵.

Смешивание легитимности и эффективности власти оказывается также в динамике выборов в различные органы власти. Критерии аксиологического деления на политической сцене становятся все более неразличимыми. Конфронтация “демократов” и “коммунистов”, все еще используемая в органах массовой информации, все более теряет смысл. Российские избиратели в большинстве не руководствуются аксиологическими критериями при выборе того или иного кандидата в законодательные органы. На электоральное поведение влияет типично монархо-коммунистический синдром “начальстволюбия”, переплетенный со стремлением любых кандидатов выдавать себя за “прагматиков”, решающих конкретные проблемы и “стоящих выше” партийных интересов.

Происхождение политических деятелей тоже потеряло значение. Стремление представителей посткоммунистической власти обойти идеологические споры, в которых как раз и проявляется аксиологический выбор, является следствием того, что эта власть даже не пытается вполне определенно и однозначно высказать свое отношение к монархическому и коммунистическому прошлому страны. Большинство общества эта проблема тоже не волнует.

Отношение к средствам массовой информации большинства российского общества тоже претерпело значительную модификацию со времени “гласности”. Только для незначительного числа жителей современной России (главным образом, интеллигенции) свобода слова представляет самостоятельную ценность и достижение посткоммунистического порядка. Большинство считает свободу слова ценностью лишь тогда, когда она приносит конкретные, зримые результаты. Дискуссии о способах организации государства в законодательных собраниях различных уровней в значительном числе случаев не влекут за собой никаких институциональных изменений и решений. Пресса и другие СМИ могут критиковать кого угодно и сколько угодно, но из этого ничего не вытекает. Причем, если на центральном уровне критика вершины власти все же возможна, то на уровне местном (области, района) она практически не пропускается в СМИ. Значительная часть СМИ перекуплена финансовой олигархией. Даже если критика тех или иных политиков ведется, они по-прежнему продолжают выполнять свои функции. СМИ практически не критикуют конкретных бизнесменов, хотя по убеждению большинства общества их капиталы накоплены не честным трудом, что нисколько не мешает им безнаказанно умножать свои доходы.

Надо учитывать также общие модификации ценностей и психологических защитных механизмов. “Переход к рынку и демократии” ликвидировал внешние ограничения и барьеры между интересами и ценностями. Однако одномоментно произошла фальсификация убеждений индивидов и групп. Большинство советского общества было убеждено в возможности существования “лучшего будущего” и “прекрасного нового мира”, если устранить существующие “отдельные недостатки”. Сегодня социальная почва такого убеждения разрушена.

Индивиды и группы потеряли свою социальную идентификацию. Это явление хорошо известно в социологии: “Сегодняшнему человеку, - пишет Р. Тернер, - все труднее объяснить самому себе, почему его поведение не соответствует его собственным идеальным представлениям о самом себе. Такого типа представления образуют неясную и неопределенную, но живо ощущаемую идею о том, кто я есть в самые прекрасные для меня моменты и что я могу сделать, когда обстоятельства дают мне стимул для усилия, не связанного никакими рамками и пределами”³⁰⁶. Если применить это положение к современным россиянам, то абсолютное большинство из них вынуждены создавать для себя новые объяснительные и оправдывающие конструкции. Следовательно, создается социально-психологическая почва для создания новой мифологии, новых “жертвенных козлов” и новой “суммы обстоятельств”, ответственных за то, что наши собственные действия, несмотря на благоприятную ситуацию, расходятся с нашими идеальными представлениями о самом себе.

Известный экономист Н. Шмелев, ссылаясь на социологические исследования, еще в 1990 году утверждал, что “20% трудящихся никогда и ни при каких обстоятельствах, ни при какой системе стимулов производительно работать не хотят и не будут. Ждать от них отдачи - абсолютно безнадежное дело. Столько же примерно хороших работников. А остальных 60% нужно заставить работать под угрозой безработицы, с помощью материальной заинтересованности”³⁰⁷.

Исследуя социально-экономическую стратификацию современного российского общества, по сути подтвердила взгляды Н. Шмелева, Н.Е. Тихонова, выделив в обществе три большие группы с принципиально разной ментальностью.

В первую группу, включающую примерно треть трудоспособного населения, вошли носители патерналистско-эгалитаристского типа ментальности. Для этой группы характерны: большая значимость материальных факторов в системе ценностей; убеждение в необходимости создания в России общества равных доходов; “негативное отношение к “новым русским”.

Вторую группу (около 20% населения) составили представители индивидуалистически-либерального типа ментальности, ориентированные на карьеру и успех.

Третья группа, в которую входит примерно половина населения, имеет промежуточный тип ментальности. Основной тенденцией динамики развития этого типа - его постепенное сокращение, “переход” из него в первую группу³⁰⁸.

Исследование также выявило, что на вновь возникающие частные предприятия из госсектора уходили в первую очередь те, для кого большее значение имели материальные факторы, кто ориентирован прежде всего на заработок, а не на содержание работы (см. табл.12).

В целом же для типичной российской ментальности более характерно предпочтение интересной работы заработку.

Таблица 26

Специфика трудовых ценностей работников предприятий

государственного и частного сектора (в % от опрошенных, без

затруднившихся отвечать, данные 1995 года)

Предпочтения	Государственный сектор	Частный сектор
Интересная работа	65,7	49,4
Заработок	32,4	49,4

“Еще более наглядной оказалась тенденция оттеснения в социальные аутсайдеры носителей традиционалистской российской ментальности при углубленном анализе таких неблагополучных групп, как безработные, работники, находящиеся в неоплачиваемых вынужденных отпусках, и т.п. Как показывают полученные данные (апрель-май 1996 г.), среди этих людей значительно выше, чем в среднем по России, процент тех, для кого спокойная совесть выше жизненного успеха (91,7% против 2,9%), а интересная работа важнее заработка (64,6% против 35,4%). Такой результат тем удивительнее, что это были неблагополучные группы, чье материальное положение было в ряде случаев просто вопиющим. Сохранение у этих групп ранее типичных для основной массы россиян ценностных ориентаций демонстрирует особую устойчивость ценностных систем в данных группах населения, что, видимо, и мешает их адаптации к новым условиям”³⁰⁹.

По данным опроса ВЦИОМа (1996 г.), было отмечено, что характеризуя уровень жизни своих семей в негативных тонах, 52% опрошенных не предпринимают каких-либо действий для изменения ситуации, а “просто экономят”. Такой вариант поведения достаточно широко распространен во всех социально-демографических группах. Причем сюда не включены бездомные, бомжи, попрошайки³¹⁰.

По данным Ю. Левады, на первом месте среди повседневных интересов стоят заботы о твердом, пусть небольшом заработке и уверенности в завтрашнем дне (45% опрошенных в 1989 г. и 54% в 1994 г.). Много работать и хорошо зарабатывать, пусть даже без особых гарантий на будущее, были готовы в 1989 г. 27%, а в 1994 г. - только 23% опрошенных. Иметь же собственное дело, вести его на свой страх и риск - соответственно 9 и 6%³¹¹.

Ряд авторов акцентируют внимание на том, что “нормы, образцы и модели самоидентификации молодежи лежат в сфере либеральной экономики”³¹². По данным одного опроса, 2/3 студентов - экономистов связывают свое профессиональное будущее с карьерой в сфере частного бизнеса, а 6 из 10 хотели бы когда-нибудь организовать собственное предприятие³¹³.

Нельзя не отметить наличие расхождений в оценках исследователей. Одни акцентируют внимание на устойчивости патерналистско-эгалитаристской линии поведения россиян, другие же отмечают утрату их веры в нынешнее государство и его институты и естественный рост индивидуализма и склонность полагаться только на себя. На вопрос “на кого Вы можете положиться?” 82% опрошенных ответили - “только на себя самого”³¹⁴. По данным другого опроса, в 1994 году уже около 55% респондентов надеялись прежде всего на самих себя и во вторую очередь - на общероссийскую и иные власти³¹⁵. Это дало основание утверждать, что в результате безразличия властей к человеку и других обстоятельств “объективно индивид оказался в положении, побуждающем его действовать самостоятельно, отказываясь от прежних мифов в пользу рациональных аргументов”³¹⁶.

В.М. Соколов отмечает все большее распространение в нравственных качествах прагматизма: преобладание направленности человека только на личную выгоду в знакомствах, в социально-политических ситуациях, в разрешении различных конфликтов³¹⁷. Так, согласно опросу двух тысяч представителей российской молодежи, проведенного германским Фондом Фридриха Эберта совместно с Российским независимым институтом социальных и национальных проблем, свыше 40% опрошенных ради прибыли готовы нарушить моральные нормы³¹⁸.

Сравнительные данные по группам рабочих, инженеров и студентов, полученные в результате двух исследований 1980-1983 и 1992-1993 годах, выявили, что общим для всех групп опрошенных являлся рост значимости материально-бытовой сферы. Но как главная проблема жизни, ее цель, материальное благополучие не значимо для всех групп опрошенных, за исключением рабочих. Деньги, став сильнейшим раздражителем повседневной жизни, не стали стимулом стратегической активности. Бедность для большинства современников - то, что мешает жить.

Отмечено также резкое уменьшение по сравнению с 80-ми годами значимости работы и изменение ее функции. Десять лет назад работа была не только источником материального благополучия, но и местом, где человек находил реализацию собственным устремлениям, друзей, решал свои бытовые проблемы. Сейчас работа не выполняет даже своей основной функции - как места, где можно заработать³¹⁹.

Ориентация индивидов и групп на социально-экономические цели связана с неадекватным восприятием действительности и неумением найти надлежащие средства для их достижения. Большинство российского общества руководствуется прагматическими целями и материальными интересами в своих действиях, но не располагает знанием об успешных средствах их реализации. Тем более что знание о правилах функционирования посткоммунистической экономики только формируется. Большинство индивидов не располагает даже его фрагментами.

В России на уровне индивидуального поведения, принимающего массовые масштабы, все более развивается эгоистический инструментализм - стремление к достижению благосостояния и экономических интересов любой ценой, в том числе и за счет постоянного нарушения норм морали и права. Групповые экономические интересы не формулируются на почве консенсуса относительно экономического порядка, поскольку такового не существует. Поэтому отбор и комбинация средств достижения экономических интересов устанавливаются чисто произвольно. Морально-правовые проблемы становления нового экономического порядка не превратились в главную тему СМИ, законодательного корпуса, политиков и социальной науки. Институциональных решений возникающих противоречий индивидуальных и групповых экономических интересов тоже пока нет. Индивиды и группы в социальном поведении руководствуются чисто корпоративистскими образцами, воспроизводящими социальный атомизм, характерный для реального социализма. В результате деспотия руководящего персонала на уровне отдельного предприятия и учреждения все более усиливаются.

Итак, в посткоммунистической России имеет место нереалистическая, эмоциональная и инструментальная прагматизация отношения между интересами и ценностями. Универсального нормативно-оценочного порядка не существует. Комплекс описанных порядков может быть обозначен как многоукладность, в которой специфически российская прагматическая ориентация преобладает над аксиологической ориентацией. Обе ориентации взаимодействуют и влияют друг на друга. Слабость аксиологической ориентации проявляется в потере классических ценностей труда и трудовой морали, с которыми связаны классические аксиологические дилеммы. Постматериалистические и альтернативные ценности не характерны для большинства общества. Инструментальная прагматизация сознания и поведения заключается в использовании любых доступных средств для достижения индивидуальных и групповых целей. Нереалистическая прагматизация отличается таким способом формулировки социально-экономических целей, при котором отсутствует знание об успешных средствах их достижения.