материалы по истории свободомыслия 1 / 05 гнозис / интерпретации гностицизма

В общей характеристике гностицизма М. Э. Поснова выражены следующие суждения. Гностицизм есть явление синкретическое. Синкретизм представлял собой соединение культур, смешение элементов восточного миросозерцания – преимущественно миросозерцания – с западным, философским, начавшееся приблизительно с времени Александра Македонского. Гностицизм знаменует решительно религиозное направление в синкретическом течении, сосредоточившемся около вопроса об избавлении человеческой души от страданий и окружающего зла. За решение указанного вопроса принялись лучшие представители античного мира и создали чрезвычайно сложную «религию», привнося в нее все самое ценное, чем владел только языческий мир – и науку, и теософию, и мистику, и магию, и теургию. Зародившись предположительно за век до рождества Христова, на развалинах Вавилона, в этой стране магов, «волхвов с востока», гностицизм медленно двинулся на запад и северо-запад, принимая окраску тех религий и стран, через которые он проходил. Главными этапами его на востоке были Самария и Сирия; на западе Александрия и Рим. Встретившись с христианством на востоке, впервые в самарии, гностицизм должен был признать в нем «абсолютную религию», преследующую с ним одну и ту же цель – спасение человеческой души. Он хотел привлечь христианство в качестве союзника, низведя его на самом деле на служебную роль помощника. Христианство в глазах гностиков представляло драгоценный камень, нуждающийся в шлифовке и в соответствующей оправе. Источники и вообще основания веры христианства подвергались перетолкованию и переделке со стороны гностицизма. Получилось «христианство» значительно дополненное из языческой теософии и мистерий, и представленное в научном виде. Интерпретация гностицизма известнейшего православного богослова протоиерея о. Александра Меня звучит следующим образом. Основы гностического миросозерцания можно определить лишь в самых общих чертах. Разноголосица источников, усложненный символизм и стремление к эзотеризму не позволяют вычленить единую стройную концепцию. Гностицизм – это, безусловно, «религия спасения». Теология ее колеблется между пантеизмом и дуализмом, но в основе своей монистична. Превыше всего мыслится непознаваемое сокровенное Божество. Оно порождает сложную иерархию духовных сил (эонов), которые по мере удаления от Божества все более приближаются к хаосу и небытию. Одна из иерархий, Мировая Душа (Ахамот, София), соблазненная своеволием, оказывается в плену материи. Материальное ее состояние есть низшее, полное страданий. Таким образом, «мир произошел из-за ошибки» (Евангелие от Филиппа, 99). Страдающая Душа мира страдает в каждом человеке. Единственная возможность спасения для нее – это познать свое небесное происхождение и освободиться от уз материи. Это вполне совпадает с доктриной древнеиндийской философии об «авидье» (на санскрите, буквально – отсутствие знания), которое препятствует человеку постичь свое тождество с Абсолютом. Для спасения Души мира на землю был послан один из эонов, Христос, Который, соединившись с человеком Иисусом, открыл избранным и посвященным людям тайну истинного познания (гнозиса). До него иудейским народом правил один из эонов Демиург (Создатель). Он был существом ограниченным и низшим в сравнении с самыми высокими эонами. По одной версии, он ожесточенно воспротивился Спасителю, и по его наущению враги распяли Пришедшего. Но в момент распятия Христос покинул Иисуса и восторжествовал над силами тьмы. По другой версии, Демиург, подобно Симеону Богоприимцу, радостно встретил Христа, признал свое неведение и уступил Ему свое место. Телесность Иисуса Христа была иллюзорной (докетизм), поэтому и страдания Его были иллюзорными. Понять истину, открытую Иисусом, могут только люди «духовные», «плотским» это не дано. «Духовные» должны путем экстатического созерцания обрести покой в Едином. В связи с этой концепцией стоит почитание в некоторых гностических течениях врагов Демиурга – Каина и Змея. Сотериология гностических писаний имеет два оттенка. У Василида конечная цель спасения – это полное растворение в Едином, «великое неведение» бессознательного, у Валентина – полнота света и радости вернувшейся к Отцу Души. Материя и те, кто были ее рабами, исчезнут. Останутся только «духовные», пребывающие отныне в «полном покое». Для гностиков христианство – высшая абсолютная религия, но в их собственном истолковании. От Христа, учили гностики, люди узнали, что они могут открыть свою единоприродность с Богом. Творец, о Котором говорится в Ветхом Завете, не мог дать истинного знания в силу Своей якобы ограниченной природы. Но Он не рассматривается как начало злое. Таким путем гностики пытались решить проблему соотношения двух Заветов. Темным полюсом для них была материя, что вело к крайнему спиритуализму и аскетизму (а иногда к имморализму). Только Маркион со всей определенностью характеризовал Бога Ветхого Завета как жестокого и злого. В целом вся эта доктрина с ее призывом искать истину только в самоуглублении, с ее отказом от активного нравственного служения, с ее языческой христологией, пантеистической сотериологией, отрывом Ветхого Завета от Нового Завета, учением о материи как о зле в корне противоречила основам христианства. Отцы Церкви противостояли влиянию гностицизма, который был особенно опасен тем, что развивался внутри Церкви, прикрываясь христианской фразеологией (сам термин «гностик» у церковных учителей того времени имел и положительный оттенок, напр., у Климента Александрийского, Оригена). Важно отметить некоторые черты, которые нам показались характерными для большинства гностических систем философу-востоковеду Е. А. Торчинову. 1) Установка на принципиальный эзотеризм. Все люди делятся на «телесных», «душевных» и «духовных». Из них только последним доступны тайны гнозиса – внешнего и подлинного мистического познания. 2) Весь видимый материальный мир – зло. Это темница духа, порабощенных материей и аффектами частиц божественного света. Освобождение из темницы мира достигается через причастность к божественному знанию и через постижение природы собственного духа как частицы единственно истинного Бога - Абсолюта, Отца Нерожденного. 3) Чувственный мир есть результат трагической ошибки, трагедии в Абсолюте или вторжения сил мрака в миры Света. Отец Нерожденный, самообнаруживаясь, являет себя в особых сущностях, образующих пары. Завершенность этих сущностей образует божественную полноту. Гордыня или ошибка одной из этих сущностей приводит к нарушению этой полноты, ее отпадению и к началу космогенеза, в результате чего создается множество несовершенных миров. Низший из них – наш материальный. 4) Мифологизм языка описания. Например, Всевышний Бог может персонифицироваться в мистической фигуре Божественного Адама, космического Первочеловека. 5) Представление о спасении как о полном избавлении от материальности и об уходе из чувственного космоса. 6) Спасение достигается через практику аскетизма, преодоление всех привязанностей и влечений и достижение бесстрастия. Гностики занимались практикой заклинаний, участвовали в мистических ритуалах и склонны были к смешению эллинистических и христианских образов, ценя в них некое архетипическое единство. 7) Ведущее настроение гностицизма – чувство жизненной разорванности человека, его затерянности в злом и чуждом материальном мире, бесконечной далекости от Отца Нерожденного. Разумеется, схема эта весьма приблизительная, отнюдь не полная и чрезвычайно обобщенная, особенно в нашем кратком переложении. В том или ином направлении гностицизма «усиливается» или «ослабляется» тот или иной ее пункт. Схема каждого направления, помимо того, оснащается теми или иными подробностями, присущими только ей. Многие «сущности», включая даже самые высшие, носят разные имена от схемы к схеме. Бывает и так, что одно и то же название «сущности» занимает разное положение в иерархии сущностей. Только Адам фигурирует, кажется, довольно универсально. Попытался дать специфику гностицизма, не придавая ему одностороннего характера, знаменитый историк философии А. Ф. Лосев. Имеются две идеи, без которых исчезает всякая специфика гностицизма. Одна идея – это исповедание абсолютной личности, или персонализм. И другая идея – это весьма сильная сниженность этого персонализма, вплоть до фактической ограниченности человеческой личности, включая почти бытовую драматургию. В самом деле, при всей неопределенности и при всех шатаниях гностических тенденций всегда и везде неизменно чувствуется этот абсолютный персонализм, которого не знала никакая античность. Однако гностицизм проявляет в этой области совершенно неожиданные тенденции. Бог трактуется здесь как личность. И, тем не менее, эта абсолютная личность вдруг почему-то начинает действовать совершенно по-человечески, со всеми недостатками, ошибками, драматизмом и трагизмом и даже со всеми преступлениями, свойственными ограниченному природному человеку. Производит потрясающее впечатление роль Софии. С одной стороны, она трактовалась как завершение божественной сущности, как сам Бог. А с другой стороны, фактическое поведение этой Софии таково, что оно может трактоваться как некая беллетристическая повесть, как некоторого рода космическая трагедия и как роман обыкновенной человеческой литературы. В результате здесь мы получаем уже не просто персонализм, но какой-то уже космологический персонализм, то есть такое учение об абсолютной личности, которое приписывает ей любые несовершенства материального космоса и любые романтические приключения, происходящие в человечестве внутри такого чувственно-материального космоса. Этот существенно сниженный, вполне натуралистический персонализм налагал совершенно неожиданный отпечаток решительно на все его отдельные стороны. Коснемся теперь некоторых деталей, например, пневматологии. В гностицизме явлена абсолютная личность, а трактуется весьма относительно. Здесь гносис выдвигался на первый план. Такая познавательность была совершенно необходима потому, что иначе пришлось бы расстаться с разными чисто человеческими чертами при характеристике абсолюта. Приведем один разительный и небывало оригинальный пример. Абсолютная личность, являясь в человеке, должна была, оставаясь абсолютом, обязательно превратиться и в человека. Поэтому ортодоксальное христианство никогда не мыслило себя без догмата о богочеловечестве Христа. У гностиков богочеловеческий Христос, существует только в самом же Боге, то есть еще до всякого мира. Оказывается, что это не был сам богочеловек Христос, а был самый обыкновенный смертный человек Иисус. Предвечный Христос наставлял его для проповеди нового учения и после его смерти явился ученикам, но не физически, а духовно, то есть гностически. Тот Христос, который воскрес и вознесся на небо, вовсе не был физически человеком, то есть физически богочеловеком, а был таковым только гностически. И нам представляется, что в этом учении о различии между Христом и Иисусом сказалась как раз вся специфика гностицизма. Поэтому необходимо говорить не просто об общехристианском персонализме у гностиков, но о персонализме сниженном, относительном, а именно натуралистическом. Христос здесь богочеловек, но предвечный, а не земной. Христианская ортодоксия представлялась гностикам чем-то чересчур материалистичным и демократичным, поскольку гностики учили о спасении далеко не всех людей, но только избранных, а именно умозрительных пневматиков. Наконец, для характеристики специфической сущности гностицизма, – приведем еще следующий, третий пример, – весьма характерно снижение роли девы Марии, которое можно находить в гностических текстах. Как и в ортодоксальном христианстве, дева Мария зачинает Христа от Духа Святого. Однако оказывается, что это зачатие и это рождение – только пневматическое, умозрительное. В гностических текстах можно найти такое пояснение, что Дух Святой и Христос проходят через деву Марию, как вода проходит через трубу. Но если такова была пневматология гностиков, то соответствующим образом строилась и их онтология. Из всего предыдущего ясно, что онтологическим коррелятом учения о пневме мог быть у гностиков только персонализм, то есть учение об абсолютной личности, но персонализм, сниженного, лишь умозрительного характера. Если гностическое божество само совершает ошибки и эти ошибки – роковые, то возникает соблазн понимать онтологическое учение гностиков просто как пантеизм. У гностиков получалось так, что все пантеистические несовершенства не есть простая констатация фактических несовершенств мировой действительности, но результат роковых ошибок божества. Ввиду напряженного переживания разрыва с божественным и вечным, переживания, доходившего до болезненных форм и даже до беллетристических самовыражений, многие исследователи объявляли гностицизм просто дуализмом и даже приводили для этого в многочисленные восточные представления, якобы определившие собою всю сущность гностического учения. В целом понимать гностицизм дуалистически – неправильно. Для восточного дуализма разрыв материального и идеального опять-таки вполне естествен. Для гностиков дуализм – это противоестественный разрыв идеального и материального, недопустимый, ужасающий и обязательно требующий своего преодоления, и преодоления окончательного, свершающегося раз и навсегда. И это опять-таки потому, что у гностиков был весьма силен опыт личности, а личность всегда единственна, всегда неповторима, всегда непримирима в отношении своих несовершенств. Личность никогда не может забыть, что она есть именно она, а не что-нибудь другое; и если она становится чем-нибудь другим, то для нее начинается нестерпимый разрыв с самой собой, мучительная трагедия самоотчуждения и ничем не преодолимая страсть к самовосстановлению. Поэтому останавливаться на одном дуализме в характеристике гностического учения – это значит, повторяем, совершенно игнорировать всю историческую специфику гностицизма. Таким образом, гностицизм не имеет ничего общего ни с пантеизмом, ни с метафизическим дуализмом, ни с христианской ортодоксией. Его персонализм вполне оригинален. Выше мы рассмотрели учение гностиков о знании и соответствующее учение их о бытии. Необходимо сформулировать еще и такие особенности гностицизма, в которых пневматология и персонализм сливались бы в одно целое. Мы позволили себе назвать это целое оккультизмом. Нам представляется, что оккультизм – это чрезвычайно интенсивная и упорная особенность гностического учения, которую тоже необходимо относить к его специфике. Оккультизм – это: 1) общехристианское и вполне ортодоксальное учение об откровении, специализированное в отношении экстатической и вообще восторженной гносеологии; 2) преувеличенное использование гностиками в христианском вероучении пневматических моментов; 3) связанный с натуралистическим персонализмом символизм и аллегоризм; 4) весьма преувеличенное человечески-бытовое снижение абсолютной личности, которая тут же оказывалась небывалым преувеличением и даже обожествлением человеческой личности, создававшим почву для весьма гордой самооценки и для того, что ортодоксия трактовала как отсутствие смирения и 5) тщательно скрываемая от общих взоров магически-мистериальная практика. В таком виде, как нам кажется, гностический оккультизм не может быть опровергаем как самая настоящая реальность определенного исторического развития античного мира. Формально сотериология как учение о спасении относится не только к философии гностиков, но и к ортодоксальному христианству. Но источники в самой резкой форме свидетельствуют о том, что сотериологическая проблема особенно глубоко волновала тогдашних гностиков. Конечно, общехристианская противоположность язычеству сказывалась здесь очень сильно, и это – опять-таки благодаря интенсивному опыту личности. Вместо бесконечного круговорота вещества в природе, который трактовался в язычестве и как нечто естественное, христианство выдвинуло понятие личности как акта, единственного и неповторимого во всей вечности. И если такая личность нарушала свою собственную природу, она уже не могла находить утешение в бесконечном круговороте вещества, но требовала своего обязательного спасения, то есть окончательного освобождения от пут этого круговорота, который переживался ею как недопустимое, незаконное грехопадение. Поэтому если гностики были христианами, то подобного рода сотериология, конечно, не могла не быть для них самой насущной потребностью. Насколько бы ни были сложны греховные пути личности в учении гностических персоналистов, все-таки необходимое и окончательное спасение от греха всегда, оставалось самой насущной проблемой. При этом спасение происходит в условиях гибели всей материи. Что у гностиков спасаются только пневматические умозрители. Человеческая душа спасается не путем приобщения к богочеловечеству Христа, но в результате одних лишь умозрительных усилий ее, это мы тоже знаем. Такова гностическая сотериология. Каждая гностическая категория, может быть, только в самом начале является именно категорией. На самом же деле везде тут перед нами не категории, но живые личности. Другими словами, здесь везде перед нами – самая настоящая мифология, а не абстрактная метафизика. Каждый миф здесь символичен или аллегоричен, и потому исключать здесь всякую понятийность было бы грубой исторической ошибкой. Понятийность здесь – только момент мифа, только один из его многочисленных моментов. Конкретная же роль везде принадлежит здесь только мифам. Поэтому мы не станем впадать в ошибку многих исследователей, рассматривающих гностицизм как особого рода метафизику. Скорее это – сплошная мифология. После всего вышесказанного подвести общий итог гностической специфики нетрудно. Именно, гностицизм есть оккультный, пневматический, космологически и человечески ограниченный персонализм, причем натуралистический, весьма напряженно ставящий сотериологические цели с помощью мифологически сконструированной системы понятийных категорий. С предполагаемыми языческими текстами гностицизма можно познакомиться хотя бы по Поснову. Эти тексты мы не станем приводить и анализировать, поскольку самое понимание их как гностических представляется нам преувеличенным. Эти тексты действительно говорят о необычайно высокой оценке знания. Гностическая специфика и острота начинались там, где учение о знании становилось лишь подразделом знания об абсолютной личности. Но в язычестве не было ни абсолютистского персонализма, ни какой-нибудь соответствующей терминологии. А иначе весь античный платонизм нужно было бы считать гностицизмом. И, может быть, до некоторой степени предшественниками гностицизма в области язычества можно считать только общину мандеев, появившуюся в I веке н.э. Самое слово «манда» – еврейское и означает «знание». Мандеи, следовательно, тоже, можно сказать, «гностики». Итак, одной из центральных идей этого религиозного, а точнее, религиозно-философского движения была идея «познания». Она играла роль своеобразного механизма реализации божественной воли. С одной стороны, Всевышний путем самопознания создает некоторое представление о том, чему должно быть, и реализует это посредством речения. Так, собственно, начинается процесс создания высших сущностей, приводящий к созданию Демиурга, который, в свою очередь, создает материальный мир. Отметим, что в процессе создания идеальных сущностей Всевышний реализует себя в идеальном и в то же время Сокрытом Адаме, каковой и именуется как Первочеловек. Демиург же создает человека материального, неудачно пытаясь скопировать человека идеального, или Сокрытого Адама. С другой стороны, уже материальный человек во спасение своей божественной сущности («капли Света»), присущей ему, обязан стремиться к познанию высших истин и сущностей и может сделать это настолько, насколько дозволяет ему его природа. В извечной дихотомии «(по)знание»: «вера», гностики, не отрицая веры, сделали акцент на познании, тогда как христиане поступили ровно наоборот. Точно так же и роль божественного речения теми и другими истолковывалась по-разному. У гностиков это опять же инструмент, у христиан – Слово – Бог, если исходить из Евангелия от Иоанна 1.1. В любом случае мы надеемся, что читателю теперь понятно, почему речь идет о «религии Познания». Дошедшие до нас сведения об этих мандеях тоже далеки от единообразия. Исследователи и в этих источниках тоже находят разного рода напластования, в том числе и христианские. Нам кажется, что у этих мандеев была только одна идея, позволяющая до некоторой степени сближать их с христианскими гностиками. Это идея о спасении через знание. Но нам представляется, что даже и этой идеи маловато для понимания мандеизма как предшественника гностической сотериологии. Итак, полагают, что мандеизм – это гностическая секта. Но ведь даже раннее христианство трудно назвать единым движением, настолько сильны были внутренние противоречия догматического плана. Понадобился ряд Вселенских соборов и признание со стороны официальной власти, чтобы наконец «размежеваться и объединиться», сформировать четкую внутреннюю структуру, установить иерархию и канонизировать Новый завет, отбросив целый ряд ранних сочинений в разряд апокрифов, остальным же придать характер вспомогательной литературы, но не более того. Так что уж тут говорить про гностическое религиозное движение, которое сразу же после своего возникновения (момент которого установить трудно, несмотря на старания раннехристианских и позднеантичных писателей) пребывало в виде отдельных школ, учений и направлений, то сближающихся, но чаще расходящихся. В этот период мандеизм, равно как и другие гностические направления, был именно сектой, направленной в первую очередь против ортодоксального иудаизма. Все эти гностические школы и направления, похоже, вовсе не стремились к объединению, как это имело место в раннехристианском религиозном движении, разве что одна секта стремилась подмять под себя другую. Исходя из вышесказанного, на раннем этапе развития мандейского движения его все же можно было бы назвать сектантским движением, независимо от того, вкладывать ли в этот термин исконный или вторичный смысл. Но положение начинает меняться по мере того, как сходят с исторической арены прочие направления гностицизма, а сами мандеи под напором сначала иудеев, затем христиан покидают восточный берег Иордана и удаляются в сторону Мидии и Парфии. Задержавшись на какое-то время в горах Северной Месопотамии, они продвигаются на юг, пока не оказываются на своем нынешнем месте, то есть в болотах Южного Двуречья, в пределах исторической Южной Вавилонии. Их передвижение закончилось, по-видимому, к моменту возникновения ислама либо несколько раньше. Гностицизм как религиозное направление в целом сошел на нет (если не считать мандеев), борьба велась теперь между самими христианскими направлениями, осложняясь борьбой за доступ к государственной власти, вплоть до самых высших ее эшелонов. Но пока все это происходило, в Аравии исподволь готовилась почва для возникновения нового религиозного направления, которое должно было принести серьезные испытания всем уже существующим религиозным движениям, не только мандеям. Видимо, примерно в это время несколько наиболее почитаемых мандейских священнослужителей озаботились письменной фиксацией своей священной традиции, бытовавшей до того преимущественно в устной форме, хотя не исключено, что запись начала вестись гораздо раньше, еще на «исторической родине», на одном из западно-арамейских диалектов. Но точно доказать здесь пока что ничего нельзя. Так или иначе, но когда ислам пришел в Месопотамию, мандеям пришлось доказывать, что религия их не языческая, почитают они не идолов, и обряды их сопровождаются чтением священных книг. И таковые уже были готовы к этому моменту. Было у них Священное Писание, и притом свое собственное, и целый ряд вспомогательных книг и свитков тоже. Это движение было зафиксировано и легализировано арабами. Тем самым оно получило право на свое дальнейшее существование при условии лояльности к исламским власть предержащим. Мандеи под именем Сабиев были причислены к Семье Писания, в которую, помимо самих мусульман, входили иудеи и христиане. С этих пор ничто не препятствует говорить о мандействе как об особой религии, а не о секте, либо как об особом религиозном направлении в рамках Семьи Писания. Внешние формы проявления гностицизма были самые разнообразные: были общины, союзы аскетов, культы мистерий, закрытые школы, ни к чему не обязывающие кружки, развлечения, устраиваемые христианскими шарлатанами и обманутыми обманщиками, попытки основания новых религий по образцу и под влиянием христианской. Имелись также пророки и пророчицы, они даже играли довольно важную роль; их существование доказано у василидиан, у Апелла и у маркиан. Выступали и женщины, например, карпократианка Марцеллина, бывавшая в Риме, и др. Значительные гностические союзы старались долгое время держаться внутри христианской общины. О валентинианах пишет Тертуллиан: «Валентиниане, самая численная секта из еретиков, более всего стараются скрыть содержание своей проповеди, для них долг совести сводится к долгу охраны... Если их спросить откровенно, они с сосредоточенным лицом и нахмуренной бровью отвечают: «Это слишком возвышенно»; если расспрашивать обстоятельно, они путем двусмысленных ответов удостоверяют свое согласие с общей верой». Ириней III, 4, 2, о Кердоне: «Кердон вошел в церковь и принес покаяние, а затем его дальнейшая жизнь была такова: он тайно учил, то приносил покаяния, то был изобличаем жертвами своего дурного учения и удалялся от общения с братьями». Между гностиками были личности, стоявшие на высоте научного познания и религиозного подъема. Главные между ними – Валентин и выдающиеся его ученики (Гераклеон и Птолемей). Валентин замечателен силой религиозной фантазии и духа – это признали даже отцы церкви, Гераклеон отличался эксегетически теологическими способностями (отрывки его комментария к Евангелию Иоанна у Оригена), а Птолемей – своей критикой Ветхого Завета и своим ясным взглядом на ступени религиозного развития и на относительные ценности. Валентин и его школа далеко превосходит Василида. Но отцы церкви, желая перечислить наиболее выдающихся гностиков, называют обыкновенно Симона Мага, Василида, Валентина, Маркиона (и Апелла). Кроме того, они упоминают отдельную группу, которую называют гностиками по преимуществу. Дело идет о сирийских по происхождению, но переселившихся и в Египет и в империю «офитских» (наассинских и т. д.) еретиках, пестрый состав которых нам отчасти хорошо известен из Епифания, а еще лучше из сохранившихся на коптском языке гностических оригинальных сочинений. Но эти оригиналы принадлежат большею частью второй половине III века, и гностицизм в них отличается массой диких спекуляций, формул и обрядов. Отношения к обыкновенному христианству и к общинам были различные. Отчасти «гностицизм» проникал в самый центр общин, так как докетические и дуалистически аскетические стремления далеко распространялись; с другой стороны, существовали «гностические» союзы, которые строго отделялись и даже ненавидели союзы общин. Для истории догматов особенно важен правый фланг гностицизма и настоящее ядро его, великие гностические секты (василидиане, валентиниане). Последние захотели образовать христиан высшего порядка над обыкновенными, допущенными христианами-психиками. С ними, главным образом, приходилось бороться, они были теологи, у которых учились, которые первые написали книги о догматике и этике, научные и экзегетические сочинения, которые положили, одним словом, начало технической, христианско-теологической литературе и начали обработку христианской традиции. Выделение этих гностиков и правого их крыла (энкратиты, «докеты», Татиан, Вардесан, – учение последнего, находившееся под влиянием Валентина и направленное против маркионитизма, некоторое время было не только допущено, но и признано в Едессе) удавалось лишь медленно и было последствием сплочения общин в католическую церковь, которая отчасти выросла из гностического движения. Происхождение гностицизма достаточно объясняется общими условиями, при которых христианская проповедь держалась на почве Римской мировой империи, и присущей этой проповеди притягательной силой, поскольку она сообщала верное знание, жизнь и спасение, связанные с появившейся на земле божественной личностью. Отцы церкви винят в нем, кроме демонов, то расщепленное на много толков иудейство, то самарянского мессию Симона (существование и высокое историческое значение которого нельзя отрицать), то греческих философов, то даже непослушание церковному сану. Легко доказать, что во всем этом есть частицы истины; специально синкретизм, приведший к христианскому гностицизму, несомненно имел главные опоры свои на самарийско-сирийской и на александрийской почве; но нельзя упускать из виду, что повсюду в империи имелись условия для самобытных образований. Поэтому именно невозможно написать историю развития гностицизма, даже если б мы больше знали об отдельных его проявлениях и их возникновении. Можно лишь различать иудео-христианских гностиков и языческо-христианских; последних можно разделить на группы по их отдалению от обычно-христианских воззрений, выражающемуся преимущественно в оценке Ветхого Завета и Демиурга; затем, можно проследить черты «гностицизма», встречающиеся при беспристрастном чтении христианских сочинений (так, напр., в апокрифических Евангелиях – ап. Петра и в египетском, также в апокрифических деяниях апостолов, вроде Деяний Иоанна, сравн. также особенно остатки ипотипозов Климента Александрийского: докетизм также мало может служить исключительной приметой еретического гностицизма, как и строжайший аскетизм). Неудивительно, что все это широко разветвленное движение, которым эллинизм со всеми своими хорошими и дурными силами старался приноровиться к Евангелию, постепенно становилось более христианским, иначе говоря, более церковным; это лежало в природе вещей. Но все же нельзя на основании этого хронологически группировать системы II века по их более или менее христианскому характеру, хотя можно считать правилом, что попытки, подобные Карпократовой – превратить христианское учение в платонизм, церковь – в платоновское государство, Христа – в гения, надо отнести к древнейшему времени, а не к позднейшему. Дальше придется отвергнуть и всякое тематическое подразделение. Тут тоже царит небывалое переплетение отдельных тем и неимоверная путаница, анализом которой занимались десятки виднейших исследователей и распутать которую никому не удавалось с достаточной степенью достоверности. По-видимому, остается только единственный принцип классификации, к сожалению, достаточно внешний, но зато не допускающий никаких сомнений. К нему и приходит сам Поснов, затратив такой огромный труд на исследование различного рода мелких и крупных соотношений внутри гностицизма. Был гностицизм восточный или, точнее говоря, сирийский; и был гностицизм западный, или александрийский. К первому типу относят офитов, Саторнила, Василида, Кердона, Маркиона и Вардесана. К александрийцам относятся Карпократ и Валентин. Поснов понимает это деление также и тематически, в то время как для нас оно только территориальное. Не будем надрываться в поисках других принципов классификации гностицизма. Для нас будет вполне достаточно остановиться только на этом территориальном разделении.