9-15 / 10 Германия / кант-платон
.docНет системы более уклончиво-скользкой, более «лицемерной», по апостолу Иакову, более «лукавой», по слову Спасителя, нежели философия Канта: всякое положение ее, в с я к и й
термин ее, всякий ход мысли есть: ни да, ни нет. Вся она соткана из противоречий—не из антиномий, не из мужественных совместных да и нет, в остроте своей утверждаемых, а из
загадочных улыбок и двусмысленных пролезаний между да и нет. Ни один термин ее не дает чистого тона, но все— завывание. Кантовская система есть воистину система гениальная—гениальнейшее, что было, есть и будет... по части лукавства. Кант — великий лукавец. Его явления-феноме ны—в которых ничто не является; его умопостигаемые ноумены — которые именно умом-то и не постигаются и во
обще никак не постижимы; его вещи в себе, которые оказываются именно отнюдь не в себе и не вещами, а лишь в разуме и понятиями, к тому же—ложными, предельными понятиями,
т. е. особыми способами рассмотрения чувственного; его чистые интуиции—пространство и время, которые именно чистыми не могут быть созерцаемы; законченные их бесконечности— в эстетике устанавливающие их интуитивность и рас-плывающиеся в беспредельном ряду оследовательных распространений— в диалектике—при опровержении метафизической
идеи мира; его априорные элементы разума, которые постигаются только апостериори, анализом действительного опыта; его свобода*—во всем действительном лишь сковывающая железною необходимостью, и т. д. и т. д.—все эти скользкие движения между «да» и «нет» делали бы лукавейшего из философов неуязвимым, и мы, вероятно, так и не узнали бы об истинном смысле его системы, если бы не вынужден он был высказаться в единственном месте недвусмысленно—в термине автономия. Так в философии, но так же и в жизни: «однообразный круговорот его жизни не мог действительно иметь иного центра, кроме него самого»,— скажем о Канте словами Куно Фишера (История новой философии, т. 4. СПб., 1901 г., стр. 117). Пафос самоопределения явно направлен против реально сти, против того, что заставляет определиться. Но истинная реальность — в отношении которой только и может быть речь о самоопределении — одна: это—реализованный смысл или осмысленная реальность, это—воплощенный Логос, это—культ. Можно пренебречь, не подчиняясь ему, смыслом бессильным7; и подчинившись,— можно торжествовать—презрением над бессмысленной мощью. Но смыслом воплощенным пренебречь нельзя: он—сила, он требует; но воплощение смысла не будешь презирать: он—смысл, он требует ответа. Культу можно противопоставить лишь культ. Но Кант, до мозга костей протестант, не знал культа в его собственном смысле (ибо, конечно, у протестантов, поскольку они действительно верны своим стремлениям,—не культ, а так, одни разговоры, и—не етафизическое выхождение из своей самозамкнутости к и н ы м премирным реальностям, а лишь щекотание и возбуждение своей субъективности,— имманентизм—короче говоря, столь напирающий на нас со всех сторон многообразно и обманно) и до мозга костей протестант Кант — не хотел знать культа. Единственная осмысленная реальность для него сам он, и поставление себя в безусловный центр мироздания (—существо западноевропейского духа, нового времени—) заранее исключало из его мысли возможность определяющих мысль реальностей вне его, заранее делало его враждебным ко всему культу и заранее побуждало дать такую систему мысли, по которой культ был бы невозможен. Это-то и достигалось чрез принципиальное и навечное разделение смысла и реальности, духа и плоти, истины и силы—на два царства: царство субъективных истин и царство вненистинныхобъективностей. Хитроумный философ пытается заранее отвести мысль от озражений: область субъективного он делит на две под-области, называя одну субъективною, а другую — объективноюи тем лишая нас, следовательно, возможности пользоваться при обсуждении его системы термином «объективный» в собственном его смысле. Напрасные хит
рости: конечно, самозамкнутость кантовского духа есть вся насквозь субъективность, какие бы дистинкции ни строил себе философ протестантства для сокрытия своей субъективно
сти,— так, конечно, субъективистично и протестантское разумение Евхаристии, в какие бы богословские тонкости ни пускались богословы. А нужна Канту, как и вообще протестантству, субъективность— ради обеспечения своей автономии—со стороны культа. Кант думал избавиться от культа. Но он-то и доказал, что философия не может существовать иначе, как философией культа: Кант вслух объявляет, что его задача объяснить, как возможно познание , как возможна наука. Но конечно, на самом деле, для души, так сказать,—ему не требуется это объяснение, ибо он в науку верит, как в исходную и безусловную в своем философствовании. Но
втайне вся система его говорит только об одном—о культе: как он невозможен. Как и почему невозможен культ—вот первичный вопрос кантовой мысли. Это—пафос Канта, м<ожет> б<ыть> им даже полусознаваемый, однако тем не менее движущий все строительство.
Но, борясь с культом, на него лишь он, хотя, м<ожет> б<ыть>, и не сознательно, опирается: все содержание философствования, терминология и смысл основных понятий—из культа и только в культе законны. И все, что говорит Кант,— есть аксиоматика культа, однако высказываемая Кантом с утайкой должного ограничения и потому являющаяся ложною. Познаваемое должно быть наглядным, в опыте данным,— бытийственным,— скажем мы. Да, именно таков культ,
это и есть его первое требование. Вещи в себе суть, но они — в себе—непознаваемы. Да, это таинства. Но познаваемы явления,—конечно,—явления таинств,— а это суть обряды. Об
ласть ноуменов непостижима, но определяет жизнь: именно для того и культ—устроение жизни. В ней—области ноуменов—свобода, и нет свободы вне ее: вот именно, только благодатное участвование в культе освобождает, в области же вне-культовой—существование животное, бессознательное и рабство стихиям. И т. д. и т. д. Не имеем сейчас возможности входить в поставленный вопрос, это завело бы нас слишком далеко; кое-что из него будет, впрочем, уясняться постепенно из дальнейшего. Но не в качестве парадокса, а совершенно просто, отмечаю, что кантова философия обязана своимсуществованием протестантскому культо-борству, что у нее нет никакого собственног о содержания и что с падением культо-центризма, т. е. религии, кантианство как таковое, в своих устремлениях, разлетается без остатка,— остающееся
же от разрушения кантианства—значительно и важно, но оно—всецело из культа и, следовательно, опять-таки стоит и падает в зависимости от сохранения или распадения культа.
И в положительной, и в отрицательной своей части кантианство всецело зависит от культа,— от факта существования культа. Есть одно, очень характерное свидетельство о культо-борческих
импульсах кантова философствования: философствование Платона. Дайте себе труд сопоставить философское жизнепонимание Канта и Платона по пунктам, и вы увидите очень простой
рецепт кантианства: сохраняя платоновскую терминологию и даже связь понятий, Кант берет жизнепонимание Платона и меняет пред ним знак—с плюса на минус. Тогда меняются
все плюсы на минусы и все минусы на плюсывовсех положениях платонизма: так возникает кантианство. Нечего говорить, что при таком извращении естественных знаков у терминов и их связей извращается самое содержание терминов и суждений с ними: все оказывается поставленным на голову, все—вопреки не только Платону, но и смыслу языка—смыслу
всего человечества. Мысль Платона — существенно культо-цен-трична. Это, в сущности, не боле е как философское описание и философское осознание мистерий. [Са
мое понятие о диалектике и диалектическом методе у Платона
не есть ли заимствование изпосвятительных обрядов? Ведь
во всех культах по мере проникновения, символ углубляется,
кажется новее и новее, растут слои и слои. Замечательно, что
у Сократа метод не был в собственном) смысле диалектичес
ким, но диалектика появляется вместе с идеями. Это путь
к идеям, к созерцанию горних сущностей. Посвящение явно
изображено в «Федоне», под символами умирания. В «Федре»
сами <1 нрзб.) αγία φαντάσματα, εϊδη]
Так называемая философия Платона есть философия
культа—культ, пережитый глубоким и мудрым мыслителем.
Не без причины наиболее существенные вопросы Платон изла
гает уже в форме мифов, за многими из которых явно скрыва
ются переживания,— например, в «Федре», в «Государстве», по
вествованиях об Ире и др. Таковы мифы-притчи Платона. Сле
довательно,—философский замысел Канта, т. е. отрицание
замысла Платона,— не более как отрицание культа, и,
значит тем самым Кант от культа тоже отправляется и куль
том всецело держится, но ориентируясь на нем не положитель
но, как Платон, а отрицательно—не к нему устремляясь, а бо
ясь попасть на него, как пират, избегающий гавани.
ПЛАТОН КАНТ
1) νοούμενα и φαινόμενα.
2) νοούμενον: είδος, ιδέα.
3) φαινόμενον: ощущение,
представление, чувственный
мир.
4) Истинно-познаваемое:
только идеи; о чувственном
мире лишь мнения (δόξα), ос
нованные на практической не
обходимости, на пользе.
5) Самое существование чув
ственного мира непонятно,
ибо он бессмыслен (изменчив,
ни един, ни множествен и
т. д.),— ибо к нему приложим
лишь предикат чувственного
познания.
6) Без материи не войдешь
в систему Платона, а с мате
рией—из нее не выйдешь.
7) Однако материя существу
ет к а к - τ о; и узнаем о ней мы
каким-то незаконным рас
суждением — λογισμω τινι
νό&ρ. Она источник заблужде
ния и полузнания, т. е. эмпи
рического знания,
8) Материя непонятна, а идеи
насквозь понятны: они умные
сущности, разумо-проницае-
мые.
9) Чувственное познание (ма
терия)—средство к восхож
дению разума в область идей,
т. е. для той жизни, для ино
го опыта.
10) Антиномии познания воз
никают потому, что разум
обращается к явлениям от
идей (вешей в себе).
11) Пространство и время —
источники заблуждения.
12) Отрешение от чувственно
го мира ведет к истинному по
знанию; пребывание в чувст
венном мире—к заблужде
ниям.
13) В основе познания—па мять о трансцендентном мире
(άνάμνησις).
14) Мудрость — в познании
своей онтологической транс
цендентности миру (γνώθι
σαυτόν).
15) Платон заостряет антино
мии.
16) Верховный принцип —
иде я блага—ens realissi-
mum, свет как полнота кон
кретности.
1) Ноумены и феномены.
2) νοούμενον: Ding an sich,
вещь в себе.
3) Феномен: ощущение, пред
ставление, чувственный опыт.
4) Истинно-познаваемое:
только явления ; о вещах
в себе лишь мнения, иллюзор
ные знания (Schein), основан
ные на практической необхо
димости.
5) Самое существование вещи
в себе—непонятно, ибо она
бессмысленна (ни едина, пи
множественна...), ибо к ней
н e приложимы предикаты чув
ственного познания.
6) Без вещи в себе не войдешь
в систему Канта. А с нею из
нее не выйдешь.
7) Однако вещь в себе сущест
вует как-то , и непостижимо,
как мы узнаем о ней. Она ис
точник заблуждения и полу
знания, т. е. метафизического
знания.
8) Вещь в себе непонятна, а
явления насквозь понятны:
они рассудочно-проницаемы.
9) Познание идей (т. е. поня
тие о вещах в себе)—регуля
тивные элементы опыта, т. е.
для этог о опыта, для этой
жизни.
10) Антиномии познания воз
никают потому, что разум
обращается к идеям (вещам
в себе) от явлений.
11) Пространство и время—
условия познания.
12) Отрешение от чувственно
го мира ведет к заблуждениям
(Schein); пребывание в чувст
венном мире—к истинному
познанию.
13) В основе познания — трансцендентальная память
.
14) Мудрость — в познании
своей гносеологической имма
нентности (трансценденталь-
ности) миру.
15) Кант их смазывает.
16) Верховный принцип —
идея долг а — категориче
ский императив — regulatio
irrealissima—с исключением
всякой конкретности.
Черты жизни и характера
Оба жили долго, немного более 80 лет каждый; оба дали все, что могли дать, и изжили самих себя; последнее сочинение каждого из них не закончено и носит несомненные черты старчества, болтливости и бессилия мысли; но Платон в «Законах» вес думает об организации жизни ради духа, а Кант в «Метафизических началах естествознания» говорит о внешнем знании,
в сущности ради внешней жизни, ибо техника и есть продукт науки. Plato scribens mortuus est—Платон скончался за писанием, по словам Цицерона, и Кант чуть не с пером в руке умирает
на своей постели. Оба были узловыми пунктами, в которых сходились и из которых расходились философские течения своего времени; оба пользовались огромной славою; оба посвятили
всю жизнь чистой мысли. Но взор Платона, обращенный к глубинам человеческого духа, занят был объективным, а взор Канта, интересовавшийся внешним опытом, посвятил себя чистой субъективности. Первый четок, второй уклончив. Платон— богач и аристократ, Кант — бедняк и плебей; но Платон вращался во всяких кругах, ища достойных, а Кант искал состоятельных и аристократических знакомств. Платон всю жизнь путешествовал с величайшим риском и бывал даже в рабстве; Кант никуда не выезжал из Кенигсберга и жил в удобст вах. Платон—поэт, весь пронизан эротическим волнением и борется со своей чувственностью, одухотворяя ее; Кант—сух,
чужд эросу, скопец, но весьма заботится о комфорте, столе н состоянии. В пределе — Платон ищет Богочеловечества, а Кант—человеко-божник. Платон всегда и во всем благороден, несмотря на рискованность сюжетов и, м<ожет> б<ыть>, на падения; Кант же, несмотря на свое невнимание ко всему рискованному, всегда филистер. Платон ищет святости, Кант
же—корректности. Отсюда—смиренное приятие реальности
у Платона, в пределе ведущее к идее обожения — θέωσις, и —
горделивое само-восхождение на небо, горделивое конструиро
вание объектов из себя — у Канта. Исторически — учение Пла
тона можно рассматривать как синтез по преимуществу двух
типичных учений о бытии: Гераклита и элейцев; учение же
Канта—как синтез двух типичных учений о знании: Юма и Во
льфа. Оба исходят из математики: но Платон — из теории
чисел, имеющей смысл религиозно-мистический, а Кант—из
геометрии — основы механистического миропонимания. И т. д.
и т. д. Эту параллель можно проводить весьма далеко. Но суть
ее остается неизменной: Платон и Кант относятся между со
бою, как печать и отпечаток; все, что есть у одного, есть
и у другого, но выпуклости одного — суть вогнутости, пустоты
другого. Один есть плюс, а другой есть минус. А если так, если
два величайших философа, в своей совокупности определившие
всю философию, движутся в прямо противоположные сторо
ны, если смыслом их расхождения должно признать именно
вопрос о конкретности духовного мира, являемого в культе, то,
значит, сама я философи я вообще определяетс я
своим отношением к культ у — от него исходи т
и его осмысливает . Но осмысливание опоры в философст
вовании должно быть укреплением, а не разрушением ее, этой
опоры: иначе, или философия бесплодна,—если опора все-таки
выдержит, или философия сама должна погибнуть, безопорная,
если опора поддастся. Философия самым существом своим есть
не что иное, как уразумение и осознание умного, горнего,
пренебесного, трансцендентного мира; но мы знаем его, этот
мир, только как культ , как воплощение горнего мира в наших
конкретных символах. Философия есть поэтому ИДЕА
ЛИЗМ, но не мыслями занятый, аконкретны м созерца
нием и переживанием умных сущностей, т. е. культа. Так опре
деляется, предварительно, то направление мысли, защитником
коего хотелось бы мне быть: конкретный идеализм