Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

9-15 / 10 Германия / кант-платон

.doc
Скачиваний:
14
Добавлен:
11.06.2015
Размер:
59.9 Кб
Скачать

Нет системы более уклончиво-скользкой, более «лицемер­ной», по апостолу Иакову, более «лукавой», по слову Спаси­теля, нежели философия Канта: всякое положение ее, в с я к и й

термин ее, всякий ход мысли есть: ни да, ни нет. Вся она соткана из противоречий—не из антиномий, не из мужествен­ных совместных да и нет, в остроте своей утверждаемых, а из

загадочных улыбок и двусмысленных пролезаний между да и нет. Ни один термин ее не дает чистого тона, но все— завывание. Кантовская система есть воистину система гени­альная—гениальнейшее, что было, есть и будет... по части лукавства. Кант — великий лукавец. Его явления-феноме ­ны—в которых ничто не является; его умопостигаемые ноумены — которые именно умом-то и не постигаются и во­

обще никак не постижимы; его вещи в себе, которые оказы­ваются именно отнюдь не в себе и не вещами, а лишь в разуме и понятиями, к тому же—ложными, предельными понятиями,

т. е. особыми способами рассмотрения чувственного; его чис­тые интуиции—пространство и время, которые именно чис­тыми не могут быть созерцаемы; законченные их бесконеч­ности— в эстетике устанавливающие их интуитивность и рас-плывающиеся в беспредельном ряду оследовательных распро­странений— в диалектике—при опровержении метафизической

идеи мира; его априорные элементы разума, которые постигаются только апостериори, анализом действительного опыта; его свобода*—во всем действительном лишь сковы­вающая железною необходимостью, и т. д. и т. д.—все эти скользкие движения между «да» и «нет» делали бы лукавейшего из философов неуязвимым, и мы, вероятно, так и не узнали бы об истинном смысле его системы, если бы не вынужден он был высказаться в единственном месте недвусмысленно—в термине автономия. Так в философии, но так же и в жизни: «однооб­разный круговорот его жизни не мог действительно иметь иного центра, кроме него самого»,— скажем о Канте словами Куно Фишера (История новой философии, т. 4. СПб., 1901 г., стр. 117). Пафос самоопределения явно направлен против реально ­сти, против того, что заставляет определиться. Но истин­ная реальность — в отношении которой только и может быть речь о самоопределении — одна: это—реализованный смысл или осмысленная реальность, это—воплощенный Логос, это—культ. Можно пренебречь, не подчиняясь ему, смыслом бессильным7; и подчинившись,— можно торжествовать—пре­зрением над бессмысленной мощью. Но смыслом воплощен­ным пренебречь нельзя: он—сила, он требует; но воплощение смысла не будешь презирать: он—смысл, он требует от­вета. Культу можно противопоставить лишь культ. Но Кант, до мозга костей протестант, не знал культа в его собственном смысле (ибо, конечно, у протестантов, поскольку они дейст­вительно верны своим стремлениям,—не культ, а так, одни разговоры, и—не етафизическое выхождение из своей самоза­мкнутости к и н ы м премирным реальностям, а лишь щекотание и возбуждение своей субъективности,— имманентизм—ко­роче говоря, столь напирающий на нас со всех сторон многооб­разно и обманно) и до мозга костей протестант Кант — не хотел знать культа. Единственная осмысленная реальность для него сам он, и поставление себя в безусловный центр мироздания (—существо западноевропейского духа, нового времени—) заранее исключало из его мысли возможность определяющих мысль реальностей вне его, заранее делало его враждебным ко всему культу и заранее побуждало дать такую систему мысли, по которой культ был бы невозможен. Это-то и достигалось чрез принципиальное и навечное разделение смы­сла и реальности, духа и плоти, истины и силы—на два царст­ва: царство субъективных истин и царство вненистинныхобъективностей. Хитроумный философ пытается заранее от­вести мысль от озражений: область субъективного он делит на две под-области, называя одну субъективною, а другую — объективноюи тем лишая нас, следовательно, возможности пользоваться при обсуждении его системы термином «объективный» в собственном его смысле. Напрасные хит­

рости: конечно, самозамкнутость кантовского духа есть вся насквозь субъективность, какие бы дистинкции ни строил себе философ протестантства для сокрытия своей субъективно­

сти,— так, конечно, субъективистично и протестантское разуме­ние Евхаристии, в какие бы богословские тонкости ни пускались богословы. А нужна Канту, как и вообще протестантству, субъ­ективность— ради обеспечения своей автономии—со сторо­ны культа. Кант думал избавиться от культа. Но он-то и до­казал, что философия не может существовать иначе, как философией культа: Кант вслух объявляет, что его задача объяснить, как возможно познание , как возможна наука. Но конечно, на самом деле, для души, так сказать,—ему не требуется это объяснение, ибо он в науку верит, как в ис­ходную и безусловную в своем философствовании. Но

втайне вся система его говорит только об одном—о культе: как он невозможен. Как и почему невозможен культ—вот первичный вопрос кантовой мысли. Это—пафос Канта, м<ожет> б<ыть> им даже полусознаваемый, однако тем не менее движущий все строительство.

Но, борясь с культом, на него лишь он, хотя, м<ожет> б<ыть>, и не сознательно, опирается: все содержание фило­софствования, терминология и смысл основных понятий—из культа и только в культе законны. И все, что говорит Кант,— есть аксиоматика культа, однако высказываемая Кантом с утайкой должного ограничения и потому являющаяся ло­жною. Познаваемое должно быть наглядным, в опыте дан­ным,— бытийственным,— скажем мы. Да, именно таков культ,

это и есть его первое требование. Вещи в себе суть, но они — в себе—непознаваемы. Да, это таинства. Но познаваемы яв­ления,—конечно,—явления таинств,— а это суть обряды. Об­

ласть ноуменов непостижима, но определяет жизнь: именно для того и культ—устроение жизни. В ней—области ноу­менов—свобода, и нет свободы вне ее: вот именно, только благодатное участвование в культе освобождает, в области же вне-культовой—существование животное, бессознательное и рабство стихиям. И т. д. и т. д. Не имеем сейчас возможности входить в поставленный вопрос, это завело бы нас слишком далеко; кое-что из него будет, впрочем, уясняться постепенно из дальнейшего. Но не в качестве парадокса, а совершенно просто, отмечаю, что кантова философия обязана своимсуществованием протестантскому культо-борству, что у нее нет никакого собственног о содержания и что с падени­ем культо-центризма, т. е. религии, кантианство как таковое, в своих устремлениях, разлетается без остатка,— остающееся

же от разрушения кантианства—значительно и важно, но оно—всецело из культа и, следовательно, опять-таки стоит и падает в зависимости от сохранения или распадения культа.

И в положительной, и в отрицательной своей части кантианство всецело зависит от культа,— от факта существования культа. Есть одно, очень характерное свидетельство о культо-борческих

импульсах кантова философствования: философствование Пла­тона. Дайте себе труд сопоставить философское жизнепонима­ние Канта и Платона по пунктам, и вы увидите очень простой

рецепт кантианства: сохраняя платоновскую терминологию и даже связь понятий, Кант берет жизнепонимание Платона и меняет пред ним знак—с плюса на минус. Тогда меняются

все плюсы на минусы и все минусы на плюсывовсех положениях платонизма: так возникает кантианство. Нечего говорить, что при таком извращении естественных знаков у тер­минов и их связей извращается самое содержание терминов и суждений с ними: все оказывается поставленным на голову, все—вопреки не только Платону, но и смыслу языка—смыслу

всего человечества. Мысль Платона — существенно культо-цен-трична. Это, в сущности, не боле е как философское описание и философское осознание мистерий. [Са­

мое понятие о диалектике и диалектическом методе у Платона

не есть ли заимствование изпосвятительных обрядов? Ведь

во всех культах по мере проникновения, символ углубляется,

кажется новее и новее, растут слои и слои. Замечательно, что

у Сократа метод не был в собственном) смысле диалектичес­

ким, но диалектика появляется вместе с идеями. Это путь

к идеям, к созерцанию горних сущностей. Посвящение явно

изображено в «Федоне», под символами умирания. В «Федре»

сами <1 нрзб.) αγία φαντάσματα, εϊδη]

Так называемая философия Платона есть философия

культа—культ, пережитый глубоким и мудрым мыслителем.

Не без причины наиболее существенные вопросы Платон изла­

гает уже в форме мифов, за многими из которых явно скрыва­

ются переживания,— например, в «Федре», в «Государстве», по­

вествованиях об Ире и др. Таковы мифы-притчи Платона. Сле­

довательно,—философский замысел Канта, т. е. отрицание

замысла Платона,— не более как отрицание культа, и,

значит тем самым Кант от культа тоже отправляется и куль­

том всецело держится, но ориентируясь на нем не положитель­

но, как Платон, а отрицательно—не к нему устремляясь, а бо­

ясь попасть на него, как пират, избегающий гавани.

ПЛАТОН КАНТ

1) νοούμενα и φαινόμενα.

2) νοούμενον: είδος, ιδέα.

3) φαινόμενον: ощущение,

представление, чувственный

мир.

4) Истинно-познаваемое:

только идеи; о чувственном

мире лишь мнения (δόξα), ос­

нованные на практической не­

обходимости, на пользе.

5) Самое существование чув­

ственного мира непонятно,

ибо он бессмыслен (изменчив,

ни един, ни множествен и

т. д.),— ибо к нему приложим

лишь предикат чувственного

познания.

6) Без материи не войдешь

в систему Платона, а с мате­

рией—из нее не выйдешь.

7) Однако материя существу­

ет к а к - τ о; и узнаем о ней мы

каким-то незаконным рас­

суждением — λογισμω τινι

νό&ρ. Она источник заблужде­

ния и полузнания, т. е. эмпи­

рического знания,

8) Материя непонятна, а идеи

насквозь понятны: они умные

сущности, разумо-проницае-

мые.

9) Чувственное познание (ма­

терия)—средство к восхож­

дению разума в область идей,

т. е. для той жизни, для ино­

го опыта.

10) Антиномии познания воз­

никают потому, что разум

обращается к явлениям от

идей (вешей в себе).

11) Пространство и время —

источники заблуждения.

12) Отрешение от чувственно­

го мира ведет к истинному по­

знанию; пребывание в чувст­

венном мире—к заблужде­

ниям.

13) В основе познания—па мять о трансцендентном мире

(άνάμνησις).

14) Мудрость — в познании

своей онтологической транс­

цендентности миру (γνώθι

σαυτόν).

15) Платон заостряет антино­

мии.

16) Верховный принцип —

иде я блага—ens realissi-

mum, свет как полнота кон­

кретности.

­

1) Ноумены и феномены.

2) νοούμενον: Ding an sich,

вещь в себе.

3) Феномен: ощущение, пред­

ставление, чувственный опыт.

4) Истинно-познаваемое:

только явления ; о вещах

в себе лишь мнения, иллюзор­

ные знания (Schein), основан­

ные на практической необхо­

димости.

5) Самое существование вещи

в себе—непонятно, ибо она

бессмысленна (ни едина, пи

множественна...), ибо к ней

н e приложимы предикаты чув­

ственного познания.

6) Без вещи в себе не войдешь

в систему Канта. А с нею из

нее не выйдешь.

7) Однако вещь в себе сущест­

вует как-то , и непостижимо,

как мы узнаем о ней. Она ис­

точник заблуждения и полу­

знания, т. е. метафизического

знания.

8) Вещь в себе непонятна, а

явления насквозь понятны:

они рассудочно-проницаемы.

9) Познание идей (т. е. поня­

тие о вещах в себе)—регуля­

тивные элементы опыта, т. е.

для этог о опыта, для этой

жизни.

10) Антиномии познания воз­

никают потому, что разум

обращается к идеям (вещам

в себе) от явлений.

11) Пространство и время—

условия познания.

12) Отрешение от чувственно­

го мира ведет к заблуждениям

(Schein); пребывание в чувст­

венном мире—к истинному

познанию.

13) В основе познания — трансцендентальная память

.

14) Мудрость — в познании

своей гносеологической имма­

нентности (трансценденталь-

ности) миру.

15) Кант их смазывает.

16) Верховный принцип —

идея долг а — категориче­

ский императив — regulatio

irrealissima—с исключением

всякой конкретности.

Черты жизни и характера

Оба жили долго, немного более 80 лет каждый; оба дали все, что могли дать, и изжили самих себя; последнее сочинение каждого из них не закончено и носит несомненные черты старчества, болтливости и бессилия мысли; но Платон в «Законах» вес думает об организации жизни ради духа, а Кант в «Метафизических началах естествознания» говорит о внешнем знании,

в сущности ради внешней жизни, ибо техника и есть продукт науки. Plato scribens mortuus est—Платон скончался за писанием, по словам Цицерона, и Кант чуть не с пером в руке умирает

на своей постели. Оба были узловыми пунктами, в которых сходились и из которых расходились философские течения своего времени; оба пользовались огромной славою; оба посвятили

всю жизнь чистой мысли. Но взор Платона, обращенный к глубинам человеческого духа, занят был объективным, а взор Канта, интересовавшийся внешним опытом, посвятил себя чистой субъективности. Первый четок, второй уклончив. Платон— богач и аристократ, Кант — бедняк и плебей; но Платон вращался во всяких кругах, ища достойных, а Кант искал состоятельных и аристократических знакомств. Платон всю жизнь путешествовал с величайшим риском и бывал даже в рабстве; Кант никуда не выезжал из Кенигсберга и жил в удобст вах. Платон—поэт, весь пронизан эротическим волнением и борется со своей чувственностью, одухотворяя ее; Кант—сух,

чужд эросу, скопец, но весьма заботится о комфорте, столе н состоянии. В пределе — Платон ищет Богочеловечества, а Кант—человеко-божник. Платон всегда и во всем благороден, несмотря на рискованность сюжетов и, м<ожет> б<ыть>, на падения; Кант же, несмотря на свое невнимание ко всему рискованному, всегда филистер. Платон ищет святости, Кант

же—корректности. Отсюда—смиренное приятие реальности

у Платона, в пределе ведущее к идее обожения — θέωσις, и —

горделивое само-восхождение на небо, горделивое конструиро­

вание объектов из себя — у Канта. Исторически — учение Пла­

тона можно рассматривать как синтез по преимуществу двух

типичных учений о бытии: Гераклита и элейцев; учение же

Канта—как синтез двух типичных учений о знании: Юма и Во­

льфа. Оба исходят из математики: но Платон — из теории

чисел, имеющей смысл религиозно-мистический, а Кант—из

геометрии — основы механистического миропонимания. И т. д.

и т. д. Эту параллель можно проводить весьма далеко. Но суть

ее остается неизменной: Платон и Кант относятся между со­

бою, как печать и отпечаток; все, что есть у одного, есть

и у другого, но выпуклости одного — суть вогнутости, пустоты

другого. Один есть плюс, а другой есть минус. А если так, если

два величайших философа, в своей совокупности определившие

всю философию, движутся в прямо противоположные сторо­

ны, если смыслом их расхождения должно признать именно

вопрос о конкретности духовного мира, являемого в культе, то,

значит, сама я философи я вообще определяетс я

своим отношением к культ у — от него исходи т

и его осмысливает . Но осмысливание опоры в философст­

вовании должно быть укреплением, а не разрушением ее, этой

опоры: иначе, или философия бесплодна,—если опора все-таки

выдержит, или философия сама должна погибнуть, безопорная,

если опора поддастся. Философия самым существом своим есть

не что иное, как уразумение и осознание умного, горнего,

пренебесного, трансцендентного мира; но мы знаем его, этот

мир, только как культ , как воплощение горнего мира в наших

конкретных символах. Философия есть поэтому ИДЕА­

ЛИЗМ, но не мыслями занятый, аконкретны м созерца ­

нием и переживанием умных сущностей, т. е. культа. Так опре­

деляется, предварительно, то направление мысли, защитником

коего хотелось бы мне быть: конкретный идеализм

4