Муратов А.Б. Теоретическая поэтика. Потебни А.А. Мысль и язык

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метонимия

сказал булат). Подобным образом цвет вместо платья: зелено да сине на сукином сыне.

От последовательности к причине — потому, понеже, зане.

От общего к частному: година (погода), погода (буря); вријеме — ненастье, буря: на пут га заста пријеме (непогода) (Райкович. — 75, 100).

Время — местом. “Жизни даль” (73, 3, V, 7). “За могилой, в пределах вечности” (ib., VII, 11). Покамест — покамест: “ѣдятъ и пьютъ до тѣхъ мѣстъ,

какъ принесутъ ьству третью, лебедя” (Катошихин. — 47, 9).

Пространство — временем: “до сих пор, по сие время”. Для выражения “очень далеко, очень высоко”, а равно для выражения интенсивности действия,

качества — формула: вище неба, выше лесу стоячаго; краща зло-та, т. е.

первоначально: высоко небо, а то-то выше: Szeroko daleko mojej matki pole, Ale szezej, dalej pacierzenie moje (Zejszner. — 132).

“Ой високо клен дерево мое. А ще вище два соколи літаε” (55, 115). “Ой горе, горе, що чужа україна, А іще гірше певірна дружина. Ой високо клен дерево въεться, А те вище соколоньки грають” (67, 2, 732). “Високо се соколови гpajy, joш су виша врата Цариграда, Шиљбок (Schildwache) cтojи сирота дивојка” (Райкович. — 75, 75). “Высоко се орле тица вије, Іош су виши Деанови двори, у двору je Деанова мајка...” (ib., 146). Сюда отнесенные выше к синекдохе выражения для много: не раз, не два (отрицание численного предела).

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

МЕТАФОРА

Аристотель (Poetica, 21): µεταϕορὰ δἔστὶν ỏνόµατος ἀλλοτρίου ἐπιϕορά ἢ ἀπὸτο̃υ γένους ἐπὶεἷδος, ἢ ἀπὸ το̃υ ἐίδους ἐπὶγένος, ἤ ἀπὸ το̃υ ἐίδους ἐπὶεἷδος, ἤ κατὰ τὸἀνάλογον.

Метафора есть перенесение постороннего слова (т. е. слова с другим значением по отношению к значению искомому: а) или от рода к виду б) или от вида к роду, в) или от вида к виду, г) или по соответствию (сходству), а) и б) — синекдоха, в) — метонимия, г) — метафора в тесном смысле.

“Соответствием называю (τό δέ ’ανάλογον λέγω), когда второе так

202

относится к первому, как четвертое к третьему. Тогда можно поставить вместо второго — четвертое и вместо четвертого — второе”.

Например, так относится фиал (чаша) к Дионису, как щит к Арею, поэтому можно щит назвать фиалом Арея, а фиал щитом Диониса. Или: старость относится к жизни, как вечер ко дню; поэтому можно назвать вечер старостью дня. Иногда, говорит Аристотель далее, возможна метафора, хотя недостает слова в одном из отношений. Так солнце относится к недостающему слову для рассевания его лучей, как семя к сеянию; поэтому можно говорить о сеянье солнечных лучей (Gerber. — 702, 2, 25-27).

Гербер распространяет мнение Аристотеля о возможности обоюдной замены соответственных членов пропорций в метафоре и на другие тропы.

“Как в синекдохе и метонимии в силу связи переносного значения с собственным дана возможность взаимной их замены, так существенная черта пропорции, из которой вытекает метафора, та, что каждый раз эта пропорция дает возможность образовать две метафоры”. Синекдохично говорится: “вверять волнам}) = (морю); и “море врывается в корабль” (= волны) ; “вонзи ему свое оружие в сердце” (= меч) и “наш меч повсюду господствует” (= наше оружие)

Метонимично: “он любит бутылку” (= вино) и “поставь сюда вино” (= бутылку); “изменника ждет пуля” (= смерть) и “шлем смерть в ряды врагов” (пулю). Подобным образом, если дана пропорция: луч (strahl): солнце = стрела: лук; то из нее вытекает две метафоры: стрела солнца и луч (strahl) лука.

“Само собою, что не при всякой пропорции должны встретиться обе метафоры. В настоящем примере обычно “стрелы солнца”; а что легко могло бы быть сказано “strahl des bogens” видно из того, что в ср. верхне-нем. strâhl значит именно “стрела” (702, 73—74) .

Здесь именно видна слабость этого рассуждения, потому что strâhl значит стрела и могло быть употреблено в значении луча солнечного, под влиянием мысли о солнце, разящем лучами; но нет оснований представлять лук посылающим светлые и теплые лучи и потому нет оснований говорить о лучах лука. Таким образом, в синекдохе можно сказать: “человек смертей” (= люди), но нельзя сказать: “люди вошли в комнату” вместо “(этот) человек”.

Рассуждение Аристотеля об обоюдной замене членов пропорции в метафоре было бы справедливо, если бы в языке и поэзии не было определенного направления познания от прежде познанного к неизвестному; если бы заключение по аналогии в метафоре было лишь бесцельною игрою в перемещение готовых данных величин, а не серьезным исканием истины.

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

В действительности такая игра в перемещения есть случай редкий, возможный лишь относительно уже готовых метафор. Нужная, стало быть, единственно хорошая метафора вытекает всегда из случая, который у Аристотеля является как бы исключением, именно когда (говоря схематически) дана пропорция с четвертым членом неизвестным: а : б = в : х. Здесь а : б — прежде познанное, например вода и ее капля. Это — прочное основание дальнейшего познания. Затем входит в мысль жалость (чувство) и спра-

203

шивается, как понять, представить, назвать слабую степень этого чувства. Ответ — “капля жалости” (Пушкин) при позднейшем, чисто поэтическом понимании есть установление отношений: вода: капля = жалость: капля жалости; при более раннем мифическом состоянии мысли это — уравнение 2- го отношения с первым: жалость = вода (основанное, может быть, на том, что жалость рождает слезы, причем — опять уравнение слезы = жалость . Но из этого никак не следует, чтобы второе отношение нужно было для уяснения первого; ведь в первом отношении нет неизвестной величины.

Дело другое, если представить себе не в виде ребяческой забавы взрослых людей, а в виде серьезного труда,хотя бы и детской мысли, следующее: N (сестры Фаэтона): плакали по нем = янтарь: х (каплевидные кусочки); х = слезы сестер фаэтона.

Уже древние заметили, что не во всех случаях метафоры возможно перемещение и поэтому делили метафоры на двусторонние, обоюдные (reciprocae) и односторонние (unius partis). Так можно назвать τόν στρατηγόν — κυβερνήτην τής πόλεως, и наоборот, τόν κυβερνήτην — ’άρχοντα τής νηός; gubernator — auriga carinae, auriga — gubernator currus. Но если говорится cacumen mentis, то нельзя сказать “cacumen hominis”; или можно назвать

‘υπώρειαν τής ’Ίδης — πόδα, но нельзя τόν τού ’άνθρώπου πόδα назвать ‘υπώρειαν,

т. е. это можно было бы лишь в случае, если бы мы человека представляли горою. (См. 102, 1, 78, Demetrius, Diomedes.)

Квинтилиан [“De institutione oratoria” — 8, 6 (для этого общего значения), в каком употребляет Аристотель метафору], вероятно, следуя греческим риторам, употребляет слово tropus: “Tropus est verbi vel sermonis a propria significatione in aliam cum virtute mutatio”. Сюда он относит: synecdoche (ut ex uno plures intelligamus, parte totum, specie genus, praecedentibus sequentia, vel contra), µετωνυµία (quae est nominis pro nomine positio, cuius vis est, pro eo, quod dicitur ponere) и то, что у Аристотеля есть µεταφορά κατά τό ’ανάλογον, именно metaphora v. translatio. Об этой последней он говорит: “metaphora brevior est similitude... comparatio est, cum dico fecisse quid hominem ut leonem; translatio, cum dico de homine: leo est”. Согласно с этим и Цицерон (“De oratore” — 3, 3839. Ср., однако, Zima. — 133, 79).

Это определение отношения между сравнением и метафорою остается неизменным до нашего времени. Так Вакернагельa: при сравнении (фигуре), рядом с обычным представлением и его выражением, ставится другое представление и выражение, менее обычное, более чувственное и наглядное; при метафоре (тропе) совсем устраняется обычное, менее чувственное представление и его выражение, а на место его становится его более

a Wackernagel W. von. Poetik, Rhetorik und Stilistik, Halle, 1888.

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

чувственный противень (Gegenbild). Итак, одним словом, метафора есть сокращенное сравнение (130, 520). Brinkmann, Die metaphern (99, 1, 23-25).

Можно бы возразить, что всякое совершившееся наименование дает нам сравнение двух мысленных сочетаний: обозначающего и обозначаемого. Когда словесно выражается, как знак, так и обозначаемое, отношение

204

между тем и другим может быть как синекдохично и метонимично, так и метафорично. Таким образом, в следующем грамматически выраженное сравнение ведет не к метафоре, а антономасии.

< ... > Зарецкий мой, Под сень черемух и акаций От бурь укрывшись наконец, Живет, как истинный мудрец, Капусту садит, как Гораций, Разводит уток и гусей

И учит азбуке детей (73, 3, VI, 7).

< ... > И путешествия ему (Онегину), Как все на свете, надоели; Он возвратился и попал,

Как Чацкий, с корабля на бал (ib., VIII, 13).

Тем не менее верно, что сравнение, как грамматическая форма, как словесное обозначение и образа и обозначаемого, заключает в себе метафору, а не другие тропы. Ибо: чем дальше образ от обозначаемого, тем труднее будет понимание образа и тем необходимее прилагать к нему обозначаемое; наоборот, чем больше сродство знака и значения, тем легче первый обходится без словесного обозначения второго, так что в некоторых случаях синекдохи (например, раб судьбу благословил) сравнение есть лишь скоропреходящий момент процесса наименования, момент, на котором мысль почти никогда не останавливается и который поэтому почти никогда не требует особого словесного выражения. В случаях “как Гораций”, а также в фигуре exemplum явственное сравнение вносит в объясняемое новые признаки и потому до некоторой степени метафорично.

Необходимость метафоры (или метафорического сравнения) сказывается особенно наглядно в тех случаях, когда ею выражаются сложные и смутные ряды мыслей, возбужденных неопределенным множеством действий, слов и пр. В “Войне и мире” Л. Толстого Наташа, в разговоре с матерью, старается дать себе отчет во впечатлении, которое на нее производят характеры Бориса Друбецкого, который за ней ухаживает и к которому она как будто неравнодушна, и Пьера Безухого.

“Мама, а он очень влюблен (Борис. — А. П.)? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе: он узкий такой, как часы столовые... Вы не понимаете? Узкий, знаете, серый, светлый...

— Что ты врешь! — сказала графиня. Наташа продолжила:

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

— Неужели вы не понимаете? Николинька (брат. — А. П.) бы понял...

Безухий тот синий, темносиний с красным, а он (Борис. —А. П.) четвероугольныйb.

205

—Ты и с ним (Пьером. — А. П.) кокетничаешь, — смеясь сказала

графиня.

—Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темносиний с красным. Как вам растолковать...” (“Война и мир”. — 87, 2, 267—268).

Этого растолковать невозможно. Это понять может только тот, кто продолжительною совместною жизнью и обменом мыслей настроен гармонично с Наташей, на кого Борис и Пьер, с одной стороны, и привычные глазу вон те столовые часы и темносинее с красным производят действие, сходящиеся в темной глубине восприятия. Читателю остается заметить, что выдумать такое сближение трудно; его можно заметить в себе и других, потому что так бывает. Это необходимый прием, сводящий сложное на простое и делающий это сложное maniable, таким, что им можно орудовать.

Порядок знака и значения. В готовом, данном слове — сначала представление, потом значение (65, 18—19).

При создании слова (и сравнении) знак берется из ближайшей обстановки внешней и внутренней (т. е. того прошедшего и отдаленного, которое в данную минуту близко нашей мысли); но для того, чтобы из этой обстановки взять именно то-то и для того, чтобы взятое получило для нас именно такое-то значение, нужно, чтобы предварительно это значение было в нас (не в той ясности, которая достигается лишь после представления, а в виде хотя бы и темного вопроса). Ближайшие поводы выбора образа, с одной, и толкования, с другой стороны, могут быть различны.

“Как красиво!” — подумал он, глядя на странную, точно перламутровую, раковину из белых барашков-облачков... Как все прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина... Да вот так-то незаметно изменились и мои взгляды на жизнь!” (86, 2, 65 и предыдущ.). Т. е. явление внешней природы привлекает к себе внимание назависимо от другого, господствующего в данную минуту интереса, которым будет направлено толкование этого явления.

Другой пример вопроса, прерывающего ход мысли, выбора образа из воспоминаний под влиянием этого хода и толкования этого образа (86, 2, 160161). “А каким образом знание сложения и вычитания и катехизиса поможет ему (народу. — А. П.) улучшить свое материальное состояние, я никогда не мог понять. Я третьего дня вечером встретил бабу с грудным ребенком... “К бабке ходила, на мальчика крикса напала... <... > Ребеночка к курам на насесть сажает

иприговаривает что-то”.

—Ну вот, вы сами говорите! Чтоб она не носила лечить криксу на насесть, для этого нужно... — весело улыбаясь, сказал Свияжский.

—Ах нет! — с досадой сказал Левин, — это лечение для меня только подобие лечения народа школами”.

По общему содержанию значений уже древние делили метафору по делению предметов на одушевленные и неодушевленные, из которого вытекает

b Иначе понимали древние: τετράγωνος (о человеке) — дельный, хороший, солидный (Аристотель; у Gerber. — 102, 2, 79) homo quadratus — приличный, хороший (о строении тепа — стройный).

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

четыре рода метафоры — или перенесение остается в пределах одушевленности и неодушевленности: а) от одушевленного к одушевленному: ‘ηνίοχος νηός в значении ναύτης; Ποιµήν λαών — βασιλεύς, б) от неодушевленного к неодушевленному: σπέρµα πυρός [“Одиссея” (5, 490)]; или оно

206

переходит за пределы этих разрядов; в) от одушевленного к неодушевленному: πούς ’Ίδής = ’πώρεια; ο’ύθαρ ’αρούρης = τό γόνιµον, г) от неодушевленного к одушевленному; σιδήρειον ’ήτορ = σκληρόν (Gerber. — 702, 2, 79).

По отношению к форме метафора выражается а) членом предложения, б) целым предложением или несколькими. В последнем случае метафора имеет форму или аллегории, или уподобления (сравнения в ироническом смысле

(Gerber. — 702, 2, 95). Аллегория — Евангелие от Матфея (3, 10; 3,12).

Метафора, выраженная членом предложения. Буслаев говорит, что в случае метафоричности прилагательное и глагол отличаются от существительного тем, что “переносят свое значение не сами по себе (как существительные) , а только по отношению к существительным, т. е. переносят свое значение, применяясь к различным предметам. Например, тухлый (чуть слышный) гром; сочная (глубокая), сытая (полная, покрывающая мели) вода; сладимый (южный, обещающий плодородие) ветер; тешить корову (доить), замереть (о листьях), завянуть, поблекнуть (75, 1, 166).

Это различение неверно. Какою бы частью речи ни было не только метафорическое, но вообще иносказательное слово, его иносказательность узнается по контексту. Это вполне применяется к примерам существительных, приведенным там же (75, 1, 165): чело — полные зерна, падающие впереди прочих; щеки, утесы по обеим сторонам реки; шея, пролив; рог, угол, мыс; грива, роща, длинное, неширокое возвышение между двумя логами или пропастями; хвост, конец острова, лежащий ниже по течению реки, и прочие названия частей тела человека и животных, употребляемые в переносном значении (многие десятки подобных примеров преимущественно греч. и латинск. собраны у Гербера. — 702, 1, 344—350).

Вообще всякое значение узнается только по контексту. Понятие о грамматической самостоятельности (например, именительный самостоятельный) или относительно (как оно и принимается) или невозможно, ибо слово может быть только частью речи, т. е. чем-то несамостоятельным.

Таким образом, для понимания слова πρόσωπον, fades лицо, необходима помощь того ближайшего или дальнейшего грамматического целого, в котором оно дано: πρόσωπον νεώς; — передняя часть судна, facies prorae; лицо ткани, лицо дела (лицевая, показная его сторона).

В этом отношении метафоры, вошедшие в язык, не отличаются от тех, которые пока являются личными. Метафора в части предложения делает метафоричным все то целое, которое нужно для ее понимания, т. е., например, “хоть каплю жалости храня” (Пушкин): жалость — жидкость, которую хранить можно в сосуде, каким, стало быть, представляется человек.

Формы метафоры (в синтактическом отношении).

Метафора может заключаться во всяком члене предложения, причем остальные, первоначально (т. е. до сочетания) неметафоричные, становятся метафоричны.

Объясняемое выражено словом; оно есть (относительное) подлежащее

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

207

при метафорическом а) предикативном атрибуте, б) приложении, в) обращении.

а) Метафора = предикативный атрибут: “Гість першого дня золото другого серебро, а третего мід, хоть до дому ідь”.

В некоторых случаях может быть сомнение, разрешаемое только произношением, находится ли перед нами предикативный атрибут или приложение :

Но наше северное лето, Карикатура южных зим, Мелькнет и нет... (73, 3, IV, 40)

Или: Но наше северное лето — карикатура южных зим; мелькнет и нет. б) и в)

Татьяна пред окном стояла...

Задумавшись, моя душа... (73, 3, Ш, 37)

Сюда малорус, сердце, рыбко: “Подай рученьку, моε золото... Сердце дівчино, дорогий кришталю. Кармелю серце... Ганнусю серце” (55, 6). “Ой ти дівчино, повная рожа... Ой ти казаче, Хрещатий барвинку. — Та вони, суки, торбу вкрали. — Дівчино моя, Переяславко, Дай мені вечеряти, моя ластівко”

(55, 5).

Такое приложение или обращение может вытеснить относительное подлежащее и стать на его место:

Оj Омере, моje мило nepje! Ајд Омере, рано материна, Ајде, рано, да те жени мајка; Ти се мани Мериме дјевојке; Љепшом ћe те оженити мајка,

Љепшом Фатом, Атлагића златом (.3,7, 1, 267),

а дальше злато (т. е. Фата) уже как подлежащее v. дополнение.

Неће мајка просити Мериму, Нећму проси Атлагића злато...

... Предњу теће Атлагића злато... (258)

Qj Бога ти Атлагића злато...

Ајде, сними “злато” (Фатиму) са коњица (269).

Сада ћe ми моje злато (Мерима) рећи... (270)

Леже злато (Фатима) у меке душеке, (270)

208

Момци сребро и дpeвoјкe злато, Xoћe сребро да се позлаћује; Hehe злато сребро cвaкojaко,

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

Beћe xoћe по избор ковато (Райкович. — 75, 79). Прoћ се шћери челембире (ср. о јамборе, 38) Іова... У Іoвa je мajкa жеравица, —

Ако му je мajкa жеравица, Іа сам млада студена водица,

Угасићу живу жеравицу (ib., 100; ср. жива жеља, п.ч. жеља — огонь).

Метафора в приложении:

... но вот Неполный, слабый перевод,

С живой картины список бледный Или разыгранный Фрейщиц

Перстами робких учениц... (73, 3, III, 31)

И тайну сердца своего, Заветный клад и слез и счастья, Хранит безмолвно (ib., VII, 46).

К метафорическому приложению может примыкать дальнейшее развитие заключенного в нем образа:

Moj Даммоне, мoje jacно сунце!

Љепо ти ме бjeшe o6ocjao,

Ал’ ми брже за горицу заће.

Метафора — в определении, объясняемое — в определяемом. Сюда метафорические эпитеты: “'’Άσβεστος δ’’άρ ’ενώρτο γ’ελως µακάρεσσι θεοίσιν [“Илиада” (1, 599)]. Пушкин: “сыпать острыя слова” (73, 3, I, 37); “Веселый снег” (IV, 42); “В волненьи бурных дум своих” (IV, 34).

Поэта пылкий разговор, И ум, еще в сужденьях зыбкой...

Онегину все было ново; Он охладительное слово

В устах старался удержать... (ib., II, 15)

Метафора — в подлежащем: “Теперь ревнивцу то-то праздник, (73, 3, VI, 12); “На всех различные вериги” (I, 44).

Метафора = подлежащее (относительное), при коем в родительном

стоит объясняющее.

209

Но вы, к моей несчастной доле Хоть каплю жалости храня,

Вы не оставите меня (73, 3, III, 31).

<... > Но вихорь моды...

Но мненья светского поток...

А милый пол, как пух, легок. < ... >

Так ваша верная подруга

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

Бывает в миг увлечена... (ib., IV, 21) <... > Евгений,..

Был должен оказать себя

Не мячиком предрассуждений,

Не пылким мальчиком, бойцом,

Но мужем с честью и с умом (ib., VI, 10).

Ждала Татьяна с нетерпеньем...

Чтобы прошло ланит пыланье,

Но в персях то же трепетанье, И не проходит жар ланит,

Но ярче, ярче лишь горит... (ib.. Ill, 40)

“Не потерплю, чтоб развратитель Огнем и вздохов и похвал Младое сердце искушал” (VI, 15); “Условий света свергнув бремя” (I, 45); “Ярем барщины” (II, 4); “Узы брака” (II, 13); “На самом утре наших дней” (I, 45); “Того змея воспоминаний. Того раскаянье грызет” (I, 46); “Постылой жизни мишура” (VIII, 46).

Везде относительное подлежащее указывает на образность дополнения: в “капля жалости” из “капля” видно, что жалость—как жидкость. “Жажда знаний” (VI, 31) = thirst of knowledge, fames honorum, auri sacra fames etc.

Есть ли это в народной поэзии?

Метафора в глаголе. Метафоричное сказуемое заставляет представлять подлежащее согласно с проистекающим из него действием. Также влияет оно на дополнение: “Текут невинные беседы с прикрасой легкой клеветы” (73, 3, VII, 47); “Тщеславие кольнем надеждой” (III, 25); “День протек” (III, 36); “Улан умел ее пленить” (VII, 8—10).

Увы, Татьяна увядает; Бледнеет, гаснет и молчит!

Ничто ее не занимает,

Ея души не шевелит (IV, 24).

Друзья мои, вам жаль поэта: Во цвете радостных надежд, Их не свершив еще для света, Чуть из младенческих одежд,

Увял! (VI, 36).

210

СР. < ... > Младой певец Нашел безвременный конец! Дохнула буря, цвет прекрасный Увял на утренней заре,

Потух огонь на алтаре!.. (VI, 31)

Кого ж любить? Кому же верить? < ... > Кто все дела, все речи мерит Услужливо на наш аршин?

Кто клеветы про нас не сеет? Кто нас заботливо лелеет? (IV, 22)

Метафора — в сказуемом простом:

Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Метафора

“З розуму з вести (з ума), з глузду спасти, зсунутись. — Ой гуде, гуде молода дівчина, та як сива голубка” (55, 55) .

Не дав мені Господь пари, Та дав мені таку долю,

Та й та пішла за водою.

Иди, доле, за водою, А я піду за тобою,

Дівчиною молодою (55, 57).

Чи я в тебе, моя мати, увесь xлі6 поїла, Що ти мене, моя мати, та на вік заїла?

Чи я въ тебе, моя мати, усе плаття поносила, Що ти мене, моя мати, та на віки затопила? Ой завьяжи, моя мати, та білим платкомъ очі

... Веди мене, моя мати, де вода холоднійша,

Топи мене, моя мати, а що я найкращійша (ib., 263).

Ой годі мати сим очі вибивати,

Ой мати моя, що ти гадала,

Що за нелюба світъ завьязала...

... Ой мати моя, калиновий цвіт...

Що завьязала за нелюба cвіт (244).

Нікуди пійти поговорити,

Въ cepці печалі та розділити. — Ой жінко моя, пійди до куми, Пійди до куми огню набери,

Изъ серця печаль з кумою розділи (246).

Метафора — в сказуемом составном:

Ганнусю серце, щож ти мені дала, Що мене до себе так причаровала?

211

А въ мене чари, чари готові: Білеε личко и чорні брови (55, 6).

Биље моje 6jeлo литце,

А манћије црне оћи (Райкович. — 75, 117).

Как чужая-то жена — лебедь белая моя, А своя шельма жена полынь горькая трава, Полынь горькая трава, стрекучая крапива, Стрекучая крапива, что во полюшке росла,

В чистом поле на меже, на широком рубеже (Шейн. — 95, 353)

Метафора — в дополнении ближайшем и дальнейшем.