36. Поэзия

Одним из первых поэтических сборников Аполлинера стал цикл коротких стихотворных фрагментов «Бестиарий, или кортеж Орфея» (Le Bestiaire ou le cortège d’Orphée, 1911), где старинная поэтическая форма катрена и приемы эмблематического письма сочетались с исповедальной меланхолической интонацией. В1913 Аполлинер объединил свои лучшие стихи в первый крупный сборник «Алкоголи» (Alcools). Современники чутко отреагировали на новаторский характер сборника (отсутствие пунктуации, перепады тона, барочные образы). В 1916 вышел сборник новелл «Убиенный поэт» (Le poéte assassiné), открывающийся мистифицированной и трагичной автобиографией; в 1918 появился сборник «лирических идеограмм» «Каллиграммы»(Calligrammes), отчасти предвосхищающий «автоматическое письмо» сюрреалистов, а также — провозглашённый в 1924 году румынским художником-сюрреалистом Виктором Браунером синтетический «Манифест пиктопоэзии».

Настоящее имя - Вильгельм Аполлинарий Костровицкий. Французский поэт, известный представитель мирового авангардизма. Начинал поэтический путь как символист, разработал основы модернового подхода к развитию искусства, перенес в поэзию принцип симультанеизма, кубизма, широко использовал технику кубинской живописи.Аполлинер отказался от разделительных знаков, считал, что «настоящая пунктуация - ритм и паузы стиха», создал непревзойденные калиграммы (стихи в виде рисунка). Поэтические сборники: «Зверолов, или Свита Орфея» (1911), «Алкоголе. Стихи 1899-1913 гг.» (1913), «Калиграммы. Стихи мира и стихи войны» (1918). В творческом заделе Аполлинера есть прозаические, драматургические произведения, литературно-критические статьи.

Аполлинер стал теоретиком сюрреализма. Этот термин принадлежит именно ему и означает «надреализм». Гийом призвал поэтов быть Икарами, проводниками общества. Поэт, считал он, должен бороться со старыми поэтическими штампами, создавать неожиданное, экспериментировать. Поэт-лирик оставил несколько сборников своих стихотворений. «Нереальность» поэзии Аполлинера оказывается в сюжетах, образах, самом строении стихов. Через зрительные образы он стремится раскрыть внутренний мир, чувства. Эти образы будто нанизываются друг на друга. Все, что видит поэт, подчиняется его внутреннему ритму, а реальность становится «новой реальностью», или «надреальностью»

37, И должен ни единой долькой  Не отступиться от лица,  Но быть живым, живым и только,  Живым и только до конца.  Б. Пастернак  Настоящий талант никогда не остается незамеченным. Особенно, если это талант настоящего поэта. Именно таким — настоящим, талантливым поэтом был Борис Пастернак. Всю свою творческую жизнь он посвятил раскрытию общечеловеческих, мировоззренческих проблем, решению важнейших философских вопросов, поискам правды и смысла жизни. Его всегда волновал человек, его душа, его нравственность, его духовная жизнь. Стихотворения Бориса Пастернака — это всегда размышления о времени, о жизни и смерти, о природе искусства, о назначении творчества вообще и поэзии в частности, о чуде человеческого существования. Само мироздание он часто воспринимал как отражение духовного мира человека:  И сады, и пруды, и ограды,  И кипящее белыми воплями  Мирозданье — лишь страсти разряды,  Человеческим сердцем накопленной.  Душа лирического героя Пастернака феноменальна в своем сострадании ко всему живому и вообще — в жизнелюбии. Его душа ощущает и осознает всю хрупкость жизни на земле и катастрофическую нехватку чувства сострадания. Именно эти качества души лирического героя и определяют, главным образом, философскую лирику поэта, которая умным и чутким людям помогает приблизиться к самой сути бытия.  Безусловно, Пастернак осознавал, что понять мир во всем его многообразии невозможно. Человек может лишь учиться открывать его для себя. А для этого нужно быть, прежде всего, наблюдательным, внимательным ко всем проявлениям жизни. Одному это удается в большей степени, другому — в меньшей. Но стремиться к познанию мира необходимо постоянно. Пастернаку, который посвящал изучению жизни всего себя, удалось сделать очень много прекрасных, грустных и порой неожиданных открытий.  Философские размышления о мире и смысле жизни обычно ассоциируются у нас с глубоким проникновением в тайны Вселенной, с поисками чего-то, доступного лишь избранным, сложного, многогранного и необъяснимого.  Поэт же всегда понимал и принимал этот мир таким, какой он есть, во всей его красоте и простоте. Действительно, для Пастернака мир был предельно прост и ясен. "Вселенная проще, чем иной полагает хитрец", — утверждал поэт, отрицая всякое надуманное и искусственное философствование над загадками мироустройства. Этот мир для поэта заключается в том, что "в доме хохот, и стекла звенят, в нем шинкуют, и квасят, и перчат, и гвоздики кладут в маринад".  И его лирический герой не перестает удивляться и радоваться этому миру, потому что именно в простоте заключена его красота, только нужно понимать это и уметь находить ее во всем, что тебя окружает, — в капельке росы, в шорохе листа, во взмахе крыла бабочки, в улыбке прохожего. Однако при всей своей простоте этот мир наполнен загадками, которые поэту еще предстоит разгадать; он живет по своим законам; в нем существуют довольно сложные взаимосвязи, переплетения человеческих судеб, переплетения душ, похожих на маленькие миры. Вот в этом переплетении, в этих взаимосвязях и законах и стремится разобраться Б. Пастернак, давая обещание самому мирозданию:  Природа, мир, тайник вселенной,  Я службу долгую твою.  Объятый дрожью сокровенной,  В слезах от счастья отстою.  Любуясь простой красотой мира, проникая в самую суть явлений жизни, подчеркивая каждую деталь, поэт осознает и то, что жизнь человека далеко не проста. Каждому на этой земле предначертан свой путь, и  ...продуман распорядок действий,  и неотвратим конец пути.  Я один, все тонет в фарисействе.  Жизнь прожить — не поле перейти.  И в этой жизни человек должен испытать все, что ему отмерено: радость, печаль, счастье и горе, сомнения и уверенность в правильности своего пути.  Борис Пастернак никогда не воспринимал мирскую жизнь человека как конечную и бренную. Наоборот, он относился к тайне бытия как к подарку Творца, "на который человек и весь мир могут отвечать только изумлением и слезами". А поэт, по мнению Пастернака, получает от Творца наиболее щедрый подарок — способность видеть мир "по-новому и как бы впервые", отмечать в нем то, что недоступно другим.  В этом смысле поэтическое творчество сродни детству и счастью. И этот дар, как все таинственное и исключительное во Вселенной, поэт пытается осмыслить с философских позиций. Обыденность он возвел в царство поэзии и поселил там навеки.  Пастернак признавался, что всю свою жизнь он провел в борьбе за "неслыханную простоту" языка, за его первозданность и первородность. Порождающей силой для него часто становилась традиция: чужое порождало в нем свое. Так, Пастернак откликался на поэзию Шекспира, Фета, Блока, Цветаевой, воспринимал ее, переосмысливал. Его лирика полна скрытых цитат, интонационных примет его современников и предшественников, и в этом проявилось еще одно достоинство его Музы.  У всех упомянутых классиков мировой литературы встречаются размышления о предназначении поэта.  Но Пастернак смотрит на это предназначение по-своему. Его определение поэзии совершенно не похоже на мысли, высказываемые его предшественниками, современниками или последователями:  Это — сладкий заглохший горох,  Это — слезы вселенной в лопатках,  Это-— с пультов и флейт — Фигаро  Низвергается градом на грядку.  Странно. Ново. Непонятно, если не учитывать главного в этом определении, самой его сути: поэзию рождает сочетание низкого и высокого, простого и сложного, земного и возвышенного. В этом основная философская мысль автора. Но свести в единое целое так далеко отстоящие друг от друга понятия по силам только настоящему гению. В вечном стремлении к центру, человеческого долга Б. Пастернак всегда оказывался впереди своего времени. Ведь день поэта намного больше века спящей души:  И полусонным стрелкам лень  Ворочаться на циферблате.  И дольше века длится день,  И не кончается объятье.  И потому, наверное, раньше других поэт ощутил перемены в современном ему обществе. Эти перемены не могли не отразиться на мироощущении Пастернака. В свете общественных и социальных событий поэт по-новому взглянул на человека, на его жизнь и предназначение. Если в его ранней лирике мы чаще всего видим человека созданным природой, существующим в неразрывной связи с ней, то в более поздних произведениях человек осмысливается им с позиций истории. Поэт подчеркивает теперь, что человек "живет не в природе, а в истории", так как он "не поселенец какой-либо географической точки", а "обитатель времени". Суровое время поставило новые, более жестокие условия и самому поэтическому творчеству. Теперь Пастернак осознает всю сложность выбранного им жизненного пути, всю неоднозначность и порой опасность своего призвания:  Напрасно в дни великого совета.  Где высшей страсти отданы места,  Оставлена вакансия поэта:  Она опасна, если не пуста.  В конце своего жизненного пути Б. Пастернак приходит к утверждению идеи духовного возвышения через самоуничижение и страдание. Творческая личность слагает с себя всякую исключительность, отказывается от предложенных ей привилегий, чтобы сознательно разделить участь рядового большинства.  Он отказывается без противоборства,  Как от вещей, полученных взаймы,  От всемогущества и чудотворства,  И был теперь, как смертные, как мы.  Только Бог может выбирать участь смертного человека — вот основная мысль поздней лирики Пастернака. Идея всемогущего, всевидящего Бога проходит через все творчество поэта, оставаясь, наверное, единственной идеей, не претерпевшей существенных изменений и разочарований. И все же в этих стихах отражаются мировоззрение, судьба, жизнь их автора. Потому слова, сказанные Пастернаком о древнегреческой поэзии: "Мифы о богах становятся биографиями поэтов", можно смело отнести к нему самому. 

38, Символизм — первое литературно-художественное направление европейского модернизма, возникшее в конце ХIХ в. во Франции в связи с кризисом позитивистской художественной идеологии натурализма. Основы эстетики С. заложили Поль Верлен, Артюр Рембо, Стефан Малларме. С. был связан с современными ему идеалистическими философскими течениями, основу которых составляло представление о двух мирах — кажущемся мире повседневной реальности и трансцендентном мире истинных ценностей. В соответствии с этим С. занимается поисками высшей реальности, находящейся за пределами чувственного восприятия. Здесь наиболее действенным орудием творчества оказывается поэтический символ, позволяющий прорваться сквозь пелену повседневности к Красоте.

Наиболее общая доктрина С. заключалась в том, что искусство является интуитивным постижением мирового единства через обнаружение символических аналогий между земным и идеальным мирами. Таким образом, философская идеология С. — это всегда платонизм в широком смысле, двоемирие, а эстетическая идеология — панэстетизм (ср. «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда).

Русский С. начался на рубеже веков, впитав философию русского мыслителя и поэта Владимира Сергеевича Соловьева о Душе Мира, Вечной Женственности, Красоте, которая спасет мир (эта мифологема взята из романа Достоевского «Идиот»).

Русские символисты традиционно делятся на «старших» и «младших». Старшие — их также называли декадентами — Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, В. Я. Брюсов, Бальмонт, Ф. К. Сологуб — отразили в своем творчестве черты общеевропейского панэстетизма (хотя сейчас понятия декаданс и символизм разграничивают).

Младшие символисты — Александр Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский — помимо эстетизма воплощали в своем творчестве эстетическую утопию поисков мистической Вечной Женственности.

С. не воспринимал текст как отображение реальности. Для него дело обстояло противоположным образом. Свойства художественного текста приписывались ими самой реальности.

39, В ранней лирике Рильке заметно влияние модных настроений «конца века» — одиночества, усталости, тоски по прошлому. Для молодого поэта эти настроения были в основном заимствованными, но они способствовали выработке его собственной ориентированности на «тишину» (вплоть до молчания, безмолвия) и самоуглубленность. В самоуглубленности Рильке нет высокомерного отрицания внешнего мира и противопоставления себя этому миру, нет самовлюбленности. Он стремился отстраниться только от того, что считал лишним, суетным, ненастоящим, в первую очередь — от большого современного индустриального города, бесчеловечного буржуазного прогресса, идущего рука об руку с бедностью и страданиями простых людей.  Со временем поэт научился совмещать свою самоуглубленность, отстраненность от мира с любовью к этому миру и населяющим его людям, с любовью, которую он воспринимал как непременное условие истинной поэзии. Толчком к такому подходу послужили несколько импульсов. И первый из них — впечатления от двух путешествий по России (весной 1899-го и летом 1890 года), общение с Л. Толстым, И. Репиным, Л. Пастернаком (художником, отцом Б. Пастернака). Эти впечатления вызвали у Рильке бурную реакцию. Он решил, что понял «загадочную русскую душу» и что это понимание должно перевернуть все и в его собственной душе. 

40, Марина Цветаева — яркий и значительный поэт первой половины XX века.      Все в ее личности и поэзии (для нее это нерасторжимое единство) резко выходило из общего круга традиционных представлений, господствовавших литературных вкусов. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова, а вместе с тем и досадная обреченность жить не в основном потоке своего времени, а где-то рядом с ним, вне самых насущных запросов и требований эпохи. Со страстной убежденностью провозглашенный ею в ранней юности жизненный принцип: быть только самой собой, ни в чем не зависеть ни от времени, ни от среды — обернулся в дальнейшем неразрешимыми противоречиями трагической личной судьбы.      Характер Марины всегда был трудным и изменчивым. “Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок”,— говорил Илья Эренбург, хорошо ее знавший. Поступками Цветаевой с детства и до самой смерти правило воображение, воспитанное на книгах.      Стихи Цветаева начала писать с шести лет, не только по-русски, но с той же легкостью по-французски и по-немецки. В 1910 году она тайком от семьи выпустила довольно объемный сборник стихов “Вечерний альбом”. Его заметили и одобрили самые взыскательные критики: В. Я. Брюсов, Н. С. Гумилев, М. А. Волошин. Стихи юной Цветаевой подкупали своей талантливостью, своеобразием и непосредственностью, а некоторые из них уже предвещали будущего великого поэта, и в первую очередь безудержная и страстная “Молитва”, написанная в день семнадцатилетия:     Христос и Бог! Я жажду чуда       Теперь, сейчас, в начале дня!      О, дай мне умереть, покуда       Вся жизнь как книга для меня.     Нет, она вовсе не хотела умирать в этот момент. Напротив, в стихотворении звучит скрытое обещание жить и творить: “Я жажду всех дорог!” Цветаева вообще жадно любила жизнь и, как свойственно поэту-романтику, предъявляла ей непомерные требования.      Вслед за “Вечерним альбомом” появились еще два стихотворных сборника Цветаевой: “Волшебный фонарь” (1912) и “Из двух книг” (1913), выпущенных на средства издательства "Оле-Лукойе”, руководил которым друг юности Цветаевой Сергей Эфрон, за которого в 1912 году она вышла замуж. В это время Цветаева — “великолепная и победоносная” — жила очень напряженной духовной жизнью. Цветаева настолько хорошо знала цену себе как поэту, что дерзнула записать в своем дневнике: “В своих стихах я уверена непоколебимо”. “Волшебный фонарь” составили зарисовки семейного быта, портреты близких людей, мамы и сестры, знакомых, пейзажи Москвы и Тарусы. В этой книге впервые прозвучала в полную силу тема любви.      Многие из своих стихов Цветаева посвящала поэтам-современникам. А. А. Блок в жизни Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по “старинному ремеслу”, а как божество от поэзии, которому поклонялась, называя “вседержителем моей души”. “Коленопреклонением” стали все ее стихи, посвященные Блоку. Уважением и любовью дышит стихотворение “Ахматовой”:     Мы коронованы тем, что одну с тобой      Мы землю топчем, что небо над нами — то же!      И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,      Уже бессмертным на смертное сходит ложе.     Со временем в поэзию Марины Цветаевой врывается новизна. Душа поэта начинает раскрываться в полной своей гармонии. В стихах поэтессы можно слышать шквальные ветры, ритмы, заклятия, причитания и стоны. Ее поэзия представляет собой антипод всей поэзии Анны Ахматовой. В стихах 1916—1917 годов много пространства, дорог, быстро бегущих туч, осторожных теней, шорохов, криков птиц, закатов, предвещающих неминуемую бурю:     И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,      И ветром вздутый калужский родной кумач,       И посвист перепелов, и большое небо,       И волны колоколов над волнами хлеба...     Стихи этого периода и написанные позднее вошли в сборники “Версты”, “Версты I”, “Версты II”. Годы революции и гражданской войны явились страшным испытанием для Цветаевой. Но она не была бы большим поэтом, если бы не отозвалась на эти события:     Если душа родилась крылатой —      Что ей хоромы — и что ей хаты!      Что Чингисхан ей и что — Орда!      Два на миру у меня врага,      Два близнеца, неразрывно-слитых:      Голод голодных — и сытость сытых!     Свою жизнь Цветаева воспринимает как предначертанную книгу судеб. Свой крестный путь она проходит, воплощая его в стихах. Это по плечу лишь великим поэтам:     Пригвождена к позорному столбу       Славянской совести старинной.       С змеею в сердце и с клеймом на лбу.       Я утверждаю, что — невинна.      Я утверждаю, что во мне покой      Причастницы перед причастьем.       Что не моя вина, что я с рукой      По площадям стою — за счастьем.     Особенно трудно складывается жизнь Цветаевой в 20-е годы: разлука с мужем, потеря работы, голод, смерть дочери. По воспоминанию современников, это было настоящее хождение по мукам. Но в противовес этому растут ее стихи. Никогда Цветаева не писала так вдохновенно, напряженно и разнообразно. С 1917 по 1920 год она успела создать больше трехсот стихотворений, большую поэму-сказку, шесть романтических пьес. Цветаева находилась в поразительном расцвете творческих сил. Создается впечатление, что ее поэтическая энергия становилась тем больше, чем непосильнее делалось для нее внешнее, бытовое существование. В этот период обозначились два направления в творчестве поэтессы. Первый — это надуманная, книжно-театральная романтика. Второй — народное, или, как она сама говорила, “русское” направление. Оно обозначилось еще в 1916 году. К стихам этого направления относятся: “И зажег, голубчик, спичку...”, “Простите меня, мои горы!..”, цикл стихов о Степане Разине. И в этот же самый период в лирике Цветаевой появились стихи о предназначении поэта:     В черном небе — слова начертаны,      И ослепли глаза прекрасные...      И нестрашно нам ложе смертное,      И несладко нам ложе страстное.      В поте — пишущий, в поте — пашущий!      Нам знакомо иное рвение:      Легкий огнь, над кудрями пляшущий, —      Дуновение — вдохновения!     Гений вдохновения — единственный повелитель поэта. И сама она, женщина-поэт, уподобляется птице Феникс, которая поет только в огне.      Особенной доверительности Цветаева достигает тем, что большинство ее стихотворений написано от первого лица. Это делает ее близкой и понятной, почти родной читателям. И ее жизнелюбие, любовь к России и к русской речи становятся наиболее понятными.      Октябрьской революции Марина Цветаева не приняла и не поняла, в литературном мире она по-прежнему держалась особняком. В мае 1922 года Цветаева со своей дочерью отправилась за границу к мужу. Жизнь в эмиграции была трудной. Поначалу Цветаеву принимали как свою, охотно печатали и хвалили, но вскоре картина существенно изменилась. Бело эмигрантская среда с ее яростной грызней всевозможных “фракций” и “партий” раскрылась перед поэтессой во всей своей неприглядности. Цветаева все меньше и меньше печаталась, а многие ее произведения годами лежали в столе. Решительно отказавшись от своих былых иллюзий, она ничего не оплакивала и не предавалась воспоминаниям об ушедшем прошлом.       Вокруг Цветаевой все теснее смыкалась глухая стена одиночества. Ей некому было прочесть свои стихи, некого спросить, не с кем порадоваться. Но и в такой глубокой изоляции она продолжала писать.      Убежав от революции, именно там, за рубежом, Цветаева впервые обрела трезвый взгляд на социальное неравенство, увидела мир без романтических покровов. Самое ценное в зрелом творчестве Цветаевой — ее неугасимая ненависть к “бархатной сытости” и всякой пошлости. В то же время в Цветаевой все более растет и укрепляется живой интерес к тому, что происходит в России. “Родина не есть условность территории, а принадлежность памяти и крови, — писала она.— Не быть в России, забыть Россию может бояться только тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри — тот теряет ее лишь вместе с жизнью”. Тоска по России сказывается в таких лирических стихотворениях, как “Рассвет на рельсах”, “Лучина”, “Русской ржи от меня поклон”, “О, неподатливый язык...”.      К 30-м годам Цветаева ясно осознала рубеж, отделивший ее от белой эмиграции. Важное значение для понимания поэзии этого времени имеет цикл “Стихи к сыну”, где она во весь голос говорит о Советском Союзе как о стране совершенно особого склада, неудержимо рвущейся вперед — в будущее, в само мироздание.     Езжай, мой сын, в свою страну,—      В край — всем краям наоборот!      Куда назад идти — вперед...     Личная драма поэтессы тесно переплелась с трагедией века,. Она увидела звериный оскал фашизма и успела проклясть его. Последнее, что Цветаева написала в эмиграции,— цикл гневных антифашистских стихов о Чехословакии, которую она нежно и преданно любила. Это поистине “плач гнева и любви”, крик живой, но истерзанной души:     Отказываюсь — быть. В Бедламе нелюдей      Отказываюсь — жить. С волками площадей      Отказываюсь — выть. С акулами равнин       Отказываюсь плыть — Вниз по теченью спин.     В 1939 году Цветаева вернулась на Родину.      Возвратясь в Россию, Цветаева продолжала работать в жестоких лишениях и одиночестве. Она пишет прекрасные стихи, замечательные поэмы, стихотворные драмы. Поэзия зрелой Цветаевой монументальна, мужественна и трагична. Она писала и думала только о большом и веником, важном. Искала и прокладывала в поэзии новые пути. Стих ее со временем твердеет, теряет прежнюю летучесть. Цветаева становится, пожалуй, одним из самых сложных поэтов России. Стихи ее нельзя читать между делом. Читатель просто вязнет в богатстве образов, мыслей, напоре страстей и чувств. Поэзия Цветаевой требует встречной работы мысли и сердца:     Наша совесть — не ваша совесть      Полно! — Вольно! — о всем забыв.       Дети, сами пишите повесть      Дней своих и страстей своих.     Вскоре грянула война. Превратности эвакуации забросили Цветаеву сначала в Чистополь, а затем в Елабугу. где ее настигло одиночество, о котором она с таким глубоким чувством говорила в своих стихах. Потеряв всякую веру, Цветаева покончила жизнь самоубийством. И прошел еще не один десяток лет, прежде чем сбылось ее юношеское пророчество:     Разбросанным в пыли по магазинам      (Где их никто не брал и не берет),      Моим стихам, как драгоценным винам,      Настанет свой черед.     Имя Марины Цветаевой неотделимо от истории отечественной поэзии. Сила ее стихов — не в зрительных образах, а в завораживающем потоке все время меняющихся, гибких, вовлекающих в себя ритмов. То торжественно-приподнятые, то разговорно-бытовые, то песенно-распевные, то задорно-лукавые, иронически-насмешливые, они в своем интонационном богатстве мастерски передают переливы гибкой, выразительной, емкой и меткой русской речи.      О чем бы ни писала Марина Цветаева — об отвлеченном или глубоко личном,— ее стихи всегда вызваны к жизни реально существующими обстоятельствами, подлинным внутренним велением. Правда чувства и честность слова — вот для нее высший завет искусства.      В общей истории отечественной поэзии Марина Цветаева всегда будет занимать особое место. Подлинное новаторство ее поэтической речи было естественным воплощением в слове мятущегося, вечно ищущего истины беспокойного духа. Поэт предельной правды чувства, она со всей своей не просто сложившейся судьбой, со всей яркостью и неповторимостью самобытного дарования по праву вошла в русскую поэзию первой половины XX века.