13. Жанна Вебер в Шамбри. 1907 год

Вечером 16 апреля 1907 года в общине Виледью департамента Индре девочка, охваченная паникой, звонила в дверь врача Папазоглу. На вопрос врача, что за причина поднимать такой шум, девочка ответила: "Я из Шамбри. Меня зовут Луиза Бавузэ. Мой брат Огюст очень болен. Приходите скорей". У отца Луизы было жалкое хозяйство. В маленькой лачужке он жил со своими тремя детьми и сожительницей, по имени Мулине, которая появилась в этой местности несколько недель назад как бродяжка и нашла приют у Бавузэ. Расспросив у девочки о болезни брата, врач дал ей для него слабительное и послал домой, а сам пошел на свадьбу к соседу.

Ранним утром 17 апреля к врачу явился отец мальчика, грязный и смущенный. По его поведению Папазоглу понял, что с ребенком приключилось что-то серьезное, и поехал в Шамбри. Когда он приехал, девятилетний Огюст был уже мертв. Рядом с постелью ребенка врач застал сожительницу Бавузэ, полную, круглолицую женщину с черными, ничего не выражающими глазами. Папазоглу заметил, что ребенок уже помыт и одет в новую рубашку, воротник которой туго облегал его шею. "Зачем это?" — спросил он. Равнодушным, ленивым голосом она сказала: "Его вырвало, он был грязным". Врач, однако, настоял, чтобы рубашку сняли. При этом ему бросилось в глаза покраснение, которое более или менее отчетливо просматривалось вокруг всей шеи. Явление это было столь необычным, что врач отказался засвидетельствовать смерть и сообщил о случившемся в полицию. Дежурный следователь Белло поручил доктору Шарлю Одья поехать в Виледью и в качестве судебного медика установить причину смерти. 18 апреля к вечеру Одья прибыл в Виледью. Труп ребенка был уже в часовне на кладбище, куда Одья велел принести несколько досок и на этом импровизированном столе произвел вскрытие. Доктор сразу же заметил странные метки на шее, которые могли свидетельствовать об удушении. Но линия проходила как раз по верхнему краю воротника, что немного поколебало его уверенность. Из литературы ему было известно, что давление воротника после смерти может вызвать образование следа на шее, который похож на странгуляционную борозду. Когда же он услышал, что Огюст Бавузэ некоторое время болел, то решил, что мальчик умер естественной смертью. Доктор Одья доложил: "Смерть ребенка естественна. Она произошла, видимо, из-за судорожных явлений, вызванных раздражением мозговой оболочки, так как уже две недели мальчик жаловался на головную боль".

19 апреля худенькое тело Огюста Бавузэ поглотила земля. Мадам Мулине с тупым выражением лица стояла у гроба ребенка.

Никто не заметил, что старшая сестра Огюста, Жермен, во время похорон стояла в стороне. Она не доверяла посторонней женщине, которая проникла в их дом и спала на постели умершей матери. В последующие дни девочка просмотрела содержимое мешка, в котором мадам Мулине хранила свои вещи. При этом она нашла связку газетных вырезок за 1906 год о процессе по делу Жанны Вебер, где были напечатаны ее портреты. И тут Жермен поняла, что мадам Мулине не кто иная, как Жанна Вебер. Спрятав вырезки под фартук, она отправилась в Виледью, где положила вырезки на стол инспектору жандармерии Офана и с трудом пролепетала: "Это она. Она задушила Огюста".

23 апреля следователь Белло возбудил дело. Он приказал доктору Одья перепроверить свое заключение от 18 апреля. В то же время он поручил другому врачу, патологоанатому Фредерику Брюно, произвести повторное вскрытие. Второй раз, 23 апреля, жалкая часовенка кладбища в Виледью превратилась в помещение для вскрытия трупов. Картина прояснилась, когда на другой день следователь Белло держал в руках протокол повторного вскрытия. Доктор Брюно констатировал (а доктор Одья с ним соглашался) наличие странгуляционной борозды шириной два с половиной сантиметра. Слабей всего она была выражена сзади. Ниже кольцевого хряща просматривались ранения, которые могли быть нанесены ногтями рук. Кожа борозды была засохшей, как пергамент. Кровоизлияния в гортани и в мышцах шеи исключали предположение Одья о давлении воротника. Сердечный мешочек был полон крови. Следы на шее ребенка свидетельствовали об удушении, возможно, с помощью носового платка, который предполагаемая преступница обернула вокруг шеи мальчика и закрутила спереди. Это объясняет царапины на шее в области гортани и плохо выраженную странгуляционную борозду в области затылка. Это объясняет также первоначальную ошибку в заключении относительно воротника. Оба врача не нашли ни малейших причин естественной смерти.

4 мая жандармы арестовали Жанну Вебер-Мулине и доставили в Бурж. На следующий день газеты Парижа распространили сообщение о новом аресте "убийцы из Гут-д'Ор". В них сообщалось, что Жанна Вебер ночью в июне 1906 года покинула своего мужа и Гут-д'Ор, потому что, несмотря на оправдательный приговор, ей не верили. Все прятали от нее своих детей. Через сутки появились первые комментарии прессы. Они вопрошали: "Что означают события в Шамбри? Не означают ли они, что парижский суд 30 января признал невиновной убийцу? Не означают ли они, что профессор Бруардель и Туано создали для преступницы новую возможность убивать? Не означают ли они, наконец, что Генри Роберт, опытный и хваленый Роберт, в январе 1906 года одержал победу не над преступлением, а над правосудием?"

Не надо быть особо дальновидным, чтобы предсказать, что такой честолюбивый человек, как Роберт, пустит в ход все, лишь бы доказать, что он сражался только за справедливость, за эту "святыню человечества", как он выразился. Уже 8 мая Роберт предложил себя в качестве адвоката Жанны Вебер. 11 мая он вызывающе посоветовал следователю Белло не очень-то полагаться на экспертизу провинциальных врачей. Он требовал, чтобы преемник Бруарделя, Леон Туано, был уполномочен установить причину смерти Огюста Бавузэ. Туано, как ему известно, всегда готов к этому. 17 мая он, повторил свое требование, а газеты поддержали его.

Следователь Белло всячески пытался избежать давления со стороны столицы. Но он хорошо знал, что ему придется уступить, если он не хочет подвергать себя общественному осуждению за то, что отдал Жанну Вебер под суд, не использовав добровольно предложенную помощь наивысшей инстанции французской судебной медицины. В начале июня он сдался. Правда, он уклонялся от эксгумации и переслал Туано заключение Одья и Брюно, понимая, однако, что это только начало полной капитуляции.

Итак, Туано вторично появился на сцене. Он стоял перед выбором либо объективно рассмотреть заключения врачей из Шатору и, если они правы, признать, что и знаменитая парижская школа судебной медицины может ошибаться, либо доказать свою правоту и непорочность науки.

1 июля Туано направил следователю письмо, в котором заявлял, что находит экспертные заключения Одья и Брюно слишком дилетантскими. Свою точку зрения он может изложить лишь после того, как ему будет разрешено эксгумировать и заново обследовать труп. Случилось то, что предвидел Белло, и он уступил авторитету и власти Туано.

27 июля, ровно три месяца спустя после смерти Огюста Бавузэ, в Виледью появился Туано со своим ассистентом Сокэ. Одья и Брюно отказались присутствовать на вскрытии в качестве свидетелей, потому что "бессмысленно искать на разлагающемся трупе трехмесячной давности следы, которые они видели сразу после смерти". Кому нужно, чтобы повторился парижский спектакль, ибо то, что видели своими глазами врачи Сайан и Севестр, все равно не сыграло никакой роли?

5 августа Туано передал суду свое заключение. Он был вынужден признать, что "процесс разложения сильно изменил ткань на шее трупа...". Это означало, что решить основной вопрос, имело ли место удушение, не представлялось возможным. Туано констатировал, что вскрытие произведено врачами Одья и Брюно неумело, а поэтому следует поставить под сомнение их судебно-медицинское заключение. Они недостаточно глубоко обследовали ткань под странгуляционной линией, чтобы иметь возможность судить о кровоизлияниях, а это доказывает, что их вывод об удушении недостоверен. Затем следовало: некомпетентность врачей Одья и Брюно не позволяла им установить настоящую причину смерти ребенка. Они утверждали, что не нашли во внутренних органах ничего, что могло бы вызвать смерть. На самом же деле они не вскрыли пищеварительный тракт и не увидели из-за этого истинной причины смерти Огюста Бавузэ. В заключении Туано писал: "Полное вскрытие трупа позволило нам обнаружить в кишечнике так называемые пятна Пэйе, а это позволяет предполагать, что причиной смерти был брюшной тиф. О насильственной смерти поэтому речи вообще не может идти".

Прочитав заключение Туано, Белло страшно возмутился, так как здесь была неприкрытая попытка дискредитировать его врачей, и во что бы то ни стало найти естественную причину смерти. Из Виледью до него дошли слухи, что доктор Сокэ случайно во время вскрытия поранил тонкую кишку и при этом наткнулся на маленькое пятнышко, которому он обрадовался и определил его как язвенно измененное пятно Пэйе. Белло пригласил к себе Одья и Брюно и попросил их прокомментировать все это. Они объяснили, что при наличии определенного следа удушения не было надобности в дальнейшем вскрытии каждой кишки. Прощупывание кишок позволило им установить, что причин столь внезапной смерти из-за болезни не существует. Что же касается пятен Пэйе, то Туано не мешало бы иметь учебник Вибера, где написано: "Важно знать, что у детей почти всегда можно обнаружить много белых пятнышек, внешне похожих на пятна Пэйе. Наличие их еще не свидетельствует о заболевании брюшным тифом". Но Туано нашел другое высказывание в книге Вибера, где говорилось, что если пятна Пэйе имеют вид язвочек, то можно предположить тиф. А именно такое пятно они и нашли в трупе Огюста Бавузэ.

Следователь по-прежнему был уверен, что Жанна Вебер виновна, и что Туано спасал свою репутацию. Но в глазах общественности он был лишь пленником научного спора. В конце августа следователь предложил высказать свою точку зрения трем видным судебным медикам и патологам: профессору Ландэ из Бордо, профессору Бриссо из Парижа и профессору Мэрэ из Монпелье.

Ландэ, Бриссо и Мэрэ высказали свои суждения, не видя трупа. Они опирались на заключения Туано, с одной стороны, и на заключения врачей Одья и Брюно — с другой, но поддержали Туано. В декабре 1907 года следователь Белло сдался.

Жанну Вебер освободили. Газеты писали с сарказмом: "Жанна Вебер свободна, господа Туано и Сокэ тоже". Но что стоили эти слова? 13 января 1908 года судебно-медицинское общество Парижа собралось на свое первое заседание этого года, чтобы послушать речь Генри Роберта о деле Жанны Вебер. Роберт чувствовал себя победителем. Его речь — это страстное осуждение невежества врачей Одья и Брюно и восхваление достижений Туано, Ландэ, Бриссо и Мэрэ. "Заключение последних, — сказал Роберт, — было по всем пунктам первоклассным подтверждением правильности экспертизы Туано и Сокэ. Жанна Вебер после восьми месяцев заключения в следственной тюрьме снова на свободе. Теперь вы знаете, кто несет ответственность за ее арест".

Туано предлагал изменить правила судебно-медицинских экспертиз, чтобы впредь избежать подобных ошибок. Раздавались требования наказать докторов Одья и Брюно. Президент общества заверил: "Мы сделаем свои выводы из сенсационного дела Жанны Вебер". Никто из присутствующих не подозревал, что это был последний час триумфа в деле Вебер. Лишь четыре месяца отделяло их от того дня, когда они будут горько жалеть о своем ликовании.