Трагедия

3—5 июля 1917 года. Взрыв наступил. В полдень третьего числа, в самый разгар утреннего заседания съезда крестьянских депутатов, мы были встревожены телефонным звонком из Таврического. "Для воссо­единения с Советами рабочих депутатов приезжайте как можно скорее — готовится новый переворот большевиков". Мы тронулись в путь незамедлительно. Улицы, примыкающие ко дворцу, придворцовая пло­щадь были заполнены солдатами и матросами, а посреди всего этого столпотворения в автомобиле, окруженном людьми из Кронштадта, стоял Троцкий.

— Вы, товарищи матросы, — гордость и слава русской революции. Вы ее лучшие защитники и пособники. Своими деяниями, преданностью коммунизму, безжалостной ненавистью и истреблением всех эксплу­ ататоров и врагов пролетариата вы впишете бессмертные страницы в историю революции. Теперь же перед вами стоит новая задача — до­ вести революцию до ее заключительного этапа и воздвигнуть царство коммунизма — диктатуру пролетариата — и начать тем самым миро­ вую революцию. Величайшая драма началась. Победа и вечная слава призывают нас к этому. Пускай враги наши трепещут. Никакой жалости,

никакого милосердия к ним. Сконцентрируйте всю свою ненависть. Уничтожьте врагов раз и навсегда!

Дикий взрыв звериного рыка был ответом на эту речь. С громад­ными трудностями мы все-таки пробились во дворец, где в зале Думы собрались многие представители Советов и социал-демократической партии. В зале царила атмосфера напряжения и крайнего возбуждения. "Это ужасно!", "Это преступление против революции!" — раздавались повсюду возгласы лидеров левых.

Тем временем оружейные выстрелы и пронзительные крики все чаще раздавались извне. Чхеидзе призвал к объединенному заседанию Сове­тов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

— От лица коллегии Советов, — заявил Дан, — я предлагаю следующее: все члены Советов, собравшиеся здесь, должны принести клятву, что сделают все возможное, а если понадобится, то и умереть для того, чтобы воспрепятствовать этому преступному мятежу против Советов и революции. Те, кто не желают давать такую клятву, должны немедленно покинуть залу.

После непродолжительного затишья раздались одобрительные ап­лодисменты. Вокруг же себя я видел лишь бледные лица депутатов и все же я слышал их жаркий шепот: "Да, мы готовы погибнуть". Нечто трагическое и при этом героическое происходило с нами. Окруженные необузданной толпой, посреди канонады и стрекотания пулеметов, за­щищаемые лишь двумя гвардейцами у дверей во дворец, члены Советов впервые, пожалуй, выросли до величественного благородства, когда остается выбор либо победить, либо погибнуть.

Через мгновенье группа большевиков, интернационалистов, левых социал-революционеров, возглавляемая Троцким, Луначарским, Гим-мером и Камковым, вышла вперед. "Мы протестуем против этого предложения, — воскликнули они в один голос. — Взгляните на море солдат и рабочих, разлившееся вокруг этого здания. От их имени мы требуем, чтобы Советы провозгласили о роспуске Временного правите­льства. Мы требуем также незамедлительного прекращения войны и установления диктатуры пролетариата и коммунистической государст­венности. Если вы не согласитесь на это добровольно, то мы силой заставим вас сделать это. Время сомнений миновало. Вы обязаны под­чиниться тому, к чему вас призывает революционный пролетариат".

В этом, пожалуй, заключалась квинтэссенция их выступления. Боль­шевики, чувствуя себя победителями, уже более не апеллировали к Сове­там, а, напротив, приказывали им. Пытаясь обуздать их гнев и возмуще­ние, Советы выслушали их молча.

— Чего же вы добиваетесь? — спросил председатель. — Диктатуры Советов или вашей собственной диктатуры над Советами? Если первого, тогда прекратите угрозы, присядьте и дождитесь решения Советов, а уж потом следуйте ему. Если же второго, то есть вы сами собираетесь стать Диктаторами над Советами, то что же вы в таком случае делаете здесь? Ни у кого в этом зале нет сомнений, чего вы добиваетесь, ибо ваша цель не "вся власть Советам", а вся власть вам самим. Вы зажгли темные и необузданные массы людей. Во имя этого вы инициируете гражданс­ кую войну. Очень хорошо, мы принимаем ваш вызов. А теперь убирай­ тесь и делайте что пожелаете!

Таков был наш ответ большевикам. После нескольких минут колеба­ний они вновь разразились угрозами, но резолюция Дана была принята единогласно.

Одна феерическая речь следовала за другой. Моя голова попросту разрывалась в сжатой атмосфере зала. Я вышел во двор. На фоне серых сумерек июльской ночи я увидал море солдат, рабочих и матросов... То здесь, то там стояли направленные на здание дворца пушки и пулеметы, развевались красные знамена, непрестанно слышалась канонада. Сума­сшедший дом какой-то! Эта толпа требовала: "Вся власть Советам!", хотя в то же время направляла на них пушки, угрожая Советам смертью и расправой.

Как только меня узнали, то я тотчас же был окружен людьми, посыпались вопросы, раздались угрозы. Я попытался объяснить им, что Советы не обладают всей полнотой власти, поскольку требования боль­шевиков невозможны. Я попытался объяснить также, какие бедствия могут последовать из их намерений. Однако я как будто бы разговари­вал не с людьми, а с неким монстром. Глухим ко всяким доводам, обуреваемым ненавистью и бесчувственной жестокостью, соблазненным идиотическими лозунгами большевиков. Я никогда не забуду эти лица в обезумевшей толпе. Они потеряли все человеческое, укрепив в себе лишь звериное начало. Толпа ревела, угрожала, потрясала кулаками.

• Советы продались капиталистам!

• Предатели! Иуды!

• Враги народа!

• Смерть им!

Сквозь этот гром голосов я прокричал: "Неужели моя смерть даст вам землю или наполнит ваши пустые желудки?"

Странно, но многие из "бестий" толпы разразились в ответ на мой вопрос смехом. Удивительно, к сколь мгновенным шараханиям из одной стороны в другую способна толпа.

В зале Думы продолжались речи, речи, речи... Ближе к рассвету часть депутатов Советов заснула, и то был сон изнеможения. Остальные сменяли друг друга у трибуны, продолжая дискуссию. Тем временем снаружи здание все еще было окружено толпами, подкрепленными на сей раз несколькими свежими полками. Одна стратегическая позиция за другой занимались солдатами. Выстрелы раздавались отчетливее, чем среди ночи, а пули все чаще ударялись о стены здания. Обессиленный от бессонной ночи, я вновь вышел во двор Думы. На этот раз я увидел три броневика. Про или контра? Конечно же против. Против были и со­лдаты, и моряки, вооруженные ружьями и скопившиеся во дворе. Внеза­пно раздался оглушительный взрыв, и все эти доблестные вояки в панике попадали на землю. Панику, как оказалось, вызвали сами большевики. Один из солдат бросил ручную гранату и убил нескольких людей. Полагая, что началась атака со стороны правительственных сил, пуле­метчики открыли огонь. Число жертв возросло. После этого многие из бунтовщиков решили отправиться восвояси.

В пять часов пополудни Советы возобновили заседание. На нем присутствовали большевистские депутаты и их сторонники. Они отчет­ливо осознавали, что настал момент, когда они либо должны победить, либо признать поражение. Во имя того чтобы победить, они готовы были прибегнуть к крайним мерам. Но именно в тот момент, когда один из них произносил речь, полную кровавых угроз, дверь распахнулась и в залу вошли три офицера. Их мундиры были запылены и покрыты грязью; они быстрым шагом приблизились к восседающему на трибуне Чхеидзе. Отдавши честь, они развернулись в сторону зала и старший по чину обратился к группе большевиков со следующими словами:

— В то время когда русская армия концентрирует все силы для защиты родины от врагов, вы, солдаты и матросы, которые никогда и не видели войну, болваны и предатели, убивающие время в злобной бол­ товне, авантюристы и оборотни, что здесь вы делаете? Вместо борьбы

с врагами вы губите мирных граждан, организуете заговоры, вдохновляя тем самым врагов наших, а нас, солдат великой русской армии, встреча­ете пулеметами и пушками. Позор! Но тщетно все ваше вероломство. Я, командующий полком велосипедистов, информирую вас о том, что мои подразделения вошли в Петроград. Бунтари разбежались. Ваши пулеме­ты в наших руках. Ваши вояки — храбрецы перед лицом невооруженных мирных жителей, — столкнувшись лицом к лицу с военными подразделе­ниями, трусливо разбежались. А посему сообщаю вам, что тот, кто предпримет всякую попытку продолжить или повторить нечто подо­бное, будет пристрелен, как собака.

Повернувшись к председателю, он снова отдал честь и добавил: "Имею честь доложить Советам, что мы поступили в распоряжение правительства и Советов и ждем дальнейших распоряжений".

Взрыв настоящей бомбы вряд ли вызвал бы подобный эффект. Громкие и радостные аплодисменты раздались с одной стороны, с дру­гой — пронзительные выкрики, стоны и проклятия. Что же касается Троцкого, Луначарского, Гиммера и Каца, Зиновьева, то они, как выра­зился один из моих друзей, "бежали как черт от ладана". Один из них, впрочем, и попытался что-то сказать, но голос его потонул в криках. "Вон отсюда! Прочь!" — раздавалось отовсюду. И вместе со своими сторонниками они покинули зал.

Часа через полтора военная музыка заполнила комнаты и коридоры дворца. Два петроградских вооруженных полка вошли в Думу. Большеви­ки были разбиты, и вновь восторжествовали силы порядка. Толпы были рассеяны, мятежные солдаты разоружены и арестованы. Около двух часов пополуночи я добрался домой, свалился на кровать и мгновенно уснул.

5 — 6 июля 1917 года. Сегодняшние газеты опубликовали до­кументы, из которых следовало, что накануне своего возвращения из-за границы большевистские лидеры получили крупные суммы денег от германского военного руководства. Эта новость вызвала взрыв всеобщего негодования.

• Предатели! Немецкие шпионы! Убийцы!

• Смерть им! Смерть большевикам!

Все это сегодня выкрикивала толпа, которая еще вчера требовала крови большевистских врагов. Общественные настроения круто измени­лись, и сейчас уже необходимо было защищать большевистских лидеров от насилия. Некоторые из них самовольно предпочли арест, дабы попро­сту выжить. Чтобы предотвратить линчевание, Чайковский и я вынуж­дены были сопроводить кронштадтских матросов от Петропавловской крепости на их корабли. Понимая, что их ждет в случае, если они попадут в руки непостоянной толпы, "гордость и слава революции", как назвал их всего лишь несколько дней назад Троцкий, дрожала как осиновый лист под гикание уличной публики.

"Ты жив? Все ли в порядке?" С таким содержанием я получил телеграмму от жены, которая находилась в то время в Самаре. Конечно же у меня все было в порядке.

Сегодня Троцкий, Коллонтай и многие другие были арестованы, Ленину и Зиновьеву удалось избежать этой участи. Вопрос же теперь стоял так: что делать впредь? Мы, умеренные, были не кровожадны, и, Дабы ликвидировать саму возможность подобных насильственных мяте­жей, нам следовало бы демонстрировать великую стойкость духа. Сове­ты же были склонны к излишней мягкости, которая при нынешних обстоятельствах означала ничего более, как слабость.

Мятеж был подавлен, но ничего не было сделано в плане наказания ораторов и бунтовщиков, а арестованные коммунистические лидеры были вскоре выпущены на свободу.

Мне предложили три поста во Временном правительстве — товари­ща министра внутренних дел, директора русской телеграфной службы, секретаря премьер-министра Керенского. После надлежащих размышле­ний я остановил свой выбор на последнем, хотя и очень сомневался, что при нынешних условиях смогу оказать большую службу стране. В этом смысле, как помощник Керенского, я, пожалуй, смог бы сделать мак­симум возможного.

Разработка закона о выборах в Учредительное собрание заверши­лась. Они должны были стать самыми демократичными выборами, допускающими полную и пропорциональную представительность насе­ления. Но, думалось мне, закон этот так же "пойдет" бедной России, как вечерний туалет — лошади.

За несколько дней до того как я вступил в обязанности секретаря Керенского, произошло событие, глубоко потрясшее всех трезвомыслящих русских, причем даже тех, кто годами участвовал в революционном движении. Я имею ввиду ссылку царя Николая II и его семьи в Тобольск в Сибирь. Все это было совершено в большом секрете, хотя за несколько дней до этого мой старый друг и коллега г-н Панкратов в редакции "Воли народа" сообщил мне, что он назначен шефом императорского эскорта царской ссылки. Панкратов был старым революционером и двадцать лет своей жизни провел в тюремном заключении в Шлиссельбурге. Несмотря на все это. он был гуманист, не хранил в себе злобы ни к царю, ни к старому режиму. Вот почему я был рад, что именно он был выбран для этого дела. и был совершенно уверен, что Панкратов сделает все возможное, чтобы императорская семья чувствовала себя комфортно даже под стражей. Мотивация этого наказания была не злонамеренной. Напротив, я знал, что Керенский ратовал за высылку царской семьи в Англию. Его планы были разрушены лишь потому, что Советы не дали своего согласия на это. По сути, экстремисты были ответственны за плохие условия царского заключе­ния в царскосельском дворце. Их нахождение там становилось небезопас­ным, и, продлись июльский бунт еще несколько дней, я уверен, что большевики убили бы их. Совершенно необходимо было выслать семью куда-нибудь, где ее жизнь была бы в большей безопасности и где бы не было стычек с экстремистами по поводу революции. В Тобольске же революци­онные настроения были не столь сильными, а фанатизма не было и подавно; так что под охраной Панкратова попытки террористического убийства были не столь устрашающими. Хотя, если большевики прийдут к власти, как сказал мне Панкратов, одному богу известно, что может произойти