attachments_07-09-2012_11-19-43 / Шмелев

16 16

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

КОНЦЕПЦИЯ СИСТЕМ ЗНАЧЕНИЙ В ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПСИХОСЕМАНТИКЕ

А. Г. ШМЕЛЕВ

Центральным теоретическим понятием экспериментальной психосемантики является «значение». Ниже приводится аргументация, призванная показать что значение — универсальный и хорошо операционализированный конструкт, который может служить связующим звеном между психологией познавательных процессов и психологией личности, позволяет легко и оперативно переходить от языка эксперимента к языку теории и обратно, позволяет одновременно раскрывать функциональный (поведенческий) смысл явлений психического отражения и психологический (субъективный) смысл явлений деятельности.

Центральный тезис психосемантики: значение — это единица психического отражения и единица регуляции деятельности. По-видимому, первой догадкой об этой связующей роли значения является известное положение Л.С. Выготского: «...есть все основания рассматривать значение слова не только как единство мышления и речи, но и как единство обобщения и общения, коммуникации и мышления» [6; 19]. Это предположение возникло в контексте исследования частного (хотя и крайне важного) вопроса — о развитии речевого мышления. Поэтому Л.С. Выготский говорит в данном случае лишь е значении слова. Но работы последователей Л.С. Выготского — А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурия, П.Я. Гальперина и других — позволили расширить концепт значения. Язык лишь один из возможных носителей значений. Другими такими носителями являются, например, орудия или иные вещественные элементы культуры. «Язык не демиург значений. За языковыми значениями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность» [15; 141]. Различение «вещественных» и «символических» значений (К. Хольцкамп, см. [12]), «довербальных» и «вербальных обобщений» [38] указывает на внимание исследователей к разнообразию форм фиксации значений. Но «психосемиотический» аспект — вопрос о разных знаковых формах индивидуального сознания [8] — не является центральным в самой проблеме значения. Сущностный вопрос этой проблемы — это вопрос о том, какую функцию в психике выполняет само содержание значений. На этот вопрос по-разному отвечают представители различных направлений и школ современной психологии.

НЕОБИХЕВИОРИСТСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЗНАЧЕНИЯ

В работах Ч. Осгуда [42] значение определяется как ассоциированная со стимулом «репрезентативная реакция». Эта реакция сама в поведении не проявляется, она лишь репрезентирует субъекту готовность реальной реакции. Здесь психологическая структура значения рассматривается лишь в узком аспекте — со стороны поведенческого (прагматического), или коннотативного, значения. Знаковые заместители реальных объектов (слова) получают коннотативное значение в результате образования системы условных связей между реальным стимулом и реальной реакцией, с одной стороны, и замещающим стимулом (знаком) и «репрезентативной реакцией», с другой. В качестве эмпирического аргумента в пользу своей условнорефлекторной теории значения Ч. Осгуд приводит известный феномен «семантического насыщения»:

17

при многократном предъявлении слова его смысл утрачивается, подобно тому как угасает условная связь без подкрепления [42], см. также [22]. В бихевиористской теории реализуется материалистический подход к пониманию природы значений: в качестве нейрофизиологического субстрата значений рассматриваются интрацеребральные циркуляции нервного возбуждения, репрезентирующие субъекту подготовленный поведенческий импульс. В этом нельзя не увидеть определенное достоинство данного подхода к значению1.

Однако последовательный теоретический анализ этой концепции (см., в частности, работы советских психологов [2], [11], [20], [31]), а также само развитие эмпирических исследований, развернутых на ее основе, вскрыли ее явную ограниченность. В исследованиях с применением «семантического дифференциала» (СД), основной методики измерения значений, принятой на вооружение Ч. Осгудом и его последователями, был, в частности, установлен важный феномен «денотативного сцепления» (denotative confounding). Суть его заключается в том, что взаимоотношения, в которых находятся признаки реакций на объекты, оказываются производными от предметных (денотативных) свойств самих объектов. Как известно, наиболее общие, интегральные семантические признаки реакций выявляются применением факторного анализа к матрицам интеркорреляций шкал семантического дифференциала. При этом факторы, или координаты «коннотативного семантического пространства», представляют «пучки» взаимно-коррелированных шкал, т. е. признаков реакций. Если факторный анализ проводится с учетом СД-данных, полученных для разнородного набора объектов, то в качестве факторов устойчиво выделяются три «пучка» взаимно-коррелированных шкал, в центре которых лежат шкалы «хороший — плохой» (фактор оценки), «сильный — слабый» (фактор силы), «активный — пассивный» (фактор активности). Однако если факторный анализ применяется к данным, полученным для однородного набора шкалируемых объектов, то проявляется феномен «денотативного сцепления». Денотаты задают направленность и силу связей для шкал прилагательных. Например, по отношению к слову «атлет» шкала «ценный — неценный» будет положительно коррелировать со шкалой «быстрый — медленный», тогда как по отношению к слову «сон» — отрицательно [43]. Именно подобный механизм «денотативного сцепления» лежит в основе варьирования факторов СД, выделенных при шкалировании специфических стимулов (денотатов): музыкальных отрывков, выражений лица, произведений абстрактной живописи, политических событий, людей и т. п. (см. [45]).

Указанные эмпирические данные вскрывают ограниченность теории значения Ч. Осгуда, не способной объяснить происхождение предметно-специфических факторов в структуре значений. Частные варианты СД («музыкальный», «политический», «личностный» и т. п.) «схватывают» в своих факторах не только обобщения направлений реакций, но и обобщения самих стимулов по предметным основаниям. При этом свойства стимулов и свойства реакций описываются в получаемых координатно-пространственных моделях систем значений не рядоположно — не в виде отдельных факторов, но в специфическом наложении, т. е. в семантическом пространстве содержится как бы характерное взаимосоответствие (морфизм) денотативных и коннотативных значений — характеристик самого стимула и характеристик соответствующего поведения.

Поясним это слияние денотативных и коннотативных семантических признаков в целой системе значений на примере прилагательных «тяжелый» и «твердый». Оба эти слова с высокой факторной нагрузкой входят в фактор силы. Но при этом «тяжелый» указывает на одно физическое свойство объекта — вес, а «твердый» — на упругость кристаллической решетки. Вес и твердость есть объективные свойства предметов, независимые от того, в какую задачу человека эти предметы

18

включены. Вес и твердость взаимосвязаны, но не сводятся друг к другу (например, по сравнению с ртутью алюминий легок, но тверд). Тяжесть требует высоких энергетических затрат при осуществлении физической работы по перемещению тела в пространстве, твердость—при решении других задач (при механической обработке материала). Следовательно, и «тяжесть» и «твердость» имеют общую коннотатнвную компоненту, связаны с одной и той же общей характеристикой поведения—фактором силы Ч. Осгуда, или «напряжением» в терминах трехкомпонентной теории эмоций В. Вундта, но эти значения имеют различные денотативные компоненты — адресованы к разным свойствам предмета.

ЗНАЧЕНИЕ В КОГНИТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Более широкими теоретическими возможностями располагает концепция значения в рамках когнитивной психологии (см. [5]). Понятие значения является базисным для большинства современных моделей выделения (проблема опознания и восприятия), долговременного хранения (проблема памяти) и преобразования (проблема мышления) информации человеком. Однако для многих из этих моделей само это понятие оказывается своего рода «априорной категорией» — оно привлекается как средство объяснения, но не как предмет, сам по себе нуждающийся в истолковании (см. модели «семантической памяти» в книгах [5], [10], [32], [37], [47]). Требуется особая теоретическая работа по экспликации того концепта, который приписывается понятию «значение» в когнитивной психологии.

Здесь понятие значения тесно связывается с «обобщением» и «перекодированием». В простейших задачах на сенсомоторную координацию означивание и выступает как своеобразное «перекодирование», оператор «усваивает» значение стимула, состоящего во вспыхивании определенной лампочки на панели прибора, когда ему удается «привязать» к данной лампочке особый код из собственных действий — номер кнопки, на которую ему следует нажимать. Здесь мы опять же сталкиваемся с отображением (морфизмом) пространства стимулов (панель с лампочками) в пространство реакций (клавиатура). Смена системы значений выступает как изменение системы кодовых соответствий между лампочками и клавишами.

В отличие от бихевиористской концепции значения в когнитивной психологии значение не сводится к репрезентации только лишь системы действий субъекта. Семантические связи устанавливаются в виде координации между двумя относительно автономными и внутренне сложноорганизованными репрезентативными системами — «иконической» и «инактивной» (в терминологии Дж. Брунера [4]). При этом координация (морфизм) устанавливается не только между элементарными репрезентативными уровнями (уровни элементарных экстероцептивных и проприоцептивных ощущений), но между иерархически вторичными уровнями — между высокообобщенными образами. Фундаментальная роль, которую играет значение в познавательных процессах, в организации познавательной сферы, как раз и заключается в том, что значение задает то направление, в котором происходит обобщение и абстрагирование сенсорной информации. Более обобщенные когнитивные единицы — категории — возникают не случайно, а как объединения функционально эквивалентных стимулов — стимулов, обладающих одинаковым поведенческим значением, т. е. вызывающих в качестве оптимальной одну и ту же реакцию (или категорию реакций).

Понятие «категория» легче всего можно проиллюстрировать на примере эксперимента, построенного по схеме «перцептивного научения» [48]. Вначале субъект усваивает связь во времени двух стимулов, например вспышки света и звукового сигнала. Затем на вспышку вырабатывается условная реакция, например избегание. Эффект состоит в том, что после этого звук вызывает избегание сразу же, т. е. уже на втором этапе приобретает то же самое сигнальное значение, что и вспышка. В этом случае первый этап — собственно перцептивного научения — можно интерпретировать как категориальное объединение стимулов. Таким

19

образом, категория — это класс прообразов определенной реакции на множестве стимулов. Физическое сходство стимулов не является необходимым условием для попадания в одну категорию. Реальный пример — категория «съедобное», где основанием реальной общности стимулов является лишь единство способа поведения. Сходство этих стимулов подобно сходству синонимов в языке — они образуют тождество в том, что в них самих непосредственно не дано, но с ними связано — в поведенческом значении.

Если в рамках бихевиористского подхода моделированию подвергались лишь категориальные системы реакций («инактивные» репрезентативные системы), то в рамках когнитивистского подхода акцент перенесен на моделирование перцептивных категориальных систем — систем репрезентации стимулов. Однако предпринимаемая нами экспликация концепта «значение» позволяет увидеть принципиальную родственность двух этих типов моделей: категориальное объединение реакций (вспомним пример — «тяжелый» и «твердый») возникает в результате категориальной близости стимулов, и, наоборот, категориальное объединение стимулов возникает на основе близости реакций. Эмпирические исследования показали, что в пространстве представлений о животных, реконструированном на базе оценок сходства, «кошка» оказывается ближе к «собаке», чем к «тигру», так как поведенчески (функционально) значимый признак «дикий — домашний» оказывается для реального носителя языка более существенным, чем понятийные основания строгой биологической классификации видов [36]. Чем более естественным был эксперимент, в котором производилось моделирование категоризации, тем более вероятным оказывается, что денотативные признаки значений вступают в отношения, характерные для коннотативных, и наоборот.

Тенденция рассматривать когнитивные процессы в отрыве от процессов регуляции поведения предопределила ограниченность многих частных когнитивистских микротеорий и моделей. Для некоторых когнитивистов оказалось заманчивым выводить категориальные системы из репрезентативных систем более низких сенсорно-перцептивных уровней, а также из некоторого фиксированного набора априорных категориальных признаков2. Психолингвисты пытались эмпирическим путем с помощью методов многомерного шкалирования получить модели культурно нормативных семантических систем для определенных лексических классов слов [35]. Результаты этих исследований вызвали разочарование: эти модели обнаружили слишком низкую межиндивидуальную и внутрииндивидуальную устойчивость (см. отзывы в книгах [33], [34]).

Подобное разочарование было неизбежным, так как указанные исследования планировались на базе неадекватных ожиданий, основанных на ограниченной когнитивистской концепции значений. По сравнению с бихевиористской концепцией когнитивный подход оказался более широким в том смысле, что он учитывает репрезентацию в значении предметных свойств стимула. Но в той степени, в какой функциональная роль значений сводится только к этому, абстрагируется от регуляции поведения, от мотивационной сферы, когнитивный подход оказывается неадекватным и ограниченным. Он не обнаруживает теоретических средств, способных объяснить и предсказать феномены межиндивидуальных различий в семантических системах, внутрииндивидуальной пластичности этих систем.

ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫЙ ПОДХОД: ЗНАЧЕНИЕ КАК ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ТРИЕДИНСТВО КОГНИТИВНЫХ, ОПЕРАТИВНЫХ И ОЦЕНОЧНЫХ ЕДИНИЦ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Деятельностный подход к осмыслению психических явлений, развиваемый в советской психологической школе Выготского — Леонтьева, позволяет понять и истолковать значение как эталонную познавательную операцию, актуализирующую определенный тройственный морфизм (триединство) функциональных компонентов (единиц) деятельности: предметных условий, операций и мотивов. Концептуальная

20

схема оказывается в этом случае принципиально обогащенной третьим компонентом, которому нет аналогов в указанных выше экспликациях бихевиористской и когнитивистской концепции значения. Этот компонент — мотив. В самой упрощенной форме особую роль этого компонента можно пояснить так: на фоне одного мотива из памяти субъекта актуализируется одна связка «стимул — реакция» (координация условий и операций действия), на фоне другого мотива на тот же стимул возникает другая реакция. Один и тот же предмет, например палка, может быть для обезьяны-антропоида позитивным условием, инструментом деятельности на фоне одного мотива (достать высоко висящий плод) и негативным условием на фоне другого мотива (обезьяна будет избегать близости к этому предмету в случае актуализации страха перед наказанием, в котором палка может выступить инструментом наказания).

Приведенный выше пример позволяет пояснить тот значительно более широкий функциональный смысл, который приписывает понятию «значение» автор данной статьи по сравнению с традицией, заданной в текстах основоположников деятельностного подхода. Л.С. Выготский говорит о значении только в контексте исследования речевого мышления. А.Н. Леонтьев связывает значение с возникновением языка и сознания как орудий исключительно человеческой психики. Мы же говорим о том, что актуализация значений фактически управляет поведением животных. Но у животных значения синтетичны и исчерпываются только индивидуальным опытом. Их синтетичность проявляется в том, что отдельные компоненты указанного триединства (условия, операции и мотивы — предметы потребностей) соединяются между собой жестко — они неразрывны и актуализируются все без исключения, если актуализирована соответствующая ситуация. В человеческом сознании благодаря опосредствующей роли языка эти компоненты значений тонко дифференцируются (и могут быть произвольно актуализированы!): предметные условия фиксируются в значениях существительных и дескриптивных прилагательных, операции — в значениях слов глагольной группы (глаголы, наречия и т. п.), мотивационная оценка — в значениях оценочных прилагательных (в наречиях, междометиях и т. п.). Наконец, что самое главное, именно благодаря языковым значениям становится возможной передача из поколения в поколение накапливаемого общественного опыта.

В языковых значениях роль мотивационного компонента затушевана. Как справедливо писал А.Н. Леонтьев, в языковых значениях фиксируются относительно обособленные (в процессе общественного разделения труда) структуры отдельных действий, координирующие конкретные цели действий, условия и операции (способы действия). Но в деятельности конкретного субъекта значение не может не вступать в определенное отношение к мотиву — в том смысле, что субъект не принимает и не ставит перед собой немотивированных целей. «Вот это обстоятельство и ставит психологию перед необходимостью различать сознаваемое объективное значение и его значение для субъекта. Чтобы избежать удвоения понятий, я предпочитаю в последнем случае говорить о личностном смысле» [15; 145]. Важно отметить, что значение и личностный смысл — это не рядоположные единицы, но образующие, как говорит А.Н. Леонтьев, сознания. Значение, усвоенное индивидом из культуры, обеспечивает адекватность сознания объективным закономерностям внешнего мира, раскрытым общественной практикой, адекватность интересам общества, личностный смысл приспосабливает индивидуальное сознание к выполнению им более узких задач, ограниченных специфическими личностными мотивами данного субъекта. Возникновение расхождения между значениями и смыслами в сознании одного человека анормально. А.Н. Леонтьев квалифицирует это состояние термином «дезинтегрированное сознание». В этом случае значения образуют уровень особых «декларативных систем», демонстрируемых индивидом в речевом поведении, но не управляющих его реальным поведением.

Работы А.Н. Леонтьева не дали таких четких определений значения, которые позволили бы однозначно объяснять и предсказывать эмпирические

21

факты, но в них содержится позитивная методологическая ориентация, позволяющая строить деятельностную психосемантическую концепцию значения как таковую.

Деятельностный подход позволяет усмотреть логику и закономерность в тех модификациях, которые претерпевают одно и то же значение, вовлеченное в контекст различных ситуаций и актов деятельности. Эти модификации являются систематическим результатом того структурообразующего влияния, которое оказывают на значение сами отображаемые в нем компоненты деятельности: условия, цели, мотивы. Эти структурообразующие влияния прежде всего дают себя знать в устойчивых (в случае мотивов) или ситуационных (в случае целей) трансформациях системных связей между значениями. Некоторые из этих связей непосредственно информируют о мотивационной подкладке соответствующих субъективных категорий. Достаточно вспомнить так называемые эгоцентрические ассоциативные реакции типа «успех — я должен» [16]. Сравнительно легко эти субъективные смысловые содержания обнаруживаются и в различных трактовках слов-омонимов. Например, легко предположить, что для строителя слово «песок» сильнее ассоциировано с «глиной», а для повара — с «солью».

Тот аффективно-эмоциональный фон, с которым осуществляется деятельность в направлении личностно значимых, смыслообразующих мотивов, отражается в эмоциональной окраске значений, создает специальный слой аффективных компонентов значения. Эмоции, как известно, выполняют функцию сигналов о достижении деятельностью определенных мотивов [13]. Поэтому, несмотря на свою языковую специализацию, фактически всякое значение прямо или косвенно ассоциировано в индивидуальном сознании и с определенными условиями, в которых протекает деятельность, с определенными способами и операциями, посредством которых она осуществляется, наконец, с предметным содержанием целей и мотивов деятельности (в частности, с личным смыслом), с аффективными состояниями и эмоциональными переживаниями, вызванными фактом удовлетворения или неудовлетворения потребностей, побудивших данные мотивы. Поэтому представляется целесообразным трактовать целостные системы значений как тройственный морфизм — единство трех функциональных составляющих деятельности: познавательного содержания (денотат), операционального содержания (прагматическое значение), аффективно-мотивационного, или оценочного, содержания (аффективное; оценочное значение). Именно в системах значений реализуется, по нашему мнению, единство когнитивных, операторных и интимно-личностных (аффективно-мотивационных) единиц деятельности [9]. На рисунке схематически изображены отношения целостного значения к репрезентативным системам (пространствам) предметов, операций и эмоций деятельности.

Значение является тем самым «мостиком», который обеспечивает как частные, попарные морфизмы трех репрезентативных систем, так и их тройственную координацию. Целесообразно дать содержательную интерпретацию каждому из шести возможных частных морфизмов между отдельными парами систем.

1. Отображение пространства предметов в пространстве операций. Это классический для бихевиоризма вариант отображения типа S→R. Как мы видели выше, необихевиоризм и когнитивная психология вносят существенную поправку: S и R — это не единичный стимул и единичная реакция, но определенные категории в системе иерархии стимульных и поведенческих репрезентативных единиц.

2. Обратное к первому отображение — пространство операций отображается в пространство предметов. Это отображение типа R→S. Сходство со схемой инструментальных условных рефлексов не случайно. Этот тип отображения, в частности, служил моделью для исследователей оперантного научения. Здесь R — это чаще всего поисковая операция, выполняющая в деятельности функцию ориентировки в предметных условиях. Важно отметить, что целостные поведенческие программы (типа ТОТЕ — Миллер и др., [17]) содержат в своих блоках и переходы типа S→R, и переходы типа

22

R→S, связанные особыми когнитивными операциями проверки тождества ожидаемых событий Se и реализованных событий Sr. В целостных программах осуществляется синтез, взаимоналожение пространства предметов и пространства операций. Репрезентированная субъекту на языке предметных образов, целостная программа ощущается субъектом как «чувственная ткань движения». Когда алгоритм взаимных отображений S↔R оказывается конкретизированным на уровне непосредственных экстеро- и проприоцептивных образов, субъект переживает спроектированное движение как непрерывный ряд прогнозируемых ощущений, овеществленный в виде заданной траектории в осях константного образа физического пространства. Такое оперативное управление деятельностью осуществляется при относительной автономии от эмоциональной активности и эмоциональных компонентов категоризации. Оперативная категоризация — это актуализация оперативных значений (относительно обособленных алгоритмов S↔R). Более глубокие по оси времени формы прогнозирования-проектирования деятельности осуществляются с обязательным участием эмоциональных оценок.

3. Отображение пространства предметов в пространство эмоций S→E. Об этом отображении говорят как об аффективном значении какого-либо стимула, как об эмоциональной реакции субъекта на предмет. Если морфизм 1 обозначать как «поведенческое значение предмета», морфизм 2 — как «предметное значение поведения», то морфизм 3 — «эмоциональное значение предмета». Актуализация определенных эмоций фактически сигнализирует о возбуждении определенной потребности: предмет, вызывающий эмоцию страха, возбуждает потребность избегания (мотивацию избегания), предмет, вызывающий эмоцию любопытства, возбуждает познавательную потребность. Таким образом, на языке потребностей (мотивации) этот морфизм можно также обозначить как «побуждающее значение предмета». Приобретенные формы мотивации, связанные с процессом интериоризации индивидом социальных норм и ценностей, создают особое пространство специфически человеческих «ценностных эмоций» (чувств). В этом смысле возникают особые слои субъективных значений: «политическое значение предмета» (с точки зрения ценностей государственного строя), «нормативно-правовое значение предмета», «нравственное значение предмета» и т. п.

4. Отображение R→E — пространства операций в пространство эмоций. Здесь, например, эмоции функционального удовольствия, которые переживает человек в процессе труда, занятий спортом, в процессе танца. Смысл языка танца, ритуальных ритмических движений, примитивной экспрессивной музыки — не в том, чтобы возбуждать у адресатов определенные предметные репрезентации S, но в том, чтобы заражать определенными эмоциями Е.

5. Морфизм типа E→S известен прежде всего как «опредмечивание потребностей» [13]. Первоначально потребность имеет только организмический компонент и соответствующие ей эмоциональные состояния феноменально даны субъекту лишь как определенные интероцептивные ощущения, идущие от внутренней среды организма. Когнитивный компонент, «предметное значение эмоций» возникает позднее — по мере накопления субъектом опыта «встреч» определенных побуждений с определенными предметами. Постулированная в когнитивной теории эмоций С. Шехтера (см. [21]) известная независимость когнитивного и вегетативного компонентов эмоции в последнее время получила убедительные доказательства в экспериментах с применением

23

приема «ложной вегетативной обратной связи» [39]. Мотив — не что иное, как «предметное значение побуждающей эмоции (потребности)». Мотив М, отнесенный по субъективной оси времени в будущее», постоянно сравнивается субъектом с прогнозом Se, на основе этих сличений происходит целеполагание — выбор таких будущих событий А, которые являются компромиссом между ожидаемым и желаемым. В конечном счете выстраивается цепочка  — один из частных вариантов возможного цикла деятельности, для которого характерна эндогенная инициация — первичное событие происходит в репрезентативной системе Е.

6. Морфизм типа E→R буквально нужно трактовать как «экспрессивный код эмоций», он актуализируется при выражении эмоций в мимике, пантомимике и т. п.

Указанное тройственное понимание структуры значения позволяет рассматривать значение как единицу, универсальную для различных уровней и способов психического отражения. Здесь значение оказывается своего рода «молекулой психической химии», в состав которой в качестве элементов входят такие психологически разнородные вещества, как образы предметов, потребностей и действий. Но в отличие от традиций менталистской психологии ассоциаций, для нас принципиально то, что с актуализацией отдельной ассоциации актуализируется целое семантическое поле — некоторая структура, сеть отношений. Этому взаимоотображению структур прямо соответствует математическое понятие морфизма. Такое представление соответствует фундаментальному методологическому тезису системного подхода к описанию психических явлений: между репрезентативными системами в опыте субъекта формируются не поэлементные ассоциативные связки, но системные координации, специфичные для разных иерархических уровней. В результате вместо «концепции значения» мы приходим в психосемантике к «концепции систем значений».

Системы значений — это средства отражения. Поэтому в психологическом определении значений следует различать то, что отражается, и то, что отражает3. Следует задать психологическое определение значения из двух частей: 1) Значение — репрезентативная единица; системная организация значений репрезентирует субъекту тройственный морфизм предметов, операций и аффективно-мотивационных компонентов деятельности. 2) Значение само по себе выполняет в познавательной деятельности функцию эталонизированной операции, или, лучше сказать, «алгоритма категоризации». В советской психологии традиционно преобладали исследования второго аспекта проблемы значения — анализ его процессуального статуса. Особое место здесь принадлежит работам П.Я. Гальперина и его учеников, которым удалось показать в ходе специальных формирующих экспериментов, что понятие (значение высокого уровня абстрагирования и культурной объективации) суть свернутое умственное действие, подразумевающее определенный порядок проверки категориально значимых признаков [7]. Вместе с тем развертывание эмпирических исследований репрезентативного аспекта проблемы (содержательная психосемантика) стало возможным сравнительно недавно — с появлением мощных компьютерных алгоритмов многомерного анализа данных, позволяющих описывать системы значений в виде субъективных семантических пространств [20], [28], [29].

ДИНАМИЧНОСТЬ СИСТЕМ ЗНАЧЕНИЙ — ГИПОТЕЗА КАТЕГОРИАЛЬНЫХ УСТАНОВОК

Анализируя результаты экспериментов по извлечению слов из памяти, А.А. Леонтьев [11] формулирует тезис, характерный для деятельностно-процессуального подхода к значению; «слово записано в памяти в форме поиска его фонематических и семантических признаков». Трактовку значения как алгоритма поиска семантических

24

признаков предлагает так называв мая процедурная семантика [41]. Процессуальный подход предполагает, что иерархия признаков значения задается порядком поиска (проверки) этих признаков. Предъявляемое ко всякому информационному поиску требование оптимальности диктует такой порядок проверки признаков, который соответствует их рангам по степени их информативности (субъективной значимости).

Пластичность систем значений может быть понята в этом контексте как возможность целесообразного изменения рангов отдельных признаков в значениях в зависимости от контекста деятельности. Процесс категоризации может гибко перестраиваться — проверка начинается именно с тех признаков, которые представляют максимум неопределенности на данный момент. Таким образом, репрезентативные системы функционируют не как жесткие, застывшие структуры (с фиксированным базисом координатных осей в случае пространств), но как подвижные самонастраивающиеся системы: способ категориальной репрезентации изменяется в соответствии с отражаемым содержанием. Это положение отражено в западной психолингвистике в виде тезиса о парадоксальном взаимодействии структуры и процесса [34], но в когнитивистской психолингвистике нет теоретических средств, способных объяснить закономерный характер такого взаимодействия.

Для объяснения феноменов пластичности систем значений мы предлагаем гипотезу категориальных установок. Источниками категориальных установок могут выступать различные уровни и компоненты функциональной организации деятельности. Целесообразно различать, как минимум, три источника: уровень операций (операциональная категориальная установка), уровень целей (целевая установка), уровень мотивов (смысловая). Эти уровни соответствуют тем, которые выделены в работах А.Г. Асмолова [3].

Адресатом установочной регуляции являются репрезентативные системы разных типов: аффективные, предметные, операциональные. Во всех случаях регулятивный механизм сохраняет общие черты, что оправдывает

введение гипотезы категориальных установок, способной объяснить совершенно разнородные на первый взгляд психологические феномены. Актуальная установка воздействует на значение, хранимое в памяти субъекта, как своеобразный фильтр-модулятор: из всего множества потенциальных семантических признаков, входящих в состав значения, в актуальную категорию включаются такие признаки, которые релевантны текущему моменту деятельности. Тем самым категориальные установки обеспечивают регулятивный эффект, заключающийся в оптимизации текущих процессов категоризации, которые становятся более избирательными, быстрыми, экономичными. В данной статье мы не имеем возможности обсудить многообразные теоретические и экспериментальные аспекты гипотезы категориальных установок, раскрытые нами, в частности, в монографии [29]. На языке семантических пространств установки выражаются в трансформациях «длины» («различающей силы») наиболее значимых координат: пространство (априорное «вместилище» отражаемых объектов) «вытягивается» вдоль тех осей, вдоль которых сориентировано направление ожиданий (вектор Se) или желаний (вектор М) субъекта. За такой трансформацией лежит ассимилятивно-контрастный эффект установки: объекты, сходные с эталоном (ожидаемым и или желаемым событием-объектом), приближаются к нему, а объекты, контрастирующие с эталоном, отдаляются. Эти динамические трансформации были экспериментально выявлены нами с помощью предложенной В.И. Похилько методики «пространственной мнемошкалы», позволяющей объективно (не прибегая к субъективному шкалированию) фиксировать поляризацию «квазивещества» семантических пространств вдоль оси субъективно значимого признака [30].

Присущая личности устойчивая иерархия мотивов выливается в постоянно действующие смысловые категориальные установки, трансформирующие содержание индивидуального сознания в соответствии с предметным содержанием ведущих потребностей личности (ведущих мотивов). Именно гипотеза категориальных смысловых установок

25

в сочетании с аппаратом реконструкции семантических пространств создают теоретическую и экспериментальную основу научного исследования и психодиагностики личностных смыслов (см. подробнее гл. 3 из книги [29]).

ПОНЯТИЯ ТЕОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КАК ЯЗЫК ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ ЗНАЧЕНИЙ

С точки зрения теории деятельности, акт категоризации внешнего предмета (или события) состоит главным образом в том, чтобы определить, какое функциональное место займет данный предмет в структуре деятельности субъекта: место мотива, цели, условия, способа деятельности (исходного материала, продукта, позитивного или негативного условия и т. п.). Такое функциональное означивание, безусловно, имеет большое значение. Оно содержится, например, в работах В.В. Столина, предлагающего различать четыре вида смыслов: мотив, позитивное условие, негативное условие (преграда), конфликтный смысл [23]. Но было бы неверным сводить всю психологическую проблематику значений только к функциональным значениям. Функциональное означивание осуществляется не само по себе, не помимо процессов репрезентации (психического отражения), а посредством этих процессов. Репрезентация в норме осуществляется «с запасом»: в психике отражается масса предметов и событий, не имеющих (еще не имеющих!) актуального значения в деятельности, не превратившихся в ее функциональный компонент. О них можно говорить, что они имеют «нулевое» функциональное значение (в том смысле, что деятельность по отношению к ним нейтральна). Многие предметы отражаются субъектом лишь как потенциально значимые.

Важно подчеркнуть, что функциональные единицы деятельности и ее функциональные компоненты могут получить свое собственно психологическое истолкование, когда мы попытаемся описать их на языке внутренних репрезентаций, в частности на предлагаемом нами языке трехкомпонентных (предмет, операция, оценка), двухуровневых («эмоционально-образный», «рационально-речевой» уровни) и диахронных (субъективное прошлое, настоящее и будущее) значений. Например, «цель» в этом субъективном коде, видимо, может быть представлена как позитивно рационально оцениваемый предмет, отнесенный в будущее. «Мотив» — это позитивно эмоционально оцениваемый предмет, отнесенный в будущее. Цель и мотив выступают в качестве эталонов для оценки результативности деятельности. В орудийно опосредствованной деятельности внутри способов действия вычленяются и противополагаются функциональные роли «орудия» и «материала»: субъект организует такое взаимодействие первого со вторым, которое трансформирует второе в «продукт». «Преграда»— это негативно эмоционально оцениваемый предмет, помещенный на оси времени между настоящей и потребной ситуацией (мотивом). Означивание предмета как преграды стимулирует особую рациональную активность по целеобразованию (акты объективации в смысле Клапареда — Узнадзе) — поиску адекватного обходного пути и формулированию промежуточных целей. «Предмет соблазна» — это негативно рационально и позитивно эмоционально оцениваемый предмет. Такое означивание порождает состояние, переживаемое субъектом как внутренний конфликт «искушения».

Здесь лишь показана принципиальная возможность оперирования понятиями теории деятельности не как исходными, но как выводимыми из комбинаций других — более элементарных. Особые возможности семантического анализа проявляются по отношению к сложным формам коммуникативной деятельности человека. Это иллюстрирует теория семантических ролей Ч. Филлмора, выделяющего в семантике глаголов, обозначающих коммуникативные действия, функциональные роли Агента, Контрагента, Адресата, Объекта, Пациента, Результата, Инструмента и т. п. (см. [1]). Тезис о том, что язык семантических ролей может служить инструментом дальнейшего развития концептуального аппарата теории деятельности, выражен также в работах В.Ф. Петренко.

Мы предлагаем рассматривать функциональные

26

значения как частный случай значений вообще: все функциональные значения являются репрезентативными, но не все репрезентативные являются функциональными. Пример: для многих людей такой предмет, как «созвездия», обладает фактически только репрезентативным значением, но для моряка, астронома, путника без приборов этот предмет может приобрести инструментальное, регулятивное значение — стать средством планирования и контроля за маршрутом.

В сознании современного человека, черпающего свой опыт из книг, фильмов и телепередач, значительное место занимают умозрительные репрезентативные системы, не имеющие регулятивного смысла. По отношению к социальным ценностям и нормам складываются целые системы значений, которые нам кажется удобным называть декларативными: эти нормы оказываются для субъекта лишь знаемыми, но не апробированными в собственной практической деятельности, субъект ограничивается порой лишь демонстрацией (декларацией) своего знания этих норм в своем речевом поведении. Об особом значении этого аспекта общей проблемы индивидуальных значений для социальной психологии говорил Б.Д. Парыгин [19]. Разрыв между речевой репрезентацией и практической деятельностью по типу декларативности речевой системы — частный случай возможных дискоординаций между языковыми значениями и личностными смыслами. Противоположный вариант дискоординаций — догматизм: в этом случае косные, неадекватные в изменившихся условиях речевые значения сдерживают усвоение новых функциональных смыслов. Догматические системы значений возникают в результате искусственного подчинения предметной (практической) деятельности консервативной социальной структуре, воспроизводимой не с помощью практической деятельности, а с помощью коммуникации [25]. Диагностика типов дискоординаций репрезентативных уровней — одна из актуальных методических проблем экспериментальной психосемантики. Наличие феноменов дискоординаций показывает невозможность полной редукции репрезентативных значений к деятельностным или наоборот. Это положение имеет фундаментальное значение для психологии в целом. Психика, зародившись в деятельности, является органом ее саморефлексии. Взаимоотношения психики и деятельности нельзя описать с позиций классической логики, так как здесь мы сталкиваемся с ярким примером рефлексивного множества — отображающего себя в качестве элемента. Преодолеть парадокс нам позволяет только различение субъектной и объектной парадигмы в рассмотрении человека. Когда мы рассматриваем человека с внешней позиции — как объект, то его психическая деятельность логично рассматривается нами как часть его совокупной деятельности. Но когда мы рассматриваем человека как субъект, «изнутри», то нам легко видеть, что сам человек рефлектирует деятельность лишь как часть тех процессов, которые происходят в мире. В рамках объектной парадигмы мы определяем значение процессуально — как средство отражения, как свернутую операцию. В рамках субъектной парадигмы мы определяем значение в терминах отраженного содержания. Именно в субъектной парадигме мы описываем понятия теории деятельности как вторичные по отношению к психологической структуре значения, а функциональные значения — как частный случай репрезентативных.

*

Ориентируя и направляя деятельность, психика порождает идеальные формы — образы и понятия. Психосемантика позволяет понять и то и другое как квазисубстанциональные сущности, за которыми скрываются функциональные приспособления деятельности, средства ее саморегуляции — значения. Психосемантический язык дает возможность развести и отрефлексировать несовпадение объектной и субъектной парадигмы. Это позволяет ему сочетать преимущества как языка деятельности, так и языка менталистской психологии. Это язык деятельности, потому что он схватывает функциональный, регулятивный смысл психического отражения. Это психологический язык, потому что он позволяет описывать психическое как квазисубстанциональную

27

реальность, обладающую своим веществом, пространством и временем [9]. Это язык субъективного мира человека. Благодаря своей психологичности этот язык позволяет предохранить язык деятельности от превращения его из функционального описания в описание физикалистское, субстратное4.

Важнее всего, однако, не то, что психосемантика предлагает развивать субъектную парадигму в языке теории, но то, что она превращается в экспериментальную психосемантику — предлагает конкретные способы реализации субъектной парадигмы в эмпирии, связывая теоретические представления о системах значений и их эмпирические модели — семантические пространства и семантические деревья — системой операциональных и интерпретационных гипотез.

1. Апресян Ю. Д. Лексическая семантика: Синонимические средства языка. — М., 1974.— 367 с.

2. Артемьева Е. Ю. Психология субъективной семантики. — М., 1980.— 128 с.

3. Асмолов А. Г. Деятельность и установка. — М., 1979.— 170 с.

4. Брунер Дж. Психология познания. — М., 1977. — 412 с.

5. Величковский Б. М. Современная когнитивная психология. — М., 1982.

6. Выготский Л. С. Мышление и речь. — Собр. соч. Т.. 2. М., 1982.— 503 с.

7. Гальперин П. Я. Развитие исследований по формированию умственных действий и понятий. — В кн.: Психологическая наука в СССР. Т. I. M., 1959.

8. Гамезо М. В., Ломов Б. Ф., Рубахин В. Ф. Психологические аспекты методологии и общей теории знаковых систем. — В кн.: Психологические проблемы переработки знаковой информации. М., 1977, с. 5—48.

9. Зинченко В. П., Мамардашвили М. К. Проблема объективного метода в психологии. — Вопросы философии, 1977, № 7, с. 109—125.

10. Клацки Р. Память человека: структура и процессы. — М., 1978. — 320 с.

11. Леонтьев А. А. Психологическая структура значения. — В кн.: Семантическая структура слова. М., 1971, с. 7—19.

12. Леонтьев А. А., Леонтьев А. Н. Об одной психологической концепции чувственного познания. — Вопросы психологии, 1975, № 4, с. 3—10.

13. Леонтьев А. Н. Потребности, мотивы, эмоции: Курс лекций. М., 1971. — 39 с.

14. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. — 3-е изд. — М.: 1972. — 570 с.

15. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. — М., 1975. — 304 с.

16. Миллер Д. А. Речь и язык. — В кн.: Экспериментальная психология. Т. 2 / Под ред. С. Стивенса. — М., 1963, с. 348—378.

17. Миллер Д. А., Галантер Е., Прибрам К. Планы и структура поведения. — М., 1966. — 238 с.

18. Найссер У. Психология познания. — М., 1981.

19. Парыгин Б. Д. Основы социально-психологической теории. — М., 1971. — 348 с.

20. Петренко В. Ф. Экспериментальная психосемантика: опыт исследования индивидуального сознания. — Вопросы психологии, 1982, № 5, с. 13—26.

21. Рейковский Я. Экспериментальная психология эмоций. — М., 1979.— 392 с.

22. Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. — М., 1976.— 350 с.

23. Столин В. В., Кальвиньо М. Личностный смысл: строение и форма существования в сознании. — Вестник Моск. ун-та. Серия 14. Психология, 1982, № 3, с. 38—46.

24. Ушакова Т. Н. Проблема внутренней речи в психологии и психофизиологии. — Психологический журнал, 1980, т. 1, № 4, с. 145— 153.

25. Хараш. У. Основания социально-психологического подхода к разработке теории массовых коммуникаций. — В кн.: Психолингвистические проблемы массовой коммуникации. М., 1974, с. 20—27.

26. Шмелев А. Г. Подвижность координат субъективного семантического пространства как проявление категориальной установки. — Вестник Моск. ун-та. Серия 14. Психология, 1979, № 3, с. 24—35.

27. Шмелев А. Г. Психологическая обусловленность индивидуальных различий в понимании значения слова. — В кн.: Исследования проблем речевого общения. М., 1979.

28. Шмелев А. Г. Традиционная психометрика и экспериментальная психосемантика: объектная и субъектная парадигмы анализа данных. — Вопросы психологии, 1982, № 5, с. 36—46.

29. Шмелев А. Г. Введение в экспериментальную психосемантику: теоретико-методологические основания и психодиагностические возможности. — М., 1983. — 158 с.

30. Шмелев А. Г., Похилько В. И. Семантическая пространственная мнемошкала — новая измерительная техника в экспериментальной психосемантике. — Вестник Моск. ун-та. Серия 14. Психология, 1982, № 4, с. 30—41.

31. Эткинд А. М. Опыт теоретической интерпретации семантического дифференциала. — Вопросы психологии, 1979, № 3, с. 17—27.

32. Anderson J. R., Bower G. H. Human associative memory. — Washington, 1973. — XIV, 524 p.

33. Clark H. H., Clark E. V. Psychology and language. An introduction to psycholinguistics. — N. Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1977.— XVI. 608 p.

34. Glucksberg S., Danks J. H. Experimental psycholinguistics. An introduction. — Hillsdale: Lawrence Erlbaum Associates, 1975. — X, 233 p.

35. Fillenbaum S., Rapoport A. Structures in the subjective lexicon.— N.Y.: Acad. Press., 1971.

28

36. Henley N. A psychological study of the semantics of animal terms. — J. verb, learn. & verb, behavior, 1969, v. 8, p. 176—184.

37. Kintsch W. The representation of meaning in memory. — Hillsdale: Erlbaum assoc, 1974.— 279 p.

38. Linhart J. Cinnost a poznavani. — Praha: Academia, 1976.— 612 p.

39. Liebhart E. H. Informational search and attribution: cognitive processes mediating effect of false autonomic feedback. — Europ. j. soc. clin. psychol., 1970, v. 9, p. 18—37.

40. Mandler G., Pearstone Z. Free and constrained concept learning and subsequent recall.— J. verb, learn. & verb, behavior, 1966, v. 5, p. 126—131.

41. Miller G. A., Johnson-Laird P. N. Language and perception. — Cambridge (Mass.): Harvard univ. press, 1976.— VIII, 760 p.

42. Osgood С. E. The nature and measurement of meaning. — Psychol. bulletin, 1952, v. 49, p. 197—237.

43. Osgood С. Е. Studies on the generality of affective meaning systems. — American psychologist, 1962, v. 17, p. 10—28.

44. Osgood C. E. Focus on meaning. V. I. — Exploratiom in semantic space. — The Hague-Paris: Mouton, 1976, — XII, 235 p.

45. Osgood С E., Miron M. S., May W. H. Crosscultural universals of affective meaning. — Urbana: Univ. of illinois press, 1975. — XIX. 486 p.

46. Perfetti C. A. Psychosemantics: some cognitive aspects of structural meaning. — Psychol. bull., 1972, v. 72, p. 241—259.

47. Ricateau M. Memoire semantique et memoire a long term. — Monographies francaises de psychology, 1976, No. 36. 119 p.

48. Travers R. Essentials of learning. — N. Y.: McMillan publ. со., 1977.— VII. 626 p.

Поступила в редакцию 18.XI.1982 г.

НОВЫЕ КНИГИ ИЗДАТЕЛЬСТВА «ПЕДАГОГИКА»

(АПРЕЛЬ 1983 г.)

Морфофункциональное созревание основных физиологических систем организма детей дошкольного возраста