КУРСОВАЯ / Тесты / Нартова_психол_простр / СПП / СПП Нарт / 146 Человек суверенный

146 Человек суверенный...

Глава 3. Психология суверенности 147

Преемственность между территориальным поведением в мире животных и обустройством жилища отмечалась Д. Моррисом.

«Дома или квартиры можно украсить внутри и заполнить до отказа различными декоративными изделиями, безделушками и личными предметами. В таких случаях объясняют, что это делается с целью сделать квартиру уютной. Фактически действия эти аналогичны по­ступкам другого территориального животного, оставляющего "метки" вокруг своего логова. Если вы привинчиваете к двери табличку со своим именем или вешаете на стену картину, то, переводя ваши дей­ствия на собачий или волчий язык, вы попросту задираете ногу и остав­ляете там свою метку... Автомобиль и кабинет чиновника являются подтерриториями, филиалами его логова. Какое это облегчение — задрать ногу на эти помещения и сделать их более привычными, "соб­ственными" территориями!» [149, 201].

Отдельное направление новой области прикладной науки, психо­логии путешествий, также обязано своим существованием явлению территориальности, благодаря которому человек переживает себя иным, меняя место жительства. Психотерапевтический ресурс путе­шествий издавна признавался в качестве эффективного способа стихийной самоподдержки: практически все значительные герои Толстого (Кити, Анна, Вронский) использовали этот сорш& для пре­одоления личностных кризисов.

Обобщение этих весьма разнородных эмпирических данных позво­ляет сформулировать основные функции территориальности в жиз­недеятельности человека:

1. обозначение социальной идентичности (статуса в группе);

2. возможность контролировать интенсивность социальных кон­тактов;

3. возможность контролировать поток информации;

4. возможность защититься от сверхсильной стимуляции среды и вторжений;

5. возможность конструктивной деятельности;

6. возможность психологической реабилитации.

3.2.4. Суверенность личных вешей

Следующее измерение, возникающее с развитием манипуляций, — мир вещей (артефактов), которые обозначают потребности и пред­почтения людей. Предметы представляют собой текст, иносказатель­ное сообщение другим людям о себе. Можно говорить об особом «вещном» языке коммуникаций, который для многих людей являет­ся основным.

Проблемы присвоения вещей и материальной депривации затра­гивались в работах У. Джемса, К. Лоренца, И. Альтмана, К. Лийк, М. Голан, X. Хефта, Дж. Вулвилла, А. Ланга, М. Чикзентмихали и Е. Рохберг-Хальтона, Н. Камптпер, С. Кляйне и С. Бейкер [63; 130; 302; 124; 335; 340; 315; 355; 320; 345; 348; 132; 254]. Личные предметы как психологически значимый объект традиционно изучались исто­рией материальной культуры, а в рамках нашей науки, к сожалению, им не уделялось достаточного внимания. В отечественной традиции вещи рассматриваются традиционно как орудия деятельности. Меж­ду тем функции вещей намного более разнообразны. Вещи также обладают разной степенью интимности по отношению к их владель­цу. Например, имение или яхта, по мнению У. Джемса, служат под­держанию статуса в большом социуме, в то время как одежда — это символ эмоциональной защищенности и личной идентичности.

В мировой культуре, особенно в эпосе, символический смысл по­сланий на языке вещей рассматривался всегда как особо выразитель­ный, обладающий многими нюансами. Так, например, В. А. Лапшин в своем литературоведческом исследовании показал, что «вещный мир» в контексте художественной литературы может рассматриваться как предисловие к со-общению. Притчи и народные сказки давно исполь­зуют этот язык [115]. Вещи могут отражать меру самоуважения и ду­ховной развитости субъекта («Вау-импульс» у В. Пелевина), а могут участвовать в открытии экзистенциальных сущностей и предназначе­ния в жизни (в произведениях Дж. Р. Р. Толкиена это кольцо как сим­вол власти («Властелин колец»), звездочка как знак избранности и лич­ной ответственности («Кузнец из Большого Вуттона»).

Особо важными личными предметами, на что обращали внимание еще У. Джемс и Д. Н, Узнадзе, являются детали одежды [1, 62]. Если мы вновь обратимся к эпосу, то отметим популярность символическо­го использования этих образов для описания психологических и экзи­стенциальных событий. Например, Царевна-Лягушка (очевидно пе­реживающая кризис идентичности) просит не выбрасывать лягушачью шкурку (очевидно являющуюся эмоциональным ресурсом и обеспе­чивающую преемственность состояний идентичности) во время ее отсутствия, однако любящий муж в нетерпении видеть ее только и исключительно Царевной пренебрегает просьбой и сжигает шкур­ку в печке. Последствия известны — поступок расценивается как грех, как насилие, а сам он должен для возвращения ситуации в исходное состояние стоптать семь пар железных сапог и съесть семь железных хлебов. Параллели между экологичным и ненасильственным обще­нием и нарушением приватности очевидны — но проблема и ставит­ся, и разрешается метафорически, в форме вещных посланий.

В другой известной сказке с блуждающим сюжетом, «Двенад­цать лебедей», сестра вяжет братьям рубашки из крапивной пряжи.