От гедонизма к аморализму
«Новый гедонизм - вот что нужно нашему поколению!» (109) - восклицает Оскар Уайльд. Начала этого нового гедонизма были положены Пейтером, его «Ренессанс» был настольной книгой Уайльда. В «Портрете Дориана Грея» мы встречаем почти дословный пересказ заключительной части знаменитой книги Пейтера.
Уайльд учит: «Конечно, гедонизм этот будет прибегать к услугам интеллекта, но никакими теориями или учениями не станет подменять многообразный опыт страстей. Цель гедонизма - именно этот опыт сам по себе, а не плоды его, горькие или сладкие. В нашей жизни не должно быть места аскетизму, умерщвляющему чувства, так же как и грубому распутству, притупляющему их. Гедонизм научит людей во всей полноте переживать каждое мгновение жизни, ибо и сама жизнь - лишь преходящее мгновение» (110) . В таком гедонизме нет ничего упаднического или аморального, но, как мы уже отмечали, удержаться на этих позициях довольно сложно. Трудно соблюсти меру. И герой романа Уайльда, и он сам не смогли этого сделать. Дориан доходит до преступления - убийства и самоубийства, а Оскар попадает в тюрьму по обвинению в аморализме.
Да и в теории Оскар Уайльд тоже не останавливается на представленных выше гедонистических принципах. В конце концов, он признает полную свободу субъекта и его право нарушать любые границы. По сравнению с «Пейтеровским страстным, но застенчивым эстетизмом» (111) - по меткому выражению Крофт-Кука - эстетизм Уайльда более близок к декадансу и даже во многом является таковым.
Влияние Пейтера на Уайльда представляется очевидным и достаточно сильным, если не самым сильным влиянием, оказанным на Уайльда, и с этим многие солидарны. Однако есть другое мнение, согласно которому между Пейтером и Уайльдом мало общего. Такого мнения придерживается уже упомянутый Руперт Крофт-Кук в своей книге, посвященной поздневикторианской литературе, «Пировать с пантерами». Он утверждает, что влияние Пейтеровских идей было ничтожным, и что много больше Уайльд взял у Рескина, прерафаэлитов и Уистлера (112).
И Рескин, и прерафаэлиты, и Уистлер, конечно же, оказывали мощное влияние на формирование эстетических взглядов Уайльда, но не признавать разительного сходства между мировоззрениями Пейтера и Уайльда нельзя. Крофт-Кук очень симпатизирует Пейтеру и посему хочет провести между ними жирную разделительную линию, чтобы осветлить образ Уолтера Пейтера, отвести от него подозрения в грехах Уайльда. Последний, на наш взгляд, полностью впитал эстетизм Пейтера и развил его в сторону аморализма, вплотную подойдя к ницшеанству.
Эстетическое и этическое, художественное и нравственное в эстетическом гедонизме Уайльда совершенно независимы друг от друга и несоединимы. Он доходит до предельных решений: «Нет существенного несоответствия между преступлением и культурностью»113. В его художественных произведениях так и выходит: убийцы Дориан Грей и лорд Артур Севил весьма культурные, образованные и обаятельные люди. «Как искусство, так и наука не знают ни одобрения, ни порицания, с точки зрения нравственности» (114), - полагает глава английского эстетизма.
Выше мы уже мимоходом отмечали, что одной из характерных черт эстетизма является намерение трактовать жизнь в духе искусства: сделать из жизни спектакль, представление, поэму. Интересные и красивые люди, полагает Уайльд, подобны творениям искусства: «Человек сложной души... сам представляет собой творение искусства, ибо жизнь подобно поэзии или скульптуре, или живописи, также создает свои шедевры» (115). У Оскара Уайльда жизнь уподобляется искусству, а замечательный человек - шедевру. Все переворачивается с ног на голову: активной, ведущей сущностью признается только нечто идеальное. Правда, трактовать реальную жизнь в духе искусства очень сложно, социум почти не представляет возможностей для этого, но, тем не менее, такова заветная цель эстета.
Стремление соединить жизнь с искусством путем подгонки жизни под искусство, желание отождествить их приводит к смешиванию этики и эстетики. Это может показаться странным, так как мы знаем, что эстетизм пытается оторвать этическое от эстетического. Дело заключается в том, что произвести такой разрыв невозможно. Если искусство не желает быть моральным, то оно становится «внеморальным» или аморальным. В сущности, «внеморальность» искусства невозможна, так как отрицание определенной морали (тех или иных нравственных установок) с необходимостью подразумевает их замену. Человек не способен совершать поступки, будучи в сознании и добром здравии, не руководствуясь некоторыми нравственными понятиями. Употребляя термин «внеморальный», мы хотим только подчеркнуть неагрессивность по отношению к устоявшимся моральным нормам.
Эту особенность философии эстетизма четко отметила Л.И. Аксельрод. Она пишет: «Поклонение красоте и превращение эстетики в этикут, т.е. в нормы поведения, дает идеологическое освящение грубой и пошлой погоне за чувственными ощущениями» (116). Последовательный эстетизм приводит поэтому к своей собственной противоположности - «к огрублению и одичанию эстетического вкуса, несмотря на его видимую утонченность» (117).
Ниспровергая викторианскую мораль, Уайльд приходит к эстетскому внеморализму (если можно так сказать), а затем и к чистому аморализму. Во-первых, он выводит искусство - и жизнь как искусство - из сферы морали, потом в ницшеанском духе критикует добродетель. «Совесть и трусость, в сущности, одно и то же, Бэзил, - учит своего друга лорд Генри, - Совесть - официальное название трусости, вот и все» (118). В эстетизме совесть оказывается просто слабостью, недостатком.
Эстет почитает себя избранным, отличающимся от прочих; он тонкий ценитель красоты, ее создатель и защитник. Ощущение избранности, инаковости порождает неординарные принципы поведения, новые моральные нормы, базирующиеся на эстетических ценностях.
К.И. Чуковский, редактор полного собрания сочинений Уайльда в России, писал о лидере английского эстетизма следующее: «...И если не он написал «Переоценку всех ценностей», если «Так говорил Заратустра» вместо него написал другой, то все же в его легковесных афоризмах, этих веселых набегах на совесть, на долг, на добро, можно найти все зародыши ницшеанства, хотя имя знаменитого имморалиста ни разу не упоминается во всех тридцати томах сочинений Уайльда» (119).
Ницшеанство эстетизма довольно поверхностно, так же как и заимствования из Канта или Шеллинга, но в эстетизме сохраняется самая суть этих философских учений, которая ярко проявляется в философии Оскара Уайльда. Так он утверждает, что «жизнь больше подражает искусству, нежели искусство подражает жизни» (120). По Уайльду, искусство неморально, следовательно, и жизнь в ее эстетском понимании должна стремиться к тому же.
Быстро и закономерно деградируя, Дориан Грей доходит до состояния декадентского аморализма примерно в середине повествования. «В иные минуты Зло было... лишь одним из средств осуществления того, что он считал красотой жизни» (121). У Фридриха Ницше в «Генеалогии морали» сказано: «Доныне дозволялось искать красоту лишь в нравственно добром. Это в достаточной мере объясняет, почему так мало нашли и так много времени потратили на поиски воображаемых дряблых красот... Но также верно, - продолжает он, - то, что во зле заключены сотни видов счастья, о котором и понятия не имеют добродетельные, в нем существуют и сотни видов красоты и многие еще не открыты» (122).
Сходство между взглядами Ницше и Уайльда удивительно. Конечно, эстет никогда не написал бы «Переоценку всего ценного» или «Так говорил Заратустра». Высказывание Чуковского носит, пожалуй, «аллегорический» характер, но сущность отмечена совершенно точно. Роднит Уайльда с Ницше и любовь к фразе, афоризму и ненависть к ханжеской буржуазной морали. Можно предположить, что Ф. Ницше сам испытал влияние эстетизма, а практика декадентского искусства определила в некоторой мере его эстетические взгляды. Но, скорее всего, и Ницше, и Уайльд просто отразили настроения времени в своих учениях. Совпадения тут подтверждают наличие реальных проблем и изменений в культуре конца прошлого столетия.
В ненависти Уайльда к викторианскому морализаторству надо отметить и положительную сторону, ибо освобождение искусства из-под ига дидактизма необходимо для раскрытия его эстетической сущности. Закономерный процесс самоотделения искусства от иных форм духовной деятельности (таких как религия, политика, мораль...) у неоромантиков достигает первой зрелости, а завершается в модернизме нашего столетия. Роль Уайльда в этом процессе достаточно серьезна и поэтому тяжело согласиться с Чуковским, утверждавшим, что афоризмы английского эстета являются только «пустой игрой острого, но бесплодного ума» (123). Никто из представителей неоромантизма в Англии не достиг мировой славы равной славе Оскара Уайльда, только ему удалось стать классиком литературы. Его влияние на современников и потомков было и остается весьма ощутимым и далеко не всегда поверхностным и безобидным. Надо отметить, что это стало возможным отчасти и потому, что Уайльд-художник порой делал вовсе не то, чего требовал Уайльд-теоретик.
ПРИМЕЧАНИЯ:
109. Уайльд О. Избранные произведения (в 2-х томах). - Т. 1. - С. 51.
110. Croft-Cook R. Feasting with Panthers. - N.-Y.: Holt, Rinehart & Winston, 1968. - P. 168.
111. Там же.
112. Там же, p. 187.
113. Уайльд О. Полн.собр.соч. - Т. 3. - С. 206.
114. Там же, с. 207.
115. Уайльд О. Избран. произведения (в 2-х томах). - Т. 1. - С. 84.
116. Аксельрод Л.И. Мораль и красота в произведениях Оскара Уайльда. - Иваново-Вознесенск: Основа, 1923. - С. 19.
117. Там же, с. 31.
118. Уайльд О. Избран. произведения (в 2-х томах). - Т. 1. - С. 36.
119. Чуковский К.И. Оскар Уайльд. - Петербург: Радуга, 1922. - С. 37.
120. Уайльд О. Полн.собр.соч. - Т. 3. - С. 175.
121. Уайльд О. Избран. произведения (в 2-х томах). - Т. 1. - С. 165.
122. Ницше Ф. Генеалогия морали. - СПб, 1908. - С. 6.
123. Чуковский К. Люди и книги. - М.: Художественная литература, 1960. - С. 641.