14-11-2013_14-36-41 / Государство участия

Государство участия.

Национальное государство – это государство участия. Под политическим участием, в самом общем виде, понимается вовлечённость членов политической общности в существующие внутри неё политические отношения и структуры власти.

В странах Европы и в Соединённых Штатах Америки борьба за расширение политического участия приходится в основном на XIX –XX вв. В первой половине 19 века в большинстве стран всё громче раздаются требования об избирательных реформах, т. е., по сути дела, об увеличении объёма гражданских прав большинства. Возникают радикальные политические движения – чартизм в Великобритании, подпольные повстанческие организации во Франции и в Германии. Не следует, разумеется, преувеличивать степень реальной заинтересованности масс в расширении гражданских прав. Как правило, основа недовольства коренилась в экономике, но это недовольство часто использовалось радикальными лидерами для мобилизации масс. С другой стороны, сами политические элиты, равно как и их лидеры, вынуждены были считаться с растущими требованиями масс, и там, где этого не происходило, как, например, в России, они теряли власть, а часто, и жизнь.

После 1945 г. в индустриально развитых странах Запада вопрос о расширении избирательного права, как правило, уже не стоял. Но проблема политического участия не утратила своей актуальности, Она лишь приобрела новые измерения: всё чаще раздаются требования о большей ответственности власти перед обществом; Многие уже не довольствуются ролью простого избирателя, а стремятся к непосредственному участию в процессе принятия решений. Таким образом, проблема участия и сегодня остается одним из источников политических конфликтов и общественных дискуссий.Описывается и решается она в значительной части в рамках теории модернизации.

Под модернизацией, согласно одному из видных ее теоретиков Ш. Айзенштадту, понимается процесс, ведущий к созданию социальных, экономических и политических систем, сложившихся в западной Европе и северной Америке в период между 17 и 19 вв. и распространившихся затем на другие страны и континенты. Иными словами, модернизация – это переход от традиционного, аграрного общества к современному, индустриальному, а теперь, и к постиндустриальному обществу.

Этот переход включает целый ряд взаимосвязанных и взаимообусловленных процессов в экономической, культурной, социальной и политической сферах. Остановимся кратко на характеристике двух последних, посколько мы рассматриваем проблему политического участия, т.е. вовлечённости членов политической общности в существующие внутри неыё политические отношения и структуры власти.

В социальной сфере модернизация означает изменение социально-классовой, демографической и территориальной структуры населения. Происходит замена отношений иерархической подчиненности и вертикальной зависимости отношениями равноправного партнерства. Усиливается специализация в профессиональной деятельности людей. Теперь успех в ней зависит уже не от происхождения, пола и возраста, а от личных качеств человека, его квалификации, уровня образования, усердия. Формируется социальный тип деятельной личности. Важнейшей ценностной ориентацией становится индивидуализм.

В политической сфере модернизационный процесс имеет несколько аспектов.

Во-первых., на основе ранее существовавших этнических групп формируются нации, вследствие чего прежние территориальные государства уступают место нациям-государствам. Полиэтнические государства распадаются или преобразуются на федеративных началах, почему этот период отличается появлением и ростом национализма и национальных движений.

Во-вторых, постепенно перестраиваются государственная власть и управление – возрастают роль и значение права; идет разделение властей в соответствие с функциональным назначением на законодательную, исполнительную и судебную; наряду с тенденцией к централизации политической власти действует тенденция развития и совершенствования местного самоуправления; деятельность государственного аппарата перестраивается на принципах рациональной бюрократии (по М. Веберу).

В-третьих, расширяется участие широких народных масс в политике, и на этой основе меняется тип и механизм политической власти.

В политической науке сегодня оформились и сосуществуют 2 основных направления исследования модернизации – либеральное и консервативное. Представители последнего серьезную опасность модернизации усматривают в том, что рост политического участия может обгонять реальный уровень подготовленности масс к такому участию,. Поэтому они обращают внимание, прежде всего, на создание прочных политических институтов, гарантирующих стабильность общества. Видя главную угрозу процессам модернизации в политической нестабильности, консервативные политологи не оценивают авторитарный режим как негативное явление, если он обеспечивает экономический рост. Наиболее четко такую точку зрения сформулировал и выразил еще в середине 70-х гг. прошлого столетия американский ученый Т. Цурутани. Он полагал, что в странах 3- го мира приемлимы любые формы политического режима, включая авторитарные, охлократические и даже тоталитарные, лишь бы они обеспечивали порядок и развитие. Впрочем, ученые консервативной ориентации отнюдь не отрицают демократических ценностей, и по вопросу о конечной цели политической модернизации придерживаются взглядов, схожих с либеральными.

Отрицательное отношение к авторитаризму – одно из существеннейших отличий либерального направления теории политической модернизации. По мнению виднейших его представителей, таких, как Г. Алмонд, Р. Даль, Л. Пай и др., успешное осуществление политической модернизации предполагает широкое вовлечение народа в деятельность институтов представительной демократии и создание условий для свободной конкуренции политических элит. Представленность и соотношение именно этих двух элементов дает различные сценарии политического развития. Так, если свободная конкуренция политических элит имеет приоритет по отношению к политическому участию рядовых граждан, но уровень участия все же достаточно высок, то складываются оптимальные условия для успеха демократических реформ. Все другие возможные сценарии менее благоприятны, ибо ведут к негативным результатам – от хаоса до диктатуры.

В истории политико-правовой мысли политическое участие традиционно связывалось с демократией. Это и понятно, ведь еще Аристотель определял греческий полис как сообщество свободных людей, принимающих участие в народном собрании и суде, имеющих право занимать и исполнять государственные должности; и вплоть до 2-й половины прошлого века политическое участие чуть ли не отождествлялось с участием граждан в демократических выборах и голосовании.

Уже на протяжении нескольких веков эта концепция развивается посредством сопоставления преимуществ и недостатков прямой и представительной демократии. Необходимость перехода от первой ко второй политические теоретики усматривают, прежде всего, в увеличении численности населения в западноевропейских странах, что делает невозможным для большинства граждан их участие в управлении. Так, в частности, Р. Даль считает невозможным активное участие всех совершеннолетних граждан в обсуждении общественных дел даже на уровне небольшого города с населением в 10 тысяч человек, где, в случае предоставления каждому гражданину права на 10-минутное выступление, пришлось бы заседать 1667 часов. Из этого он выводит следующую закономерность: чем большее количество граждан входит в состав политической единицы, тем меньшая степень непосредственного участия этих граждан в принятии решений, связанных с управлением государством, и тем больше прав должны они делегировать своим представителям.

Но и демократически избранные представители вынуждены вести себя столь же недемократично, как и те, кто их избрал, в силу невозможности вступить в непосредственный контакт с каждым из граждан своего избирательного округа, и, следовательно, нет никаких гарантий того, что выборные представители от народа везде, всегда и во всем будут защищать интересы граждан, участвующих в голосовании.

Рассматривая основные трудности теоретического обоснования партиципаторной демократии (демократии участия) другой авторитет в этой области Д. Сартори выделяет следующие ее аспекты: 1) участие как проявление интереса, внимания, информированности и компетентности; 2) как подача голоса, т.е. как простое подтверждение демократичности поведения; 3) как стремление разделить власть и ответственность за принятие решений; 4) с целью реабилитации принципа прямой демократии. Реализация первого и третьего пунктов представляется ему наиболее существенной, но, вместе с тем, и наиболее сомнительной, так как, с одной стороны, в большинстве даже наиболее развитых демократий активному и компетентному слою граждан противостоит огромная масса апатичных обывателей, а с другой – излишняя активность наиболее информированной группы избирателей может, например, посредством создания ассоциаций, групп поддержки и т.п. существенно затруднить принятие эффективных управленческих решений.

Д. Сартори солидарен с теми, кто, защищая принцип демократического участия, пренебрежительно относится к участию в выборах, поскольку сам характер голосования по принципу – один по отношению к десяткам тысяч, даже миллионов – делает это участие бессмысленным, и предлагает, по иному расставив акценты, наделить большей ролью небольшие интенсивные группы. Но это уже если и не элитизм, то нечто весьма близкое к нему – когда немногие делают лучше и, значит, больше, чем пассивные, инертные, апатичные, не участвующие многие.

Выводы, к которым Д. Сартори пришел в конце 80-х годов прошлого века, стали, как бы, итогом дискуссии, длившейся на протяжении нескольких десятилетий. Так, например, исследования политического поведения рядовых американцев, проведенные Б. Берельсоном и его сотрудниками еще в начале 60-х годов, служили вполне достаточным основанием для неутешительных выводов: «…определенные требования, предъявляемые, в общем, для успешного развития демократии, не проявляются в поведении среднего гражданина. Многие голосуют без реального вовлечения в выборы. Гражданин невысоко информирован относительно деталей выборной компании. В жестком или узком смысле, избиратели не слишком рациональны». Тогда же А. Кембел и его коллеги в исследовании «Американский избиратель» наглядно показали и убедительно доказали отсутствие у американского электората ясных идеологических ориентаций и политического сознания.

Все эти особенности западного менталитета способствовали формированию устойчивого образа «неискушенного гражданина», на основе которого возникла элитистская концепция демократии. Как отмечали американские политологи Т. Дай и Х. Цейглер, «выживание демократии зависит скорее от приверженности элит демократическим идеалам, чем от широкой поддержки демократии массами. Политическая апатия и массовое неучастие вносят свой вклад в выживание демократии. К счастью для демократии антидемократические массы гораздо более апатичны, чем элиты.

Неизбежно встает вопрос об источниках, количественном и качественном составе этих элит.

В 1978 г. вышла в свет книга С. Вербы, Н Ная и Дж. Он Ким «Участие и политическое равенство – сравнение 7 стран». Определив участие как законные действиячастных граждан, более или менее направленные на то, чтобы воздействовать на отбор правительственного персонала и (или) влиять на его действия, авторы выделили 4 вида активности, соответствующие этому определению – а) участие в выборах; б) активное участие в избирательной компании; В) политическая деятельность на местном уровне; г) индивидуальные контакты, т.е. непосредственные обращения к политикам и администраторам.

Исследование показало, что только участие в выборах приобрело массовый характер. Но это участие – периодическое. Остальные же виды лишь в очень немногих случаях охватывают более 25% самодеятельного населения. Число полных активистов невелико – в США, например, они составили 11% опрошенных. Что касается полных абсеентистов (принципиально не участвующих), Тто их оказалось всего 2%.

Другой важный вывод, интересный не сам по себе, а как результат анализа эмпирических данных, состоял в том, что политическое участие неравномерно, и различие в уровнях участия объяснялось неравномерным распределением политических ресурсов и политической заинтересованности. Под политическими ресурсами понимают обычно: а) образование и открываемый им доступ к информации; б) деньги, наличие которых позволяет тратить время на занятие политикой; в) социальный статус и пристиж, к носителям которых властьимущие прислушиваются охотнее; г) некоторые поведенческие навыки, как например, способность излагать свои требования в манере, приемлемой для политиков и бюрократов.

Все эти ресурсы концентрируются, в основном, в руках социально привелегированных слоев населения. Они же проявляют и наибольшую политическую заинтересованность: во-первых, им есть, что терять, а значит, и защищать правовыми средствами; а во-вторых уже в раннем возрасте – в семье и школе – они вовлекаются в обсуждение широкого круга политических вопросов.

Опросы, проведенные С. Бербой, Н. Наем и Дж. Он Ким показали высокий уровень позитивной корреляции (взаимосвязи) между индексом социального статуса (доходы + образование) и уровнем участия. Так в Великобритании политические активисты, к какой бы политической партии они не принадлежали, с подавляющем большинстве своем являются выходцами из среднего класса, а он составляет лишь 1\3 населения. Модель политического участия, таким образом, всегда отражает существующее социальное неравенство.

Важное следствие, которое вытекает из этого, состоит в следующем: носители консервативных взгдядов, как правило, более активны, чем представители радикальных или даже умеренных политических тенденций. Так, например, в США среди полных активистов заметно преобладание сторонников традиционно более консервативной – республиканской партии. В свою очередь, демократы политически более активны, чем, так называемые, независимые. В книге «Участие в Америке» С. Верба и Н. Най показали, что в Соединенных Штатах консервативные взгляды сами по себе служат стимулом политической активности. Аналогичным образом дело обстоит и в странах западной Европы. И Здесь прослеживается та же тенденция, только в более сглаженном виде – сказываются длительные традиции массового рабочего движения.

Встает новый вопрос – о возможности и необходимости преодоления этих социально- классовых различий, о создании, таким образом, равных возможностей для политического участия всех граждан и каждогогражданина в частности и особенности. Действительно, не заложен ли элитизм в самой природе общества, и вместо того, чтобы исследовать то, что разделяет общество не следует ли сконцентрироваться на том, что его объединяет, определяя его как целостность, как единый социум, как нацию, как государство – как национальное государство, наконец. И такое Нечто было найдено. Им стала национальная политическая культура.

Первая серьезная попытка анализа этого феномена была предпринята американскими политологами Г. Алмондом и С. Вербой в книге «Гражданская культура» (1963 г.). Исследователи ставили своей целью выделить тип политической культуры, в наибольшей степени способствующий стабильному функционированию и развитию либеральной демократии. Работа основывалась на результатах широкого опроса общественного мнения, который в 1959 – 1960 гг. был проведен одновременно в 5 странах – США, Великобритании, ФРГ, Италии, Мексике.

Авторы начали стого, что выделили 3 чистых вида политической культуры – приходская (патриархальная, традиционная), подданническая (субъектно-оббъектная, культура зависимости) и культура участия (партиципаторная).

В приходской культуре знание о государстве, эмоции и суждения о связанных с ним ценностях близки к нулю. Этому типу свойственны индифферентность, отсутствие ожиданий, аполитичность основной массы населения. Она, как бы, не отдает себе отчета в существовании государства, целиком замыкаясь на своей приверженности родной деревне, городку, региону. Приходская культура может сразу стать господствующей в молодых государствах (Гана, Заир(, но сохраняется и в индустриально развитых странах, когда кругозор граждан ограничивается приверженностью корням.

Подданническая культура имеет место там и тогда, где и когда государство представляют себе, в основном, как источник спускаемых сверху норм, которые нужно соблюдать, и регламента, которому нужноподчиняться. Люди либо боятся наказаний, либо ожидают благ.

Наконец культура участия предполагает, что центральную власть рассматривают одновременно и в плане спускаемых сверху указаний, и в плане возможности идущего снизу участия заинтересованных лиц в процессе принятия решений. Люди уверены, что они могут играть активную роль в политике, хотя саму эту возможность, как и систему вцелом, они могут оценивать по-разному.

Основной вывод Г. Алмонда и С. Вербы состоял в том, что оптимальным для стабильной демократии является такой тип культуры, где привалирует культура участия. Однако ее преобладание уравновешивается достаточно распространенными элементами двух других чистых типов. Эта «смесь» и получила название «гражданская культура». Ее носитель активно участвует в политике, настолько, по крайней мере, чтобы довести свои предпочтения до сведения правительства, но не настолько втянут в процесс принятия решений, чтобы навязывать свою волю властвующей элите. Он часто сознательно отказывается от участия, чтобы предоставить руководству значительную свободу маневра.

Здесь встает новый вопрос – о соотношении составляющих этой «смеси», так называемой, «культуры гражданственности», о способах взаимодействия идеальных типов в единой национальной политической культуре. А для этого необходимо иметь более или менее полное и адекватное представление о всех реальных и возможных формах политического участия, что изначально и предполагается его определением как совокупности всех способов, средств и методов воздействия на власть с целью ее завоевания или оказания давления на нее для решения своих задач.

Исследованием же С.Вербы, Н. Ная и Дж. Он Ким - и это скорее правило, чем исключение - были охвачены лишь признанные законом способы политической активности граждан. За его границами оставались неформализованные виды участия – так называемые, прямые действия. К их числу принадлежат,например, демонстрации, сид-ины, сид- дауны, голодовки, байкоты, захваты общественных зданий, политические забастовки ит.п. Сюда же следует отнести террор и другие виты политического насилия. Но ведь именно эти виды политического участия стали активно возникать, или возрождаться , на западе в 60 –х гг. прошлого века. Некоторые из них временами становились массовыми. В 1972 г. количество американцев, положительно оценивавших идею гражданского неповиновения, достигало 55% опрошенных.

Поэтому требуется перенесение исследования с правовых, разрешенных законом, форм на, так называемые, неправовые – задача весьма сложная, требующая широкого приллечения данных другихобластей знания, такихкак социология, социальная и политическая психология, сравнительная политология и др. Причем делать это надо нестолько для предупреждения или купирования подобных проявлений, сколько с целью включения их в правовое поле – чрезвычайно сложная и ответственная задача, стоящая перед теоретическим правоведением (правотворчество) и практической юстицией (правоприменительная практика).

Кстати, участие изначально осуществлялось, в основном, в праовом поле под лозунгом лишь изменения действующего «несправедливого» законодательства. Таковы, например были требования 8-часового рабочего дня, всеобщего избирательного права и др. Что же касается выхода требований народных масс за рамки действующего права, сопровождавшихся массовым насилием, то оно зачастую провоцировалось столь же противоправными действиями политических элит и лидеров. Возьмем, к примеру, события, предшествовавшие английской буржуазной революции в 17 в.

Согласно английскому законодательству, парламент определял и сегодня определяет сумму налогов. Без парламента ни с одного англичанина нельзя получить ни одного фартинга. Так вот, парламент стал отказывать королю в дотациях. По этому поводу возник конфликт, и король выступил против парламента, т.е. против Основного Закона своей страны. Писанной конституции в тогдашней Англии не было, как нет ее, впрочем, и сейчас, и тем не менее, Карл I захотел быть таким же самодержавным государем, как европейские государичто квалифицировалось как государственная измена.

Король проиграл, был разбит, бежал в Шотландию, откуда был родом, но преданный и проданный земляками, был осужден и в 1649 г. обезглавлен.

Решающую роль в этом сыграл энтузиазм небольшой кучки фанатиков-сектантов, индепедентов во главе с небогатым помещиком Оливером Кромвелем. Выступивший под знаменем борьбы с королевским абсолютизмом, он, опираясь на своих «круглоголовых» и «железнобоких», сосредоточил в своих руках власть, певосходившую власть Карла, хотя короноваться не успел, а, может быть, не посмел. Наследовавший ему сын Ричард, не унаследовал личных качеств отца и с легкостью, в общем, отрекся от власти, после чего была восстановлена законная династия. Борьба, не затихшая, разумеется, все же вернулась в законное русло и больше его не покидала. Поэтому английская революция, начавшаяся столь енслыхано кроваво, завершилась так» славно». Она, кстати, так и была названа в последствие – «славная революция».

Еще один пример – война за независимость и революция в Америке.

война за независимость североамериканских штатов началась с выдвинутого колонистами лозунга «никаких налогов без представительства». Они совершенно не хотели независимости, а лишь требовали себе равных прав с англичанами, т.е. представительства в парламенте, и соглашались платить все те налоги, которые платят англичане. Вот какой воображаемый диалог приводит Л.Н. Гумилев в своей книге «Конец и вновь начало»:

Англичане из-за своего традиционализма сказали: «Нет, у нас есть определённое количество графств, которые присылают определённое количество депутатов в парламент, и менять это незачем. Раз вы уехали, так там и живите».

«Да, - говорят колонисты, - но, согласно вашим же английским законам, платить англичанин может только те налоги, за которые проголосовал его представитель, а у нас нет представителя; значит, вы с нас не можете брать никаких налогов».

Англичане говорят: « Да! Но мы же вас защищаем от французов, от испанцев, от индейцев».

Колонисты отвечают: « Ну и что! Вы обязаны нас защищать, мы ваша страна, а платить мы можем только за то, за что проголосуют наши депутаты. Дайте место в парламенте».

Англичане думали, думали и сказали: « Ладно, не платите, чёрт с вами, мы только введём маленький налог на содержание флота – один пенс пошлины на фунт чая».

И чай, который должен был стоить два пенса за фунт, стал стоить три. Эта фраза « Чай стоит 3 пенса за фунт» и стала паролем для повстанцев в день знаменитого «Бостонского чаепития». То, что чай стал стоить 3 пенса за фунт, значило: «Бей англичан!».

«Вот таким образом, - завершает Л.Н. Гумилев, - ради сохранения своего этнического стереотипа поведения американские колонисты пошли на политическое отделение, и англичане вынуждены были примириться с потерей богатейшей колонии только потому, что не могли переступить через свои обычаи, свои привычки, свои традиции».