сукцессивном сравнении двух величин, например, двух кругов, маленький круг, предъявленный после большого, как будто сжимается, тогда как при обратной по­ следовательности сопоставления большой круг как бы расширяется. Переживание, сопровождающее это «расширение» или «сужение», именуется «переходным пережи­ ванием» (Übergangserlebnis). Полагают, что в основе акта сопоставления лежит имен­ но этот специфический феномен — «переходное переживание»; когда второй круг «сужается», то он воспринимается более маленьким, чем первый круг, тогда как при «расширении», наоборот, кажется больше. Следовательно, при сравнении нет нужды говорить о специфическом постижении соотношений, о каких-то умственных операциях. Соотношение «больше-меньше» мы постигаем не посредством мыш­ ления, а с помощью «переходного переживания».

Но коль скоро это так, то несомненно, что «животное постигает соотношения именно с помощью переходных переживаний, а не с помощью мышления» — отме­ чает Линдворский, полностью отрицающий предположение о том, что обезьяна дей­ ствительно способна постигать соотношения; по его мнению, она переживает не со­ отношения, а переход.

Однако «переходное переживание» отмечают лишь некоторые испытуемые Шумана, тогда как большинство о нем ничего не знает. Так что же может послу­ жить доказательством того, что у животных это переживание выражено сильнее, чем у нас? Но даже допустив наличие у животных данного переживания, очевидно, что для них оно должно быть гораздо менее заметным, чем для людей.

В ответ на это сторонники теории переходного переживания рассуждают сле­ дующим образом: разумеется, животное может иметь очень слабое переходное пере­ живание, однако это вовсе не мешает нам полагать, что при сравнении животное все-таки опирается на него. Дело в том, что известны случаи, когда наше суждение предопределено настолько слабым чувственным впечатлением, что его невозможно даже заметить. Следовательно, слабость переходного переживания еще не является доказательством того, что оно не может лежать в основе акта сравнения.

Таким образом, мы видим, что существуют и другие попытки интерпретации результатов Кёлера. В соответствии с ними, отнюдь нельзя считать доказанным, что шимпанзе решает свои задачи с помощью мышления. Так что же лежит в основе поведения обезьян в опытах Кёлера? По мнению Торндайка, это — принцип «проб и ошибок», согласно же немецким психологам — слабые, незаметные, так называ­ емые «переходные переживания». Однако крайне механистическая природа принципа «проб и ошибок» и не менее крайне гипотетический характер «незаметного пере­ ходного переживания» ставят под сомнение их преимущество перед интерпретацией самого Кёлера.

4. Вопрос о мышлении антропоидов

Кёлер подробно описывает поведение своих животных, что позволяет прове­ рить, имеет ли это поведение те признаки, которые выше были сочтены характер­ ными для процесса мышления. Один из опытов Кёлера состоял в следующем: банан был высоко подвешен к одной из стен. Почти там же стоял ящик. Шимпанзе могла достать банан, лишь придвинув ящик и встав на него. Кёлер описывает интересное наблюдение: как решила эту задачу самая молодая из его обезьян, Коко.

Увидев подвешенный к стене банан, Коко понесся прямо к нему, подпрыгнул, но достигнуть цели все же не сумел. Тогда он вернулся назад, отошел от стены, на

которой висел банан, затем опять вернулся обратно, повторив это движение к стене и

обратно— то приближаясь, то отходя от нее — несколько раз. Через некоторое время Коко, отойдя от стены, подошел к ящику, встал на него, посмотрел в сторону ба­ нана и начал медленно подталкивать ящик, не сдвигая его с места. Движения Коко стали заметно медленнее; он двигался гораздо медленнее, чем раньше. Затем он оста­ вил ящик, опять отошел к стене, но потом вновь вернулся к ящику, толкнул его, только так слабо, что было неясно, намерен ли он сдвинуть ящик с места. Поскольку дело вперед не продвигалось, экспериментатор добавил к банану кусок апельсина, что заметно повлияло на обезьяну. Она опять подошла к ящику, схватила его и почти одним импульсом отнесла к стене, прыгнула на него и сорвала плод со стены.

Достаточно немного вникнуть в поведение шимпанзе, чтобы обнаружить в нем почти все признаки мышления. Во-первых, примечательно, что восприятие банана тотчас же вызывает у животного движение в его направлении и попытку с помощью прыжка, то есть прямым путем, завладеть им. У животного в первую очередь пробуж­ дается инстинкт. Но когда попытка оказывается безуспешной, Коко начинает ходить из стороны в сторону, то приближаясь к стене, к которой подвешен банан, то отда­ ляясь от нее, но при этом не отрывая взгляда от цели. Создается впечатление, что у животного возникает описанное выше специфическое состояние, названное удивле­ нием, с которого и начинается процесс мышления. Тот факт, что аналогичное пере­ живание у шимпанзе и в самом деле должно возникать, еще более наглядно видно из описаний других случаев.

Совершенно бесспорно и наличие другого основного момента мышления — объективации ситуации: ведь Коко, не отрываясь, смотрит на банан и столь же на­ стойчиво возвращается к ящику. Однако в случае мышления процесс, начинающийся с чувства удивления, завершается другим специфическим переживанием — ага-пере¬ живанием. Примечательно, что в описании поведения Коко зримо представлен и этот момент: после того, как добавили кусок апельсина, он опять подошел к ящику, некоторое время стоял, а затем внезапно, в один миг его поведение стало целесооб­ разным, то есть предстала типичная для ага-переживания картина: Коко внезапно «до­ гадался», как можно достичь цели, для него вдруг «все стало ясно», как бы выразил­ ся человек в его положении.

Понятно, что после этого протекание поведения полностью представляет со­ бой одну замкнутую целостность — это единый, целостный процесс мышления, де­ терминированный тенденцией достижения определенной цели. То, что в поведении кёлеровских антропоидов действительно присутствуют моменты замкнутости мысли­ тельного процесса и ага-переживания, особенно хорошо видно из кривой протека­ ния их поведения. В случае использования принципа «проб и ошибок», то есть тогда, когда животное решает задачу посредством случайного движения, которое в резуль­ тате многочисленных повторений превращается в прочный навык, кривая движений животного такова: отметив на абсциссе повторные попытки решения задачи, а на ординате — затраченное на каждую из них время, получим кривую, которая посте­ пенно опускается вниз, хотя иногда, время от времени, вновь подскакивает вверх, указывая на то, что животное иногда и после правильного решения задачи допускает старые ошибки.

Совершенно иную картину представляет собой кривая, описывающая поведе­ ние кёлеровских обезьян; здесь эта кривая может начинаться так же, как и в выше­ описанном случае, однако она всегда включает критический момент, после которого кривая резко падает вниз, никогда более не проявляя тенденцию к повышению. Ре­ шив однажды задачу, животное уже не допускает ошибок. Мы могли бы описать по­ ложение вещей следующим образом: животное «догадалось», как решается задача,

оно «раз и навсегда поняло», в чем состоит трудность; именно поэтому отныне оно уже ни разу не ошибается. Бесспорно, что подобная кривая может характеризовать только интеллектуальный процесс. На ней особенно демонстративно отражен момент ага-переживания: кривая внезапно падает вниз, ни разу больше не поднимаясь вверх.

Излишне доказывать, что в поведение кёлеровских обезьян ясно представлены и моменты активности и целесообразности. Подвешенный к стене банан настойчиво влечет к себе Коко — обезьяна не может оторвать от него взгляд, отходит от него на некоторое время, но вскоре вновь возвращается к нему. Ясно видно, сколь притяга­ тельную силу имеет для него банан; невзирая на это, Коко все-таки активен, ведь он часто оставляет плод и идет к ящику, то есть не приближается к банану, а отходит от него. А это означает, что в данном случае обезьяна действует вопреки природному импульсу, пробужденному плодом. Следовательно, его активность проявляется уже и в этом. Однако эта активность становится совершенно бесспорной тогда, когда Коко сам изменяет ситуацию — переносит ящик с одного места на другое. Но это свиде­ тельствует отнюдь не только об активности, но и о целесообразности этой активно­ сти, поскольку поведение Коко предопределено целью заполучить банан.

Особенно примечателен еще один факт. Пока на стене висел только банан, мышление Коко все еще не было в достаточной мере мобилизовано. Но как только к нему прибавился и апельсин, положение сразу же изменилось — Коко мгновенно решил задачу. Перед нами весьма красноречивый факт, со всей очевидностью указы­ вающий на значение потребности, личностной значимости объекта для стимуляции мышления.

Таким образом, анализ поведения обезьян показывает, что оно безусловно ха­ рактеризуется признаками мышления. Следовательно, у нас нет оснований не при­ знать, что несомненно бывают случаи, когда антропоид обращается к мыслительным актам, решая стоящую перед ним задачу путем разумного поведения. Однако какого же рода это мышление?

5. Практическое мышление

Само собой разумеется, что в данном случае мы имеем дело со специфической формой мышления, о существовании которого до нашего века даже не подозревали. Какие характерные черты присущи данной форме мышления?

Впервую очередь нужно отметить следующее обстоятельство. Когда для реше­ ния какой-либо задачи человек обращается к мышлению, то обычно это происходит таким образом: субъект до завершения мыслительного процесса находится в бездей­ ствии, поскольку еще не знает, как ему предпочтительнее действовать. Он приступа­ ет к действию только после завершения мыслительного процесса. Это действие пред­ ставляет собой проявление в поведении результата завершенного мышления, а не сам процесс мышления. Одним словом, в обычных случаях мыслительный процесс предшествует действию: «мы сначала измеряем, а потом режем», то есть вначале ду­ маем, а потом действуем.

Вслучае мышления шимпанзе все происходит совершенно иначе. Здесь мысли­ тельный процесс еще не выделен из действия. Мыслительный акт не предшествует действию, а происходит вместе с действием, включен в него.

Если в случае обычного человеческого мышления наблюдение над протека­ нием мыслительного процесса возможно лишь до начала действия — исходя из того, что говорит субъект, то в случае мышления шимпанзе складывается совсем другая картина — особенности протекания мышления явствуют из самого поведения, из са-

304 Глава восьмая

мих движений. Роль, выполняемая в этом смысле в мышлении человека речью, здесь возлагается на само действие, поведение. Здесь поведение является не продуктом мышления, а процессом мышления. Следовательно, в данном случае мышление все еще неотделимо от практической активности. Поэтому с этой точки зрения данную фор­ му мышления можно определить, как практическое мышление.

Это обстоятельство указывает на то, что в случае практического мышления связь между исходящим от ситуации стимулом и действием еще не совсем свободна. В процессе рефлекторного поведения определенная ситуация обязательно вызывает соответствующую реакцию; здесь связь между действием и ситуацией носит прину­ дительный характер. То же самое в сущности наблюдается и в случае инстинкта; например, живущая в неволе белка, увидев в определенное время года орешки, на­ чинает собирать их, как бы припрятывая на зиму, то есть обращается к таким реакциям, которые, представляя собой существенное условие приспособления бел­ ки к природе, не имеют для нее никакого смысла в неволе, в квартирных условиях. В случае рефлекса и инстинкта за восприятием стимула тотчас же следует опреде­ ленное движение.

Совершенно иное положение отмечается на высоких ступенях развития пове­ дения человека. За восприятием ситуации отнюдь не следует раз и навсегда опреде­ ленное действие; прежде всего начинается процесс мышления, причем и особенно­ сти этого действия, и момент его начала всецело зависят от результатов данного процесса — в этом смысле связь между стимулами ситуации и нашим поведением является свободной.

В случае практического мышления налицо как бы промежуточное положение; разумеется, хотя между ситуацией и поведением рефлекторной, принудительной свя­ зи уже нет, но эта связь не столь свободна, как в случае нашего предварительно обду­ манного поведения. Дело в том, что в ситуации решения задачи шимпанзе ограничена четко определенными условиями. Кёлер отмечал, что для того, чтобы его обезьяны сумели установить соотношения между двумя объектами — например, использовали палку для притягивания к себе банана, было необходимо, чтобы эти два объекта рас­ полагались в одном поле зрения. Если их взаимное пространственное расположение было таково, что один из объектов оставался вне поля зрения, то обезьянам устано­ вить связь между этими объектами обычно не удавалось; каждый из них воспринимал­ ся как отдельный объект, вне соотнесения с другим. Кёлер подчеркивал, что разумное поведение шимпанзе определено оптической структурой. Это означает, что в основе поведения шимпанзе лежат только те соотношения, которые попадают в поле зрения обезьяны, которые она, так сказать, видит собственными глазами.

Однако было бы ошибкой полагать, что достаточно шимпанзе расположить два объекта в одном поле зрения, чтобы она восприняла их в соотношении друг с дру­ гом, установила связь между ними. Нет! Для того чтобы это случилось, необходимо, чтобы соотношение было дано непосредственно, то есть существовала возможность его восприятия. Предположим, что это не так; допустим, один объект непосредствен­ но связан со вторым; возможно, что он имеет связь и с третьим объектом, однако этой связи сейчас не видно, поскольку, как было отмечено, в данный момент он связан со вторым объектом. Одно из наблюдений Кёлера ясно показывает, что мы имеем в виду в данном случае. Один из шимпанзе, Чика, уже хорошо умеющий ис­ пользовать ящик для того, чтобы достать высоко подвешенный банан, в один пре­ красный день упорно старается сорвать плод, прыгая вверх. Несмотря на то, что он прекрасно видит расположенный вблизи ящик, он даже и не пытается использовать его в своих целях. Почему? Как выяснилось, только потому, что в это время на ящи-

ке лежала другая обезьяна. Стоило ей спустя некоторое время спрыгнуть с ящика и освободить его, как Чика бросился к ящику с тем, чтобы использовать его для сня­ тия банана. Чика хотел завладеть бананом. Он видел ящик, расположенный непода­ леку, в том же оптическом поле, но не мог установить соотношение между ним и бананом. Почему? Несомненно потому, что непосредственно были связаны не ящик и банан, а ящик и лежащая на нем обезьяна. Именно это соотношение и видел Чика. Но для установления соотношения между ящиком и бананом необходимо было вна­ чале пренебречь непосредственно воспринимаемой связью. Лишь после этого соот­ ношение между ящиком и бананом могло стать непосредственно постижимым.

Одним словом, соотношение между ящиком и лежащей на нем обезьяной было дано непосредственно. Отношение же между ящиком и бананом могло стать непосред­ ственным лишь в случае разрыва первого непосредственного соотношения (либо обе­ зьяна сошла бы с ящика, либо сам Чика сбросил бы ее оттуда). До тех пор, пока это не произошло, близость ящика совершенно не влияла на поведение Чики.

Вывод совершенно очевиден: поведение Чики определяет только непосредст­ венно данное соотношение; соотношение, не воспринимаемое обезьяной непосред­ ственно или воспринимаемое непосредственно лишь после нарушения или изменения уже существующего соотношения, не играет никакой роли в поведении обезьяны.

Таким образом, можно сказать, что практическое мышление направляют лишь соотношения, данные в области восприятия непосредственно: поведение животного определяют лишь соотношения, существующие в актуальном восприятии.

Однако, как мы убедились выше, воспринятые соотношения действуют и при чисто инстинктивном поведении. Возникает вопрос: какое же тогда мы имеем право говорить о мышлении? Иными словами, в чем состоит разница в этом аспекте меж­ ду практическим мышлением и теми поведенческими актами, которые не могут быть сочтены мышлением, но, тем не менее, подчиняются влиянию воспринимаемых соотношений? Какая разница между практическим мышлением и инстинктивным поведением?

Очевидно, что и инстинкт учитывает соотношения, непосредственно данные ситуацией. Однако всегда нужно помнить, что в случае инстинктивного поведения это — лишь соотношения, существующие между субъектом и объектами среды. Субъект действует на объект в соответствии с соотношениями между этим объек­ том и им самим, то есть субъектом. Потому-то инстинктивное поведение всегда со­ стоит из актов, соотносящихся с целью непосредственно, прямо, без участия какихлибо опосредующих звеньев. Инстинкт никогда не представляет собой сложное, двухступенчатое поведение, в котором в первую очередь производятся действия, на­ правленные на овладение средством, и лишь затем — действия, ведущие к цели. Поэтому участие инстинкта в создании орудия невозможно. Данное обстоятельство очень характерно для инстинкта, и необходимо всегда помнить об этом.

Но коль скоро это так, тогда несомненно, что в инстинкте всегда должны уча­ ствовать отдельные соотношения, причем обособленно, независимо друг от друга; это не может быть ряд или цепочка взаимоувязанных соотношений. Повторяем, это долж­ но быть так потому, что инстинкт основывается на непосредственном соотношении объекта с субъектом, а не опосредованном другими соотношениями.

Совсем иначе обстоит дело в случае практического мышления. Как уже отме­ чалось, оно также опирается на непосредственно данные в ситуации соотношения; оно также предопределено исключительно воспринимаемыми соотношениями. Но решающее значение здесь имеет то, что это — не только непосредственные соотно­ шения между объектом и субъектом. Нет! Главную роль в этом случае играют соот-