1562 Г. И "земском" 1572 г., то увидим, что в 1572 г. В ведении "земского"

правительства остались только вотчины ярославские и ростовские, Оболенские и

мосальские, тверские и рязанские; все же остальные, названные в "старом

государеве уложении" 1562 г., уже отошли в опричнину. А после 1572 г. и

вотчины ярославские и ростовские, как мы уже указывали, взяты были в

государев "двор". Таким образом мало-помалу почти сполна собрались в

опричном управлении старые удельные земли, исконные владельцы которых

возбуждали гнев и подозрение Грозного. На этих-то владельцев и должен был

пасть всей тяжестью затеянный Грозным пересмотр землевладения. Одних Грозный

сорвал со старых мест и развеял по новым далеким и чуждым местам, других

ввел в новую опричную службу и поставил под строгий непосредственный свой

надзор. В завещании Грозного находим многочисленные указания на то, что

государь брал "за себя" земли служилых князей; но все эти и им подобные

указания, к сожалению, слишком мимолетны и кратки, чтобы дать нам точную и

полную картину потрясений, пережитых в опричнине княжеским землевладением.

Сравнительно лучше мы можем судить о положении дел в Заоцких городах по

верхней Оке. Там были на исконных своих владениях потомки удельных князей,

князья Одоевские, Воротынские, Трубецкие и другие; "еще те княжата были на

своих уделах и велия отчины под собой имели", -- говорит о них известная

фраза Курбского. Когда в это гнездо княжат вторгся с опричниной Грозный, он

некоторых из княжат взял в опричную "тысячу голов"; в числе "воевод из

опришнины" действовали, например, князья Федор Михайлович Трубецкой и Никита

Иванович Одоевский. Других он исподволь сводил на новые места; так князю

Михаилу Ивановичу Воротынскому уже несколько спустя после учреждения

опричнины дан был Стародуб Ряполовский вместо его старой вотчины (Одоева и

других городов); другие князья с верхней Оки получают земли в уездах

Московском, Коломенском, Дмитровском, Звенигородском и других. Результаты

таких мероприятий были многообразны и важны. Если мы будем помнить, что в

опричное управление были введены, за немногими и незначительными

исключениями, все те места, в которых ранее существовали старые удельные

княжества, то поймем, что опричнина подвергла систематической ломке

вотчинное землевладение служивых княжат вообще, на всем его пространстве.

Зная истинные размеры опричнины, мы уверимся в полной справедливости слов

Флетчера о княжатах (в IX главе), что Грозный, учредив опричнину, захватил

их наследственные земли, за исключением весьма незначительной доли, и дал

княжатам другие земли в виде поместий, которыми они владеют, пока угодно

царю, в областях столь отдаленных, что там они не имеют ни любви народной,

ни влияния, ибо они не там родились и не были там известны. Теперь,

прибавляет Флетчер, высшая знать, называемая удельными князьями, сравнена с

остальными; только лишь в сознании и чувстве народном сохраняет она

некоторое значение и до сих пор пользуется внешним почетом в торжественных

собраниях. По нашему мнению, это очень точное определение одного из

последствий опричнины. Другое последствие, вытекавшее из тех же мероприятий,

было не менее важно. На территории старых удельных владений еще жили

старинные порядки, и рядом с властью московского государя еще действовали

старые авторитеты. "Служилые" люди в XVI в. здесь служили со своих земель не

одному "великому государю", но и частным "государям". В середине столетия в

Тверском уезде, например, из 272 вотчин не менее чем в 53-х владельцы

служили не государю, а князю Владимиру Андреевичу Старицкому, князьям

Оболенским, Микулинским, Мстиславскому, Ростовскому, Голицыну, Курлятеву,

даже простым боярам; с некоторых же вотчин и вовсе не было службы. Понятно,

что этот порядок не мог удержаться при переменах землевладения, какие внесла

опричнина. Частные авторитеты поникли под грозой опричнины и были удалены;

их служилые люди становились в непосредственную зависимость от великого

государя, а общий пересмотр землевладения привлекал их всех на опричную

государеву службу или же выводил их за пределы опричнины. С опричниной

должны были исчезнуть "воинства" в несколько тысяч слуг, с КОТОРЫМИ княжата

раньше приходили на государеву службу, как должны были искорениться и все

прочие следы старых Удельных обычаев и вольности в области служебных

отношений. Так, захватывая в опричнину старинные удельные территории для

испомещения своих новых слуг, Грозный производил в них коренные перемены,

заменяя остатки удельных переживаний новыми порядками, такими, которые

равняли всех перед лицом государя в его "особом обиходе", где уже не могло

быть удельных воспоминаний и аристократических традиций. Любопытно, что этот

пересмотр предков и людей продолжался много лет спустя после начала

опричнины. Очень изобразительно описывает его сам Грозный в своей известной

челобитной 30-го октября 1575 г. на имя великого князя Симеона

Бекбулатовича:

"Чтобы еси, государь, милость показал, ослободил людишок перебрать,

бояр и дворян и детей боярских и дворовых людишок: иных бы если ослободил

отослать, а иных бы еси пожаловал ослободил принять; ...а ослободил бы еси

пожаловал изо всяких людей выбирать и приимать, и которые нам не надобны, и

нам бы тех пожаловал еси, государь, ослободил прочь отсылати...; и которые

похотят к нам, и ты б, государь, милость показал ослободил их быти у нас

безопально и от нас их имати не велел; а которые от нас поедут и учнут тебе

государю, бити челом; и ты б... тех наших людишок, которые учнут от нас

отходити, пожаловал не принимал". Под притворным самоуничижением царя

"Иванца Васильева" в его обращении к только что поставленному "великому

князю" Симеону скрывается один из обычных для того времени указов о

пересмотре служилых людей при введении опричного порядка.

В-третьих, кроме дворцовых вотчинных и поместных земель, многие

волости, по словам летописи, "государь поимал кормленым окупом, с которых

волостей имати всякие доходы на его государьской обиход, жаловати бояр и

дворян и всяких его государевых дворовых людей, которые будут у него в

опришнине". Это -- верное, но не полное указание летописи на доход с

опричных земель. Кормленый окуп -- специальный сбор, своего рода выкупной

платеж волостей за право самоуправления, установленный с 1555--1556 г. Мы

знаем, что им не ограничивались доходы опричнины. В опричнину поступали, с

одной стороны, прямые подати вообще, а с другой -- и разного рода косвенные

налоги. Когда был взят в опричнину Симонов монастырь, ему было велено

платить в опричнину "всякие подати" ("и ямские и приметные деньги и за

городовое и за засечное и за ямчужное дело" -- обычная формула того

времени). Когда в опричнину была взята Торговая сторона Великого Новгорода,

то опричные дьяки стали на ней ведать все таможенные сборы, определенные

особой таможенной грамотой 1571 г. Таким образом, некоторые города и волости

были введены в опричнину по соображениям финансовым: назначением их было

доставлять опричнине отдельные от "земских" доходы. Разумеется, вся

территория опричнины платила искони существовавшие на Руси "дани и оброки",

особенно же волости промышленного Поморья, где не было помещиков; но

главнейший интерес и значение для опричной царской казны представляли

крупные городские посады, так как с их населения и рынков поступали

многообразные и богатейшие сборы. Интересно посмотреть, как были подобраны

для опричнины эти торгово-промышленные центры. К некоторым, кажется,

бесспорным и не лишенным значений выводам может привести в данном случае

простое знакомство с картой Московского государства. Нанеся на карту

важнейшие пути от Москвы к рубежам государства и отметив на карте места,

взятые в опричнину, убедимся, что в опричнину попали все главные пути с

большой частью городов, на них стоящих. Можно даже, не рискуя впасть в

преувеличение, сказать, что опричнина распоряжалась на всем пространстве

этих путей, исключая, разве, самых порубежных мест. Из всех дорог,

связывавших Москву с рубежами, разве, только дороги на юг, на Тулу и Рязань

оставлены опричниной без внимания, думаем, потому, что их таможенная и

всякая иная доходность была невелика, а все их протяжение было в беспокойных

местах южной украйны.

Изложенные нами наблюдения над составом земель, взятых в опричнину,

можно теперь свести к одному заключению. Территория опричнины, слагавшаяся

постепенно, в 70-х годах XVI в. составлена была из городов и волостей,

лежавших в центральных и северных местностях государства -- в Поморье,

замосковных и заоцких городах, в пятинах Обонежской и Бежецкой. Опираясь на

севере на "великое море окиан", опричные земли врезывались в "земщину",

разделяя ее надвое. На востоке за земщиной оставались пермские и вятские

города, Понизовье и Рязань; на •западе города порубежные: "от немецкой

украйны" (псковские и новгородкие), "от литовской украйны" (Великие Луки,

Смоленск и др.) и города Северские. На юге эти две полосы "Земщины"

связывались украинными городами да "диким полем". Московским севером,

Поморьем и двумя Новгородскими пятинами опричнина владела безраздельно; в

центральных же областях ее земли перемешивались с земскими в такой

чересполосице, которую нельзя не только объяснить, но и просто изобразить.

За земщиной оставались здесь из больших городов, кажется, только Тверь,

Владимир, Калуга. Города Ярославль и Переяславль Залесский, как кажется,

были взяты из "земщины" только в середине 70-х годов. Во всяком случае,

огромное большинство городов и волостей в московском центре отошло от

земщины, и мы имеем право сказать, что земщине, в конце концов, оставлены

были окраины государства. Получалось нечто обратное тому, что мы видим в

имераторских и сенатских провинциях древнего Рима: там императорская власть

берет в непосредственное ведение военные окраины и кольцом легионов

сковывает старый центр; здесь царская власть, наоборот, отделяет себе в

опричнину внутренние области, оставляя старому управлению военные окраины

государства.

Вот к каким результатам привело нас изучение территориального состава

опричнины. Учрежденный в 1565 г. новый двор московского государя в десять

лет охватил все внутренние области государства, произвел существенные

перемены в служилом землевладении этих областей, завладев путями внешних

сообщений и почти всеми важнейшими рынками страны и количественно сравнялся

с земщиной, если только не перерос ее. В 70-х годах XVI в. это далеко не

"отряд царских телохранителей" и даже не "опричнина" в смысле удельного

двора. Новый двор Грозного царя до такой степени разросся и осложнился, что

перестал быть опричниной не только по существу, но и по официальному

наименованию: около 1572 г. слово "опришнина" в разрядах исчезает и

заменяется словом "двор". Думаем, что это не случайность, а достаточно ясный

признак того, что в сознании творцов опричнины она изменила свой

первоначальный вид.

Ряд наблюдений, изложенных выше, ставит нас на такую точку зрения, с

которой существующие объяснения опричнины представляются не вполне

соответствующими исторической действительности. Мы видим, что, вопреки

обычному мнению, опричнина вовсе не стояла "вне" государства. В учреждении

опричнины вовсе не было "удаления главы государства от государства", как

выражался С. М. Соловьев; напротив, опричнина забирала в свои руки все

государство в его коренной части, оставив "земскому" управлению рубежи, и

даже стремилась к государственным преобразованиям, ибо вносила существенные

перемены в состав служилого землевладения. Уничтожая его аристократический

строй, опричнина была направлена, в сущности, против тех сторон

государственного порядка, которые терпели и поддерживали такой строй. Она

действовала не "против лиц", как говорит В. О. Ключевский, а именно против

порядка, и потому была гораздо более орудием государственной реформы, чем

простым полицейским средством пресечения и предупреждения государственных

преступлений. Говоря так, мы совсем не отрицаем тех отвратительно жестоких

гонений, которым подвергал в опричнине Грозный царь своих воображаемых и

действительных врагов. И Курбский, и иностранцы говорят о них много и

вероподобно. Но нам кажется, что сцены зверства и разврата, всех ужасавшие и

вместе с тем занимавшие, были как бы грязной пеной, которая кипела на

поверхности опричной жизни, закрывая будничную работу, происходящую в ее

глубинах. Непонятное ожесточение Грозного, грубый произвол его "кромешников"

гораздо более затрагивали интерес современников, чем обыденная деятельность

опричнины, направленная на то, чтобы "людишек перебрать, бояр и дворян и

детей боярских и дворовых людишек". Современники заметили только результаты

этой деятельности -- разгром княжеского землевладения; Курбский страстно

упрекал за него Грозного, говоря, что царь губил княжат ради вотчин,

стяжаний и скарбов; Флетчер спокойно указывал на унижение "удельных князей"

после того, как Грозный захватил их вотчины. Но ни тот, ни другой из них, да

и вообще никто не оставил нам полной картины того, как царь Иван Васильевич

сосредоточил в своих руках, помимо "земских" бояр, распоряжение доходнейшими

местами государства и его торговыми путями и, располагая своей опричной

казной и опричными слугами, постепенно "перебирал" служилых людишек, отрывал

их от той почвы, которая питала их неудобные политические воспоминания и

притязания, и сажал на новые места или же совсем губил их в припадках своей

подозрительной ярости.

Может быть, это неумение современников рассмотреть за вспышками

царского гнева и за самоуправством его опричной дружины определенный план и

систему в действиях опричнины было причиной того, что смысл опричнины стал

скрыт и от глаз потомства. Но есть этому и другая причина. Как первый период

реформ царя Ивана IV оставил по себе мало следов в бумажном делопроизводстве

московских приказов, так и опричнина с ее реформой служилого землевладения

почти не отразилась в актах и приказных делах XVI в. Переводя области в

опричнину, Грозный не выдумывал для управления ими ни новых форм, ни нового

типа учреждений; он только поручал их управление особым лицам -- "из двора",

и эти лица из двора действовали рядом и вместе с лицами "из земского". Вот

почему иногда одно только имя дьяка, скрепившего ту или другую грамоту,

показывает нам, где дана грамота, в опричнине или в земщине, или же только

по местности, к которой относится тот или другой акт, можем судить, с чем

имеем дело, с опричным ли распоряжением или с земским. Далеко не всегда в

самом акте указывается точно, какой орган управления в данном случае надо

разуметь, земский или дворовый; просто говорится: "Большой дворец", "Большой

приход", "Разряд" и лишь иногда прибавляется пояснительное слово, вроде: "из

земского Дворца", "дворовый Разряд", "в дворовый Большой Приход". Равно и

должности не всегда упоминались с означением, к какому порядку, опричному

или земскому, они относились; иногда говорилось, например, "с государем

бояре из опришнины", "Дворецкий Большого земского Дворца", "дворовые

воеводы", "дьяк Розряду дворового" и т. д., иногда же лица, заведомо

принадлежащие к опричнине и "к двору", именуются в документах без всякого на

то указания. Поэтому нет никакой возможности дать определенное изображение

административного устройства опричнины. Весьма соблазнительна мысль, что

отдельных от "земщины" административных учреждений опричнина и вовсе не

имела. Был, кажется, только, один Разряд, один Большой приход, но и в этих и

других присутственных местах разным дьякам поручались дела и местности

земские и дворовые порознь, и неодинаков был порядок доклада и решения тех и

других дел. Исследователям еще предстоит решить вопрос, как размежевывались

дела и люди в таком близком и странном соседстве. Нам теперь представляется

неизбежной и непримиримой вражда между земскими и опричными людьми, потому

что мы верим, будто бы Грозный заповедал опричникам насиловать и убивать

земских людей. А между тем не видно, чтобы правительство XVI в. считало

дворовых и земских людей врагами; напротив, оно предписывало им совместные и

согласные действия. Так, в 1570 г., в мае, "приказал государь о (литовских)

рубежах говорити всем бояром, земским и из опришнины... и бояре обои,

земские и из опришнины, о тех рубежах говорили" и пришли к одному общему

решению. Через месяц такое же общее решение "обои" бояре постановили по

поводу необычного "слова" в титуле литовского государя и "за то слово велели

стояти крепко". В том же 1570 и 1571 гг. на "берегу" и украйне против татар

были земские и "опришнинские" отряды, и им было велено действовать вместе,

"где случится сойтись" земским воеводам с опришнинскими воеводами. Все

подобные факты наводят на мысль, что отношения между двумя частями своего

царства Грозный строил не на принципе взаимной вражды, и если от опричнины,

по словам Ивана Тимофеева, произошел "земли всей велик раскол", то причины

этого лежали не в намерениях Грозного, а в способах их осуществления. Один

только эпизод с вокняжением в земщине Симеона Бекбулатовича мог бы

противоречить этому, если бы ему можно было придавать серьезное значение и

если бы он ясно указывал на намерение отделить "земщину" в особое "великое

княжение". Но, кажется, это была кратковременная и совсем не выдержанная

проба разделения власти. Симеону довелось сидеть в звании великого князя на

Москве всего несколько месяцев. При этом так как он не носил царского

титула, то не мог быть и венчан на царство; его просто, по словам одной

разрядной книги, государь "посадил на великое княжение на Москве", может

быть и с некоторым обрядом, но, конечно, не с чином царского венчания.

Симеону принадлежала одна тень власти, потому что в его княжение рядом с его

грамотами писались и грамоты от настоящего "царя и великого князя всея

Руси", а на грамоты "великого князя Симеона Бекбулатовича всея Руси" дьяки

даже не отписывались, предпочитая отвечать одному "государю князю Ивану

Васильевичу Московскому". Словом, это была какая-то игра или причуда, смысл

которой не ясен, а политическое значение ничтожно. Иностранцам Симеона не

показывали и о нем говорили сбивчиво и уклончиво; если бы ему дана была

действительная власть, вряд ли возможно было бы скрыть этого нового

повелителя "земщины".

Итак, опричнина была первой попыткой разрешить одно из противоречий

московского государственного строя. Она сокрушила землевладение знати в том

его виде, как оно существовало из старины. Посредством принудительной и

систематически произведенной мены земель она уничтожила старые связи

удельных княжат с их родовыми вотчинами везде, где считала это необходимым,

и раскидала подозрительных в глазах Грозного княжат по разным местам

государства, преимущественно по его окраинам, где они превратились в рядовых

служилых землевладельцев. Если вспомним, что рядом с этим земельным

перемещением шли опалы, ссылки и казни, обращенные прежде всего на тех же

княжат, то уверимся, что в опричнине Грозного произошел полный разгром

удельной аристократии. Правда, она не была истреблена "всеродно", поголовно:

вряд ли это и входило в политику Грозного, как склонны думать некоторые

ученые; но состав ее значительно поредел, и спаслись от погибели только те,

которые умели показаться Грозному политически безвредными, как Мстиславский

с его зятем "великим князем" Симеоном Бекбулатовичем, или же умели, как

некоторые князья -- Скопины, Шуйские, Пронские, Сицкие, Трубецкие, Темкины,

-- заслужить честь быть принятыми на службу в опричнину. Политическое

значение класса было бесповоротно уничтожено, и в этом заключался успех

политики Грозного. Тотчас после его смерти сбылось то, чего при нем так

боялись бояре-княжата: ими стали владеть Захарьины да Годуновы. К этим

простым боярским семьям перешло первенство во дворце от круга людей высшей

породы, разбитого опричниной.

Но это было лишь одно из последствий опричнины. Другое заключалось в

необыкновенно энергичной мобилизации землевладения, руководимой

правительством. Опричнина массами передвигала служилых людей с одних земель

на другие; земли меняли хозяев не только в том смысле, что вместо одного

помещика приходил другой, но и в том, что дворцовая или монастырская земля

обращалась в поместную раздачу, а вотчина князя или поместье сына боярского

отписывалось на государя. Происходил как бы общий пересмотр и общая

перетасовка владельческих прав. Результаты этой операции имели бесспорную

важность для правительства, хотя были неудобны и тяжелы для населения.

Ликвидируя в опричнине старые поземельные отношения, завещанные удельным

временем, правительство Грозного взамен их везде водворяло однообразные

порядки, крепко связывавшие право землевладения с обязательной службой. Это

требовали и политические виды самого Грозного и интересы, более общие,

государственной обороны. Стараясь о том, чтобы разместить на землях, взятых

в опричнину, "опришнинских" служилых людей, Грозный сводил с этих земель их

старых служилых владельцев, не попавших в опричнину, но в то же время он

должен был подумать и о том, чтобы не оставить без земель и этих последних.

Они устраивались в "земщине" и размешались в таких местностях, которые

нуждались в военном населении. Политические соображения Грозного прогоняли

их с их старых мест, стратегические надобности определяли места их нового

поселения. Нагляднейший пример того, что испомещение служилых людей зависело

одновременно и от введения опричнины и от обстоятельств военного характера,

находится в так называемых Полоцких писцовых книгах 1571 г. Они заключают в

себе данные о детях боярских, которые были выведены на литовский рубеж из

Обонежской и Бежецкой пятин тотчас после взятия этих двух пятин в опричнину.

В пограничных местах, в Себеже, Нещерде, Озерищах и Усвяте, новгородским

служилым людям были розданы земли каждому сполна в его оклад 400--500 четей.

Таким образом, не принятые в число опричников, эти люди совсем потеряли

земли в новгородских пятинах и получили новую оседлость на той пограничной

полосе, которую надо было укрепить для литовской войны. У нас мало столь

выразительных образчиков того влияния, какое оказывала опричнина на оборот

земель в служилом центре и на военных окраинах государства. Но нельзя

сомневаться, что это влияние было очень велико. Оно усилило земельную

мобилизацию и сделало ее тревожной и беспорядочной. Массовая конфискация и

секуляризация вотчин в опричнине, массовое передвижение служилых

землевладельцев, обращение в частное владение дворцовых и черных земель --

все это имело характер бурного переворота в области земельных отношенний и

неизбежно должно было вызвать очень определенное чувство неудовольствия и

страха в населении. Страх государевой опалы и казни смешивался с боязнью

выселения из родного гнезда на пограничную пустошь без всякой вины, "с

городом вместе, а не в опале". От невольных, внезапных передвижений страдали

не только землевладельцы, которые обязаны были менять свою вотчину или

поместную оседлость и бросать одно хозяйство, чтобы начинать другое в чуждой

обстановке, в новых условиях, с новым рабочим населением. В одинаковой

степени страдало от перемены хозяев и это рабочее население, страдало

особенно тогда, когда ему вместе с дворцовой или черной землей, на которой

оно сидело, приходилось попадать в частную зависимость. Отношения между

владельцами земель и их крестьянским населением были в ту пору уже

достаточно запутаны; опричнина должна была еще более их осложнить и

замутить.