От автора

Так повелось, что автор биографической книги на всем ее про­тяжении превращается в невидимку. Все то, что он говорит о своем герое, исходит как бы от самой Истории или, во всяком случае, от Истории Науки. Сам же он лишь ее орудие, и если выражает свою позицию, то лишь внутри Науки, представляя то или другое из ее направлений.

Если бы автор книги, лежащей перед вами, и попытался посту­пить по этому распространенному рецепту, у него все равно ничего бы не вышло. Почему — читателю сейчас будет ясно. Так что я не буду играть в невидимку.

...Имя психолога Льва Семеновича Выготского я услышал чуть ли не раньше, чем научился говорить. Потому что родился и рос я в доме, где это имя вспоминалось постоянно и часто. Это было имя Учителя. Меня всегда поражало, с каким чувством говорили о Вы­готском его сотрудники и ученики — мой отец Алексей Николаевич Леонтьев, Александр Романович Лурия, Лидия Ильинична Божович, Александр Владимирович Запорожец, Даниил Борисович Эльконин. Всех их — выдающихся психологов нашего столетия — я знал очень близко. (Знал — потому, что все они, один за другим, ушли от нас в конце 70-х — начале 80-х годов.) Это чувство я назвал бы ощущени­ем сопричастности гению, радостью от близости к нему и в то же время чем-то вроде удивления: ведь для них это был живой человек, который снимал такую же квартиру, получал такую же зарплату, который работал как все, впрочем, пожалуй, несколько больше, которому можно было позвонить или написать, с которым можно было спорить — и оказаться правым. Живой человек со своими страс­тями, своими сильными и слабыми сторонами, своими симпатиями и антипатиями, своими взлетами и ошибками.. Только очень плохие историки полагают, что гению свойственно, как библейскому госпо­ду, всезнание и всемогущество. Его гениальность совсем не в этом, а в том, что он идет к той же цели, что и другие, но более коротким путем. Или просто первым видит эту цель. И он не может позволить себе написать ни одной строчки, в которой не билась бы мысль. Как бьется мысль в любой строке, написанной Львом Семеновичем Выготским.

Первые двадцать лет моей жизни имя Выготского произносилось в нашем доме с болью. Это имя не было насильственно вычеркнуто из истории науки, как случилось в биологии с Николаем Ивановичем Вавиловым, в педагогике с Альбертом Петровичем Пинкевичем и Моисеем Михайловичем Пистраком, в философии с Константином Романовичем Мегрелидзе, в лингвистике с Евгением Дмитриевичем Поливановым. С ним произошло другое—он был, как говаривал В. Б. Шкловский, «условно забыт». Работы его не переиздавались, а многочисленные оставшиеся после него рукописи не публиковались. И все попытки его учеников сломать этот заговор молчания вокруг наследия Выготского наталкивались на глухую стену.

Через много лет найдутся сравнительно молодые люди, которые осмелятся обвинять учеников Выготского в том, что они-де злона­меренно мешали публикации работ Выготского и распространению его идей. Только глубокое историческое невежество может породить такую дикую мысль. И в самые тяжелые для нашей науки годы ни один из психологов школы Выготского ни словом, ни делом не пре­дал своего учителя. Это, увы, редкое явление в науке, да и не только в ней — даже среди апостолов Иисуса Христос один, как известно, был Иуда. Выготскому в этом отношении повезло больше.

Затем, начиная с 1956 г. началось триумфальное шествие идей и работ Выготского сначала в советской, а затем мировой науке. И — испытание славой. Естественно, как всегда подобных случаях, личность и деятельность Выготского стали обрастать мифами. Когда были живы все или почти все его прямые ученики, они успешно боролись с распространением таких мифов. Но большая часть их ушла, и миссию восстановления исторически истины пришлось взять на себя нашему поколению.

Лично мне не раз устно и письменно доводилось заниматься этим. И для меня поэтому Лев Семенович Выготский просто зна­комое с детства имя, не просто учитель моего отца, который в свою очередь был моим учителем в психологии и вообще в Науке, не просто основатель научной школы, к которой я имею честь принад­лежать. За правду о нем надо и стоит бороться. Его имя необходимо очистить от всей той квазинаучной, а то и от откровенно околонаучной шелухи, которая накопилась вокруг него.

И поэтому я пишу эту книгу не бесстрастным пером. Для меня это попытка воссоздания подлинного Выготского. И без волнения приступить к ней невозможно.

Конечно, я отдаю себе отчет, что герой биографической книги всегда как бы кроится автором по своему росту. У бездарного биогра­фа и самый великий ученый покажется недалеким. Но где взять такого второго Выготского, который был бы соразмерен Льву Семе­новичу?

Кстати, еще одна деталь. Я ни разу не слышал ни от кого из учеников Выготского, чтобы его называли по имени без отчества. Для них и при жизни, и после смерти он всегда был только Львом Семеновичем. Учителем, хотя разница в возрасте между ними была всего шесть-семь лет. Учителем в свои двадцать семь. Учителем в их семьдесят—семьдесят пять.