merezhkovsky_tolstoj_i_dostoevsky_2000_text

E.А. Андрущенко

ТАЙНОВИДЕНИЕ МЕРЕЖКОВСКОГО

Для последнего суда нужно последнее знание, которое может дать только любовь.

Критика и есть это последнее знание любви...

Д. Мережковский

Книга художника и религизного мыслителя Дмитрия Сергеевича Мережковского "JI. Толстой и Достоевский" (1898-1902)1 разделила судьбу многих выдающихся произведений XX в. Малопонятная современникам, она осталась недооцененной, а вскоре запретной и забытой. Ее автор был по существу вычеркнут из истории отечественной культуры, и его исследование надолго выпало из круга чтения, оказалось вне обширной литературы о Достоевском и Толстом.

Между тем, эта оригинальная и спорная книга составляет эпоху в истории отечественной мысли и занимает, по словам Г.М. Фридлендера, "уникальное место" в исследовании творчества Толстого и Достоевского2. Написанная на рубеже веков, она выразила особое мироощущение целого поколения, стала ответом на его потребность самопознания, откликом на его "чувствование чего-то совершающегося в мире". Имени ее автора по праву принадлежит значительное место в ряду русских писателей и философов начала века, которые внесли свой вклад в новое понимание творчества Достоевского и Толстого как художников и мыслителей. В то же время это исследование Мережковского - своего рода манифест "нового религиозного сознания", сформулированный в "литературных отражениях". "Пробуждавший в литературе религиозное чувство", ставший "посредником между культурой и религией", видевший "если не в русской церкви, то около нее, а именно в русской литературе"3 предчувствие великого религиоз-

1Подобную датировку своему исследованию дает сам Мережковский в биографической заметке, написанной уже в эмиграции - см.: Письма Д.С. Мережковского A.B. Амфитеатрову // Публ., вст. заметка и примеч. М. Толмачев и Ж. Шерон // Звезда. 1995. № 7. С. 161.

2Фридлендер Г.М. Д.С. Мережковский и Достоевский // Достоевский: исследования и материалы. СПб., 1992. Т. 10. С. 13.

3Бердяев H.A. Новое христианство (Д.С. Мережковский) // H.A. Бердяев о русской философии: В 2 ч. Свердловск, 1991. Ч. 2. С. 147.

16.Д.С. Мережковский

ного переворота, Мережковский привнес в собственно критику тот особый смысл и пафос, которые придавали отечественной литературе невиданное до тех пор значение, открывали всемирный смысл тайны" русского творчества и русского гения.

Нельзя не удивляться тому, что эта монография не завершила, а по существу лишь начала творческий путь Мережковского. Едва достигнув своего тридцатилетия, он выступил с книгой, вписавшей едва ли не первую весомую страницу в изучение творчества двух писателей и определившей направление собственных творческих и философских поисков Мережковского на протяжении почти полувека. Она создала ее автору особую репутацию в мире, и вместе с тем повлияла на восприятие творчества Толстого и Достоевского за рубежом4 . Но если пристальнее вглядеться в ее текст, то это, действительно, только начало, начало многообещающее, так сказать, "высокий старт", за которым были многочисленные и блистательные победы мысли и духа.

Наследие Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865-1941) обширно и многообразно. Входивший в литературу как поэт, он быстро завоевал репутацию своеобразного исторического беллетриста и плодовитого критика. Уже к 1912 г. он выпустил полное собрание сочинений в 17-ти томах5, а в 1914 г. - в 24-томах6, не включавшее к тому же большинство статей и заметок писателя, его многочисленную драматургию. Он был хорошо известен своим современникам и как один из основателей Религиозно-философских собраний и журнала "Новый путь" - печатного издания Религиозно-философского общества, как активный участник журнала "Мир искусства", общественный деятель, яркий публицист и лектор. Не принявший советскую власть, он большую часть своей жизни провел в эмиграции, где много и плодотворно работал над изучением истории религиозных исканий человечества. Его перу принадлежат религиозно-философские эссе, только теперь возвращающиеся читателю и открывающие неведомый и удивительный мир Мережковского.

Весомую часть его наследия занимает литературная критика, может быть, самое интересное, что он написал. Уже в первых статьях Мережковский заявил

осебе как о критике, пришедшим в литературу с новым, неслыханным для молодого автора словом, необщими идеями, свежими подходами и приемами.

Сквозь ученические еще интонации "Старого вопроса по поводу нового таланта"7 и "Рассказов В. Короленки"8 звучал уже голос мощный и смелый, полную силу которого современникам довелось услышать в книге "О причинах упадка и

оновых течениях современной русской литературы" (1893) и в сборнике портретов из всемирной литературы "Вечные спутники" (1897). И говорил этот голос не только о проблемах собственно литературных и эстетических. Он рассказывал "со всей доступной искренностью, как действовали на его ум, сердце и волю

любимые книги, верные друзья, тихие спутники жизни", звал новое поколение

7Впервые: Северный вестник. 1888. Кн. XI. С. 77-99.

8Впервые: Северный вестник. 1889. Кн. V. С. 1-29.

бьется он в такт с его ожидающей конца, "прерывной" по существу своему религиозной идеей, а где бессознательное творца выдает его "беспорывность", т.е. непрерывность, т.е. "антихристианство". Это придало особый подтекст статьям и исследованиям Мережковского. Он говорил о предметах знакомых и ясных, но рассматрвал их сквозь такую призму, что они приобретали очертания неизвестные, странные, прямо противоречащие привычным представлениям о них. Под его пером удивительным образом великие русские писатели и известные критики, общественные деятели и исторические фигуры оказывались выразителями и носителями того, что он называл "христианством не в метафизическом, а в вечном смысле". В его концепции определились те творцы культуры и творцы истории, "у кого ум отрицает, а сердце ищет Бога", и наоборот, "ум ищет, а сердце отрицает", те "не христиане, хотя бы во Христа верили"15.

Время, когда основы этой религиозной концепции закладывались, когда Мережковский ощутил необходимость поднять на новый уровень сказанное в ранних статьях и заявить о том, что станет целью его жизни и будущего творчества, совпало с его работой над исследованием о Толстом и Достоевском.

Обращение Мережковского к Толстому и Достоевскому не было случайным. Они, по существу, оставались его "вечными спутниками" на протяжении всего творческого пути. Он был знаком с обоими писателями, много писал о них в критике, публицистике, их творчество переосмысливал в собственных драмах. Еще мальчиком Мережковский побывал у Достоевского и читал ему свои стихи. В "Автобиографической заметке", вспоминая "крошечную квартиру в Кузнечком переулке", "низенькие потолки", «тесную прихожую, заваленную экземплярами "Братьев Карамазовых"», он писал: "Краснея, бледнея и заикаясь, я читал ему свои детские, жалкие стишонки... Помню прозрачный и пронзительный взор бледно-голубых глаз, когда Достоевский пожимал мне руку. Я его больше не видел и потом вскоре узнал, что он умер"16. Переживая смерть Достоевского, он в первую, еще юношескую поэтическую тетрадь заносит стихотворение "На смерть Достоевского":

Угас он... погиб в непомерной борьбе Все бездну людского страданья Все небо любви вместил он в себе Все глубь бытия и сознанья..}1

Молодому Мережковскому Достоевский был ближе Толстого. Подозревая "яснополянского отшельника" в лицемерии и человеческой малости, не принимая отречения великого писателя от художественного творчества, Мережковский свои взоры устремил на "подвиг" Достоевского, литератора в высшем смысле этого слова. Достоевский был в числе тех, кто оказал наиболее сущест-

15Мережковский Д.С. Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет / Сост. Е.Я. Данилова. M., 1991. С. 481.

16Мережковский Д.С. Автобиографическая заметка // Русская литература XX века. 1890/1910. Под ред. С.А. Венгерова. M., 1914. С. 291.

17Мережковский Д.С. II. Юношеские опыты. С 13 мая 1880 года // ОР ИРЛИ № 24.269/CL XIV б. 13.

Л.136-136 об.

го»22. Да и сам Толстой незадолго до смерти отвечал одному корреспонденту: "Мережковского и не читал, и судя по тем выпискам, которые вы делаете, читать, а тем менее оправдываться не нахожу нужным"23. "Это было давно", говорит Гиппиус, и с тех пор Мережковский пережил в отношении к Толстому значительную эволюцию. Он "много писал о нем отдельных статей", "немножко иначе стал видеть его как человека с его трагедией"24, но своего мнения о "религии" этого "тайновидца плоти" не изменил.

Уже через несколько лет после завершения исследования "JI. Толстой и Достоевский" одна за другой будут опубликованы статьи "JI. Толстой и русская церковь" (1903), "Пророк русской революции. К юбилею Достоевского" (1906), "JI. Толстой и революция" (1908), "Смерть Толстого" (1910), "Горький и Достоевский" (1913), "Поэт Вечной Женственности" (1917) и другие, свидетельствовавшие об изменении угла зрения Мережковского, о расширении круга вопросов, которые он считал правомерным обсуждать в связи с творчеством и общественной деятельностью писателей. Менялась и тональность: он с большим сожалением и сочувствием писал о Толстом и оказывался беспощаднее к Достоевскому, полемикой с которым проникнуто множество его статей.

Читатели, бравшие в руки эту книгу в начале века, испытывали двойственное чувство. С одной стороны, она была написана мастером, прекрасно владевшим слогом, чутким художником и энциклопедически образованным человеком. У всех, кто откликнулся на публикацию этого исследования, художественный талант Мережковского и его мастерство критика не вызывали сомнения. С другой стороны, перед ними лежала книга, импульсом к созданию которой стало сугубо индивидуальное, почти интимно-личное мироощущение автора, которое он представил чертой целого поколения и с позиций которого судил явления культуры. «Мы - "декаденты", "упадочники", - писал Мережковский, - хотя, может быть, и "декаденство" наше есть нечто родное, народное, русское - не извне, а изнутри идущее, не из Западной Европы, а из глубины, из самых кровных материнских недр русской земли (разве Достоевский, с точки зрения классического, академического Пушкина, не декадентнее всех нас?); может быть, и наше "декадентство" есть также нечто исторически естественное, необходимое, ибо что же мы такое, как не естественный и необходимый конец русской литературы, которая сама есть конец чего-то еще большего?... Мы не примем никакой середины, ибо верим в конец, видим конец, хотим конца, ибо мы сами - конец, или, по крайней мере, начало конца. В глазах наших - выражение, которого никогда еще не было в глазах человеческих; в сердцах наших - чувство, которого никто из людей не испытывал вот уже девятнадцать веков, с тех пор, как было видение отшельнику Патмоса».

Он чувствовал себя одним из тех, кто, "глядя с возвышения, видит над головами людей приближающийся к ним, но пока не видный снизу стоящим в толпе, конец всемирной истории". Ожидание этого конца, предчувствие его, выраженное с позиций нового сознания, и сделали книгу Мережковского чуждой его со-

22Цит. по: Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова. По переписке и воспоминаниям современников. 1983. T. 1.С. 108.

23Письмо студента Л.Н. Толстому // Толстой и о Толстом. Новые материалы. М., 1924. С. 36-37.

24Гиппиус 3. Дмитрий Мережковский. С. 240.

печатных листов - это Мережковский пытается с нами разговаривать"30. В. Розанов считал преобладающей чертой его дарования потребность в комментарии: "Свои собственные мысли он гораздо лучше выскажет, комментируя другого мыслителя или человека; комментарий должен быть методом, способом, манерою его работы"31. Но лучше и глубже других Мережковского понял А. Блок, не только с восхищением приветствовавший выход книги о Толстом и Достоевском, но и долгое время находившийся под очарованием его идей: "Говоря о Мережковском, едва ли можно упустить из виду то, что он художник, - писал Блок. - А это очень важно". Свидетельством этого являются «не только многие образы его романов, но также самые на первый взгляд прозаические страницы его критических статей. Когда он с подробной брезгливостью исчисляет стилистические грехи Леонида Андреева, когда говорит, что "без русского языка и русской революции не сделаешь", когда цитирует два-три стиха (и редко больше) какого-нибудь поэта, когда бросает вдохновенное слово о звездах, видимых только в черной воде бездонных колодцев, - в нем говорит художник брезгливый, взыскательный, часто капризный, каким и должен быть художник...»32

Позднее, уже в дни полной запретности, когда имя Мережковского почти не упоминалось, Б. Бурсов в книге "Национальное своеобразие русской литературы" (1967) писал: "Мережковский - талантливый критик. И книга его о Толстом

иДостоевском талантлива. Она жива и по сей день. В ней много точных и глубоких характеристик. Я уже не говорю о том, как она ярко написана и эффектно построена". И тут же: "Однако благодаря этим ее сильным качествам делаются более очевидными ее слабости. Мережковский всегда тенденциозен. Заданность

ипредвзятость сопоставлений двух величайших русских писателей буквально лезет в глаза с первых страниц книги, которая им посвящена. Достоевский - хороший христианин, Толстой - плохой. А это вот что значит на языке Мережков-

ского: тогда как Достоевскому удалось вознестись в сферу чистой мысли, Толстой так и остался привязанным к земле, ибо его христианство было мнимым"33.

Итак - на протяжении многих лет. Читатели и критики не могли не отдавать должного таланту писателя и быстро находили причины не восхищаться написанным им. Уже в наши дни, когда, казалось, критическая мысль не связана

идеологическими установками, разговор о Мережковском начинается с подсчетов его достоинств и недостатков, измерения "траектории падения"34 и заканчивается "загадками Мережковского": «Романы у него - "историософские", исследовательские штудии - субъективные, биографии - творческие, публицистика - религиозная», - пишет М. Ермолаев. Он "играл в российской культуре настолько странную роль, что до сих пор, по прошествии века со времени его литератур-

ного расцвета, нам так и не ясно, с каким событием в его лице мы имеем дело. Очевидно лишь, что это - событие"35.

32Блок A.A. Мережковский // Собр. соч. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 364-365.

33Бурсов Б. Национальное своеобразие русской литературы. Л., 1967. С. 219-220.

34Так называлась статья С. Поварцова, опубликованная в журнале "Вопросы литературы" (1986. №11).

35Ермолаев М. Загадки Мережковского // Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М.: Республика, 1995. С. 561.