3.2. Теоретические концепции крупнейших советских книговедов

Александр Михайлович Ловягин (1870-1925) был одним из тех прогрессивных русских ученых, которые продолжали активную научную и педагогическую деятельность и после 1917 г. В 1920 г. A.M. Ловягин получил звание профессора по кафедре книговедения в Педагогическом институте. Он вел и общественную работу, организовав в 1918 г. Центральную коммунальную библиотеку Василеостровского района Петрограда, которой руководил до 1924 г.; по заданию Губполитпросвета провел 14 библиотечных семинаров, участвовал в комиссиях Губпрофпросвета.

В теоретических статьях послереволюционных лет A.M. Ловягин продолжал разработку своей концепции книговедения.

Качественным сдвигом и во взглядах самого A.M. Ловягина, и в книговедении того времени явилось осознание факта участия книги в процессе социального переустройства общества. В связи с этим A.M. Ловягин совместно с библиотековедов Э.А. Вольтером разработали Проект создания Социобиблиологического института, или Института социальной библиографии, содержание деятельности которого составляли: «1) научно-практическая систематизация в области социологической мысли, социального строительства и законодательства; 2) устройство и поддержание собрания трудов главнейших социальных мыслителей; 3) популяризация социологических знаний».

В 1919 г. Социобиблиологический институт сменил название на Социологический институт. К его работе были привлечены известные социологи того времени, в том числе Питирим Сорокин. В течение этого года Институт организовал проведение систематических лекционных занятий и эпизодических лекций по социологии. П. Сорокин прочитал курс «Социальная аналитика и социальная механика». Но, как писал A.M. Ловягин, изменение в названии института было продиктовано не отказом от собственно библиологических задач, а «намерением подчеркнуть, что библиология только отрасль социологии». Иными словами, здесь A.M. Ловягин попробовал представить книговедение в качестве социологической дисциплины. И это была попытка изменения методологической парадигмы науки о книге. Правда, вскоре он еще раз меняет свое представление о статусе книговедения в системе наук.

В неопубликованном докладе «Библиология, или общая наука о книге» (1920) и в статье «Что такое библиология» A.M. Ловягин вводит библиологию (он по-прежнему пользуется этим термином вместо «книговедение») в круг общественных наук, считая науку о книге составной частью более общей науки о культуре. По сути дела, развивая мысль о системности знания вообще, о системности книговедения, о том, что наука о книге входит в общую науку о культуре, A.M. Ловягин пишет: «В смысле философском это не будет отдельная наука. Это отрасль "большой" науки об общении людей, социологии или культурологии, как ее желал назвать В. Оствальд». Использование A.M. Ловягиным терминологии позитивиста В. Оствальда, отождествление социологии с наукой о культуре стало причиной того, что в некоторых позднейших историографических работах эти мысли A.M. Ловягина квалифицировались как методологически порочные. Однако во многих новейших теоретических исследованиях разрабатывается идея о том, что книговедение – системная наука и в свою очередь представляет собой подсистему науки о духовной культуре. Следовательно, плодотворность догадок и частичных разработок A.M. Ловягина для сегодняшней теории книговедения очевидна.

Труды A.M. Ловягина наглядно показывают, что в историческом процессе формирования системы книговедческого знания постепенно выделялся раздел общей теории, или методологии книговедения как более высокий уровень обобщения теоретического материала, накопленного отдельными областями книговедческого знания и смежными дисциплинами. Именно такой цикл лекций «Библиология, или общее книговедение» A.M. Ловягин читал в 1924–1925 гг. на Курсах книговедения по следующей программе: «Книговедение как система знаний. – Его место среди общественных наук и его методы. – Дисциплины, входящие в книговедение. – Общий обзор проблем книговедения».

Во вступлении к лекциям A.M. Ловягин отмечал: «Тридцать лет назад об общем книговедении только начали говорить, а термин "библиология" применялся так неопределенно, что и автор настоящего выступления в двух своих статьях... не смог отграничить понятие "библиология" от других, родственных ему, и принужден теперь считать свою прежнюю точку зрения совершенно устаревшей. Практические интересы работников заставляли подробно рассматривать и вопросы техники, и прикладных наук, и искусств, тесно связанных с некоторыми отраслями книговедения; вследствие этого научно-теоретическая часть иногда оказывается отодвинутой на задний план или даже вовсе не разработанной. Но недалеко то время, когда библиология – книговедение станет прочно на ноги и как наука теоретическая, объединяющая в одну целостную систему все, ныне разрозненные знания и наблюдения о книге».

Мысль о социальной природе книги A.M. Ловягин развивает в своей работе «Библиологическая наука»: «Книговед должен рассмотреть сущность того продукта человеческого творчества, изучению которого он себя посвятил... Книгу нельзя обследовать сколько-нибудь плодотворно, если не помнить, что она есть орудие воздействия одних людей на других, и ... это воздействие также должно служить предметом его изучения... Он подробно изучит взаимоотношение между человеком и книгой, чтобы иметь возможность в ясной картине представить, как индивидуальная и коллективная воля людей влияет и на внешний облик книги, и на ее содержание, и на ее экологию, и на ее долговечность. Все эти разнообразные знания о книге могли бы быть представлены в одной целой системе».

Попытку создания такой «целой системы» науки представляет собой фундаментальный труд A.M. Ловягина, которым он завершил свой жизненный путь, «Основы книговедения».

Как и Н.М. Лисовский, A.M. Ловягин не задается целью исследовать сущность книги, не раскрывает своего понимания книги «как орудия общения людей между собой». Он определяет книгу как «изложение или изображение человеческих мыслей» особыми условными знаками (графикой) на материале, доступном для многих, и в форме, допускающей легкое перенесение с места на место; притом эта форма должна соответствовать обычаям, традициям, установкам в той или иной местности на этот счет».

Плодотворный тезис о том, что книга есть орудие общения (только не индивидуального, а социального) людей, A.M. Ловягин не довел до последовательного раскрытия социальной природы книги. Однако достойной уважения представляется его попытка осмыслить это в нескольких фрагментах своей книги. К сожалению, отдельные высказывания не стали методологической основой первой русской монографии по книговедению.

Заслуги A.M. Ловягина перед отечественной наукой о книге несомненны. Наиболее существенные из них следует перечислить:

· он был инициатором организации Русского библиологического общества, что способствовало консолидации творческих сил специалистов разных областей гуманитарного знания, расширяло масштабы книговедческих исследований;

· способствовал становлению книговедения как самостоятельной науки, разрабатывая наиболее общие методологические проблемы статуса, содержания, объема, структуры и состава науки, междисциплинарных границ внутри книговедения и соотношения с наиболее близким ему исторически литературоведением;

· высказал плодотворную мысль о том, что объединяющим началом для частных книговедческих дисциплин является единство предмета, и трактовал предмет как задачу исследования книги с точки зрения ее содержания и значения для читающих;

· первым обнаружил понимание того, что специфика предмета книговедения предопределяется сущностью книги как орудия общения людей между собой, «орудия воздействия одних людей на других»;

· пытался, хотя и отрывочно, на уровне неразвернутых тезисов, выработать новую методологию, опираясь на понимание социальной природы книги;

· предпринял разработку принципиально новой схемы книговедения, в основу которой положил принцип развития книги как многоуровневого явления, принцип субординации различных по степени обобщения знаний о книге;

· выделил в структуре науки о книге раздел общего книговедения и в лекциях на Курсах книговедения наметил его содержание и проблематику как наиболее общего теоретического уровня в структуре науки;

· впервые попытался определить и интерпретировать книговедение как «отрасль "большой" науки об общении людей». Сегодня мы эту науку называем теорией социальной коммуникации; необходимость создания ее более 50 лет назад осознавал A.M. Ловягин.

Один из современников A.M. Ловягина назвал его монографию «квинтэссенцией книговедческого материала, накопленного отдельными книговедческими дисциплинами». Его труды, с одной стороны, вобрали в себя весь предшествующий теоретический опыт книговедения, а с другой – обозначили проблематику последующих исследований.

Во второй половине 20-х – начале 30-х гг. актуальными стали два направления в развитии книговедения как науки. Первое – общеметодологическое, вскрывшее теоретическую и идеологическую недостаточность ранее разработанных концепций (Н.М. Лисовского, A.M. Ловягина) сущности книги, состава, структуры и методов науки о книге. Второе направление – разработка теории отдельных традиционно существовавших (библиотековедение, библиография, история книги) и вновь конструируемых книговедческих дисциплин.

Эмпирический материал для подобных исследований давала новая практика советского книжного дела. В области общей теории книговедения наиболее значительными явлениями этого периода представляются работы М.Н. Куфаева, М.И. Щелкунова, Н.М. Сомова, А.В. Мезьер, А.Г. Фомина.

Михаил Николаевич Куфаев (1888-1948) сразу после революции активно включился в культурное строительство на разных участках советского книжного дела и много сделал для становления и развития науки о книге. Научная и педагогическая деятельность М.Н. Куфаева, начавшаяся еще до революции, особенно плодотворно развернулась в 20-е гг. Он читал лекции по книговедению, истории книги, библиографии в Институте внешкольного образования (позднее – Ленинградский государственный институт культуры им. Н.К. Крупской, ныне – Санкт-Петербургская академия культуры и искусств), Ленинградском государственном университете, Государственном институте журналистики им. В.В. Воровского, Государственном педагогическом институте им. А.И. Герцена, на Курсах книговедения при Ленинградском институте книговедения.

М.Н. Куфаев работал во многих книговедческих советских учреждениях: в Государственной книжной палате, Государственной публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина; был членом наиболее значительных книговедческих обществ – Русского библиологического общества, Русского библиографического общества, Ленинградского общества библиофилов, участником и докладчиком Первого и Второго Всероссийских библиографических съездов (1924, 1926), Международного библиографического конгресса в Германии (1928).

Основными областями научной книговедческой деятельности М.Н. Куфаева были общая теория книговедения, история, теория и методика библиографии, история книги, библиофилия.

Его теоретические работы характеризуются глубоким пониманием необходимости разработки методологических проблем науки о книге: сущности книги, объекта, предмета, методов и состава книговедения, содержания книговедения в целом, критериев взаимосвязи отдельных книговедческих дисциплин, их относительной самостоятельности и взаимообусловленности.

М.Н. Куфаев начинает разрабатывать проблемы структуры науки о книге и в своей основной работе по общей теории книговедения выделяет три уровня книговедческого знания: философия книги, философия книговедения (которую называет библиологией) и методология частных книговедческих дисциплин (эмпирические науки о книге). Исходя из этого, он конструирует системную науку о книге. Причем системность науки для него уже не догадка, как для A.M. Ловягина, а аргументированное убеждение, что книговедение – «это не простой конгломерат знаний, а система их, объединенная общностью предмета, не совпадающая целиком с каждой в отдельности, но вместе с тем и не противоречащая их выводам. <...> Под книговедением мы разумеем систему знаний о книге, условиях и средствах ее существования и развития. Книговедение – наука о книге в ее эмпирической и идеальной данности».

В этой системе знания «философией книги» М.Н. Куфаев называет дисциплину, задача которой выявить «сущность, природу, характер книги, обусловленность и свободу ее процесса, роль книги и закономерность ее развития».

На следующем, более конкретном уровне познания книги М.Н. Куфаев выделяет «философию книговедения», или «библиологию», которую именует также «методологией книговедения». И называет этот уровень теорией книговедения, основная проблематика которого, по его мнению, разработка специальной терминологии; конструирование структуры и состава науки о книге, выявление содержания, объема и границ частных книговедческих дисциплин, их места в системе общей науки о книге и в системе научного знания вообще; разработка методов исследования для каждой книговедческой дисциплины.

«Библиология», или теория книговедения, подробной разработки в трудах М.Н. Куфаева не имела, но ученый предложил несколько вариантов классификации науки о книге. В связи с этим он поставил, хотя и не исследовал специально, вопрос о взаимоотношении книговедения и других наук (истории литературы, истории искусства и культуры, социологии, психологии и пр.).

Третьим уровнем в структуре науки о книге М.Н. Куфаев называет эмпирическое, или конкретное, книговедение, которое конструирует как систему частных книговедческих дисциплин, опираясь на разработки Н.М. Лисовского и A.M. Ловягина, оставляя за каждой из дисциплин право лишь на эмпирическое изучение, фиксирование отдельных фактов, дающих материал для «библиологии» (теории книговедения), которая в свою очередь питает «философию книги» в ее наиболее общих выводах и положениях.

С позиций современного книговедения разрабатываемая М.Н. Куфаевым идея дифференциации уровней обобщения в изучении объекта представляется весьма плодотворной. Правильнее только говорить именно об уровнях в общей теории книговедения, а не о книговедческих дисциплинах – «философия книги», «теория книговедения», «эмпирическое, или практическое, книговедение», тем более что структуру дисциплин эмпирического книговедения М.Н. Куфаев трактует противоречиво. С одной стороны, он считает, что каждая лишь фиксирует факты в соответствии со своим объектом, а с другой стороны, говорит о необходимости методологии каждой из них: «...подобно тому, как наряду с методологией общей истории существует методология русской истории <...> точно так же и здесь наряду с общей библиологией – методологией книговедения – будет существовать и методология истории книги, методология библиографии и т. д., связанные с общей библиологией...» Подобное структурирование науки о книге свидетельствует о системном подходе ученого к этой проблеме.

Таким образом, идеи М.Н. Куфаева, сформулированные им проблемы, поставленные задачи актуальны и сегодня. Важно подчеркнуть, что он первый в книговедении поднял проблему познания сущности книги до уровня специально-научной методологии.

Его теоретическим разработкам присущ именно философский, теоретический, а не эмпирический описательный подход: «Говорят иногда, "все науки возникают из философии". Фактически и исторически это мнение иногда не совпадает с действительностью, но в порядке логическом оно правильно в том, что известное знание становится действительно научным только тогда, когда оно сознательно рефлектирует о своих началах и когда оно сознательно обращается к логическим, т.е. также к философски оправданным средствам своего выражения».

Однако предлагаемые М.Н. Куфаевым конкретные решения во многом противоречивы. И противоречия соответственно уровню подхода имеют методологический характер. Суть их лежит в понимании М.Н. Куфаевым основного вопроса философии о соотношении сознания и материи, материального и идеального, в неразличении таких категорий, как «сущность» и «явление».

Поэтому в своих рассуждениях о сущности и содержании категории «книга» он фактически имеет в виду книжное издание, т.е. неправомерно отождествляет сущность и явление. Кроме того, в этих рассуждениях он оперирует широко распространенной тогда во многих гуманитарных областях знания приблизительной терминологией. Там, где эта терминология оказывается недостаточной для обозначения рассматриваемых явлений и в первую очередь книги, М.Н. Куфаев переходит на образный и религиозно-мистический стиль.

Однако, если дать себе труд «пробраться» сквозь куфаевскую терминологию, то окажется очевидным, что исторически доступными ему средствами и методами он пытается исследовать сущность и природу книги. В той же работе «Проблемы философии книги» М.Н. Куфаев пишет: «Книга – продукт индивидуальный и сама по себе – индивидуальность. И в то же время книжное слово – факт социальный и продукт общества. Индивидуальное по своему происхождению, социальное по сфере своего действия – книга в своем характере носит все черты явления исторического, в котором преломляются и таинственным образом сливаются индивидуальное и социальное».

В теоретических работах М.Н. Куфаева есть и методологические заблуждения, есть и научные прозрения. Но именно прозрения, догадки, а не система доказательных и последовательных рассуждений о том, как книга становится способом обобществления авторского произведения, т.е. перехода содержания индивидуального сознания в содержание сознания общественного, что и является движущим противоречием книги. Этот процесс остается «таинственным» для М.Н. Куфаева. Поэтому и социальную, общественную природу книги он раскрывает не через общественное сознание, а через психику индивида, личность автора.

Но вместе с тем М.Н. Куфаев идет дальше своих предшественников в осознании социальной обусловленности книги: «Книга – это часть многоликой действительности, нечто единое, обособленное и целое в то же время, с другой стороны, неразрывно связанное со всем прочим миром, продукт мировой культуры и фактор ее».

Несмотря на попытку обобщающего, философского подхода к проблеме, М.Н. Куфаев воспринимает книгу метафизически, эмпирически, вещно, отождествляя категорию «книга» с экземпляром

книжного издания, движение книги – с физическим перемещением экземпляров издания во времени и пространстве. Он считает, что книговедение – наука о «единичном, индивидуальном», что объектом книговедения «служит не типичное, не родовое и не общее, а единичное, индивидуальное».

Поэтому при определении предмета книговедения М.Н. Куфаев утверждает, что «законосообразность и причинность в явлениях книги весьма относительна, а о едином законе, управляющем жизнью книги, едва ли может быть речь. Явления книги многообразны и индивидуальны, всякая книга и всякое явление ее – факт обособленный и не повторяющийся...». Общественные факторы, обусловливающие жизнь книги, нужно искать «в конкретной жизни книги, т.е. в эмпирических науках о книге, или книговедении, а самые законы, если бы они были найдены, фиксировались бы особою дисциплиной... "библиологической социологией"», которую М.Н. Куфаев выводит за пределы системы науки о книге и ставит в параллель с книговедением. Получается, что история книги – наука только о единичных, индивидуальных фактах, а библиологическая социология – наука о законах, относительно которых неизвестно, приложимы ли они к книге.

Методологическая ошибка в этих рассуждениях понятна. В познании книги М.Н. Куфаев выделил три уровня: философия книги, библиология, методология эмпирического книговедения. А уровни объекта познания, т.е. уровни категории «книга» (всеобщее, особенное, единичное) не выделил, поэтому все рассуждения неизбежно приводят к выводу, что книга познаваема только на уровне единичного, индивидуального, т.е. конкретного книжного издания данного произведения. В этом проявляется противоречивость и мировоззренческая недостаточность концепции М.Н. Куфаева.

Отождествляя книгу с книжным изданием, М.Н. Куфаев вынужден развивать идею об изначальной «историчности» книги, причем опять прибегая к поэтическим образам и сравнениям, а не к логическим доказательствам. Поэтому и книговедение у него – наука историческая, фиксирующая явления прошлого, а основной метод книговедческого познания – исторический.

Ссылаясь на разработки A.M. Ловягина и Н.М. Лисовского, М.Н. Куфаев считает, что большинство частных книговедческих дисциплин – исторические по своему характеру, хотя и Н.М. Лисовский, и A.M. Ловягин выделяли в каждой из них три уровня – история, теория и практика. Куфаев же подобным утверждением закрывает книговедению возможность и необходимость быть научным обоснованием практики книжного дела, средством управления практикой, не видя прогностического значения науки. Конечную цель исследований современного книжного процесса видит лишь в констатации его состояния. И для этой цели могут служить, по его мнению, методы библиографический, статистический, литературно-критический.

Полагая, что книговедение в своей сущности историческая наука и основной ее метод исторический, М.Н. Куфаев ставит себя в затруднительное положение, конструируя историю книги как частную книговедческую дисциплину. Интерпретация ее содержания противоречива и не отличается, по сути дела, от интерпретации книговедения в целом.

В своих построениях М.Н. Куфаев творчески переосмыслил и продвинул вперед теоретические достижения предшествующего и современного ему книговедения; предпринял попытку создания методологии книговедения и выхода на более высокий уровень обобщения, сформулировав кардинальные вопросы теории книговедения: что есть книга; что такое наука о книге; каковы объект, предмет, состав, структура и методы книговедения. Осознание и постановка этих вопросов были явлением прогрессивным в отечественном книговедении.

М.Н. Куфаев одним из первых выдвинул и попытался исторически доступными ему средствами обосновать мысль о системном характере самого книговедения и обозначить его место в системе наук. Плодотворность осознания М.Н. Куфаевым необходимости именно такой постановки проблемы подтверждается тем, что и современной наукой о книге не решена сложная задача определения, интерпретации и формулировки своего объекта и предмета. Поэтому, несмотря на слабость методологических позиций М.Н. Куфаева, в современных историко-книговедческих работах отмечается то ценное в его трудах, что может быть использовано и в наши дни.

Одним из первых мировоззренческое, методологическое переосмысление основных проблем книговедения начал Михаил Ильич Щелкунов (1884-1938).

Наиболее значительная работа М.И. Щелкунова появилась примерно в те же годы, что и работы A.M. Ловягина и М.Н. Куфаева. В основной своей части она представляет собой фундаментальное историческое обозрение развития технологии изготовления книжного издания – рукописной и печатной. Особенно подробно М.И. Щелкунов рассматривает технологию полиграфического производства. Им систематизированы факты из истории развития письма и письменности, изобретения бумаги, ксилографической книги, биографические сведения о крупнейших типографах и издателях прошлого, сведения о состоянии и динамике развития репертуара отечественной и зарубежной книги, об истории развития и совершенствования полиграфического производства и машиностроения, об историческом развитии технологических способов иллюстрирования книги.

Особый интерес представляют теоретические положения М.И. Щелкунова, содержащиеся в главе «Классификация библиологии», завершающей монографию «История, техника, искусство книгопечатания», и в его выступлениях на Первом и Втором Всероссийских библиографических съездах.

Классификация книговедения, разработанная М.И. Щелкуновым на базе схемы Н.М. Лисовского, имеет следующие основные разделы: Методология библиологии – философия книги. Общие вопросы книговедения. Значение книги. – I. Производство книги. – II. Книга в готовом виде (изданная книга). Ее регистрация (классификация и каталография книг – библиография). – III. Распространение книги (книжная торговля). – IV. Собирание и сохранение книг и пользование ими. Библиотековедение и библиофилия.

В этой классификации очень важно обратить внимание на наличие обобщающего раздела, т.е., по сути дела, общего книговедения, необходимость которого в структуре книговедения подчеркивал М.И. Щелкунов: «...куда по классификации автора отнести общие вопросы об изучении книги и ее методологию, ее философию? Все эти дисциплины, являясь "надстройкой", стоят над нашей классификацией как определяющие самые принципы построения книговедения...».

Достижением М.И. Щелкунова следует считать и то, что он, хотя и не вполне отчетливо, но обозначил границу между книговедческой практикой (книжное дело) и книговедческой теорией (книговедение).

Выделив три уровня исследования объекта в каждой дисциплине – история, теория, практика (методика), ученый обозначил структуру книговедческих дисциплин.

Попытка М.И. Щелкунова встать, в отличие от М.Н. Куфаева и A.M. Ловягина, на материалистические позиции в трактовке книги и книговедения привела его, однако, к «перекосам» в иную сторону и в определении сущности книги, и в схеме науки о книге. В понимании М.И. Щелкунова, «книга есть продукт и орудие материальной и тесно с ней связанной духовной культуры, назначение которого – непосредственная и точная передача фактов и мыслей автора в виде писем и изображений максимальному числу людей с затратой минимальных усилий с их стороны. И если эту формулу пока что не могут опровергнуть, то причина ясна: в ней книга рассматривается не как духовная сущность идеалистического порядка, а как материальный предмет, вещь; поскольку же вещь является предметом потребления, притом таким предметом потребления, на изготовление которого требуется затрата человеческих сил, – вещь становится товаром. Поскольку же вещь становится товаром, постольку она в своих судьбах следует законам, входящим в круг политической экономии, – пусть это будет и книга, "товар особого рода", в котором на первом месте содержание, но все же товар».

Абсолютизация тезиса «книга есть вещь, товар» привела М.И. Щелкунова к неправомерному введению в предмет книговедения производственно-технологических и экономических аспектов процесса функционирования книги как предмета, вещи и как товара. Поэтому библиологию он называл «книжным товароведением» и в своей схеме представил ее как конгломерат экономических, технологических, юридических и даже биологических (есть раздел «Борьба с вредителями») дисциплин.

Тезис «книга есть продукт и орудие материальной и тесно с ней связанной духовной культуры» заставил ученого как бы раздвоить саму сущность книги на материальную и идеальную, что, с одной стороны, свидетельствовало о его стремлении преодолеть противоречия в концепциях Н.М. Лисовского и М.Н. Куфаева, а с другой стороны, неизбежно привело к дроблению единого предмета книговедения, а потому к выделению циклов дисциплин, по сути, некниговедческих. Единой системы науки, сохраняющей свою целостность благодаря единству объекта и предмета, у М.И. Щелкунова не получилось. Он считал, что «...создаются: в идеологическом отношении науки о книгах по их содержанию, в материальном отношении – науки о произведениях печати как вещах и в публичном и правовом отношении – науки о юридической стороне книжного дела».

Главенствующую роль он отводил экономическим аспектам, подменяя книговедение отсутствовавшей тогда, а в значительной мере и сегодня, экономикой книжного дела (при наличии разработанной экономики отдельных отраслей книжного дела).

Еще в 1923 г. в предисловии к первому изданию своей монографии М.И. Щелкунов писал: «...автору неизвестно ни одной работы, где бы появление тех или иных изобретений и усовершенствований в этой... области было объяснено изменяющимися требованиями рынка. Требованиями рынка? Следовательно, автор рассматривает книгу как товар? Да, поскольку речь идет о предмете, рассчитанном на потребление, конечно, книга – товар, производство которого подчинено всем требованиям рынка и всем законам научного товароведения». По существу, это высказывание М.И. Щелкунова было первой попыткой книговедения встать на прочную материалистическую основу, в качестве которой М.И. Щелкунов выбрал экономическое учение основоположников марксизма, достаточно механически накладывая его на науку о книге.

Методологические установки и теоретические позиции М.И. Щелкунова были подвергнуты критике уже в начале 30-х гг., и прежде всего отрицательно оценивалось его понимание сущности книги, которое определяло и книговедческие построения.

Продолжением теоретических разработок М.И. Щелкунова можно считать труды Николая Михайловича Сомова (1867-1951), сыгравшие положительную роль в становлении общей теории книговедения.

Основной вывод, к которому приходит Н.М. Сомов, выражен им так: «Библиология в своем развитии вышла на уровень трактовки общих проблем в свете марксизма-ленинизма, исходя из социального понимания сущности книги и применяя метод исторического материализма». Несмотря на имевшие место в теоретических концепциях отдельных книговедов ошибки и заблуждения, принимавшие форму «вульгарного социологизирования», эти слова в целом верно характеризуют основное направление приложения усилий в разработке науки о книге.

В двух основных работах Н.М. Сомов учитывает теоретический опыт, накопленный в общей теории книговедения и в теории и практике частных книговедческих дисциплин, как бы подводит итог предшествующим исканиям и достижениям и делает следующий шаг. Приняв за исходное определение книги как «предмета материальной и духовной культуры, отличающегося от других предметов культурного творчества», Н.М. Сомов сосредоточивается на конструировании состава и структуры книговедения и называет двадцать книговедческих дисциплин. В совокупности они с исчерпывающей полнотой представляют и традиционные, достаточно сложившиеся книговедческие дисциплины (история книги, библиография), и дисциплины, название и интерпретация которых появились в современных Н.М. Сомову работах (библиология – общая теория книговедения, библиополия – наука о книжной торговле; библиосоциология; библиопсихология; библиоэкономика – экономика книжного дела; библиономия – искусство книги; история читателя). Большинство названий дисциплин представляли собой скорее обозначение областей книговедческой деятельности, где имелся некоторый практический опыт, но теоретическое осмысление его едва начиналось.

В современных историографических работах отмечается «конгломеративность», «лоскутность» предложенного Н.М. Сомовым состава книговедения. Глубоко разработанной целостной системы науки о книге у него не получилось.

Теоретические работы Н.М. Сомова представляют собой первую в отечественном книговедении попытку обоснования состава науки о книге, выявления соотношения между отдельными дисциплинами и той основы, на которой они объединяются. Однако в один ряд достаточно механически поставлены дисциплины разных уровней обобщения и разной степени конкретности; содержательное соотношение между дисциплинами не выявлено.

В структуре науки о книге Н.М. Сомов вслед за своими предшественниками выделил общетеоретический методологический раздел: «...среди дисциплин, входящих в состав книговедения, есть одна дисциплина, которая объединяет все разносторонние знания о книге в одно общее; это теория книговедения, или библиология как общая наука о книге, как общее книговедение...» и определил в общей форме его содержание, задачи и место в системе науки о книге.

Н.М. Сомов внес существенный вклад в развитие теории отечественного книговедения, разрабатывая его состав и структуру, выявляя статус и содержание общего книговедения, его соотношение с частными книговедческими дисциплинами.

Весьма продуктивной и сегодня представляется постановка Н.М. Сомовым вопроса о необходимости разработки таких книговедческих дисциплин, как «библиополия» (в современных работах чаще встречается термин «библиополистика») – книговедческая дисциплина, объектом которой является книга в процессах книжной торговли, и таких смежных с книговедением дисциплин, как «библиоэкономика», которая должна изучать «экономическую природу книжного дела».

Тот высокий для своего времени уровень обобщения и глубина проблематики, которыми отличаются рассмотренные выше работы М.Н. Куфаева, М.И. Щелкунова, A.M. Ловягина, Н.М. Сомова, определялись интенсивностью исследований и теоретическим опытом, накопленным за это десятилетие в отдельных книговедческих дисциплинах. Теоретические исследования были вызваны, с одной стороны, потребностями практики книжного дела, а с другой стороны, наличием эмпирического материала, пригодного для обобщения.

Своеобразной формой обобщения накопленного эмпирического материала стало второе издание «Словарного указателя по книговедению» Августы Владимировны Мезьер (1869-1955).

Указатель содержит не только бесценный систематизированный библиографический материал за 1900-1930 гг., но и терминологический, теоретический материал.

При составлении словника, при выборе основного понятия из ряда синонимично употребляемых в специальной литературе А.В. Мезьер опирается на существующие терминологические и теоретические точки зрения и обосновывает свою. Наиболее сложными для определения оказались базисные книговедческие понятия: «книга», «книговедение», «библиология», «библиография». Предисловие к первой части Указателя выявляет позиции составителя. А.В. Мезьер оставляет в качестве ключевого слова «книговедение» со ссылкой на все слова, обозначающие входящие в его состав частные книговедческие дисциплины (4.1, с. VI), и приводит литературу «по различным теоретическим вопросам книговедения, а не одни только обобщения и выводы философского и методологического характера» (4.1, с. IV). Под словами, обозначающими названия книговедческих дисциплин, А.В. Мезьер выделяет теоретические, исторические и методические разделы: «Библиография – теория» и «Библиография – история», «Библиотековедение – теория, методология» и «Библиотековедение – техника, практика и организация», «Книжная торговля в России и СССР – история» и «Книготорговое дело – теория, техника, организация и практика», «Издательское дело. Материалы к его истории; его теория, организация и практика»; «Книжная статистика – теория, организация, практика».

А.В. Мезьер предлагает свой проект структуры науки, выделяя в ней общее книговедение и систему частных книговедческих дисциплин, в каждой из которых фиксированы уровни истории, теории, методики и организации.

В Указателе нашли отражение и появившиеся в XX в. новые книговедческие дисциплины: библиопсихология, библиосоциология, библиополия (с отсылкой к «Книжной торговле»), библиологическая педагогика (с отсылкой к «Методике чтения»), библиопегистика (наука о переплетах), библиометрия, библиономия. Отношение к ним А.В. Мезьер выразила в разъяснении к разделу «Классификация книговедения»: «Важная для разработки книговедения задача дать методологически обоснованную схему основных проблем книговедческой науки подменялась обычно в буржуазном книговедении чисто спекулятивными построениями "состава книговедения" в виде механистических классификаций из всяких надуманных "книговедческих дисциплин"; ниже указываемая литература в большинстве отражает такой именно подход» (Ч. 2, с. 233-239).

Из многочисленных текстовых ремарок проступает мировоззренческая и теоретическая позиция А.В. Мезьер, что заставляет нас говорить о ней не только как о библиографе, но и как о теоретике книговедения. Группируя источники под словом «книговедение», она выделяет «первые попытки обоснования марксистской теории книговедения», отражая здесь новейшие работы 1928-1931 гг. и «другие работы по вопросам книговедческой теории». Критерии такой группировки достаточно явственно вытекают из трактовки книговедения, которую дает А.В. Мезьер перед списком литературы: «Книговедение – наука о книге как социальном явлении, общая социология книги; являясь, как и всякая общественная дисциплина, лишь одной из конкретных форм выражения общих законов социальной диалектики, книговедение может изучать книжные явления и их эволюцию лишь в той мере, в какой оно в своих построениях опирается на общую научную теорию социального развития, т.е. на исторический материализм; в домарксовый – идеалистический период своего развития оно и не могло поэтому сложиться в научную теорию; как наука, изучающая более общие законы развития книжных явлений, книговедение является методологически ведущей дисциплиной для других книговедческих дисциплин, конструируя, однако, свою теорию в тесной диалектической взаимосвязи с их частными теориями, также опирающимися на философско-социологическую базу марксизма» (Ч. 2, с. 303).

В этом определении, отличном от всех предшествующих и многих последующих, необходимо отметить несколько принципиально важных в теоретическом отношении моментов, продуктивных с сегодняшней точки зрения: квалификацию книги как социального явления, а книговедения как общественной науки; детерминированность науки о книге диалектико-материалистическим учением; утверждение статуса общей теории книговедения как методологической, теоретической базы частных книговедческих дисциплин и осознание диалектической связи последних с общим книговедением.

В 1931 г. в Ленинграде вышла первая в отечественном книговедении историографическая монография «Книговедение как наука. История и современное состояние», подводящая итог предшествующим исканиям в области общей теории книговедения.

Автором ее был Александр Григорьевич Фомин (1887-1939), известный библиограф, историк литературы, текстолог, теоретик книговедения.

С 1920 г. деятельность А.Г. Фомина была тесно связана с Научно-исследовательским институтом книговедения. За годы работы в институте были написаны его основные работы по истории, теории и методике библиографии. И до сих пор не утратили ценности такие труды, как «Аннотация. Теория, практика составления» (1929), «Путеводитель по библиографии, биобиблиографии, историографии, хронологии и энциклопедии литературы» (1934), «Методы составления библиографических указателей» (1929) и др.

Многолетняя педагогическая деятельность, чтение лекций по общему книговедению на Высших курсах библиотековедения при Государственной публичной библиотеке, в Ленинградском университете, в Коммунистическом политико-просветительском институте имени Н.К. Крупской, активное участие в научно-книговедческой жизни того времени привели А.Г. Фомина к мысли о необходимости написать «большую работу по теории книговедения, разбирая в ней все русские попытки его построения и определения».

Монография А.Г. Фомина «Книговедение как наука. История и современное состояние» была первой попыткой воссоздания исторического процесса формирования именно общей теории книговедения. Анализируя, оценивая работы В.Г. Анастасевича, Н.М. Лисовского, A.M. Ловягина, М.Н. Куфаева, М.И. Щелкунова, Н.М. Сомова и др., деятельность которых отличалась разнообразием направлений, А.Г. Фомин сосредоточивается на круге методологических проблем науки о книге в их трудах: терминологии, определении содержания, состава, структуры, границ, места в общей системе наук, методов. Свою задачу он видел в том, чтобы «по возможности комментировать и оценить эти труды и, наконец, подвести общий итог современному состоянию книговедения как науки и наметить очередные задачи его разработки».

Показав в своей монографии поступательное развитие книговедения, заблуждения и ошибки его представителей, А.Г. Фомин в заключение сформулировал задачи науки, которые необходимо решать на основе марксистского учения: установить в книговедении определенную, ясную терминологию; дать точное и четкое определение книги как объекта книговедения и самого книговедения как науки; точно определить состав книговедения; установить внутреннюю связь между знаниями, вводимыми в книговедение, начало, объединяющее их; разработать подробно структуру книговедения, дать удовлетворяющую всем научным требованиям классификацию его; установить отчетливо границы, отмежевывающие книговедение от других наук; определить место книговедения в общей системе наук, разработать методологию книговедения.