За моделями не увидели жизни

Ученые слишком увлеклись методологией в ущерб попыткам понять, как реально устроен мир  1

В академической среде последнее время идут ожесточенные дебаты по поводу состояния макроэкономики как науки. С одной стороны, есть очень эмоциональный выпад Кругмана (здесь на русском) и несколько более сдержанный текст Роберта Гордона. Фактически, они обвиняют макроэкономику в том, что за последние 30 лет она сошла с рельс и ушла куда-то не туда, и текущий кризис отчасти является результатом этого. Во многом с ними согласен Оливье Бланшар, но при этом считает, что все не так уж плохо. С другой стороны, довольно жестко отвечают Кругману, например, Джон Кохрейн (здесь на русском) и Дэвид Левайн. Это неполный список участников этих дебатов, но всех их объединяет то, что они все намного умнее меня. Как же мне разобраться, кто прав? Я могу только сказать о том, кто меня убеждает больше. Более убедительными мне кажутся Кругман с Гордоном и Бланшар. Хотя первые двое обвиняют, в том числе, и третьего, я между ними не вижу большого противоречия. Основной тезис заключается в том, что ученые слишком увлеклись методологией в ущерб попыткам понять, как реально устроен мир. Математика, которая в экономике существует для того, чтобы выстроить логически стройный аргумент, стала самоцелью. В результате, мы получили настолько сложные модели, что в них за деревьями перестали видеть лес. Далее я прошу прощения у людей, не связанных с академической экономикой, так как буду предполагать знание некоторых специальных терминов и теорий. За последние 30 лет прорыв в методологии макроэкономических исследований был, действительно, впечатляющим. Он был инициирован представителями классической («пресноводной») школы, но вся эта методология была взята на вооружение всеми макроэкономистами, в том числе кейнсианцами. Но в чем я согласен с Гордоном (а он, в свою очередь, цитирует еще и Мэнкью) – идейно за это время мы почти никуда не продвинулись. Когда ученые сегодня комментируют макроситуацию, я не вижу в их ответах влияния последних 30 лет. Все (разумные) ответы даются в рамках модели IS-LM или других идей, известных еще до 1980-х. Единственное действительно важное открытие макроэкономической революции 1970-х – идея естественного уровня безработицы и вертикальности долгосрочной кривой Филлипса. Но эту идею еще в 1968-м высказали Фридман и Фельпс, и она не была поводом сносить все кейнсианство и превращать макроэкономику в математику, как это попытались сделать неоклассики. Однако, как пишет Бланшар, факты – вещь упрямая, поэтому утопить кейнсианство так и не получилось. Одним из главных достижений «пресноводной» школы и вообще революции 1970-х в макроэкономике считается то, что модели получили четкие микроэкономические основания. Но почему я должен это считать достижением? Разве у Кейнса не было микрообоснований? Взять, например, кейнсианскую функцию потребления. Она наивна, проста и неверна – потребление есть линейная функция текущего дохода. Но она выведена из некоего неформального понимания того, как ведут себя люди. Критика же состоит в том, что эта функция не выведена из четкой математической оптимизационной задачи потребителя, а является просто предположением. Поэтому «пресноводники» предложили свою модель потребления (к слову, не они, а гораздо раньше Фридман и Модильяни), которая основывается на еще более неправильных предположениях: репрезентативный потребитель, абсолютное предвидение будущего, отсутствие кредитных ограничений, экспоненциальное дисконтирование, бесконечный горизонт планирования, аддитивно-сепарабельная функция полезности и т.п. Все эти предположения делаются не из-за того, что кто-то считает их верными, а из-за того, что они позволяют решить модель. По мне, уж лучше тогда кейнсианская функция, выведенная из здравого смысла. А подогнать под нее микрообоснования – дело техники, что многие новые кейнсианцы с успехом и сделали. Достаточно ввести в модель разумные кредитные ограничения, сделать третью производную функции полезности достаточно большой и положительной, и мы получаем функцию потребления, похожую на кейнсианскую. Данные говорят нам о том, что правда – где-то посередине. На это Кохрейн с Левайном отвечают, что все это делается «пресноводниками» – есть много моделей, в которых учитываются все эти многочисленные несовершенства. И даже (о ужас!) жесткие цены вставляют в модели, и отклонения от рациональности, и неполную информированность и т.д. и т.п. Так-то оно так, да вот вставить все это вместе – слишком сложно. В результате, на прямой и конкретный вопрос «почему произошла Великая депрессия?» отвечают прямо и честно: технический регресс. Например, это делается прямо в абстракте статьи, опубликованной в недавнем сборнике «Великие депрессии XX века» под редакцией Прескотта и Кихо. Я не увидел ни в этой статье, ни в других статьях этого сборника, тех многочисленных отклонений от равновесия, которые вроде бы изучают «пресноводники», и финансовые рынки в 99% всех моделей, которые я видел, предполагаются идеальными. И, хотя Прескотт – Нобелевский лауреат, ответ про технический регресс я не приму, так как он оскорбляет мой интеллект. При этом я вполне готов признать, что все эти модели имеют определенную ценность, они, безусловно, оттачивают нашу интуицию по некоторым вопросам. И если бы их разработчики на большее и не претендовали и не считали, что равновесными моделями можно объяснить всё, включая депрессии, – наверное, и конфликта бы не было никакого. Но вместо того, чтобы оттачивать интуицию в отдельных направлениях, разрабатываются огромные и сложные всеобъемлющие модели, в которые потихоньку вставляются несовершенства рынка. И здесь я полностью согласен с критикой Бланшара – несовершенства, если и вставляются, они вставляются в заведомо неверную модель, в которой миллион заведомо неверных, но очень важных предположений делается из соображений математического удобства. Стоит ли доверять результатам этих моделей – неясно. Итак, есть ли положительная ценность в динамических стохастических моделях общего равновесия? Они задают некий ориентир, некое долгосрочное равновесие, вокруг которого мы вертимся. Я готов в это верить. Но как только речь заходит о том, что действительно интересно, т.е., об экономическом цикле, я не вижу в них чего-либо особо ценного. Да, можно добавить в модель кейнсианские жесткие цены, тогда модель будет походить на правду, но зачем сажать простую и наглядную модель IS-LM на заведомо неправильную и сложную модель RBC? Что мы этим достигаем, чего мы не знали в 1978-м? Тогда уж лучше просто анализировать IS-LM и делать выводы прямо из нее, как, собственно, и делают современные практикующие макрополитики. То, что сейчас происходит с теорией цикла, мне напоминает то, что произошло в свое время с теорий роста. После довольно насыщенной полезной интуицией модели Солоу в 1960-х появились модели Рамсея и перекрывающихся поколений, которые сделали эндогенной норму сбережения. Методологически это было очень важно, хотя понять, почему некоторые страны растут, а некоторые – нет, это не помогло. Но дальше все равно решили работать в том же направлении и начали играть с магистральными теоремами и прочими математическими приемами, от которых ум заходит за разум. Но почему Африка не растет – так и не поняли. Поэтому теория роста потихоньку затухала до тех пор, пока не появилась эндогенная теория роста, политическая экономика и т.п. В сухом остатке – я согласен с тезисом, что теории экономического цикла лучше традиционного кейнсианства пока не придумали, а последние тридцать лет принесли нам много методологических, но мало идейных достижений. Но методология – тоже хорошо, безусловно, какие-то уроки мы и из этих исследований извлекли, и еще будем извлекать. Так что the state of macro (кейнсианские идеи плюс современные методы) is pretty good, но явно есть, куда расти. И в заключение: согласен ли я с Кругманом, что именно описанные выше недостатки академической науки привели к текущему кризису? Отчасти да, но только отчасти. Видение мира через призму моделей с идеальными финансовыми рынками (что бы ни говорили Кохрейн с Левайном, большинство моделей основываются именно на них), действительно, притупили нашу бдительность. Но я склонен считать, что кризис стал, скорее, результатом новых финансовых технологий и аномальных глобальных дисбалансов, предсказать последствия которых было очень трудно. Хотя многие выражали беспокойство, точно сказать, во что это выльется, было невозможно. Прогресс всегда приводит к ошибкам, временным перекосам и кризисам, но в целом мир со временем становится богаче.