Хрестоматия Глобализация и идентичность / Часть 2 / Часть 2- Вильпен

^{ДОМИНИК ДЕ ВИЛЬПЕН}

^{ЕВРОПЕЕЦ}

Европейцы всегда испытывали страсть к путешествиям. Европей­ское сознание зародилось в Средние века на дорогах, что вели к большим ярмаркам и первым университетам. Пилигримы, направлявшиеся, ска­жем, в Сантьяго-де-Компостела, гово­рили, помимо латыни, на разных ев­ропейских языках. В XV веке из города в город кочевали ремесленни­ки: германские оружейники, богем­ские рудокопы, нюрнбергские часов­щики, венецианские стеклодувы – и власти не препятствовали им в этом, были бы только талант и мастерство. Территория, по которой они пере­двигались, не замыкалась границами государств, но простиралась дальше, охватывая всю Европу. Впрочем, даже если европеец и не покидал род­ных мест, он все равно грезил о путе­шествиях, мыслил себя путешествен­ником, и воображаемые странствия и новые знакомства давали ему богатую пищу для ума. Возьмите Канта: он ни­когда не уезжал из Кенигсберга, но неизменно говорил, что ощущает близость к миру благодаря тому, что живет в портовом городе. Один толь­ко раз, совершая прогулку, он позво­лил себе отклониться от привычного маршрута: в тот день он узнал, что произошли важные события – нет, не в его родном краю, а за границей, в стране, где Просвещение, дости­гнув расцвета, привело к револю­ции, – во Франции.

Другой символ странствующего европейца, Эразм, в тяжелое для Ев­ропы время проехал по ней с севера на юг, чтобы распространить свои идеи, познакомить европейцев со своим мировоззрением. Для него пу­тешествие было не просто поездкой, а насущной потребностью тела и ду­ха: удалиться от родного порога, что­бы расширить свои горизонты, ис­пить из иных источников, сравнить собственные взгляды с взглядами других людей, таких разных и таких близких. В этом он схож с Монтенем, у которого желание отправиться в путь сочеталось со смирением гуманиста, соответствовавшим евро­пейской традиции: искать приклю­чений вдалеке от дома – значит при­знавать, что наши нравы и обычаи ценны лишь тем, что служат опорой жизни и порядка. И отсюда вовсе не следует, что чужие нравы и обычаи хуже, а другое жизнеустройство заве­домо не отвечает нашим устремле­ниям. Путешествовать – это прежде всего на время отказаться от своих привычек, уйти от себя ради обрете­ния новой реальности, признать, что она нам не безразлична, манит нас, возбуждает любопытство.

Когда Ференца Листа не приня­ли в Парижскую консерваторию на том лишь основании, что он не француз, молодой гений отправил­ся покорять Европу. Он посещал са­лоны крупнейших европейских сто­лиц, любовался пейзажами Италии, Швейцарии и Германии. Опыт ро­мантического путешествия лег в ос­нову одного из самых замечатель­ных музыкальных циклов – «Годы странствий». И у путешествующего по Италии Гете, и у приехавших ис­кать убежища во Франции Пикассо или Миро – у всех одна и та же исто­рия: невероятное великолепие уви­денного вдохновило их на многое. Артисты, художники, музыканты, скульпторы, писатели находили в чужих краях нечто новое, непохо­жее на то, что окружало их на роди­не; и все-таки это новое было им чем-то близко. Гёте ощущал свет Италии прежде, чем отправился в Рим или Неаполь. Свет этот, воспла­менявший его воображение, стал ча­стью его культуры, то есть желаний, мечтаний, памяти и мировидения. Испанские республиканцы знали о французском универсализме, о том, что во Франции соблюдаются граж­данские права и существует тради­ция предоставления политического убежища, задолго до того, как пере­шли через Пиренеи. Франция сдела­лась для них пристанищем раньше, чем они в ней обосновались.

Европеец путешествует по сво­ей территории – вот что главное. В какую бы европейскую страну он ни поехал, тронет она его сердце или оставит равнодушным, она не пока­жется ему чужой. Эдмунд Бёрк¹ вы­разил эту мысль так: «Ни в одном уголке Европы ее житель не чувству­ет себя изгнанником». А если евро­пеец все же ощущает себя там из­гнанником, значит, Европа переста­ла быть собой – не раз повторяли Томас Манн и Стефан Цвейг, укрыв­шиеся в Америке во время Второй мировой войны. Они убежали не из Германии и не из Европы, они убе­жали от того, что сделал с Германи­ей и Европой нацизм.

УСТОИ

Чем же объяснить то, что тесно свя­занный с собственным народом европеец всегда находит что-то свое и в любой другой стране Европы?

Нет сомнения, что, несмотря на разницу в обычаях, языке и культуре, за многие века у европейцев выработалось некое общее для всех чувство. Или скорее комплекс чувств, сложив­шийся потому, что в ходе завоева­ний, переселений и разного рода торговых обменов люди постоянно пересекали границы. Этот клубок трудно распутать, в нем соединены три нити: личность, торговля и демо­кратия.

Человек в Европе – хозяин, так повелось с глубокой древности. И хотя всеобщими правами его впер­вые наделила Французская револю­ция, в основе соответствующих пре­образований лежали давние тради­ции, способствовавшие выделению индивида из массы задолго до рево­люционных событий. Большую роль сыграло и христианство, кото­рое вместо идеи избранности одно­го народа даровало каждому верую­щему возможность индивидуально­го общения с Господом. А также римское право, заложившее фунда­мент общественного устройства, при котором в основе права лежит частная собственность. Каким бы изменениям ни подвергалось оно впоследствии, именно благодаря ему европеец остается свободным членом общества, которое хоть и вводит его жизнь в определенные рамки, но не регулирует ее в полной мере.

Институт частной собственнос­ти привел к появлению рыночной экономики, столь характерной для жизни нашего континента. Уже в эпоху Возрождения товарообмен между крупными европейскими странами, поездки по коммерчес­ким надобностям, курсирование судов, груженных тканями, продовольствием, вином и техническими новинками, стали чем-то привычным. Крупные банкирские дома, вроде дома Фуггеров, держали на почтительном расстоянии даже правителей. Вместе с товарами пришел в движение и дух: стремясь разбогатеет, люди больше общались между собой и заодно узнавали о чу­жих бедах и катастрофах, уже про­исшедших или надвигающихся. Лиссабонское землетрясение 1755 года стало трагедией не только для Португалии, но и для всей Европы. Оно заставило задуматься о силах природы и таящихся в ней опаснос­тях, о человеческой солидарности и необходимости развивать техни­ку, чтобы обуздать стихию, о нашем будущем. Но прежде всего эта катас­трофа заставила нас понять – а это могут только великие испытания, – что у европейцев общая судьба и безразличию отныне нет места. Су­да, шедшие по каналам Германии, или Голландии, или вдоль берегов Средиземного моря, перевозили в трюмах не только товары, но и ду­ховные ценности.

Зарождение капитализма упро­чило связи между европейским ин­дивидуализмом и торговлей. Говоря словами Вебера, развитие капита­лизма опиралось на протестан­тизм – религию, обещавшую своим приверженцам спасение благодаря достигнутому ими успеху, который отчасти является результатом тру­да, но главным образом – божест­венной воли. Разбогатеть – значит быть избранным. Разбогатеть – зна­чит стать достойным ниспосланной тебе благодати, которую никто не может оспорить. У многих, впро­чем, такое убеждение сложилось не столько под влиянием протестант­ства как такового, сколько религии в целом, которая поощряет усилия, направленные на достижение любо­го, пусть малого успеха, ибо это то­же признак божьего благоволения. В этой краткой европейской ге­неалогии определенное место долж­но быть отведено и демократии. Ос­новы демократии, независимо от то­го, имеем ли мы в виду теорию или практику, были заложены тогда же, когда и крепостные стены гречес­ких полисов, хотя в те времена ник­то еще не говорил о праве большин­ства. Эхо демократии звучало под сводами аббатств и церковных уч­реждений, очень давно начавших пользоваться выборной системой. Местные собрания, региональные парламенты, крестьянские общи­ны – все это стало кирпичиками зда­ния, постройка которого заверши­лась английской и французской ре­волюциями. Сегодня демократия, шедшая разными путями и сохра­нившая самобытность каждой евро­пейской страны, сделалась нашим общим достоянием. Мы так к ней привыкли, что подчас забываем, как она хрупка и как нуждается в посто­янном обновлении.

Совместимы ли требования де­мократии с чаяниями отдельного человека и европейскими традиция­ми товарообмена? Да, совместимы. Хотя они вроде и противоречат друг другу, все это разные грани жиз­ни одного и того же европейского сообщества, вечно неудовлетворен­ного, вечно ищущего и стремящего­ся в пункт назначения, который, стоит его достигнуть, тут же превра­щается в пункт отправления. В мае 1990 года, когда Балканские страны вступили в эпоху смут и войн, Жак Деррида, повторяя слова Поля Вале­ри, сказал, что Европа – это мыс, ду­ховный и географический, азиат­ского континента. Он имел в виду присущее европейцу стремление не останавливаться на достигнутом, ибо это личность честолюбивая, с обостренным чувством долга. Жи­тель нашего континента никогда не знает полного спокойствия, никогда не удовлетворяется достигнутым ус­пехом. Он всегда где-то в пути между личными нуждами и общественны­ми потребностями, его долг – за­ботиться о себе и считаться с инте­ресами других. В этом французы схожи со всеми остальным» евро­пейцами, в этом мы видим прочную национальную опору для построе­ния нашего общего будущего. Да, Францию по-прежнему раздирают противоречия: желания отдельного человека вступают в конфликт с ин­тересами общества, стремление за­щищать частные интересы – с глу­бокой уверенностью в том, что именно общественные интересы со­ставляют сущность политики. Фран­цузская мысль, обогатившая европейскую, сообщила ей вечную не­удовлетворенность, которая питает честолюбие и побуждает двигаться вперед. И дело не в том, что мы стремимся пребывать в состоянии дисгармонии, это не признак сла­бой воли, а, напротив, проявление жесткой требовательности к себе, постоянной решимости трудиться во имя прогресса.

ПОИСК УНИВЕРСАЛЬНОГО

Европейцу присущи не только эти качества. Надо посмотреть шире, копнуть глубже, чтобы понять, в чем наше своеобразие. Ведь желание торговать друг с другом, дух индиви­дуализма, стремление организовать жизнь по демократическим принци­пам свойственны и другим народам, и у каждого из них есть свои мифы, своя историческая память. В одном из романов Жюль Верн высказыва­ет предположение, что существует некая связь между вулканами Ислан­дии и вулканом Стромболи на севе­ре Сицилии. Писателя более всего волнует вопрос: а существует ли связь между людьми, живущими да­леко друг от друга и не имеющими общих корней? Что роднит евро­пейские народы?

Может быть, именно терпимое отношение к различиям и есть наш фирменный знак. Способность при­влекать к себе другие народы, пере­нимать чужие обычаи и не бояться, что от этого пострадает наша непо­вторимость. Когда в 1623 году Фрэн­сис Бэкон впервые употребил выра­жение «мы, европейцы», он знал, что, несмотря на национальные раз­личия, его читатели считают себя европейцами: думают о себе как о людях, живущих на одном конти­ненте. Неслучайно европейцы на­стойчиво говорят о том, что сближа­ет людей. Именно поиск общих условий человеческого существова­ния занимал лучших из них – от Монтеня до Адорно, от Фрейда до Леви-Строса. Европейцы всегда ощущали, что связаны между собой не только территориально. И никог­да не приписывали себе какие-то особые качества, которых нет боль­ше ни у кого и мире. Идеи честных выборов и расширения контактов пришли к ним раньше, чем эти сло­ва стали выражением насущной по­требности всей нашей планеты. Мы защищаем одни и те же ценности не только потому, что добились могу­щества и снискали славу, но и пото­му, что пережили страдания, униже­ния, варварство. Мы не считаем раз­личия неодолимой пропастью, мы видим в них мост, соединяющий лю­дей. Для нас различия не повод для соперничества, а свойство мира.

Ибо за многие века европеец приобрел опыт противостояния. Не только на своей земле, но и за моря­ми и океанами он яростно отстаи­вал свои завоевания, свою власть, свое право и свою религию. Вот еще одна сторона этого универсального человека: он склонен к соперничес­тву и доминированию, а необуздан­ное честолюбие подчас приводит его к трагедии. Этот незабываемый опыт, питавший творчество Шекс­пира, и сегодня влияет на формиро­вание наших убеждений. Им руко­водствовались наши отцы-основате­ли. Глядя на нас, все народы, в особенности те, что пережили гнет коммунистической диктатуры, начинают ощущать потребность в сво­боде.

ЕВРОПЕЙСКОЕ ГРАЖДАНСТВО

Разумеется, европейские ценности нашли свое отражение в идее созда­ния единой Европы. Между универ­салистскими ожиданиями и неиз­бежностью катастрофы, стремлени­ем к миру и неотвратимостью войн существуют противоречия, но они сглаживаются в повседневной жиз­ни нынешней, мирной Европы. Зна­менательно, как быстро страны бывшего Восточного блока присо­единились к европейскому полити­ческому строительству. Это еще од­на иллюстрация – самая свежая и убедительная – того, как одинако­вые политические цели сплачивают людей и вселяют в них надежду на процветание.

Сегодня гражданин Европы уже политическая реальность: вследствие договора о Европейском со­юзе, подписанного в Маастрихте 7 февраля 1992 года, основные права гражданина Европы получили юри­дическую силу. Согласно этому до­говору, любому европейцу предос­тавляется право избирать и быть избранным на выборах в том госу­дарстве, где он в данный момент проживает. Каждое государство – член Союза – в случае необходимос­ти предоставляет дипломатическую и консульскую защиту гражданину, оказавшемуся вне Союза на терри­тории страны, где государство, в ко­тором он проживает постоянно, не имеет своего представительства.

Необходимо особо отметить подлинную новизну того типа лич­ности, которую нашим странам уда­лось сформировать. Требуют оцен­ки и необыкновенные события, про­исходившие на нашем континенте: Европу сотрясали войны, разделяли стены и армии – носители разных идеологий, но она сумела, воззвав к своей памяти и заглянув в самые дальние ее закоулки, выстроить об­щее здание. Нигде в мире нет другой такой политической системы, кото­рая была бы способна увязать требо­вания национального государства и коллективного гражданства на осно­ве подлинно европейской демокра­тии. Сегодня на слова Рене-Луи Аржансона (министра иностранных дел с 1744 по 1747 год «Вся Европа должна стать одной большой ярмар­кой» – мы можем ответить: «Вся Ев­ропа – один большой политический проект».

Дело каждого из нас – вынаши­вать, защищать и воплощать в жизнь этот проект. Мы надеемся на него, потому что это проект мир­ной жизни. Мы рады ему, потому что он делает нас богаче и сильнее. Мы относимся к нему с уважением, потому что он воплощает идею за­щиты каждого отдельного человека, но опирается на силу всех. Сегодня быть гражданином Европы – это не просто счастливый шанс, это еще и долг. Сейчас, когда нам гро­зит столкновение между разными регионами мира, когда катастрофы обрушиваются на целые народы, на­шей задачей является упрочение ев­ропейских идеалов. Мы смогли построить новое здание на фундамен­те национальных государств. Взяв за основу эту модель, мы пошли дальше – укрепили ее, расширили до границ европейского континен­та. Теперь наша первейшая задача – вдохнуть в нее жизнь.

Для этого каждый гражданин Европы должен хорошо делать свое дело. Я уверен, что именно так и бу­дет. Достаточно посмотреть, каким успехом пользуются такие универси­тетские программы, как «Эразмус», чтобы понять, что наша молодежь хочет знать все о своем континенте, хочет обжить его, хочет, чтобы он имел свое неповторимое лицо. Мо­лодые не намерены замыкаться в чем-то узко национальном, они хо­тят участвовать в общем деле.

Европеец не есть застывшая ре­альность. Европеец – это воплощен­ное стремление. Это полет мечты. Но что это за мечта? Мечта Эразма или Леонардо, Цезаря или Наполео­на, Жана Монне или Алькиде де Гаспери?² Нет, речь идет о мечте, достойной стать мечтой всех и каж­дого. О заветной мечте, к осуществ­лению которой мы можем приближаться только шаг за шагом. Начнем с экономики в надежде на то, что круг будет расширяться – от соци­альных и культурных целей до поли­тических. Европе ведь свойственно быть незавершенной конструкцией, находиться в постоянном поиске. Европа всегда на пути созидания. Нас не страшат изгибы и повороты истории, нам идут впрок ее уроки. Нам слишком часто предсказывали конец света, чтобы мы поверили в конец Европы.

Как сказал Рембо, надо «покреп­че держаться за каждую завоеван­ную пядь». Европа должна этому научиться, чтобы вступить в эпоху зрелости, когда индивидуальное соединится с коллективным, европей­ская демократия станет делом каж­дого, а ее опыт станет вдохновляющим примером для всех людей Зем­ли. «Манящим берегом» для нашей планеты, мучимой сомнениями во времена, когда разгораются аппети­ты, усиливаются разочарования и страхи, когда будущее открывает не­виданные прежде горизонты, но вместе с тем возрастает и риск не­бывалой по своим масштабам кон­фронтации: столкновения самых разных сообществ, конфликтов идентичностей, роста индивидуа­лизма.

Доменик де Вильпен. Европеец (фрагменты из книги) //

Иностранная литература. М.: 2006, №9. С. 272-277.

Перевод Е.Леоновой

1. Эдмунд Берк (1729 -1797) - английский публицист, политик, философ.

2 Жан Монне (1888-1979)- француз­ский экономист;

Алькиде де Гаспери (1881—1954) — итальянский политический деятель.

И тот, и другой — сторонники европейского единства.