Хрестоматия Глобализация и идентичность / Часть 3 / Часть 3 -Негри

АНТОНИО НЕГРИ

НАСТУПАПАЕТ ЛИ КОНЧИНА ГОСУДАРСТВА-НАЦИИ?

„ИМПЕРИЯ” КАК ВІСШАЯ СТАДИЯ ИМПЕРИАЛИЗМА

Две базовые идеи лежат в основе книги «Империя», которую я написал совместно с Майклом Хардтом в промежуток между войнами в Персидском заливе и в Косово. Первая заключается в том, что не может быть глобального рынка (того, о котором гово­рят после падения Берлинской стены, то есть выступающего не только в качестве примера для подражания в области макроэко­номики, но и в качестве политической категории) без соответ­ствующей формы юридического правопорядка и что таковой пра­вовой порядок не может существовать без власти, которая гаран­тировала бы его дееспособность, действенность, эффективность. Вторая мысль заключается в том, что правовой порядок глобаль­ного рынка (который мы называем «имперским») обозначает не просто новое лицо верховной власти, на построение которой он направлен: он отмечает также появление новых жизнеспособ­ных сил неподчинения в производственной сфере и в области классовой борьбы.

Надо быть сумасшедшим, чтобы отрицать существование в настоящий момент глобального рынка. Достаточно пройтись по сайтам Интернета, чтобы убедиться в наличии глобального из­мерения рынка, каковое являет собою не только единичный опыт, порожденный экономическим сознанием, или же горизонт, от­крывшийся после долгих блужданий воображения (как поведал нам Фернанд Бродель по поводу окончания эпохи Возрождения), а вполне реально существующую ныне организацию. Более того, новый порядок.

С политической точки зрения всемирный рынок объединяется вокруг того, что во все времена представлялось в виде признаков суверенитета: полномочий в военной области, в сфере кредитно-финансовой, информационной, культурной и даже языковой политики. Полномочия в военной области обеспечиваются облада­нием одной-единственной властью всего арсенала вооружений, вплоть до ядерного; полномочия в сфере кредитно-финансовой политики – существованием одной господствующей денежной единицы, которой подчинен весь мир финансов во всём его раз­нообразии; полномочия в информационно-культурной сфере вы­ражаются через победное шествие единообразной модели куль­туры и даже, со временем, единого всеобщего языка. Эта конст­рукция наднациональна, всемирна, тотальна. Мы назвали её «Империей».

Здесь необходимо ещё установить различие между описываемой нами «имперской» формой правления и тем, что веками называлось «империализмом». Под «империализмом» мы пони­маем экспансию того или иного государства-нации за пределы своих границ, создание колониальных отношений (зачастую скры­ваемых за ширмой модернизации) в ущерб народам, прежде чуж­дым евроцентристским процессам капиталистической цивили­зации. Мы также понимаем под этим агрессивность, проявля­емую сильными нациями в отношении наций бедных в государ­ственной, военной, экономической, культурной и даже расовой областях.

На нынешней же фазе «имперского» развития мира импери­ализма в вышеописанном понимании больше нет. Если он еще и сохраняется, то лишь как явление, в рамках которого его цен­ности и полномочия переходят на уровень «Империи». Точно также нет более и государства-нации. Оно теряет три существеннейших характерных признака суверенитета: полномочия в области обороны, политики и культуры, которые поглощаются и заменяются центральной властью «Империи». Таким образом, ис­чезает или же ослабевает подчинение бывших колониальных стран империалистическим государствам-нациям. То же относится и к империалистической иерархии континентов и наций: всё реорганизуется под единый линейный горизонт новой «Империи».

Почему нужно называть Империей (настаивая на новизне юридической формулировки, которую предполагает этот термин ) то, что можно было бы просто рассматривать как американский империализм в эпоху, последовавшую за падением Берлинское стены? На этот вопрос наш ответ прост: вопреки утверждениям некоторых приверженцев национализма, «Империя» эта не американская. Кстати, за всю свою историю США были в значительно меньшей степени империалистами, нежели англичане, французы, русские или же голландцы. Нет, «Империя» эта просто капиталистическая, это порядок «коллективного капитала», то есть той силы, которая победила в гражданской войне XX века. Бороться с «Империей» во имя государства-нации – значит проявлять пол­нейшее непонимание реалий наднационального управления, его имперского облика и классовой природы: такая борьба относится к области мистификации. В «Империи», созданной коллектив­ным капиталом, участвуют как представители американского ка­питала, так и их европейские коллеги, а также те, кто сколачивает своё состояние на коррупции в России, наряду с капиталистами арабского мира, Азии или Африки, которые могут позволить себе направить своих детей на учебу в Гарвард и помещать деньги на Уолл-Стрит. Конечно, руководство Соединенных Штатов не отка­залось бы взять на себя ответственность за имперское правление. Тем не менее мы с Майклом Хардтом полагаем, что такое утверждение нуждается в уточнении. Отныне образование элиты аме­риканского общества само уже в значительной степени зависит от многонациональной структуры власти. «Монархическая» власть американского президентского строя подвержена влиянию «арис­тократической» власти крупных финансовых и производственных транснациональных корпораций. Одновременно она должна учи­тывать давление, оказываемое бедными нациями и организация­ми трудящихся с их ораторскими функциями, то есть считаться с «демократической» властью представителей эксплуатируемых сло­ев населения и лишенцев.

В результате снова становится актуальным определение имперской власти по Полибию, которое обеспечит экспансию конституции США, позволяющую ей развить во всемирном масштабе многообразие управленческих функций и вовлечь в свою собственную динамику процесс построения всемирного общественного пространства. Знаменитый «конец истории» как раз и состоит в достижении этого равновесия между королевскими, аристократическими и демократическими полномочиями, установленными в конституции США и имперски распространенными на мировой рынок.

В действительности добрая доля претензий на господство со стороны «Империи» полностью иллюзорна. Тем не менее это не мешает ее правовому, политическому и суверенному порядку быть, возможно, куда более эффективным и, конечно же, более тотали­тарным по сравнению со всеми предшествовавшими формами правления, так как он постепенно укореняется во всех регионах мира, используя экономико-финансовую унификацию мира в качестве властного инструмента имперского строя. Более того, он усиливает свой контроль за всеми сторонами жизни. И поэтому мы настаиваем на новом, «биополитическом» качестве имперс­кой власти, появившемся вместе с характеризующим его явле­нием, а именно с переходом от организации труда по Форду к постфордистской организации, переходом от промышленного спо­соба производства к более обширным формам создания приба­вочной стоимости (и эксплуатации) – формам социальным и нематериальным, к формам, охватывающим жизнь в ее интел­лектуальных и эмоциональных проявлениях, во времени воспро­изводства, миграционных потоках обездоленных, кочующих по континентам планеты... «Империя» строит биополитический по­рядок, так как сам процесс производства стал биополитическим. Иными словами, в то время как государство-нация пользуется дисциплинарным инструментарием для осуществления своих вла­стных полномочий и обеспечения процессов достижения согла­сия, строя таким образом соответствующие социально-производ­ственную и гражданскую модели общества, «Империя» развивает инструменты контроля, пронизывающие все стороны жизни и перестраивающие их согласно производственным и гражданс­ким схемам, соответствующим тоталитарным способам воздей­ствия на человеческую деятельность, на окружающую среду, со­циальные отношения, область культуры и т. д.

И если отрыв производства от той или иной конкретной территории побуждает общество к большей мобильности и гиб­кости, то одновременно это явление усиливает пирамидальное построение власти и глобальный характер контроля за деятель­ностью общества, затрагиваемого данным процессом. Таковой представляется отныне необратимым, независимо от того, идет ли речь о переходе наций в «Империю», о перемещении создан­ных богатств от предприятий к обществу и от труда к владению информацией, или же об эволюции способов правления от дис­циплинарных к контролирующим.

Каковы причины такого перехода? С нашей точки зрения, они являются результатом борьбы рабочего класса, пролетариев стран третьего мира и освободительных движений, охвативших быв­ший мир реального социализма. Таков Марксов подход: борьба порождает развитие, пролетарское движение творит историю. Так, борьба трудящихся против тейлоризма ускорила научно-техничес­кую революцию, приведшую в дальнейшем к социализации и инфор­матизации производства. Точно таким же образом неодолимый напор рабочей силы в постколониальных странах Азии и Африки породил одновременно резкий скачок производительности и рост народных движений, пошатнувших жесткость национальных ра­мок рынков труда. И, наконец, в так называемых социалистичес­ких странах стремление к свободе со стороны новой технической и прочей интеллигенции разбило обветшавшую социалистичес­кую дисциплину и разрушило таким образом искусственный ста­линский перекос всемирного рынка.

Построение «Империи» представляет собою реакцию капитализма на кризис старых систем, дисциплинировавших рабочую силу во всемирном масштабе. Оно открывает этим новый этап борьбы эксплуатируемых против власти капитала. Государство-нация, сковывавшее классовую борьбу, агонизирует точно так же, как до него канули в Лету государство колониальное и государ­ство империалистическое. Приписывать рабоче-пролетарскому классовому движению такое изменение парадигмы власти капиталистов – все равно что утверждать, будто бы люди приближа­ются к своему освобождению от капиталистического способа про­изводства. И дистанцироваться от тех, кто льет крокодиловы слезы над кончиной корпоративных соглашений между соци­ализмом и национальным профсоюзным движением, как и от тех, кто оплакивает старое, доброе, но уже прошедшее время, но­стальгически тоскуя по социальному реформизму, проникнутому озлоблением эксплуатируемых и ревностью, зачастую тлеющей под утопией. Нет, мы все находимся внутри всемирного рынка. И мы пытаемся стать выразителями разума, мечтавшего о том, чтобы когда-нибудь объединить эксплуатируемые классы в ком­мунистический Интернационал, так как мы видим в этом рож­дение новых сил.

Может ли такая борьба стать достаточно массовой и дей­ственной, чтобы дестабилизировать или даже изменить структу­ру сложной организации «Империи»? Подобное предположение вызывает у разношерстных «реалистов» иронию: система же так сильна! Но с точки зрения критической теории в разумной уто­пии нет ничего необычного. Кроме того, нет другого рода альтер­нативы, так как все мы являемся объектами эксплуатации и управления в рамках именно этой «Империи», а не где бы то ни было ещё. Последняя представляет собой нынешнюю организа­цию капитализма в самый разгар его перестройки после века пролетарской борьбы, не имеющей аналогов в истории человече­ства. Таким образом, наша книга предполагает наличие опреде­ленной устремленности к коммунизму.

Центральная тема, возникающая в результате всего этого анализа, сводится в действительности к одному-единственному вопросу: каким образом может вспыхнуть в «Империи» граж­данская война масс против капитала? Первый опыт борьбы, веду­щейся как явно, так и подпольно на этом новом поле власти, дает нам три важных указания. Кроме гарантированной зарпла­ты, в ходе такой борьбы выдвигается требование обеспечить новые формы выражения демократии в контроле над политическими условиями воспроизводства жизни. В этой борьбе развиваются движения населения, выходящие за национальные рамки, стре­мящиеся к отмене границ и к установлению универсального граж­данства. Она мобилизует отдельные личности и коллективные образования, которые пытаются вернуть в свою собственность богатства, произведенные с помощью средств производства, став­ших под воздействием постоянной научно-технической револю­ции собственностью субъектов, более того – настоящими протеза­ми их мозга. Большинство этих идей зародилось во время демон­страций в Париже в 1995 г. в «Парижской коммуне под снегом», боровшейся за нечто значительно более важное, чем просто сохра­нение общественного транспорта, а именно: за ниспровергающее самоосознание граждан больших городов. Несколько лет отделя­ет нас от этого эксперимента. Тем не менее повсюду, где шла борьба с «Империей», она везде высвечивала явление, появлению которого она же в значительной степени и способствовала, – новое осознание того, что общее благо имеет решающее значение как в обычной жизни, так и на производстве, во всяком случае, значи­тельно большее, чем «частное» или «национальное» начало, если использовать устаревшую терминологию. Лишь «всеобщее» нача­ло восстает против «Империи».

Негри Антонио. Наступает ли кончина

государства-нации?//Глобальный дискурс. Сб.статей.

– Сумы: ИТД «Университетская книга», 2003.

С.60-65.

Опубликовано на сайте www.anarh.ru