1.3. Запрет на инверсию ценностных полюсов.

Любая культура всячески препятствует ценностным инверсиям (произвольному оборачиванию полюсов добра и зла, прекрасного и безобразного, высокого и низкого, героизма и предательства, нормального и извращенного и т.д.), причем это здоровое культурное сопротивление тем сильнее, чем иерархически выше ценностная модальность в верхней пирамиде и, соответственно, ниже ее категориальный антипод в пирамиде “антиценностей”. И наоборот: чем ближе обе бинарных категории к совмещающимся основаниям ценностных пирамид, типа витально-телесных модальностей “вкусно-невкусно”, "удобно-не удобно", “нравится-не нравится”, - тем равнодушнее к их инверсиям относится и культура в целом, и индивидуальное ценностное сознание. Ясно, что кому-то нравится красный цвет и не нравится зеленый, а другому - совсем наоборот; кто-то любит вареную, а кто-то копченую колбасу. Такая вариативность витально-телесных пристрастий и их многочисленные инверсии даже в жизни одного человека - дело совершенно естественное, а для общество - не существенное. Здесь ценностный релятивизм вполне уместен и обоснован.

Совсем по другому обстоят дела, когда речь идет о высших ценностных модальностях особенно этического плана. Негативное отношение в обществе к их инверсиям совершенно не зависит от того, что конкретно - идеально-содержательно - понимает та или иная культура, социальная группа или конкретный индивид под “добром”, “злом”, “красотой”, “благородством” и т.д.¹ Даже в преступной группе, бытие которой проходит под знаком доминирования явных антиценностей (корысти, страха, насилия и т.д.) все равно существует приверженность к четкой фиксации каких-то важных для нее “позитивных” ценностных полюсов, например, ценности невыдачи своего товарища и абсолютного зла “стукачества”, недопустимости обмана членов группы и т.д. Инверсия этих полюсов даже в такой среде считается недопустимой и заслуживающей наказания. Напомним, что в религиозной христианской традиции дьявол как раз и живет «выворачиванием ценностного мира наизнанку», т.е. незаметной подменой добра злом, выдачей безобразного за эталон красоты, а морального человека, наоборот, подвергая осмеянию и поруганию.

В связи с этим интересной, хотя и не до конца разработанной является теория ценностной загруженности человеческих собственных имен, как она разрабатывалась П.А. Флоренским. По его мысли, все человеческие имена имеют специфический ценностный верх и некоторый ценностный низ, соответствующие каким-то позитивным и негативным человеческим качествам, стремлениям к реализации вполне определенных ценностных модальностей, скажем, социальной справедливости, нравственной доброты или героизма на поле брани.

Приведем здесь большую цитату из самого отца Павла, весьма гипотетическую и, несомненно, связанную с его общим религиозным мировоззрением, но при этом отвечающую какому-то естественному внутреннему ощущению, что имя неравнодушно к сущности человека, который его носит. В повседневной жизни каждый сталкивался с ситуацией, когда ощущаешь явное несоответствие облика человека и его имени, а многие бывают недовольны именем, данным им от рождения, и даже меняют его в зрелом возрасте. “Каждое имя, - пишет П.А. Флоренский, - есть целый спектр нравственных самоопределений и пучок различных жизненных путей. Верхний полюс имени - чистый индивидуальный луч божественного света, первообраз совершенства, мерцающий в святом данного имени. Нижний полюс того же имени уходит в геенну, как полное извращение божественной истины данного имени, но и тут остается инвариантным. Преступник и злодей направляются к этому полюсу. Между верхним и нижним полюсом помещается точка нравственного безразличия, около которого ... собираются обычные средние люди... Три предельные точки и, сообразно им, три типических разряда носителей данного имени”¹ .

Прав, не прав ли в своих “ономатологических” построениях П.А. Флоренский, но бинарно взаимоисключающий характер ключевых ценностных оппозиций он выявил абсолютно точно, и человек всегда обречен на принципиальный ценностный выбор между высшим полюсом “святости”¹ и низшим полюсом сознательного “злодейства”. Не восходя вверх, не совершенствуясь (пусть крайне медленно и постепенно), он обязательно начинает ниспадать вниз, как бы “притягиваться” к низшей ценностной модальности. Эту важную закономерность ценностного бытия, о которой мы еще поговорим в дальнейшем, весьма точно подметил В.С. Соловьев, писавший, что “человек, который довольствуется своей человеческой ограниченностью и не стремится выше, неизбежно тяготеет и ниспадает до уровня животности”². Можно было бы добавить, что в этом случае человек может стать даже хуже зверя, ибо зверь не знает нравственных пороков, сознательного изуверства, а также поэтизации извращенных телесных страстей.