I, 14. О восьмом тропе

Восьмой троп говорит об отношении к чему-нибудь; на основании его мы заключаем, что раз все существует по отношению к чему-нибудь, то мы удержимся гово­рить, каково оно обособленное и по своей природе. Но следует знать, что здесь, как и в других случаях, мы употребляем слово «есть» (esti) вместо слова «являет­ся» (кажется, phainetai); по внутреннему же смыслу мы говорим следующее «является по отношению к чему-нибудь». Это же говорится в двояком смысле: во-первых, по отношению к судящему (ибо внешний пред­мет, подлежащий суждению, «кажется» по отношению к судящему) и, во-вторых, по отношению к чему-либо, созерцаемому вместе, как, например, «правое» по отно­шению к «левому». Что все существует по отношению к чему-нибудь, мы доказали уже и раньше; например, касательно судящего мы говорили, что все «является» по отношению к данному животному, или данному человеку, или данному ощущению, или данному поло­жению; касательно же созерцаемого вместе мы гово­рили, что все «является» по отношению к данной при­меси, данному способу, данному составу, определенной величине и определенному положению... По мнению догматиков, одни части бытия (tön ontön) образуют высшие роды (gene), другие — низшие виды (eide), третьи — роды и виды; все же это существует по отно-

531

шению к чему-нибудь; все, таким образом, существует по отношению к чему-нибудь. Кроме того, говорят дог­матики, из существующего часть вполне очевидна, дру­гая неочевидна (prodela — adela); видимое (ta phaino-mena) является указывающим (semainonta); неочевид­ное же, наоборот, указывается видимым; ибо видимое, по их мнению (Anaxag. В 21 a Diels), есть лицо очевид­ного. Но «указывающее» и «указываемое» берутся по отношению к чему-нибудь. Сверх того, одни части су­ществующего похожи, другие не похожи между собой, одни равны, другие не равны; и это существует по отно­шению к чему-нибудь; все, таким образом, существует по отношению к чему-нибудь. И тот, кто говорит, что не все существует по отношению к чему-нибудь, подтвер­ждает то, что все существует по отношению к чему-нибудь, ибо тем самым, что он нам противоречит, он указывает, что [положение] «все существует по отноше­нию к чему-нибудь» имеет отношение к нам, а не вообще. Далее, если мы указываем, что все существует по отношению к чему-нибудь, то ясно отсюда, что мы не сможем сказать, какова каждая вещь по своей при­роде и в чистом виде, но только каковой она нам ка­жется по отношению к чему-нибудь. Отсюда следует, что нам должно воздержаться от суждения о природе вещей (стр. 47—48).

III, 3. О боге

Итак, раз большинство признало, что бог есть наибо­лее деятельная причина (aition), то мы прежде всего исследуем вопрос о боге, оговорившись заранее, что, следуя жизни без мнений, мы высказываемся, что суще­ствуют боги, и почитаем богов, и приписываем им спо­собность провидения (pronoein), но против опрометчи­вости догматиков говорим следующее.

Среди мыслимых нами вещей мы должны мыслить их сущности, как, например, то, телесны они или бес­телесны. Но так же обстоит дело и с образами, ибо ни­кто не мог бы мыслить о лошади, не узнав раньше об­раза лошади. Таким образом, мыслимое должно быть мыслимо как каким-либо образом существующее. Те­перь, раз одни из догматиков говорят, что бог — тело,

532

другие, что он бестелесен, одни — что он человекообра­зен, другие — что нет, одни — что он на одном месте, другие — что нет, и среди говорящих, что он на одном месте, одни — что он внутри мира, другие — что вне, то каким же образом мы сможем воспринять понятие (ennoia) бога, не имея ни его общепризнанной сущно­сти, ни образа, ни места, в котором он находится? Пусть они раньше признают и согласятся, что бог такой-то, и только потом, представив нам его общее очертание (hypotypö'samenoi), пусть они требуют от нас, чтобы мы восприняли понятие бога. До тех же пор, пока они находятся в неразрешимом разногласии между собою, у нас нет ничего от них, о чем мы будем думать при­знанным образом. «Но, — говорят они, — помысли о чем-нибудь бессмертном и блаженном и считай, что это бог!» Да ведь это глупо, ибо, кто не знает Диона, тот не может мыслить и качеств его как качеств Диона; точно так же если мы не знаем сущности бога, то мы не смо­жем знать и мыслить качеств бога. Кроме того, пусть они скажут нам, что такое «блаженный»; будет ли это то, что действует сообразно добродетели и заботится о подчиненных ему вещах, или это будет бездеятельное, не имеющее само дела и не дающее другому? Так как они и по поводу этого находятся в неразрешимом раз­ногласии, то они сделали непостижимым для нас «бла­женное», а вследствие этого и бога.

Но допустим, что бог может быть мыслим, все же от суждения о том, есть ли он или нет, судя по учению догматиков, необходимо воздерживаться. То, что бог существует, не является вполне очевидным. Ибо если бы это бросалось само по себе в глаза, то догматики согласились бы в том, кто он, откуда и где. Неразреши­мое же разногласие сделало то, что он кажется нам не­очевидным и нуждающимся в доказательстве. Но тот, кто доказывает, что бог есть, доказывает это либо чем-нибудь вполне очевидным, либо неочевидным. Но вполне очевидным — никоим образом; если бы доказы­вающее, что бог есть, было вполне очевидным, то, раз доказываемое мыслится по отношению к доказываю­щему, почему и воспринимается вместе с ним, как мы и установили, — будет вполне очевидным и существова-

533

ние бога как воспринятое вместе с доказывающим его вполне очевидным. Но, как мы указали, оно не вполне очевидно, значит, и не доказывается вполне очевидным. Но так же не доказывается это и неочевидным, ибо если бы сказали, что неочевидное, доказывающее существо­вание бога и требующее доказательства, доказывается вполне очевидным, то существование бога не будет уже неочевидным, а вполне очевидным. Значит, доказываю­щее его неочевидное не доказывается вполне очевид­ным. Но так же не доказывается это и неочевидным; ибо говорящий это впадет в бесконечность, так как мы всегда будем требовать доказательства неочевидного, приводимого для доказательства предложенного вопроса. Значит, другим нельзя доказать существование бога. Если же оно неочевидно само по себе и не доказывается другим, то, есть ли бог, будет невосприемлемо.

Надо еще сказать и следующее. Говорящий, что есть бог, либо признает, что он заботится о мире либо что не заботится, и если заботится, то либо обо всем, либо о некотором (Epic., fr. 374 Us). Но если бы он заботился обо всем, то в мире не было бы ничего злого и никакого зла; но они говорят, что все полно зла; значит, нельзя сказать про бога, что он заботится обо всем. Если же он заботится о некотором, то почему он об одном заботится, а о другом нет? Ибо он либо и хочет, и может забо­титься обо всем, либо хочет, но не может, либо может, но не хочет, либо не может и не хочет. Но если бы он и хотел, и мог, то он и заботился бы обо всем; судя же по сказанному выше, он не заботится обо всем; значит, он не хочет и не может заботиться обо всем. Если же он хочет, но не может, то он слабее той причины, бла­годаря которой он не может заботиться о том, о чем не заботится, а понятию бога противоречит то, что он сла­бее чего-нибудь. Если же он может заботиться обо всем, но не хочет, то можно считать его завистливым. Если же он и не хочет, и не может, то он и завистлив, и слаб; а говорить это про бога пристало только нечестивцам. Значит, бог не заботится о том, что в мире. Если же он не имеет забот ни о чем и у него нет никакого дела и действия, то никто не сможет сказать, откуда он вос­принимает существование бога, если оно очевидно само

534

по себе и не воспринимается из каких-нибудь действий. И вследствие этого, значит, невосприемлемо, есть ли бог. Из этого же мы заключаем, что те, кто определенно утверждает, что бог есть, пожалуй, будут принуждены к нечестию. Ибо, говоря, что он заботится обо всем, они признают, что бог — причина зла, а говоря, что он забо­тится о некотором или ни о чем, они будут принуждены признать его либо завистливым, либо слабым, а это, как вполне очевидно, присуще нечестивым (стр. 135—138).