ТОР для студентов / учебники / Beck_New

TANLN viii. VNAJ^CKN] ^N\TESI^N] EJ™C…

гальванизируют для будущего политическую мифологию всегда прямолинейно протекавшего золотого века. В самом деле, ведь уже сегодня вырисовываются извращенные комбинации политики рынков, открытых миру, и пропагандируемой государством ксенофобии; вовне, в отношении мировых рынков ведут себя адаптивно, приспособленчески, внутри — авторитарно. С точки зрения выигравших от глобализации, все произошло благодаря неолиберализму; с точки зрения проигравших, из-за нее разжигаются фобии к чужакам и дозированно вливается яд реэтнизации.

Но даже в этом случае становится ясно, что модернизированный фашизм, если бы он и был возможен, не смог бы противиться принуждению к оппозиционной имманентности. И ему пришлось бы плыть в потоке глобализации, осмысляя это так, что он стремится не препятствовать глобализации, а по возможности ускорять ее. Классический фашизм поступил точно так же, ибо и он был модернизационным движением, которое, с одной стороны, вещало о крови и почве, а с другой — продвигало модернизацию тоталитарными методами.

Это, разумеется, не означает, что ландшафт политических партий радикально не изменяется под воздействием цугцванга космополитизации. Можно дать очевидный прогноз для правопопулистской Европы: правый центр будет перемолот, причем в радикальную правую, которая попытается примирить противоречия, связывая глобализацию с рецептурой, заимствованной из замкнутого национально однородного общества. С другой стороны, правый центр будет поглощен центром, который открыт навстречу миру, экономически и политически чует и использует свои шансы в бегстве вперед.

Противоречия, свойственные сопротивлению космополитическому режиму, можно проиллюстрировать на примере возможного сопротивления рабочих. Дело в том, что рабочим, если они захотели бы бороться с космополитическим режимом, пришлось бы обратиться против самих себя, против своей собственной традиции интернационализма, т. е. анти-национализма. Интернационализм рабочего движения был борьбой против национального государства и за создание транснациональной солидарности, справедливости, «связи народов»9.

9 У космополитизма и интернационализма одни и те же духовные корни, они представители одной и той же всемирно-исторической традиции, виды одной и той же человеческой тоски и преследуют одинаковые цели: мир через единство человечества. Универсалистский и пацифистский мотивы определяют историю теорий и деятельности всех интернационалов, «красных» (социалистических), так называемых (полемически) «черных» (церковных) и «серых» (либе-

381

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

Парадоксальная победа глобального капитала над советским марксизмом открыла пространство власти для нового интернационализма «рабочих — без рабочих». И если бы оторвавшиеся от традиций, проигравшие от глобализации рабочие собрались именно под знаменем национального протекционизма, то это стало бы частью извращенного исторического поворота.

Тотальное правление по принципу «как…, так и», порождаемое космополитическим режимом, проявляется также в фикциях консерватизма, в котором расцветают странные цветы. Эта интеллектуальная беспространственность оппозиции проявляется не в последнюю очередь в беспомощности пропагандируемых контррецептур. Того, кто, например, исповедует протекционизм в экономике, при котором каждый производит в своей родной стране и, в лучшем случае, экспортирует малую часть товаров, можно заподозрить, согласно ходячим мнениям, в искаженном восприятии действительности, которое уже сегодня грозит ему госпитализацией в психиатрическую клинику. Тот, кто требует радикальных национальных стратегий отгораживания, т. е. запрета на ввоз капитала и товаров, наталкивается на решительное сопротивление бедных стран, выступать от имени которых он сам себя назначил. Притчей во языцех стало то, что национальный протекционизм в длительной перспективе приносит больше вреда, чем пользы. Именно поэтому страны Африки, Центральной Азии и Латинской Америки настаивают на возобновлении так называемого миллениум-раунда 10, того раунда переговоров о либерализации, который был остановлен протестными группами в Сиэтле.

В безграничном кругe противников поддержки уже больше нет выхода из глобализации. Разумеется, остаются и обостряются внутренние противоречия. Ненависть, с которой эти противоречия разрешаются, растет, возможно, даже потому, что растет понимание непротивоположности противоположностей. Неолиберальная и космополитическая программы для гражданского общества противоречат друг другу в главных принципах и проектах. Кроме того, ясно, что ни одна противоположность между мужчинами и женщинами, Севером и Югом,

ральных). Поначалу изменился лишь словарь. На место довольно утопического космополитического кредо «Все люди станут братьями» («Люди — братья меж собой!») выдвигается лозунг классовой борьбы «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» (Coulmas 1990, 485f.).

10 Очередной раунд многосторонних переговоров, посвященный рубежу тысячелетий, в Сиэтле (5), на котором страны — члены обсуждали вопросы либерализации торговли сельскохозяйственными товарами.— Прим. перев.

382

TANLN viii. VNAJ^CKN] ^N\TESI^N] EJ™C…

Западом и Востоком, старыми и молодыми, евреями и арабами, никакое выступление за или против неограниченного использования человеческой генетики не устраняется космополитическим режимом. Напротив: при его установлении стираются границы восприятия социального неравенства, отгораживающие чужие страдания от национального поля зрения и поля деятельности. Угрожающую пропасть, разверзающуюся между благоденствующими странами и прочим миром, уже нельзя больше игнорировать; она прорывается в политическое. Итак, «вечный мир» (Кант), по мере того как он придвигается, оборачивается вечным отсутствием мира. Никто не отрицает масштаба различий в малом: будь то либеральный, тиранический или космополитический режим, в нем всегда сохраняется принципиальное жизненное неравенство.

Но — и это «но» надо писать как можно крупнее — все эти противостояния, конфликты, неравенства остаются внутри горизонта космополитического режима, проясняя, таким образом, следующую ключевую мысль: визави космополитическому режиму, который бы поставил его извне под сомнение, немыслим и не предвидится. Эта тоталитарная теневая сторона космополитизма выступает наружу при его осуществлении.

4. KSOVSRSAFPF™JOKF_ \JORSPFUV: RS\LJETN^FJ EFOK@ ONVFG OJI] UNVJ^]JP \JVSKENPFž

Тот, кто помнит всемирно-политические последствия террористических атак 11 сентября 2001 г., понимает, что нельзя легкомысленно доверять государству идею космополитизма, ибо оно использует растущие для него космополитические возможности действия в целях укрепления своей гегемонии и для транснационального развития го- сударств-надсмотрщиков. Аргумент об угрозе распахивает ворота все- мирно-политическому фундаментализму предотвращения опасности. Космополитический деспотизм означает следующее: всемирно-по- литическая инструментализация космополитических опасностей угрожает откатиться назад, за модерн, выплескивая вместе с водой ребенка, так как вместе с базовым институтом Первого модерна — на- ционально-государственной демократией — упраздняется базисный принцип модерна, в общем виде — центральное значение демократии. Образуются разные виды рефлексивного фундаментализма — глобальный, антидемократический популизм защиты от опасности, но возникают и формы его самообоснования эффективностью и правами

383

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

человека, которые одновременно подрывают и превосходят демократическую легитимацию по масштабу и методу. Фундаментальная амбивалентность космополитических рисков проявляется в том, что они во всем блеске демократии и ее средствами совершают и легитимируют абсолютно тайное расторжение договора с ней. Чтобы понять, какие силы привлекаются для этого, необходимо проанализировать привлекательность риска.

Глобальные риски ставят под вопрос выживание человечества, следовательно, открывают глобальные возможности действия. Прогноз очевиден: столетие, в котором сама планета подвергает себя риску, будет как никогда прежде столетием «единого мира». Знание того, что все трагедии нашего времени по происхождению и масштабу являются глобальными, способствует возникновению космополитического горизонта опыта и ожидания. Мы понимаем, что живем в глобальной взаимосвязи ответственности, из которой никто не может выскочить. В этом смысле трагедия 11 сентября зримо продемонстрировала (впервые за последние 50 лет), что мир и безопасность Запада уже не совместимы с существованием очагов конфликтов в других регионах мира и их причин. Этот транснациональный аспект делает необходимой кооперацию поверх границ для решения собственных проблем. Конечно, крах глобальных финансовых рынков или изменение климата приводят к разным последствиям в разных мировых регионах. Но это ничего не меняет в том, что под угрозой находятся все и что в будущем каждый потенциально может оказаться под еще большей угрозой. Вот почему глобальное восприятие глобальных рисков порождает в каждой стране общий национально-глобальный интерес. Нетрудно предсказать, что сражения из-за дефиниций вокруг этих титанических проблем породят конфликты нового рода. Но важно понять и то, что именно эти конфликты раскрывают интеграционные функции, поскольку и пока они внушают всем, что глобальные решения должны и могут быть найдены не посредством войны, но только путем переговоров и договоров.

На 1970-х гг. лежит отпечаток поколения хиппи с их девизом «make love, not war!»11. Каков лозунг для развитой цивилизации риска в начале xxi века? Может быть, «make law, not war!»12 (Kaldor)?

Адекватным ответом на террористическую угрозу является поэтому космополитизм. Это означает, что каждый из нас, кем и где бы мы ни были, имеет право на жизнь, мечты и на желание приблизить мир, в котором каждому будут обеспечены эти права. Мир, в котором

11занимайтесь любовью, а не войной! (англ.).

12занимайтесь законом, а не войной! (англ.).

384

TANLN viii. VNAJ^CKN] ^N\TESI^N] EJ™C…

будут побеждены ужасы терроризма, мучения из-за нищеты, страдания от этнических преследований, неграмотности, несправедливости, болезней и непрочности человеческой жизни, мир, в котором террор не сможет пускать корни и цвести пышным цветом. Но подлость тут в том, что эта красивая идея может быть отлично использована и вывернута наизнанку для воплощения в жизнь ее абсолютной противоположности.

В 5 сформировался странный дискурс, в котором малопочетное понятие «империя» стало рассматриваться как некая ценность. В рамках этого дискурса 11 сентября доказало недостаточность американского участия и американского присутствия в мире. Необходимо, дескать, решительнее и эффективнее внедрять во всем мире американские ценности — the american way of life13. Идея, по-видимому, заключается в том, что необходимо превратить всех людей в американцев, чтобы американцы могли безопасно жить в мире без границ.

Террористическая угроза глубоко потрясла культурную нервную систему 5 и вызвала бурю патриотизма. Эта угроза ввергла правительство 5 — в соответствии с приматом внутренней политики— во внешнеполитические акции для истребления внутренних врагов во внешнем мире, борьбы с террористической опасностью, внезапно ставшей глобальной. Благодаря террористической атаке американская военная и внешняя политика вновь обрела давно желанный образ врага, который позволяет четко сфокусировать общественное сознание на одной точке ради мобилизации одобрения и поддержки внутри страны и вне ее, поверх границ, партийных лагерей и государств. Кроме того, доминирование военных точек зрения позволяет вывести это коалиционное образование из тумана всеобщего одобрения (или критики) и ввести его в ясную колею выбора «или — или». Так открываются шансы сколотить новые коалиции между традиционными противниками, т. е. связать Россию и Китай в «альянс против терроризма». Это удается тем успешней, что каждая из этих стран получает таким путем желанную свободу действий, чтобы безжалостно обрушиться на своих террористов, не опасаясь обвинений из-за рубежа в нарушениях прав человека.

Чтобы реалистически оценить эти шансы государств на самоуполномочивание, открывающиеся в результате опасности террора, важно провести различие между традиционным образом врага-государства, с одной стороны, и с другой — транснациональным образом террори- ста-врага, который первично относится не к государствам, а к группам, сетям и отдельным лицам. Именно транснациональность, т. е.

13 американский образ жизни (англ.).

385

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

отсутствие привязанности к конкретному месту, отсутствие унификации, государственности и потенциальное всеприсутствие террористических сетей и соответственно гибкие местные и групповые образы врага, делают возможным укрепление и обновление гегемонии могущественных государств. Ключевой вопрос звучит так: кто и на основе каких критериев дает дефиницию того, кто является транснациональным террористом и кто им не является?

В соответствии с существующим положением вещей это делают не судьи и не международные суды, а могущественные правительства

игосударства. Они уполномочивают самих себя, бесконтрольно решая, кто есть их террорист, их бен Ладен. Так, американский президент Джордж Буш установил, что Ирак, Иран и Северная Корея образуют ось зла и их правительства необходимо либо свергнуть, либо лишить способности производить оружие массового уничтожения, угрожающее 5 и другим странам. Одновременно он возвещает, что лагеря

исети «Аль-Каиды» существуют по меньшей мере в десяти странах следовательно, необходимо обезвредить десять тысяч потенциальных террористов. Нередко сюда причисляются все группы и лица, которые могут быть каким-то образом поставлены в связь с членами «Аль-Каиды».

«Мы не позволим самым опасным в мире правительствам и режимам угрожать нам самым опасным в мире оружием»,— говорит Буш, тем самым показывая, как с помощью политически сконструированных террористических опасностей удается держать американскую нацию в постоянной мобилизационной готовности и одновременно оправдывать рост военных расходов. Алармистская риторика американского президента описывает анонимного врага скорее в метафизических понятиях: враг есть зло, а не группа террористов и поддерживающих их стран. При этом он вполне мирится с парадоксальным фактом, что благодаря универсализации террористические группы получают из рук своего врага необходимую и желанную для них грамоту на признание их глобального могущества. И если учесть, что , то и дело живописуют возможные и невозможные детали террористических атак, что запуганной общественности тем самым то и дело демонстрируют миниатюрность средств, несущих в себе (при умелом использовании) колоссальную опасность, а с другой стороны, показывают практическое отсутствие шансов на государственное противодействие ей, то не должно удивлять, что глобальное восприятие опасности становится естественным спутником жизни и деятельности людей.

Все это приводит к одному и тому же результату: культура страха глобализируется. Народ уже не ждет социальную реформу во внутренних делах или новое великое изобретение, но в дурном предчувствии

386

TANLN viii. VNAJ^CKN] ^N\TESI^N] EJ™C…

боится новых опасностей, которые вторгаются в мир. В обществах риска, утративших средства обеспечения безопасности, изначально данные природой и традицией, страх порождает хрупкое чувство общности. То, что возникает на наших глазах, есть эмоциональные и иррациональные проявления чувства общности людей, объединенных страхом; чувства, которое, весьма вероятно, станет питательной почвой для радикальных вспышек и движений под лозунгом отгораживания от «чужих». Военно-политическая дефиниция угрозы терроризма канализирует и концентрирует эти страхи, в любой момент гарантируя волны народной поддержки войны против того или иного врага — как внутреннего, так и/или внешнего. Пугливые люди без вопросов и протестов готовы смириться с вмешательством в самые основы их жизни, что раньше было просто немыслимо.

Почти 250 лет назад Бенджамин Франклин предостерегал, что те, кто отказываются от насущных свобод ради хоть какой-то, пусть и недолговечной, безопасности, не заслуживают ни свободы, ни безопасности. Эта мысль кажется старомодно суховатой в глобализированной культуре страха, где растет готовность платить за утраченную безопасность звонкой монетой свободы.

После 11 сентября 2001 г. политика предоставила доказательства того, что в качестве жертвы на алтарь террористической опасности были с легким сердцем возложены фундаментальные свободы. 5 приняли, причем без всякой иронии, закон под названием «Патриотический акт», который, помимо прочего, усиливает роль высокотехнологичных систем слежки. Если такая тенденция сохранится, то в стране не останется ни одного телефона, который бы не прослушивался. Кроме того, полиции разрешается контролировать электронную почту и Интернет. Дядя Сэм будет знать, кто goodies и кто badies14 и где они сидят. Неудивительно, что все прочие страны в мире следуют этому примеру и расширяют царство электронного прослушивания. Все это оправдывается борьбой с терроризмом, но расширяющаяся власть может быть использована и в других целях.

Есть основания сомневаться в том, что мир после принятия этих антитеррористических мер действительно стал безопаснее. Можно усомниться и в том, что усовершенствованное государство-надзира- тель разыщет тех, кто решился действовать из подполья и плевать хотел на границы. Террористов непросто провозить в страну нелегально, как это делают с нелегальными иммигрантами. Они будут разъезжать вполне легально, предъявляя настоящие паспорта. Мы

14 хорошие парни и плохие парни (англ.).

387

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

знаем, что не можем воспрепятствовать их въезду в страну и что мы едва ли выясним, кем они являются. Кроме того, мы знаем, что Интернет и все другие средства коммуникации обеспечивают не только деловые, дружеские и семейные контакты между всеми континентами. Благодаря Интернету отпадает необходимость встречаться в определенных местах, чтобы договориться о совместных акциях. Эти конспиративные контакты растворяются в новых коммуникационных потоках «liquid modernity»15 (Бауман).

Но тем не менее с помощью аргумента о необходимости контроля в транснациональных масштабах утверждается государство-надзира- тель в духе Оруэлла. В Вашингтоне настаивают на том, что угроза велика, что мобилизация необходима надолго, что военный бюджет будет расти колоссальными темпами, что гражданские свободы будут урезаны и что критиков, восстающих против этого, приструнят как «непатриотов» и изолируют. Кто защитит людей от этих предтеч космополитического деспотизма, ликвидирующих базовые ценности модерна для защиты самого модерна?

5. ONVSSISO^SLN^FJ FOKAž™NJP \JVSKENPFž

«Родная почва не лжет» — вот кредо национального модерна. («La terre, elle ne ment pas»16,— говорил Петен во время вторжения немцев, пытаясь мобилизовать французов на борьбу с фашистским нашествием.) Кредо космополитического модерна — «Права человека не лгут».

Господство прав человека, легитимирующее само себя, не знает границ. Его распространение следует логике неисторического самообоснования, т. е. не путем голосования, но через консенсус; не путем завоевания, а наоборот, путем не-завоевания; не через демократию, но через разумное понимание. Режим прав человека устанавливает универсальное, трансцендентальное и одновременно порождающее власть право, которое коренится уже не в привязке национального государства к территории, а в выдуманной непосредственной данности индивида и глобальности, не подчиняющихся демократическому контролю. Фактически возникает пространство ожидания для глобальной власти военного порядка, где призыв к защите прав человека, как источник легитимности глобальной власти, всегда связывается с ожиданием урегулирования актуальных конфликтов, не знающих границ и угрожающих режиму прав человека.

15текучей модерности, современности (англ.).

16Земля не лжет (франц.).

388

TANLN viii. VNAJ^CKN] ^N\TESI^N] EJ™C…

Тайное принуждение, ведущее к осознанию блага — власти самолегитимации, заступает место демократической легитимации. Среди ценностных принципов космополитического порядка, который уже не признает ни одной точки зрения, кроме собственной, самолегитимация заменяет легитимацию демократическую. Это значит, что триумфальное шествие космополитизма грозит возникновением космополитического режима без демократии. «Космополитическая демократия» стала бы тогда фиговым листком, прикрывающим перед лицом а-демократии (не антидемократии) космополитического многообразного общества ее недемократическое, морально-метафизиче- ское самообоснование.

Что делает космополитический режим, если взять режим прав человека легитимным и/или легальным?

Возможно ли вообще говорить о незаконном или нелегитимном режиме прав человека? Или понятие незаконного, нелегитимного режима прав человека есть лжепонятие, вроде белой вороны?

Кто или что принимает решение о легитимности или легальности режима прав человека?

Как режим прав человека соотносится с национальными конституциями и законами, с практиками демократически или недемократически легитимированных правительств?

Что решает, являются ли (и если да, то в каких случаях) нарушения прав человека, внутри данного государства считающихся законными, для сообщества (каких?) государств настолько отягчающими обстоятельствами, что они оправдывают военно-гуманитарную интервенцию?

Кто определяет создание вооруженных сил?

В какой мере учреждение и развитие транснациональных союзных вооруженных сил для военного варианта гуманитарных интервенций

вдругих регионах мира представляет угрозу иностранным государствам или побуждает придать вес космополитическому режиму прав человека в противовес притязаниям национального суверенитета?

Что же создает авторитет тем членам международного общества, которые ощущают свой долг перед режимом прав человека; авторитет, позволяющий вмешиваться во внутренние дела государств, хотят того или не хотят правительства этих государств?

Кто же дает общеобязательное (в правовом и военном отношениях) толкование принципам и нормам космополитического режима

вконкретных ситуациях, перед лицом дивергирующих экономических, моральных, военных опций и интересов против старого нацио- нально-государственного порядка, так что вопрос, какие источники

389

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

легитимности — старые национально-государственные или космополитические — действуют в этом случае, в свою очередь представляется «легитимным» дивергентным участникам, затронутым лицам и наблюдателям?

Чем более общеобязательным становится космополитический режим и чем больше усиливаются взаимозависимости между государствами, предприятиями и организациями мировой экономики, а также глобальными акторами гражданского общества, тем вероятнее, что вопросы такого рода приведут к тяжелым пробам на разрыв, поскольку при смене национальной и космополитической перспективы источники уверенности меняются местами — и действительность, само собой, радикально меняется.

Ясно одно: легитимность и законность космополитического режима не может завоевываться «снизу вверх», т. е. через демократическое голосование и одобрение отдельных государств. Она должна обосновываться «сверху вниз», как бы дедуктивно, исходя из очевидной универсальности принципов и основных положений — из последствий для всего человечества и для каждого отдельного человека.

«Индуктивное», демократическое обоснование космополитического режима покоится на аналогии между ролью отдельных государств, как членов международного сообщества, и ролью индивидуальных личностей, как членов национальных обществ. При этом упускают из виду следующее: государства являются коллективными акторами и, что не менее важно, гегемонистские государства, извлекающие выгоду из экономического и политического неравенства внутри международного сообщества, заинтересованы в том, чтобы допускать только такие системы норм и правил, которые укрепляют и легитимируют их гегемонистскую позицию17.

Кроме того, круг акторов и организаций, чьи практики охватываются и нормируются радиусом действия космополитического режима, больше по величине и отличается по составу от того, что предполагалось старым понятием «международное сообщество государств». Космополитический режим в своем притязании на урегулирование включает тех коллективных акторов, которые осуществляют власть наряду с государствами в глобальном пространстве. Сюда относятся трансна-

17 Демократическая легитимация прав человека «снизу», через игольное ушко национально-государственного консенсуса, подобна, таким образом, не только требованию, чтобы национальные государства сами лишили себя власти, но прежде всего требованию неподлинного, инструментального использования прав человека в национально-государственных интересах.

390