ТОР / учебники / Beck_New

TANLN i. LLJ\J^FJ

не действует. В этом двойственном статусе «уже не» и «еще не» абстрактные слова о (самовоспроизводящихся) структурах и системах рассыпаются «под ногами, как трухлявые грибы» [Hofmannsthal Hugo von 2000]. Между речью о структуре и анархии втискивается речь о стратегиях. Тем самым понятие стратегии отделяется от целей и намерений отдельных (коллективных или индивидуальных) акторов. Стратегией теперь называется меняющееся интерактивное противоречивое соотношение открывающейся и закрывающейся мировой политики

иее внутренней динамики, которые заложены в связанных друг с другом перспективах действия капитала, государства и глобального гражданского общества. Стратегия в этом смысле есть понятие реального пространства возможностей, которое, благодаря метаигре, открывается для интегрированных друг в друга на конфликтной основе групп акторов.

Вэтом смысле теория метаигры должна развиваться как определенная игровая логика, т. е. как стратегическая констелляция интегрирующихся, более или менее коллективных, устанавливающих и изменяющих правила акторов, чьи позиции, ресурсы и участие во власти определяются и изменяются на взаимной основе. Игровую логику нельзя путать с эмпирическим течением игры, с отдельными ходами. Приходится считаться с логикой отдельных перспектив действия

иих взаимозависимости (конфликты, противоречия, парадоксы), т. е. с логикой перспектив капитала, адвокатских движений гражданского общества и государственной перспективы. Под логикой имеется в виду аргумент «что было бы, если». Что было бы, если бы капитал был как можно мобильнее? Что было бы, если государство устранило бы национальные преграды и в своем самоопределении и своих институциональных границах превратилось в космополитическое государство? Это значит, что партнеров нужно стимулировать, измерять их возможности, делать их как можно сильнее.

При этом действительность и возможность в плане приоритетов меняются местами: чтобы понять действительные ходы в игре, нужно знать ходы возможные. В этом смысле Макс Вебер воспринимает историческую и политическую контингентность как объективную возможность. Историк, специалист в области социальных наук должен постоянно держать в уме нереализованные возможности, чтобы иметь возможность сравнить с ними реализованные: «Чтобы понять подлинные причинные взаимосвязи, мы конструируем невероятные» [Kritische Studien, s. 287; цит. по: Palonen 1998].

Язык игры учит, что возможное должно раскрываться понятийно, чтобы единственно возможная реальность не воспринималась в лож-

41

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

ном свете. Тем самым утрачивает силу вполне естественный упрек в том, что кто-то иммунизирует себя вопросом о логике перспектив действия и их взаимозависимости, направленной против эмпирического развития. Поэтому важно не путать объективные пространства возможностей экономической или политической глобализации с реальными ходами в игре, с эмпирикой глобализации. Но действительно и обратное правило: установка исключительно на эмпирику политического действия ведет к недооценке контингентности этого действия, а заодно и самой политики.

9. OAJRN] QVRFEFKN?

Однако глобализационный дискурс подталкивает к самодостаточной теории, к возвращению метафизики в центр эмпирической социологии. Но можно сказать и наоборот: отношение между пространством возможностей и эмпирикой глобализации часто до неузнаваемости меняется ложными индикаторами. В статье «Измерение глобализации» (Foreign Policy, January/February, 2001, s. 56–65) читаем: «Все говорят о глобализации, но никто не пытается измерить ее масштаб… по крайней мере до настоящего времени. Выработанный нами индекс глобализации различает комплексные силы, которые ускоряют во всем мире интеграцию людей и экономик. Какие страны стали в большей мере глобальными? Они стали не такими, как другие? или более коррумпированными?» Далее авторы перечисляют свои индикаторы: возникающие поверх границ личные контакты, измеряемые уровнем международного сообщения, международных телефонных звонков, обменом международными письмами и т. д.; измеряется также World Wide Web (Всемирная паутина), при этом охватывается не только количество пользователей, но и количество гостей Интернета и серверов; наконец, разработаны и собираются индикаторы экономической интеграции. Задаются вопросы о движении товаров и услуг, исследуется меняющееся участие в международной торговле каждой национальной экономики и т. д. и т. п. Отдельные результаты не являются здесь предметом дискуссии (о профессиональной эмпирике глобализации см. классические труды Бейсхейма и др. (1999), а также Хельда и др. (1999). Интересно здесь то, что в приведенном выше примере создание эмпирических индикаторов предполагает различение понятий «национальное-интернациональное», т. е. следует логике национальной точки зрения. Таким образом, систематически выпускается из виду особенное — транснационализация производства, потоков капитала, форм жизни и т. д. Взаимосвязь между экономикой и на-

42

TANLN i. LLJ\J^FJ

ционально-государственной точкой зрения двойственна: с одной стороны, homo oeconomicus не признает национально-государственных связей, с другой — сбор статистических данных основывается на концепте национального государства. Это значит, что на макроэкономическом уровне национальные государства являются существенными сравнительными величинами, и приходится исходить из того, что национальное государство есть естественное институциональное устройство, созданное для поставок коллективно произведенных товаров. Выводимые отсюда индикаторы могут легко привести к ложным интерпретациям.

Поясним на примере. Международная торговля измеряет сообщение и обмен между различными народами. Однако вместе с растущим значением транснациональных концернов этот индикатор будет выдавать ложные сведения, станет фиктивным. С одной стороны, то, что по-прежнему измеряется как международная торговля, заменяется торговлей между фирмами; инвестиции, потоки капиталов

иуслуг, идущие внутри сети фирменных предприятий из одного государства в другое, не пересекают национальных границ; с другой стороны, речь-то идет не о международной торговле, товары не продаются и не покупаются, а всего лишь передвигаются и заново комбинируются на транснациональной географической карте концернов, на которой национальные дислокации и границы имеют стратегическое значение. Возможность избежать национального контроля (будь то таможенный контроль или контроль посредством официальной статистики) составит для концернов в перспективе стратегическую суть транснационализации, так как она открывает простор для двойной игры с ценами и налогами, вследствие чего транснациональные концерны в так называемых родных странах платят все меньшие налоги. Заметим: национальная точка зрения (по причине стратегически нацеленной логики метаигры) не замечает скрытой реальности транснационализации. Следует исходить из того, что от трети до половины мировой торговли происходит в форме неторговых отношений между фирмами. Одновременно чрезвычайно трудно эмпирически

истатистически отслеживать эту развертывающуюся поверх границ прямую торговлю внутри транснациональных экономических пространств концернов, так как этот вид торговли не поддается отслеживанию и контролю [Köhler 2002]. Кроме того, сами концерны стратегически не заинтересованы в том, чтобы кто-то заглядывал им в карты, так как они маневрируют транслегально, т. е. в серой зоне (ил) легальности. Национальный взгляд официальной статистики — это взгляд государственных налоговых органов. Считать ли педантично оказываю-

43

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

щиеся в конечном счете ложными данные — вот вопрос, на который нельзя ответить эмпирическим путем, который требует критики эмпирического национального взгляда, требует смены эмпирически-ме- тодологического взгляда, замены методологического национализма методологическим космополитизмом10.

«В целом,— подводят итог Эдгар Гранде и Томас Рисс,— имеющиеся эмпирические данные о состоянии глобализации можно обобщить и свести к тому, что, во-первых, исходящее от глобализации давление во многих сферах меньше, чем принято считать. Во-вторых, от глобализации не только исходит призыв к уменьшению роли государства, но и во многих сферах интернациональной политики (например, в сфере защиты окружающей среды и прав человека) транснационально оперирующие акторы требуют усиления государственного регулирования и международной кооперации… В-третьих, разные реакции национальных политических систем говорят о том, что экономическая глобализация не просто сметает исторически сложившиеся институции. В-четвертых, давление глобализации на способность к действию и автономию национальных государств сказывается очень по-разному. Даже в экономической и финансовой политике остаются значительные игровые пространства, которые могут использоваться государствами, чтобы, как и прежде, добиваться таких приоритетных для общества целей, как социальное обеспечение и полная занятость» (2000, 244).

Но что имеет силу для предприятий, имеет такую же силу для государств. Эмпирическое подтверждение старой политики не опровергает аргумента, что того, кто продолжает играть в старую игру, обгоняют другие; не опровергает оно и того факта, что для государств не существует возможности выбора транснационализации и космополитизации. И для теоретиков, и для эмпириков различение между логикой игры и ходами в игре существенно. Вряд ли можно определять ходы, исходя из логики игры, и еще реже идти в обратном направлении: исходя из определенных ходов, делать вывод об отсутствии логики игры. Кто привлекает эмпирические данные, чтобы опровергнуть открывающиеся в эпоху глобализма возможности государственных действий, тот, скорее, низводит эти действия к неисторическому, абстрактному понятию государства и одновременно лишает критического потенциала научно-политический и научно-теоретический анализ.

10 Само собой разумеется, национальный взгляд критикуется и внутри экономики

(см.: Voigt 1999, Hellwig 1998).

44

TANLN i. LLJ\J^FJ

10. ^SLN] KEFPF™JOKN] PJSEF]

O KSOVSRSAFPF™JOKS_ ^NRENLAJ^^SOPCž

Различие между национальным и космополитическим подходами следует еще раз дифференцировать, чтобы понять, что имеется в виду — перспективы действия акторов (национальный взгляд на вещи) или же научная перспектива наблюдателя (методологический национализм)11. Вера в национальное государство покоится (часто неосознанно) на следующих предпосылках: общество приравнивается к национально-го- сударственному обществу; государства и их правительства считаются вершиной научно-политического анализа. Исходят из того, что человечество распадется на определенное количество наций, внутренняя структура которых будет соответствовать национальному государству, а в системе международных отношений они будут отделены друг от друга границами. Более того, в этом отграничении друг от друга, а также в конкуренции между национальными государствами видится фундаментальный принцип организации политической жизни. Вера в национальное государство обосновывается (особенно претендующими на аналитический подход политологами) тем, что демократия осуществляется только в национальном государстве, если вообще может осуществиться. Без национального государства нет демократии. Вот почему постнациональная констелляция — вопреки аргументам Юргена Хабермаса (1999) — ставит демократию под угрозу.

Ни в коем случае нельзя смешивать методологический национализм с нормативным национализмом. Если первый связан с социально-на- учной перспективой наблюдателя, то второй — с перспективой действия политических акторов. Первый модерн позволяет установить характерное слияние национального взгляда на политико-государст- венную деятельность и метологического национализма социальных наук. При этом речь, в духе Макса Вебера, идет об отношении к национальным ценностям, которое имело и имеет силу как для предметной сферы социальных исследований, так и для самого этого отношения12.

11 К вопросу дискуссии о методологическом национализме см.: Marius H. 1974;

Smith A. D.1995; Beck 1997; Gilroy 1993; Zürn 2000; Scott J. C. 1998; Sasseb 2000; Falk

1995; Taylor 1995; Shaw 2000; Luard 1990; McNeil 1985.

12 Методологический национализм не ограничивается социальными науками, он выражается в определенном постулате основных философских гипотез, которые Жак Деррида назвал национальным философизмом: «The claim laid by one country or nation to the privilege of “representing”, “embodying”, identifying

45

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

Эта скрытая и потому сверхстабильная гармония социальных и научных точек зрения на ценности и закулисные гипотезы эпохи перехода ко Второму модерну, очевидно, больше не имеет силы. Здесь следует различать две констелляции: отдельные выходы к космополитическому взгляду на вещи, методологическому космополитизму как в поле политических игроков (', политические партии, наднацио-

with the universal essence of man, the thought of which is supposedly produced in some way in the philosophy of that people of that nation» («Требования, выдвигаемые одной страной или нацией, о том, что она наделена привилегией “представлять”, “воплощать” или отождествляться с универсальной сутью человека, идея которой, как предполагается, возникает каким-то образом в философии этого народа или нации») (1992, 17). Еще дальше идет Майкл Уолцер, устанавливая в качестве центрального элемента национального философизма диалектику государственного суверенитета и прав человека: «The recognition of sovereignty is the only way we have of establishing an arena in which freedom can bу fought for… It is this arena and the activities that can go on within it that we want to protect, and we protect them as much as we protect individual integrity, by making out boundaries that cannot be crossed, rights that can not be violatеd. As with individuals, so with sovereign states, there are things that we cannot do to them, even for their ostensible good» («Признание суверенитета — это единственный способ создать арену, на которой можно бороться за свободу… Именно эту арену и те действия, которые разворачиваются на ней, нам и хочется защищать; и мы защищаем их так же, как мы защищаем индивидуальную целостность, прочерчивая границы, которые нельзя пересекать, закрепляя права, которые нельзя нарушать. Как в случае с индивидами, так и в случае с суверенными государствами есть определенные вещи, которых с ними делать нельзя, пусть даже во благо им») [Walzer 1977, 89]. Этот национальный философизм лежит в основе теории справедливости Джона Роулза [Rawls], что находит выражение уже в заглавии — «The Law of Peoples» («Право народов») (1999). Единство теории составляют peoples, народы, а не государства или отдельные граждане; в народах Роулз видел основу структуры либерального внутреннего общества. У национального философизма есть интернациональная сторона. Под народами подразумевается единство государства, территориальности, морали и памяти. Только так, по Роулзу, возможна справедливость. Наблюдателя философских дискуссий нашего времени охватывает, так сказать, философское пра-изумление, настолько глубоко засело в национальном взгляде на вещи предрасположение к универсалистскому мышлению. Иногда кажется, что слышишь Карла Шмитта: «Центральным понятием демократии является народ, а не человечество. Существует, если демократия вообще выступает как форма политического правления, только народная демократия, демократии общече-

46

TANLN i. LLJ\J^FJ

нальные организации, концерны), так и в сфере социальных наук. Но большинство — это главное направление — на аренах национальной политики и национальной политической науки непоколебимо действует и занимается исследованиями в аксиоматике национального взгляда.

ловеческой не бывает» [Schmitt, 1983, 234]. О критике см., например,

Habermas 1996, гл. 5; Kuper 2000; Gilroy 1993; McCarthy 1999; Held 2000, a, b; Baumann

2000; Levy/Sznaider 1998; Cheah/Robbins 1998; Boyarin/Boyarin 1993.

В то время как термин «национальная культура» понимается в территориальном и гомогенном (в крайнем случае в экзистенциалистском) духе, подобные представления (если вообще соглашаться с этим термином) не применимы к космополитическим культурам. Постнациональные, транснациональные или космополитические культуры не могут мыслиться как некая целостность. Неверно представлять себе космополитические и национальные культуры отдельно друг от друга, как более или менее самостоятельные, самодостаточные, до известной степени даже автономные и в любом случае как интегрированные. В национальном философизме все «примеси», вроде культурных норм, ценностей и предписаний, мыслятся как эндогенные. Понятие «космополитические культуры»

противоречит видению относительно разделенных культурных миров, в которых люди живут рядом друг с другом,— по образу политически и административно поделенных территорий. Нельзя думать, будто, покидая одну культуру, вступаешь в другую. Нельзя думать, будто можно передвигаться между различными культурами. Нельзя даже приблизительно утверждать, в какой культуре человек находится в определенный момент и в сторону какой движется. С космополитической точки зрения, культура выступает как абсолютное отрицание представления о естественных, замкнутых в себе целостностях, которые нельзя выбирать, которые уготованы (или не уготованы) тебе судьбой. Космополитический реализм отвергает также представление, будто укорененность в этнической или национальной целостности есть естественное и потому здоровое состояние человека в мире, тогда как все другие состояния — находиться между культурами, черпать из разных источников, быть лояльным к разным национальностям — считаются ненормальными, гибридными, по необходимости плоскими, даже опасными, нездоровыми и чудовищными. Если методологический космополитизм вообще имеет смысл и способен быть действенным, то именно как отрицание представления о культурной гомогенности, мультикультурализма и мультикоммунитаризма, так как эти понятия отрицают или отвергают то, что составляет содержание космополитического сommon sense: поиск сосуществования в полиэтническом мире исключающих друг друга достоверностей, мире, который часто болезненно и жестоко борется за признание инаковости других.

47

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

Здесь диссонансы переходят в разделение перспективы действия

иперспективы наблюдателя, политики и политологии, которые вообще могут восприниматься только вне рамок национального взгляда,

алишь вместе с разработкой и усвоением космополитической перспективы. Зомбированная наука национального взгляда, которая мыслит и исследует в категориях интернационального действия, интернациональных общностей, интернационального диалога, национального суверенитета, «государственного народа» и т. д., становится призрачной наукой национальной социологии; подобно национальной экономии, национальная социология окончательно зашла в тупик. Она не видит и не исследует то, в какой мере транснациональные формы жизни, трансмигранты, глобальные элиты, наднациональные организации и динамики определяют отношения внутри нацио- нально-государственных держателей власти и между ними.

Не менее важно различать шансы на успех (и неуспех) методологического космополитизма и космополитического режима. По крайней мере

сточки зрения возможности, вполне допустимо, что смена горизонта методологического национализма на горизонт методологического космополитизма обретет силу убеждения, не высказываясь прямо о шансах космополитизации государств и обществ. Это значит, что оптимист относительно смены взгляда может быть пессимистом относительно смены политики. Было бы до смешного наивно ожидать от смены научной парадигмы космополитической открытости государств.

Таким образом, если делать различие между политическим действием и политологией и, с другой стороны, между национальным

икосмополитическим взглядом, а также между методологическим национализмом и методологическим космополитизмом, то получается таблица, поделенная на четыре поля:

1)ориентированные на национальное государство общество и социология;

2)зомбированная национальная наука;

3)космополитическая критика ориентированных на национальное государство общества, политики, социологии и политологии, т. е. Новая критическая теория;

4)космополитическое государство; космополитический режим и т. д. (табл. 1).

Однако вероятность развития этих вариантов политики и политологии можно рассматривать по-разному. К примеру, допустимо (по крайней мере в ближайшей исторической перспективе) то и другое: считать невозможным как смену политической перспективы, так и смену научной парадигмы. Но чтобы считать оба варианта веро-

48

ятными, т. е. надеяться на непосредственный прорыв космополитического государства и космополитической социологии или бояться этого прорыва, понадобилось бы предъявить слишком высокие требования к способности большинства верить в оптимистический исход. Но даже скептику остается в качестве задачи на обозримое будущее вера в продвижение методологического космополитизма без ре- ально-политического прорыва в эру космополитического государства. Но это, собственно, и означает рождение Новой критической теории

скосмополитической направленностью.

11. ^SLN] KEFPF™JOKN] PJSEF] OS—FNAC^šG ^JENLJ^OPL

Атеперь я хотел бы остановиться на тематической и исследовательской взаимосвязи, которая вплоть до настоящего времени оставалась центральной и почти не затрагивалась космополитической сменой взгляда, а именно на социологии социальных неравенств, чтобы на этом примере проверить и наглядно продемонстрировать возмож-

49

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

ности Новой критической теории и эмпирики. Опубликованный

вмарте 2002 года отчет Всемирного банка о финансовом положении развивающихся стран читается как обвинение «Terre des Hommes»13

вадрес богатых стран. Падение мировых цен на сырье, протекционизм в торговле и застой в конъюнктуре в индустриальных странах, но в первую очередь сокращение мирового туризма после 11 сентября 2001 г. драматически обострили бедственное положение людей в нищих регионах. Мир из-за неравенства превратился в опасное место —

втом числе для богатых в западных метрополиях. Только на обслуживание долгов с юга на север ежегодно перетекает 200 млрд долл. Одновременно приток частных капиталов на юг сократился пятый раз подряд и составляет сумму, на 100 млрд меньшую по сравнению

с1997 годом. Глобальное неравенство растет: с 1960 по 2000 год доля самых богатых 20 % населения планеты выросла с 70 до 90 % глобального дохода, тогда как доля 20 % беднейшего населения уменьшилась

с2,3 до 1 %. 1,2 млрд людей, т. е. почти пятая часть населения планеты, вынуждены тратить менее доллара в день, но помощь развивающимся государствам с 1990 года сократилась еще на 20 %. Как объяснить противоречие между растущим обнищанием населения и растущим игнорированием этой проблемы?

ВГермании многие депутаты бундестага относятся к поколению, которое 20–30 лет тому назад клялось в интернациональной солидарности, принимало активное участие в инициативах по оказанию помощи странам третьего мира или требовало на церковных соборах сочувствия к бедам и нуждам единого мира. Теперь же именно политика этого поколения в Германии плетется в хвосте помощи развивающимся странам. Можно это объяснить личной непоследовательностью политиков или же невнимание к глобальному неравенству обусловлено структурными факторами? Существует ли принцип, способный устранить это противоречие? Глобальное неравенство растет и одновременно, с социологической точки зрения, узаконивается.

На вопрос: что узаконивает социальное неравенство? — возможны по меньшей мере два ответа: принцип успеха и принцип национального государства. Первый ответ известен, разработан и повергался критике, так как он вытекает из самоопределения национальной перспективы и относится к внутригосударственному неравенству. Второй вопрос раскрывается в рамках космополитической перспективы и относится к легитимации глобальных неравенств. Отсюда следует, что значительные белые пятна — и источники ошибок — становятся

13 «Планета людей» (франц.) — роман А. де Сент-Экзюпери.

50