TANLN iv. LANOPC F JJ SRRS^J^Pš L QRSG@ TASINAFUVN
поскольку она в конечном счете мыслится как мировая политика, не только институциональные, но даже категориальные рамки политического мышления и действия.
2. OPENPJTFF KNRFPNAN VJ“\@ NLPNEKFJ_ F REJLJ^PFL^šV TSORS\OPLSV
а) Стратегии автаркии
Если поставить вопрос не только об отдельных ходах, но и об изменяющей правила логике действий мировых экономических акторов, то станет ясно: стратегии капитала нацелены на минимизацию зависимости отдельных государств или мира государств в целом. Эти стратегии стремятся побуждать государства к неолиберальной самотрансформации и/или раскрывать для себя собственные источники легитимности норм и урегулирования конфликтов. Подобные стратегии автаркии упраздняют, следовательно, союз, заключенный в Первом модерне между рынком, национальным государством и демократией под развернутым девизом: «Нам, собственно, не нужна никакая политика, а если и нужна, то неолиберальная. Нам не нужно государство, все сделает рынок. Но культуру свободы мы устанавливаем по-разному. Мы пишем политическую свободу с маленькой буквы, а свободу потребления — с большой и не преминем поучаствовать в выборе между десятью или пятнадцатью сортами сливочного масла или пиццы».
Термин «автаркия» подразумевает не просто автономию, но радикализированную автономию, которая стремится отрицать или сводить к минимуму необходимость и незаменимость государства и политики и направлена на самолегитимность рыночной рациональности и господства рынка.
Стратегии автаркии допускают, таким образом, желанную возможность самолегитимности всемирно-экономического господства. Эта цель достижима, если бы удалось достичь трех вещей:
–слияния капитала с правом;
–слияния капитала с государством;
–слияния экономической рациональности и личной идентичности.
Стратегии автаркии в этом смысле сводятся к изменяющему правила мировому эксперименту неолиберализации права, государства и общества согласно максимам классической политэкономии. Движимые пафосом экономической эмансипации, они ориентированы на освобождение экономических акторов и предприятий от национальных, государственных и общественных оков. Иными словами,
181
@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN
стратегии капитала изменяют также понятие «капитализм» и понятие «государство».
Как часто бывает, подобная эволюция также внутренне амбивалентна, ведь здесь обнаруживается исторический источник легитимности стратегий капитала, который до сих пор адекватно так и не заявил о себе ни в национальном подходе политики, общественности
иполитической науки, ни в экономистическом самопонимании капитала. При ответе на легкомысленный вопрос: кто в состоянии цивилизовать и гуманизировать кровавый фарс национальной эпохи? — один актор безусловно выпадает — само национальное государство. Да
ивообще если нельзя возложить эту геркулесову задачу ни на акторов глобального гражданского общества, ни на интеллектуалов, ни на общественность, ни на мигрантов, ни на людей, лишенных прав, человеческого достоинства, исключенных из общества,— не видно ни одного актора, кому можно было бы доверить эту историческую задачу вывода национального из состояния несовершеннолетия, в котором оно пребывало по собственной вине. Если в форме мысленного эксперимента задаться вопросом: как можно осуществить переход к космополитическому обузданию национально-государственного эгоизма насилия? — остается только фигура мировой политики как побочного следствия. Атака мировой экономики на мир государств (а может быть, лучше сказать: его враждебное поглощение) могла бы означать в политике ненамеренных побочных следствий час рождения космополитического режима. Человечество должно в этом крайне конфликтном, но все же счастливом состоянии как бы впасть в него. Мировой «просвещенный» капитализм как побочный продукт привел бы общества, государства, политические партии в такое состояние по отношению к глобальной власти отказа, власти «нет», власти не-инве- стиций, что они постепенно, шажок за шажком, преодолели бы ограниченность национального подхода. При этом оказалось бы возможным вторжение в национальные верховные сферы, к которому они (помимо всякого сопротивления) также должны стремиться, чтобы произошла де-национализация мышления и действия как самоденационализация, т. е. в опережающем экономическом послушании. На сало, как известно, ловят мышей; на долгосрочные шансы мирового рынка — возможно, даже националистически настроенные культуры, страны, государства. Во всяком случае, в стратегиях капитала объективно присутствует неинтервенционистская принудительность, которая даже в воинственных государствах пробуждает душу торговцев и могла бы завлечь их на тернистую тропу политической самотрансформации в транснациональных кооперативных государ-
182
TANLN iv. LANOPC F JJ SRRS^J^Pš L QRSG@ TASINAFUVN
ствах; экономический авторитет антимилитаристской власти мирового рынка, если он не нацелен на упразднение политики, государства и демократии, мог бы привести их в состояние космополитического обновления.
Эпоха, которая (по крайней мере, в жутких фрагментах) уже испытала на себе гибель как побочное следствие своих успехов и потому долгое время предчувствует ее во всей жестокости, и при власти «товарища “побочного следствия”» может надеяться не на прогресс, а только на «дальнейшее впадение» в космополитическую модерность. Эта возможность эмансипационного побочного следствия все- мирно-экономических стратегий капитала появляется постольку, поскольку властные отношения между государствами и акторами мирового рынка асимметричны, т. е. существует тогда и до тех пор, пока влияние экономической власти на национальное мышление и действие сильнее, чем их влияние на нее.
Но возможность выхода порождает не только конкуренцию между государствами; она одновременно наделяет мировую экономику властью исключения: тем, кто не исполняют набор норм неолиберальной политики реформ или делают это лишь в недостаточной степени, грозит опасность быть отрезанными от жизненно важных артерий глобальных инвестиций и потоков капитала.
Но и наоборот: всемирно-экономические стратегии узурпации (например, узурпации технических революций, государственных ассигнований на научные исследования, правовых компетенций) также сводятся в той мере, в которой они успешны, к самополитизации мировой экономики, которая тем самым транснационально, а значит, в национальном пространстве и рамках, с расчетливостью и расчетом экономического калькулирования, присущего капиталистической рациональности, берет на себя квазигосударственные задачи и функции, не имея на то легитимного основания. Соответственным образом в ходе осуществления стратегий автаркии совершается приватизация государства. При этом речь идет не об экономической, но о всемирно-политической и одновременно субполитической автаркии. В то время как экономическая автаркия мировой экономики направлена как бы вовнутрь и, соответственно, нацелена на экономическую рационализацию по возможности всех полей действия, политическая автаркия стремится создать предпосылки по возможности безгосударственной экономики, а точнее, мировой экономики, в которой минимизируются контроль отдельных государств и межгосударственный контроль и максимизируется поощрение развертывания власти мировой экономики. Этой стратегической цели экономиче-
183
@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN
ски конституированной мировой внутренней политики служат следующие стратегии автаркии:
во-первых, присвоение транснационального пространства; стратегия узурпации; во-вторых, контроль над «инновационной силой», «источником оп-
ций» — наукой и техникой, т. е. над технологическим преимуществом; стратегия инновации; в-третьих, независимость от государственного контроля максими-
зируется в той мере, в какой специализация и глобализация связываются таким образом, что транснациональные предприятия сосредоточиваются на немногочисленных задачах (ядерные компетенции), но решают их масштабно во всем мире; стратегия денационализации и глокализации; в-четвертых, если власть государств растет с завоеванием чужих
территорий, то власть всемирно-экономических акторов усиливается наоборот — в результате того, что они переводят себя в положение, позволяющее им покинуть национальную территорию;
стратегия власти ухода; в-пятых, поскольку государственная политика все еще организована
национально или (в лучшем случае) регионально (как в Европейском союзе), мировые экономические акторы открывают для себя и испытывают на деле право устанавливать право и проводят обязательные для всех решения в транснациональном пространстве (от картельных решений о финансовом контроле до защиты атмосферы) в собственной редакции; стратегия экономического суверенитета.
Стратегии узурпации
Стратегическую конкуренцию между частными предприятиями и расширяющимися рынками, с одной стороны, и государством — с другой, нельзя назвать новым явлением. Она уходит корнями в глубокое Средневековье, когда европейские королевские дома нанимали частных капиталистов-авантюристов, чтобы открывать и эксплуатировать чужие страны и ресурсы. Конфликтная кооперация между государством и экономикой с целью взаимной максимизации выгоды и прибыли является, таким образом, ранней социальной инновацией, которая прослеживается на протяжении столетий и лишь нашла новую форму выражения в корпоратистской глобализации современности.
Отношение «мировая экономика против государства» можно сравнить с отношением «рынок против ойкоса6» [Weber Max 1972, 793], т. е.
6 Крупное поместье, основанное на натуральном хозяйстве и не связанное с рын-
184
TANLN iv. LANOPC F JJ SRRS^J^Pš L QRSG@ TASINAFUVN
с освобождением рынка в европейских городах xiii века. В обоих случаях (освобождение городского рынка и выделение мирового рынка из господствующего союза сначала княжеских государств, затем национального государства) homo oeconimicus, как уже говорилось, неохотно становится homo politicus. Ни противоречие «рынок против ойкоса», ни противоречие «национальное государство против мировой экономики» нельзя мыслить как экономическую борьбу между конкретной политической инстанцией и акторами рынка. Для случая средневековых городов Макс Вебер подчеркивает амбивалентность и переплетение интересов, которые характерны (в переносном смысле) и для освобождения мировой экономики из локальной парадигмы национального государства. Прекрасным примером того, как власть от правительств государств перешла к менеджерам концернов (как правило, в форме беспроблемного, несенсационного процесса), служит высвобождение телекоммуникационной индустрии из-под контроля национальных государств и последующее триумфальное шествие ее по мировому рынку, которое с тех пор наталкивается на некоторое недоверие акционеров.
В апогее «государственной колонизации» общества государства претендуют на право контролировать информационные потоки — частью открыто (в форме цензуры), частью посредством монополии информационных средств (почта, телефон, путешествия). Эта государственная цензура, часто преуменьшаемая именованием «государственный суверенитет над информацией», цензура того, что происходит в головах граждан, за прошедшие два десятилетия пережила радикальный процесс упадка. Причиной того явилась (с точки зрения государства) «субверсивная», подрывная координация между изменениями в информационных технологиях, рыночным спросом, а также правительственной политикой дерегулирования, возникшей в 5 и затем охватившей государства и страны. Это лишение информационной власти государств было введено и продвигалось ими самими под началом 5 , причем под флагом экономической либерализации путем поощрения частной экономики. Опции, все еще открытые для национальных правительств, были закрыты, тогда как число многообразных опций, которыми располагали глобальные производители средств телекоммуникации и их пользователи, выросло скачкообразно.
Если этим предприятиям удастся выстроить монополию или квазимонополию, то они будут в состоянии диктовать условия государст-
ком. Этот тип хозяйства встречался в эпоху Античности и в раннем Средневе-
ковье.— Прим. перев.
185
@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN
вам, которым как воздух необходим доступ к мировой сети. С другой стороны, они могут существенно влиять на содержание информационных потоков, так что в длительной перспективе место государственной цензуры, возможно, займет частное экономическое «промывание мозгов» рекламной и пустой развлекательной индустрией.
Стратегия автаркии, с помощью которой рыночные города в Средневековье ускользали из-под контроля и вмешательства государей, была поначалу искусной смесью пространственно удаленного поселения и экономической привлекательности, т. е. методом кнута и пряника: господа города и экономики уходили от государева «кнута» и давали ему «пряник», т. е. предоставляли ему возможность участвовать в экономических плодах их новой независимости. Позднее они установили (как делает сегодня мировая экономика) свое собственное право и выстроили и развили свой полицейский и военный самоконтроль, что до сих пор не нашло соответствия в эмансипационном движении мировой экономики в отношении мира государств. Всемирноэкономическая власть не должна выделять себя территориально. Хотя
иона должна настаивать на том, чтобы в случае необходимости государственная власть защищала ее собственность и сотрудников от агрессии, но штаб-квартиры своих фирм она может, ничего не опасаясь, создавать и развивать в центре национальной власти, в непосредственной близости к правительствам, к полиции и армии, не подвергая опасности свою независимость или возможность высвобождения из национальной среды, ибо ее «автаркия» обоснована де-территори- ально и поэтому совершенно неподвластна обитающим в непосредственной близости «национальным господам».
Инапротив: забота о соседях — избранных «князьях нации» — позволяет концернам играть на струнах экономической доверчивости неолиберально настроенных национальных общественностей и правительств, воспевая экономический и научный национализм («Германская биотехнологическая отрасль вооружается, готовясь к конкурентной борьбе с американцами»), чтобы затем оприходовать щедро раздаваемые добровольные миллиардные пожертвования и использовать их для развития своей де-территориальной недоступности. Национально ограниченная политика и общественность не хотят понять: каждый доллар, иена или евро, идущий на поощрение, например, биореволюции, способствует также денационализации конкретной экономики, так что налогоплательщики финансируют лишение власти самих себя.
Во всем мире происходит то же самое, и всегда в глаза бросается одно
ито же противоречие: глобализация подразумевает, что национальная принадлежность (в особенности концернов) уже давно не имеет значе-
186
TANLN iv. LANOPC F JJ SRRS^J^Pš L QRSG@ TASINAFUVN
ния, а мобильными концернами владеют анонимные держатели акций со всего мира. Но те же политики и главы концернов, проповедующие максимы глобализации и претворяющие их в жизнь, толкуют одновременно о национальном интересе, когда речь заходит о поощрении концернов, давно действующих в транснациональном пространстве.
Действительно, здесь правит бал двойное противоречие: государственное поощрение гигантов не только находится в вопиющем противоречии с неолиберальным самопониманием как правительств, симпатизирующих глобализации, так и менеджеров. Национальный инстинкт эксплуатируется там, где поощрение национальных предприятий и отраслей экономики давно превратилось в фикцию. Политика национальной промышленности, использующая разнообразный инструментарий (поддержка исследований, предоставление долгосрочных кредитов, налоговые льготы, целевые государственные заказы), является как бы фантомной политикой: давно ампутированная рука национальных экономических интересов все еще лезет в налоговую кастрюльку, поощряя и подкармливая всемирно-экономическую экспансию власти, т. е. автаркию мировых экономических акторов.
«“Сименс” — почти образцовый пример того, как налоговые миллиарды, потраченные во имя государственной промышленной политики, поддерживают выделение предприятий целых отраслей из национального экономического союза. Бизнес-стратегия концерна “Сименс”, как и стратегия любого другого концерна, должна быть направлена на то, чтобы постоянно и все в большей степени ослаблять связи и обязательства по отношению к стране происхождения, уклоняться от национальных притязаний. Несметные миллиарды, которые “Сименс” получил за последние пять десятилетий от немецкого государства (прежде всего на развитие атомной промышленности), продвинули эмансипацию фирмы от Германии… Так происходит сегодня во всех европейских странах, которые постепенно теряют право называться промышленными странами. Англия, мать первой промышленной революции, лидирует тут в последние два десятилетия. Для нескольких автомобилей и кораблей, которые еще строятся в стране, ей необходим иностранный капитал и иностранный менеджмент. Бывшая промышленная нация зарабатывает деньги главным образом в международной финансовой индустрии, глобальными сетями отелей и торговлей недвижимостью, нефтью Северного моря. И когда галльский петух кричит о высокорентабельном состоянии промышленности в Гексагоне7,
7 «Шестиугольник» — прозвище Франции, связанное с ее очертаниями на карте. —
Прим. перев.
187
@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN
то все же надо иметь в виду, что его собственность в ключевых позициях находится в руках иностранного капитала. Что это означает, можно было… почувствовать в битвах между крупными французскими банками — точно так же, как в Германии, где “Маннесманн” в конце концов потерял свою самостоятельность, утратив власть над судьбами фирм, поскольку у иностранных владельцев его капитала были другие пожелания. Когда же то здесь то там правительства пытаются осторожно вмешаться, толку от этого нет никакого; эти попытки только демонстрируют, что правительства стали слишком слабыми для ведения любой промышленной политики» [Koch 2000].
Но призрачной становится не только национальная промышленная политика; нечто подобное происходит с эмоционально и конфликтно заряженными понятиями типа «экономический национализм», «неоколониализм» и «империализм». Во многих периферийных странах глобализация все еще отождествляется с новым видом западного или американского империализма. Но кто или что является империалистическим, если завтра сверхдоходы какого-нибудь концерна, действующего в Венесуэле, потекут к инвесторам, которые живут в Японии, Южной Африке, Бразилии или, возможно, скоро будут жить в Китае?
Вот еще (гипотетический) случай: один транснациональный концерн локализован номинально в Лихтенштейне или в Малайзии; его акциями владеют сотни тысяч постоянно меняющихся владельцев; продаются эти акции в Бомбее и Сиднее, Париже и Гонконге. Кто в этом случае является неоимпериалистом? Как быть, если институционализированные инвесторы являются транснациональными? если менеджеры собраны со всего света и представляют все мировые культуры? Какая страна, какая нация тогда является капиталистическим агрессором?
Иными словами: в детерриторизированной денационализированной экономике национальная схема «друг — враг» уже не работает, однако не исключено, что стереотипы будут еще долго употребляться.
Освобождение всемирно-экономической рыночной экспансии от национальных стереотипов логики захвата — длительный процесс, который в неодновременности одновременного, т. е. в конкуренции национальной и транснациональной экономики, наталкивается на серьезное сопротивление. И все же здесь пересекаются две линии развития: во-первых, в процессе глобализации национальной экономики и конкурентной борьбы национальная прописка теряет значение; во-вторых, концерны меньше зависят от исконного элемента территориальной эксплуатации — сырья и природных ресурсов, по-
188
TANLN iv. LANOPC F JJ SRRS^J^Pš L QRSG@ TASINAFUVN
скольку они предлагают и распространяют по всему миру высокотехнологические индустриальные продукты и услуги.
В остальном имидж транснациональных предприятий претерпел изменения в поле всемирно-экономического развертывания власти. Во многих странах они, правда, все еще считаются виновниками национальной нищеты и бессилия. Но мнения все более разделяются, и то, что проклинается одной стороной, для другой становится пределом мечтаний. Отчетливей всего эта смена ролей — от империалистического пугала до благодетеля — проявляется там, где велика конкуренция из-за скудных инвестиций капитала, где одновременно растет зависимость от них отдельных стран. При этом бросается в глаза, что размер территории, а значит, военная мощь, в конкурентной борьбе за скупые инвестиции капитала явно не играют существенной роли. Даже небольшие территориальные образования (вроде Гонконга, Малайзии и Южной Кореи) благодаря усвоенной капиталистической динамике превратились из экономических карликов в экономических гигантов. Ключевым является вопрос: в какой степени иностранный капитал можно завлечь и привязать на длительное время?
Сучетом параллелей и различий между городской экономикой
вСредневековье и мировой экономикой к началу xxi века возникает любопытный вопрос. Стремление городов к политической независимости пробудило подозрения князей и королей и тем самым способствовало упадку городов. Будут ли, оглядываясь назад, когда-нибудь говорить также о «коротком интермеццо мирового хозяйства» в начале xxi века, которое дало импульс к стремлению к политической автономии и к скачку от национальных государств к космополитическим, наложившим новую узду на мировую экономику?
Стратегии инновации
Однако власть мировой экономики не только детерриториальна и потому ускользает от притязаний на контроль со стороны территориально привязанной государственной власти, но ей также удается укрепить свои «крылья» с помощью систематического обращения к институциональным и когнитивным условиям и возможностям производить по-новому, что означает прежде всего обращение к производительной и инновационной силе науки.
Если спросить, что в корне отличает метавласть мировых экономических акторов, то один из ответов непосредственно относится к делу: это сочетание глобализирующего капитала с глобализирующей наукой и технологией, приводящее к скачкообразному умножению опций мировой экономики в сравнении с опциями мира государств.
189
@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN
Вообще говоря, технологическая инновация всегда была решающей рыночной и властной стратегией капитала. Ее современное значение заложено, во-первых, в исторически новом качестве технологических опций (например, в генетике и антропогенетике, нанотехнологиях; во-вторых, в том, каким способом наука и техника на фоне опции ухода транслегально и транснационально берутся на службу, а связанные с этим проблемы последствий и легитимности переваливаются на отдельные государства.
То, что опции действия, которые науки разработали во второй половине xx века, приобрели новое, как бы антропологическое качество, вряд ли еще может подвергаться сомнению перед фактом, например, расщепления атомного ядра и создания на этой основе атомного оружия или перед фактом мирного использования ядерной энергии, но также дебатов по поводу этических и постгуманных последствий генной технологии. Споры о технике в начале xxi века, вопреки вовлеченным в эту деятельность отраслям и общественности, всегда базируются на том, что модерн сейчас уже является (а в будущем еще больше станет) миром, конституированным техникой.
Это означает, что с триумфальным шествием модерна связано двойное движение: исчезновение традиционных форм безопасности
ижизненных взаимосвязей — и растущая уплотняющаяся, техническиглобальная «сетевизация», интеграция и новая организация жизненных условий. И пусть мы мало что знаем о возможном космополитическом режиме будущего, но уже сегодня надо выявлять ориентацию на мировой рынок и конституированность технологией. Оба признака ускользают от государственного контроля и укореняются в сфере власти мировых экономических и научных акторов.
Конструирование технологических миров также открывает перспективы постгуманного мира, в котором гуманистические ценности релятивизируются и заменяются более мощными искусственными киборг-существами, которые не только выполняют ту или иную работу и взаимодействуют друг с другом независимо от человека, но
инаправляют дальнейшее развитие в сторону постгуманной цивилизации.
Такое развитие многозначно во всех отношениях. Оно не только в состоянии и далее лишать государство власти, но способно предоставлять ему новые властные возможности, создавая, к примеру, электронные контролирующие системы, охватывающие самые отдаленные уголки технически конституированных миров. (Слабое представление о них дают в настоящее время в крупных городах «электронные глаза», применяемые в точках вероятных конфликтов.) Вполне воз-
190