28 Зак. 2652

434 Тема 5. Социокультурная регуляция деятельности

всем протяжении детского возраста встречаются в сложном синтезе, ха­рактер сплетения обоих процессов, закон построения синтеза не остаетсяодним и тем же.

История развития высших психических функций полна примерами того, что В.Вундт применительно к речи назвал преждевременным разви­тием. В самом деле, стоит вспомнить приведенный выше пример сплете­ния первого употребления орудий с незрелой биологической структурой 6- или 10-месячного младенца или пример Вундта, для того чтобы со всей очевидностью убедиться: детская психология изобилует случаями подоб­ного преждевременного неадекватного сплетения биологических и куль­турных процессов развития.

При генетическом рассмотрении само сплетение обнаруживает ряд сдвигов, выявляющих, подобно геологическим трещинам, различные плас­ты какого-либо сложного образования. Развитие высших форм поведения требует известной степени биологической зрелости, известной структуры в качестве предпосылки. Это закрывает путь к культурному развитию да­же самым высшим, наиболее близким к человеку животным. При отсут­ствии или недостаточном развитии этой предпосылки возникает неадек­ватное, неполное слияние обеих систем активности, как бы смещение, или сдвиг, одной формы. На всем протяжении генетического ряда эти смеще­ния, или сдвиги, это неполное слияние и совпадение двух систем, как уже сказано, сами изменяются, и в результате перед нами не единый, сплошь, всецело и наглухо сомкнутый ряд, а ряд соединений различного рода, ха­рактера и степени.

Вторым основным средством исследования является сравнительное изучение различных типов культурного развития. Отклонение от нормаль­ного типа, патологическое изменение процессов развития, представляет в от­ношении нашей проблемы, как и вообще, впрочем, в отношении всех про­блем детской психологии, как бы специально оборудованный природный эксперимент, обнаруживающий и раскрывающий часто с потрясающей си­лой истинную природу и строение интересующего нас процесса.

Может показаться парадоксом, что ключ к постижению развития высших психических функций мы надеемся найти в истории развития так называемого дефективного, т.е. биологически неполноценного, ребен­ка. Объяснение этого парадокса заложено в самом характере развития высших форм поведения ребенка, отягченного каким-либо физическим недостатком.

Мы выше подробно развивали мысль, что основное своеобразие дет­ского развития заключается в сплетении культурного и биологического процессов развития. У дефективного ребенка такого слияния обоих рядов не наблюдается. Оба плана развития обычно более или менее резко расхо­дятся. Причиной расхождения служит органический дефект. Культура че­ловечества слагалась и созидалась при условии известной устойчивости и

Выготский Л.С. История развития высших психических функций 435

постоянства биологического человеческого типа. Поэтому ее материальныеорудия и приспособления, ее социально-психологические институты и ап­параты рассчитаны на нормальную психофизиологическую организацию. Пользование орудиями и аппаратами предполагает в качестве обя­зательной предпосылки наличие свойственных человеку органов, функ­ций. Врастание ребенка в цивилизацию обусловлено созреванием соответ­ствующих функций и аппаратов. На известной стадии биологического развития ребенок овладевает языком, если его мозг и речевой аппарат раз­виваются нормально. На другой, высшей, ступени развития ребенок овла­девает десятичной системой счета и письменной речью, еще позже — ос­новными арифметическими операциями. <...>

Генезис высших психических функций

Далее, мы могли бы сказать, что все высшие функции сложились не в биологии, не в истории чистого филогенеза, а сам механизм, лежащий в ос­нове высших психических функций, есть слепок с социального. Все высшие психические функции суть интериоризованные отношения социального по­рядка, основа социальной структуры личности. Их состав, генетическая структура, способ действия — одним словом, вся их природа социальна; да­же превращаясь в психические процессы, она остается квазисоциальной. Человек и наедине с собой сохраняет функции общения.

Изменяя известное положение Маркса, мы могли бы сказать, что пси­хическая природа человека представляет совокупность общественных отно­шений, перенесенных внутрь и ставших функциями личности и формами ее структуры. Мы не хотим сказать, что именно таково значение положения Маркса, но мы видим в этом положении наиболее полное выражение всего того, к чему приводит нас история культурного развития.

В связи с высказанными здесь мыслями, которые в суммарной форме передают основную закономерность, наблюдаемую нами в истории культур­ного развития и непосредственно связанную с проблемой детского коллек­тива, мы видели: высшие психические функции, например функция слова, раньше были разделены и распределены между людьми, потом стали функ­циями самой личности. В поведении, понимаемом как индивидуальное, не­возможно было бы ожидать ничего подобного. Прежде из индивидуально­го поведения психологи пытались вывести социальное. Исследовали индивидуальные реакции, найденные в лаборатории и затем в коллективе, изучали, как меняется реакция личности в обстановке коллектива.

Такая постановка проблемы, конечно, совершенно законна, но она ох­ватывает генетически вторичный слой в развитии поведения. Первая зада­ча анализа — показать, как из форм коллективной жизни возникает ин­дивидуальная реакция. В отличие от Пиаже мы полагаем, что развитие идет не к социализации, а к превращению общественных отношений в психиче­ские функции. Поэтому вся психология коллектива в детском развитии

436 Тема 5. Социокультурная регуляция деятельности

представляется в совершенно новом свете. Обычно спрашивают, как тотили иной ребенок ведет себя в коллективе. Мы спрашиваем, как коллектив создает у того или иного ребенка высшие психические функции.

Раньше предполагали, что функция есть у индивида в готовом, полу­готовом или зачаточном виде, в коллективе она развертывается, усложня­ется, повышается, обогащается или, наоборот, тормозится, подавляется и т.д. Ныне мы имеем основания полагать, что в отношении высших психиче­ских функций дело должно быть представлено диаметрально противопо­ложно. Функции сперва складываются в коллективе в виде отношений де­тей, затем становятся психическими функциями личности. В частности, прежде считали, что каждый ребенок способен размышлять, приводить до­воды, доказывать, искать основания для какого-нибудь положения. Из столкновений подобных размышлений рождается спор. Но дело фактиче­ски обстоит иначе. Исследования показывают, что из спора рождается раз­мышление. К тому же самому приводит нас изучение и всех остальных пси­хических функций.

При обсуждении постановки нашей проблемы и разработке метода исследования мы имели уже случай выяснить огромное значение срав­нительного способа изучения нормального и ненормального ребенка для всей истории культурного развития. Мы видели, что это основной прием исследования, которым располагает современная генетическая психоло­гия и который позволяет сопоставить конвергенцию естественной и куль­турной линий в развитии нормального ребенка с дивергенцией тех же двух линий в развитии ненормального ребенка. Остановимся несколько подробнее на том значении, какое имеют найденные нами основные по­ложения относительно анализа, структуры и генезиса культурных форм поведения для психологии ненормального ребенка.

Начнем с основного положения, которое нам удалось установить при анализе высших психических функций и которое состоит в признании ес­тественной основы культурных форм поведения. Культура ничего не соз­дает, она только видоизменяет природные данные сообразно с целями чело­века. Поэтому совершенно естественно, что история культурного развития ненормального ребенка будет пронизана влияниями основного дефекта или недостатка ребенка. Его природные запасы — эти возможные элементарные процессы, из которых должны строиться высшие культурные приемы пове­дения, — незначительны и бедны, а потому и самая возможность возник­новения и достаточно полного развития высших форм поведения оказыва­ется для такого ребенка часто закрытой именно из-за бедности материала, лежащего в основе других культурных форм поведения.

Указанная особенность заметна на детях с общей задержкой в раз­витии, т.е. на умственно отсталых детях. Как мы вспоминаем, в основе культурных форм поведения лежит известный обходной путь, который складывается из простейших, элементарных связей. Этот чисто ассоциа­тивный подстрой высших форм поведения, фундамент, на котором они

Выготский Л.С. История развития высших психических функций 437

возникают, фон, из которого они питаются, у умственно отсталого ребенкас самого начала ослаблен.

Второе положение, найденное нами в анализе, вносит существенное дополнение к сказанному сейчас, а именно: в процессе культурного раз­вития у ребенка происходит замещение одних функций другими, прокла­дывание обходных путей, и это открывает перед нами совершенно новые возможности в развитии ненормального ребенка. Если такой ребенок не может достигнуть чего-нибудь прямым путем, то развитие обходных пу­тей становится основой его компенсации. Ребенок начинает на окольных путях добиваться того, чего он не мог достигнуть прямо. Замещение функ­ций — действительно основа всего культурного развития ненормального ребенка, и лечебная педагогика полна примеров таких обходных путей и такого компенсирующего значения культурного развития.

Третье положение, которое мы нашли выше, гласит: основу структуры культурных форм поведения составляет опосредованная деятельность, ис­пользование внешних знаков в качестве средства дальнейшего развития пове­дения. Таким образом, выделение функций, употребление знака имеют особо важное значение во всем культурном развитии. Наблюдения над ненормальным ребенком показывают: там, где эти функции сохраняются в неповрежденном виде, мы действительно имеем более или менее благополуч­ное компенсаторное развитие ребенка, там, где они оказываются задержанны­ми или пораженными, и культурное развитие ребенка страдает. В.Элиасберг на основе своих опытов выдвинул общее положение: употребление вспомо­гательных средств может служить надежным критерием дифференциации диагноза, позволяющим отличить любые формы ослабления, недоразвития, нарушения и задержки интеллектуальной деятельности от безумия. Таким образом, умение употреблять знаки в качестве вспомогательного средства по­ведения исчезает, по-видимому, только вместе с наступлением безумия.

Наконец, четвертое и последнее из найденных нами положений рас­крывает новую перспективу в истории культурного развития ненормально­го ребенка. Мы имеем в виду то, что мы назвали выше овладением собст­венным поведением. В применении к ненормальному ребенку мы можем сказать, что надо различать степени развития той или иной функции и сте­пени развития овладения этой функцией. Всем известно, какую огромную диспропорцию образует развитие высших и низших функций у умственно отсталого ребенка. Для дебильности характерно не столько общее равно­мерное снижение всех функций, сколько недоразвитие именно высших функций при относительно благополучном развитии элементарных. Поэто­му мы должны исследовать не только то, какой памятью обладает умствен­но отсталый ребенок, но и то, как, насколько он умеет использовать свою па­мять. Недоразвитие умственно отсталого ребенка и заключается в первую очередь в недоразвитии высших форм поведения, в неумении овладеть соб­ственными процессами поведения, в неумении их использовать.

А. Н. Леонтьев

РАЗВИТИЕ

ИСТОРИЧЕСКОГО ПОДХОДА В СОВЕТСКОЙ ПСИХОЛОГИИ¹

Новый этап разработки в советской психологии проблемы социально-исторической обусловленности психики человека создали работы Л.С.Вы­готского. Он первый у нас (1927) выдвинул положение о том, что историчес­кий подход должен стать ведущим принципом построения психологии человека. Он дал теоретическую критику биологических, натуралистиче­ских концепций человека, противопоставив им свою теорию культурно-ис­торического развития. Наиболее важным при этом было то, что идею ис­торизма природы человеческой психики, идею преобразования природных механизмов психических процессов в ходе общественно-исторического и онтогенетического развития он ввел в конкретное психологическое иссле­дование. Преобразование это понималось Л.С.Выготским как необходимый результат усвоения человеком продуктов человеческой культуры в процес­се его общения с окружающими людьми.

Как известно, Л.С.Выготский положил в основу своих исследований две следующие гипотезы: гипотезу об опосредствованном характере пси­хических функций человека и гипотезу о происхождении внутренних ум­ственных процессов из деятельности первоначально внешней и «интер­психологической» .

Согласно первой из этих гипотез, специфически человеческие особен­ности психики возникают вследствие того, что прежде непосредственные, «натуральные» процессы превращаются в опосредствованные благодаря включению в поведение промежуточного звена («стимула — средства»). В результате в мозгу происходит объединение простых элементов в новую «единицу». Возникает целостный процесс по схеме: где А—Б символизиру­ет оформившийся опосредствованный процесс, а А—X и X—Б — элементар-

¹ Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. 2-е изд. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 358—360.

Леонтьев А.Н. Развитие исторического подхода... 439

ные связи, образующиеся в порядке замыкания обычных условных рефлек­сов. Например, при опосредствованном запоминании замыкающиеся эле­ментарные связи структурно объединяются посредством мнемотехническо-го знака X; в других случаях эта роль осуществляется словом¹.

Схема

Таким образом, своеобразие психической деятельности человека по сравнению с деятельностью животных Л.С.Выготский видел не только в количественном ее усложнении и не только в том, что меняется само отражаемое ею объективное содержание, а прежде всего в изменении ее строения.

Принципиальное значение имела и вторая гипотеза, одновременно вы­двигавшаяся Л.С.Выготским, согласно которой опосредствованная структу­ра психического процесса первоначально формируется в условиях, когда по­средствующее звено имеет форму внешнего стимула (и, следовательно, когда внешнюю форму имеет также соответствующий процесс). Это положение позволило понять социальное происхождение новой структуры, не возни­кающей изнутри и не изобретающейся, а необходимо формирующейся в общении, которое у человека всегда является опосредствованным. Так, например, процесс произвольного «пуска в ходе действия» первоначаль­но опосредствуется внешним сигналом, при помощи которого другой чело­век воздействует на поведение субъекта, выполняющего данное действие. Опосредствованная структура характеризует на этом этапе формирования не процесс, осуществляемый самим действующим субъектом, а соответст­вующий «интерпсихологический» процесс, т.е. процесс в целом, в котором участвует как человек, дающий сигнал, так и человек, реагирующий на не­го выполнением действия. Только впоследствии, когда в аналогичной си­туации пусковой сигнал начинает продуцироваться самим действующим субъектом («самокоманда»), опосредствованный характер приобретает процесс, теперь уже «интрапсихологический», т.е. целиком осуществляе­мый одним человеком: возникает элементарная структура произвольного, волевого акта.

Иначе говоря, опосредствованная структура психических процессов всегда возникает на основе усвоения индивидуальным человеком таких форм поведения, которые первоначально складываются как формы пове-

¹ См. Vygotski L.S. The Problem of the Cultural Development of the Child // J. of Genetic Psychol. 1929. № 3.

440 Тема 5. Социокультурная регуляция деятельности

дения непосредственно социального. При этом индивид овладевает темзвеном («стимулом—средством»), которое опосредствует данный процесс, будь то вещественное средство (орудие), или общественно выработанные словесные понятия, или какие-нибудь другие знаки. Таким образом, в психологию вводилось еще одно капитальное положение — положение о том, что главный механизм развития психики человека есть механизм усвоения социальных, исторически сложившихся видов и форм деятель­ности. Так как при этом деятельность может происходить только в ее внешнем выражении, то допускалось, что усвоенные в их внешней форме процессы далее преобразуются в процессы внутренние, умственные.

Следует, однако, сказать, что идеи, выдвинутые в свое время Л.С.Вы­готским, отнюдь не представляли собой завершенной психологической системы. Они выражали скорее подход к проблеме, чем ее решение¹.

¹ Более подробный анализ и оценка работ Л.С.Выготского даны во вступительной статье А.Н.Леонтьева и А.Р.Лурия к последнему изданию их (см.: Выготский Л.С. Изб­ранные психологические исследования. М., 1956); см. также: Леонтьев А.Н. Л.С.Выгот­ский // Советская психоневрология. 1934. № 6. С. 188—190.

Развитие сознания. Присвоение общественно-исторического опыта в онтогенезе. Соотношение внешней и внутренней деятельности. Понятие интериоризации

А.Н.Леонтьев

ПРОБЛЕМА ПРИСВОЕНИЯ ЧЕЛОВЕКОМ ОБЩЕСТВЕННО-ИСТОРИЧЕСКОГО ОПЫТА¹

На протяжении своей истории человечество развило величайшие ду­ховные силы и способности. Тысячелетия общественной истории дали в этом отношении бесконечно больше, чем миллионы лет биологической эволюции. Достижения в развитии способностей и свойств человека на­капливались, передаваясь от поколения к поколению. Следовательно, эти достижения необходимо должны были закрепляться. Но мы уже видели, что в эру господства социальных законов они не закреплялись в морфо­логических особенностях, в форме наследственно фиксируемых измене­ний. Они закреплялись в особой, а именно во внешней («экзотерической») форме.

Эта новая форма накопления филогенетического опыта оказалась возможной у человека в силу того, что в отличие от деятельности живот­ных специфически человеческая деятельность имеет продуктивный ха­рактер. Такова прежде всего основная деятельность людей — их трудо­вая деятельность.

Труд, осуществляя процесс производства (в обеих его формах — ма­териальной и духовной), запечатлевается в своем продукте. «То, что на стороне рабочего, — говорил Маркс, — проявлялось в форме деятельности [Unruhe], теперь на стороне продукта выступает в форме покоящегося свойства [ruhende Eigenschaft], в форме бытия»².

Процесс превращения труда из формы деятельности в форму бытия (или предметности — Gegenstanlichkeit) можно рассматривать с разных сторон и в разных отношениях. Можно рассматривать его со стороны ко-

¹Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. 2-е изд. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 370—378.

² Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 192.

442 Тема 5. Социокультурная регуляция деятельности

личества затрачиваемой рабочей силы и в отношении к количеству про­изведенного продукта, абстрагируясь от конкретного содержания труда. Но можно рассматривать этот процесс со стороны самого содержания тру­довой деятельности в его отношении к производящим индивидам, отвле­каясь от других его сторон и отношений. Тогда указанное превращение выступит перед нами как процесс воплощения, опредмечивания в продук­тах деятельности людей их духовных сил и способностей, а история мате­риальной и духовной культуры человечества — как процесс, который во внешней, предметной, форме выражает достижения развития способностей человеческого рода. С этой точки зрения каждый шаг в усовершенствова­нии и утончении, например, орудий и инструментов может рассматривать­ся как выражающий и закрепляющий в себе известную ступень развития психомоторных функций человеческой руки, усложнение фонетики язы­ков — как выражение развития артикуляторных способностей и речево­го слуха, прогресс в произведениях искусств — как выражение эстетиче­ского развития человечества и т.д. Даже в обыкновенной материальной промышленности под видом внешних вещей мы имеем перед собой оп-редмеченные человеческие способности или опредмеченные «сущностные силы» человека (Wesenskrafte des Menschen).

Нужно особенно подчеркнуть, что при этом речь идет о психиче­ских способностях людей. Хотя та совокупность способностей, которую человек пускает в ход в процессе труда и которая запечатлевается в его продукте, необходимо включает в себя также и его физические силы и способности, однако эти последние лишь практически реализуют ту спе­цифическую сторону трудовой деятельности человека, которая выражает ее психологическое содержание. Поэтому Маркс говорит о предметном бытии промышленности как о чувственно представшей перед нами пси­хологии и далее пишет: «Такая психология, для которой эта книга, т.е. как раз чувственно наиболее осязательная, наиболее доступная часть ис­тории, закрыта, не может стать действительно содержательной и реальной наукой»¹.

Эта мысль Маркса часто цитировалась в нашей психологической ли­тературе, но ей обычно придавался суженный, по преимуществу историче­ский, генетический смысл. В действительности же она имеет для научной психологии общее и притом решающее значение. Значение это в полной мере выступает при рассмотрении другой стороны процесса — при рассмот­рении его не со стороны опредмечивания (Vergegenstandigung) человече­ских способностей, а со стороны их присвоения (Aneignung) индивидами.

В процессе своего онтогенетического развития² человек вступает в особые, специфические отношения с окружающим его миром предметов и явлений, которые созданы предшествующими поколениями людей.

¹Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. С. 595.

² Я имею в виду здесь и ниже только период постнатального развития.

Леонтьев А.Н. Проблема присвоения... общественно-исторического опыта 443

Специфичность их определяется, прежде всего, природой этих предметови явлений. Это с одной стороны. С другой — она определяется условия­ми, в которых складываются эти отношения.

Действительный, ближайший к человеку мир, который более всего определяет его жизнь, — это мир, преобразованный или созданный чело­веческой деятельностью. Однако как мир общественных предметов, пред­метов, воплощающих человеческие способности, сформировавшиеся в про­цессе развития общественно-исторической практики, он непосредственно не дан индивиду; в этом своем качестве он стоит перед каждым отдель­ным человеком как задача.

Даже самые элементарные орудия, инструменты или предметы обихо­да, с которыми впервые встречается ребенок, должны быть активно раскры­ты им в их специфическом качестве. Иначе говоря, ребенок должен осу­ществить по отношению к ним такую практическую или познавательную деятельность, которая адекватна (хотя, разумеется, и не тождественна) во­площенной в них человеческой деятельности. Другой вопрос, насколько адекватна будет эта деятельность ребенка и, следовательно, с какой мерой полноты раскроется для него значение данного предмета или явления, но эта деятельность всегда должна быть.

Вот почему если внести предметы человеческой материальной куль­туры в клетку с животными, то хотя предметы эти, конечно, и не утратят ни одного из своих физических свойств, но проявление тех специфиче­ских свойств их, в которых они выступают для человека, станет невозмож­ным; они выступят лишь как объекты приспособления, уравновешивания, т.е. только как часть природной среды животного.

Деятельность животных осуществляет акты приспособления к среде, но никогда — акты овладения достижениями филогенетическо­го развития. Эти достижения даны животному в его природных, наслед­ственных особенностях; человеку они заданы в объективных явлениях окружающего его мира¹. Чтобы реализовать эти достижения в своем он­тогенетическом развитии, человек должен ими овладеть; только в ре­зультате этого всегда активного процесса индивид способен выразить в себе истинно человеческую природу — те свойства и способности, которые представляют собой продукт общественно-исторического развития чело­века. А это является возможным именно потому, что эти свойства и спо­собности приобретают объективную предметную форму.

«Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа, — говорил Маркс, — развивается, а частью и впервые порождает­ся, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, — короче говоря, такие чувства, которые

¹ «Ни природа в объективном смысле, ни природа в субъективном смысле непосредст­венно не дана человеческому существу адекватным образом », — замечает Маркс (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. С. 632).

444 Тема 5. Социокультурная регуляция деятельности

способны к человеческим наслаждениям и которые утверждают себя какчеловеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т.д.), — одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, — возни­кают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря оче­ловеченной природе. Образование пяти внешних чувств — это работа всей до сих пор протекшей всемирной истории»¹.

Итак, духовное, психическое развитие отдельных людей является про­дуктом совершенно особого процесса — процесса присвоения, которого во­все не существует у животных, как не существует у них и противополож­ного процесса опредмечивания их способностей в объективных продуктах их деятельности².

Приходится специально подчеркивать отличие этого процесса от про­цесса индивидуального приспособления к естественной среде, потому что бе­зоговорочное распространение понятия приспособления, уравновешивания со средой на онтогенетическое развитие человека стало чуть ли не общепри­нятым. Однако применение этого понятия к человеку без надлежащего ана­лиза только заслоняет действительную картину его развития.

Можно ли, например, трактовать в терминах приспособления или урав­новешивания деятельность человека, отвечающую его познавательной по­требности по отношению к объективно существующему в словесной форме знанию, которое становится для него побуждением и целью или даже толь­ко условием достижения цели? Человек, удовлетворяя свою потребность в знании, может сделать соответствующее понятие своим понятием, т.е. овла­деть его значением, но этот процесс вовсе не похож на процесс собственно приспособления, уравновешивания. «Приспособление к понятию», «уравно­вешивание с понятием» суть выражения, лишенные всякого смысла.

Не иначе обстоит дело и в том случае, когда объектами отношения человека являются материальные, вещественные предметы, созданные дея­тельностью людей, например орудия труда. Для человека орудие есть не только предмет, имеющий определенную внешнюю форму и обладающий определенными механическими свойствами; оно выступает для него как предмет, в котором запечатлены общественно выработанные способы дей­ствия с ним, трудовые операции. Поэтому адекватное отношение челове­ка к орудию выражается, прежде всего, в том, что он присваивает (практи­чески или теоретически — только в их значении) фиксированные в нем операции, развивая свои человеческие способности³.

То же, понятно, относится и ко всем другим человеческим предметам.

¹Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. С. 593—594.

² Я, понятно, отвлекаюсь от случаев проявления у животных «строительных ин­ стинктов» и т.п., так как очевидно, что они имеют совершенно другую природу.

³ «...Присвоение определенной совокупности орудий производства равносильно разви­ тию определенной совокупности способностей у самих индивидов» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 68).

Леонтьев А.Н. Проблема присвоения... общественно-исторического опыта 445

Основное различие между процессами приспособления в собственномсмысле и процессами присвоения, овладения состоит в том, что процесс био­логического приспособления есть процесс изменения видовых свойств и способностей организма и его видового поведения. Другое дело •— процесс присвоения или овладения. Это процесс, в результате которого происходит воспроизведение индивидуумом исторически сформировавшихся человече­ских способностей и функций. Можно сказать, что это есть процесс, благо­даря которому в онтогенетическом развитии человека достигается то, что у животного достигается действием наследственности, а именно, воплоще­ние в свойствах индивида достижений развития вида.

Формирующиеся у человека в ходе этого процесса способности и функции представляют собой психологические новообразования, по отно­шению к которым наследственные, прирожденные механизмы и процес­сы являются лишь необходимыми внутренними (субъективными) усло­виями, делающими возможным их возникновение; но они не определяют ни их состава, ни их специфического качества.

Так, например, морфологические особенности человека позволяют сформироваться у него слуховым способностям, но лишь объективное бы­тие языка объясняет развитие речевого слуха, а фонетические особенно­сти языка — развитие специфических качеств этого слуха.

Точно так же логическое мышление принципиально невыводимо из прирожденных мозгу человека процессов и управляющих ими внутрен­них законов. Способность логического мышления может быть только ре­зультатом овладения логикой — этим объективным продуктом общест­венной практики человечества. У человека, живущего с раннего детства вне соприкосновения с объективными формами, в которых воплощена че­ловеческая логика, и вне общения с людьми, процессы логического мыш­ления не могут сформироваться, хотя бы он встречался бесчисленное чис­ло раз с такими проблемными ситуациями, приспособление к которым требует формирования как раз этой способности.

Впрочем, представление о человеке, стоящем один на один перед ок­ружающим его предметным миром, является, конечно, допущением совер­шенно искусственным. В нормальных обстоятельствах отношения человека к окружающему его предметному миру всегда опосредствованы отношени­ем к людям, к обществу. Они включены в общение, даже когда внешне че­ловек остается один, когда он, например, занимается научной и тому подоб­ной деятельностью¹.

Общение — в своей первоначальной, внешней форме как сторона со­вместной деятельности людей, т.е. в форме «непосредственной коллектив­ности» или в форме внутренней, интериоризованной, — составляет второе необходимое и специфическое условие процесса присвоения индивидами достижений исторического развития человечества.

См.Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. С. 390.

446 Тема 5. Социокультурная регуляция деятельности

Рольобщения в онтогенетическом развитии человека достаточно хо­рошо изучена в психологических исследованиях, посвященных раннему возрасту¹. С интересующей нас стороны общий итог этих исследований мо­жет быть выражен следующим образом. Уже в младенческом возрасте практические связи ребенка с окружающими его человеческими предмета­ми необходимо выключены в общение со взрослыми — в общение, тоже, ра­зумеется, первоначально «практическое».

Субъективной предпосылкой возникновения этих ранних общений является пробуждение у ребенка специфической реакции, вызываемой у него человеком, которую Фигурин и Денисова назвали комплексом ожив­ления². Из этой комплексной реакции и дифференцируется далее прак­тическое общение ребенка с окружающими людьми.

Общение это с самого начала имеет характерную для человеческой деятельности структуру опосредствованного процесса, но в ранних, зачаточ­ных своих формах оно опосредствовано не словом, а предметом. Оно возни­кает благодаря тому, что на заре развития ребенка его отношения к окру­жающим предметам необходимо осуществляются при помощи взрослого: взрослый приближает к ребенку вещь, к которой тот тянется; взрослый кор­мит ребенка с ложки; он приводит в действие звучащую игрушку и т.п. Иначе говоря, отношения ребенка к предметному миру первоначально все­гда опосредствованы действиями взрослого.

Другая сторона этих отношений состоит в том, что действия, осущест­вляемые самим ребенком, обращаются не только к предмету, но и к челове­ку. Ребенок, манипулируя предметом, например, бросая его на пол, воздей­ствует этим и на присутствующего взрослого; это явление, которое иногда описывается как «вызов взрослого на общение»³. Возникновение в поведе­нии ребенка мотива общения обнаруживается в том, что некоторые его дей­ствия начинают подкрепляться не их предметным эффектом, а реакцией на этот эффект взрослого. Об этом выразительно говорят, например, данные ис­следования С.Фаянс, изучавшей манипулирование с предметами у детей ясельного возраста: когда взрослый скрывается из поля восприятия ребен­ка, то действия ребенка прекращаются; когда взрослый снова появляется перед ними, они возобновляются⁴. Таким образом, уже на самых первых этапах развития индивида предметная действительность выступает перед

¹См. Фрадкина Ф.И. Психология игры в раннем детстве. Дисс. М., 1950; Она же. Воз­ никновение речи у ребенка // Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та. 1955. Т. XII; Конникова Т£. Начальный этап в развитии детской речи. Канд. дис. Л., 1947; Лехтман-Абрамович РЛ., Фрадкина Ф.И. Этапы развития игры и действий с предметами в раннем детстве. М., 1949.

² См. Фигурин Н.Л., Денисова М.П. Этапы развития поведения детей в возрасте от рождения до одного года. М., 1949.

³ См. Каверина Е.К. О развитии речи детей первых двух лет жизни. М., 1950.

⁴ См. Fajans S. Die Bedeutung der Entfernung fur die Starke eines Aufforderungscha- rakters beim Sauglin // Psychol. Forschungen, 1933. Bd. 13. H. 3—4.

Леонтьев А.Н. Проблема присвоения... общественно-исторического опыта 447

ним через его взаимоотношения с окружающими людьми ипоэтому не только со стороны своих вещественных свойств и своего биологического смысла, но и как мир предметов, которые постепенно раскрываются для не­га человеческой деятельностью — в их общественном значении.

Это и составляет ту первоначальную основу, на которой происходит овладение языком, речевым общением.

Не касаясь сейчас того нового, что вносит в психическое развитие речь (об этом написаны многие тысячи страниц), я только хочу еще раз подчеркнуть, что хотя языку принадлежит огромная, действительно ре­шающая роль, однако язык не является демиургом человеческого в чело­веке ¹. Язык — это то, в чем обобщается и передается отдельным людям опыт общественно-исторической практики человечества; это, следователь­но, также средство общения, условие присвоения этого опыта индивидами и вместе с тем форма его существования в их сознании.

Иначе говоря, онтогенетический процесс формирования человеческой психики создается не воздействием самих по себе словесных раздражите­лей, а является результатом описанного специфического процесса присвое­ния, который определяется всеми обстоятельствами развития жизни инди­видов в обществе.

Процесс присвоения реализует у человека главную необходимость и главный принцип онтогенетического развития — воспроизведение в свой­ствах и способностях индивида исторически сложившихся свойств и спо­собностей человеческого вида, в том числе также и способности понимать язык и пользоваться им.

¹ См. Леонтьев А.Н. Обучение как проблема психологии // Вопросы психологии. 1957. МЫ. С. 12.

А. Н. Леонтьев

ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ УМСТВЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ¹

Уже первоначальные <...> процессы усвоения ребенком специфически человеческих действий отчетливо обнаруживают свою главную особенность — то, что они происходят в общении. Но на самых первых ранних ступенях раз­вития общение имеет форму практического общения, что ограничивает его воз­можности и его функцию. Эта его ограниченность обусловлена тем, что исто­рически сформировавшееся содержание человеческого опыта является обобщенным и закрепленным в словесной форме; поэтому овладение им тре­бует его передачи и усвоения в системе словесных значений и, следовательно, предполагает участие речевых, второсигнальных механизмов. Их формирова­ние у ребенка и составляет необходимую предпосылку обучения в тесном смысле, т.е. такого процесса, который имеет в качестве своего продукта усвое­ние общественно накопленных знаний в форме сознательного их отражения. На первых этапах овладения речью слово является для ребенка лишь сигна­лом, направляющим его ориентировочную деятельность по отношению к чув­ственно воспринимаемым им объектам так, что в результате происходит их сближение, приравнивание друг к другу в определенном отношении и одновре­менно отличение их от других, внешне сходных с ними объектов. Иначе гово­ря, происходит их обобщение и анализ, но уже на новом уровне — в их пре­ломлении через опыт общественной практики, который закреплен в значении соответствующего слова.

На более высоких стадиях речевого развития, когда у ребенка возникает способность понимать и пользоваться связной речью, процессы обучения не только приобретают более развернутую форму, но происходит усложнение и как бы «повышение» их функции. Овладение знаниями становится процессом, который вместе с тем приводит к формированию у ребенка внутренних позна­вательных действий — действий и операций умственных. А это, в свою очередь, служит предпосылкой для овладения понятиями в их связях, в их движении.

¹ Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. 2-е изд. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 390—392.

Леонтьев А.Н. Особенности формирования умственных действий 449

Исследование этого чрезвычайно сложного процесса позволяет обна­ружить его специфический механизм — механизминтпериоризации внеш­них действий.

Как известно, явление интериоризации описывалась очень многими пси­хологами. Его принципиальное значение в развитии особенно подчеркивалось Л.С.Выготским. Последнее время систематическое исследование этого процес­са ведется у нас П.Я.Гальпериным¹, В.В.Давыдовым², Н.С.Пантиной³, Н.Ф.Та­лызиной⁴, Д.Б.Элькониным⁵ и другими; среди зарубежных работ следует вы­делить многочисленные исследования Пиаже и его сотрудников.

Не излагая сейчас содержания этих исследований и не касаясь тех различий, которые существуют в теоретическом понимании процесса ин­териоризации, я остановлюсь только на вопросе о его необходимости.

Интериоризация действий, т.е. постепенное преобразование внешних действий в действия внутренние, умственные, есть процесс, который необхо­димо совершается в онтогенетическом развитии человека. Его необходи­мость определяется тем, что центральным содержанием развития ребенка является присвоение им достижений исторического развития человечест­ва, в том числе достижений человеческой мысли, человеческого познания. Эти достижения выступают перед ним в форме внешних явлений — пред­метов, словесных понятий, знаний. Воздействие их вызывает у ребенка те или иные реакции, и у него возникает отражение этих явлений; однако пер­вичные реакции ребенка на воздействие этих явлений отвечают лишь не­посредственно-вещественной стороне их, а не их специфическим качествам; соответственно и их отражение в голове ребенка остается первосигнальным, не преломленным в значении, т.е. не преломленным через призму обобщен­ного опыта общественной практики. Чтобы эти явления были отражены ребенком в их специфическом качестве, в их значении, он должен осуще­ствить по отношению к ним деятельность, адекватную той человеческой деятельности, которая в них «опредмечена», воплощена. По отношению к явлениям духовным, например, по отношению к тому или иному понятию, с которым впервые встречается ребенок, он должен осуществить соответст­вующую умственную, мыслительную деятельность.

¹См. Гальперин П.Я. Опыт изучения формирований умственных действий // Доклады на совещании по вопросам психологии (3—8 июля 1963 г.). М., 1954. С. 188—201; Он же. Умственное действие как основа формирования мысли и образа // Вопросы психологии. 1957. № 6.

² См. Давыдов В.В. Образование начального понятия о количестве у детей // Вопросы психологии. 1957. № 2.

³ См. Паншина Н.С. Формирование двигательного навыка письма в зависимости от типа ориентировки в задании // Вопросы психологии. 1957. № 4.

⁴ См. Талызина Н.Ф. К вопросу об усвоении начальных геометрических понятий // Материалы совещания по психологии. М., 1957.

⁵ См. Эльконин Д.Б. Некоторые вопросы психологии усвоения грамоты // Вопросы психологии. 1956. № 5.

29 Зак. 2652

А.Н.Леонтьев

СООТНОШЕНИЕ

ВНЕШНЕЙ И ВНУТРЕННЕЙ

ДЕЯТЕЛЬНОСТИ¹

Старая психология имела дело только с внутренними процессами — с движением представлений, их ассоциацией в сознании, с их генерализа­цией и движением их субститутов — слов. Эти процессы, как и непозна­вательные внутренние переживания, считались единственно составляющи­ми предмет изучения психологии.

Начало переориентации прежней психологии было положено поста­новкой проблемы о происхождении внутренних психических процессов. Решающий шаг в этом отношении был сделан И.М.Сеченовым, который еще сто лет тому назад указывал, что психология незаконно вырывает из целостного процесса, звенья которого связаны самой природой, его сере­дину — «психическое», противопоставляя его «материальному». Так как психология родилась из этой, по выражению Сеченова, противоестест­венной операции, то потом уже «никакие уловки не могли склеить эти разорванные его звенья». Такой подход к делу, писал далее Сеченов, дол­жен измениться. «Научная психология по всему своему содержанию не может быть ничем иным, как рядом учений о происхождении психиче­ских деятелъностей»².

Дело историка — проследить этапы развития этой мысли. Замечу только, что начавшееся тщательное изучение филогенеза и онтогенеза мышления фактически раздвинуло границы психологического исследова­ния. В психологию вошли такие парадоксальные с субъективно-эмпири­ческой точки зрения понятия, как понятие о практическом интеллекте или ручном мышлении. Положение о том, что внутренним умственным действиям генетически предшествуют внешние, стало едва ли не обще-

¹Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание- Личность. 2-е изд. М: Политиздат, 1977. С. 94—101.

² Сеченов ИМ. Избранные произведения. Т. 1. С. 209.

Леонтьев АН. Соотношение внешней и внутренней деятельности 451

признанным. С другой стороны, т.е. двигаясь от изучения поведения, бы­ла выдвинута гипотеза о прямом, механически понимаемом переходе внешних процессов в скрытые, внутренние; вспомним, например, схему Уотсона: речевое поведение —» шепот —» полностью беззвучная речь¹.

Однако главную роль в развитии конкретно-психологических взгля­дов на происхождение внутренних мыслительных операций сыграло вве­дение в психологию понятия об интериоризации.

Интериоризацией называют, как известно, переход, в результате ко­торого внешние по своей форме процессы с внешними же, вещественны­ми предметами преобразуются в процессы, протекающие в умственном плане, в плане сознания; при этом они подвергаются специфической трансформации — обобщаются, вербализуются, сокращаются и, главное, становятся способными к дальнейшему развитию, которое переходит гра­ницы возможностей внешней деятельности. Это, если воспользоваться краткой формулировкой Ж.Пиаже, — переход, «ведущий от сенсомотор-ного плана к мысли»².

Процесс интериоризации детально изучен сейчас в контексте многих проблем ■— онтогенетических, психолого-педагогических и общепсихоло­гических. При этом обнаруживаются серьезные различия как в теорети­ческих основаниях исследования этого процесса, так и в теоретической его интерпретации. Для Ж.Пиаже важнейшее основание исследований проис­хождения внутренних мыслительных операций из сенсомоторных актов со­стоит, по-видимому, в невозможности вывести операторные схемы мышле­ния непосредственно из восприятия. Такие операции, как объединение, упорядочение, центрация, первоначально возникают в ходе выполнения внешних действий с внешними объектами, а затем продолжают развивать­ся в плане внутренней мыслительной деятельности по ее собственным ло­гико-генетическим законам³. Иные исходные позиции определили взгля­ды на переход от действия к мысли П.Жане, А.Валлона, Д.Брунера.

В советской психологии понятие об интериоризации («вращивании») обычно связывают с именем Л.С.Выготского и его последователей, кото­рым принадлежат важные исследования этого процесса. Последние годы последовательные этапы и условия целенаправленного, «не стихийного» преобразования внешних (материализованных) действий в действия внут­ренние (умственные) особенно детально изучаются П.Я.Гальпериным⁴.

Исходные идеи, которые привели Выготского к проблеме происхож­дения внутренней психической деятельности из внешней, принципиально

¹См. Watson I.B. The ways of the behaviorism. N. Y., 1928.

² Пиаже Ж. Роль действия в формировании мышления // Вопросы психологии. 1965. № 6. С. 33.

³ См. Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1969.

⁴ См. Гальперин П.Я. Развитие исследований по формированию умственных действий // Психологическая наука в СССР. М., 1959. С. 441—469.

452 Тема 5. Социокультурная регуляция деятельности

отличаются от теоретических концепций других современных ему авто­ров. Идеи эти родились из анализа особенностей специфически челове­ческой деятельности — деятельности трудовой, продуктивной, осуществ­ляющейся с помощью орудий, деятельности, которая является изначально общественной, т.е. которая развивается только в условиях кооперации и общения людей. Соответственно Выготский выделял два главных взаимо­связанных момента, которые должны быть положены в основание пси­хологической науки. Это орудийная («инструментальная») структура деятельности человека и ее включенность в систему взаимоотношений с другими людьми. Они-то и определяют собой особенности психологиче­ских процессов у человека. Орудие опосредствует деятельность, связываю­щую человека не только с миром вещей, но и с другими людьми. Благо­даря этому его деятельность впитывает в себя опыт человечества. Отсюда и проистекает, что психические процессы человека (его «высшие психоло­гические функции») приобретают структуру, имеющую в качестве своего обязательного звена общественно-исторически сформировавшиеся сред­ства и способы, передаваемые ему окружающими людьми в процессе со­трудничества, в общении с ними. Но передать средство, способ выполне­ния того или иного процесса невозможно иначе, как во внешней форме — в форме действия или в форме внешней речи. Другими словами, высшие специфические человеческие психологические процессы могут родиться только во взаимодействии человека с человеком, т.е. как интерпсихоло­гические, и лишь затем начинают выполняться индивидом самостоятель­но; при этом некоторые из них утрачивают далее свою исходную внеш­нюю форму, превращаясь в процессы интрапсихологические¹.

К положению о том, что внутренние психические деятельности про­исходят из практической деятельности, исторически сложившейся в ре­зультате образования человеческого, основанного на труде общества, и что у отдельных индивидов каждого нового поколения они формируются в ходе онтогенетического развития, присоединялось еще одно очень важное положение. Оно состоит в том, что одновременно происходит изменение самой формы психического отражения реальности: возникает сознание — рефлексия субъектом действительности, своей деятельности, самого себя. Но что такое сознание? Сознание есть со-знание, но лишь в том смысле, что индивидуальное сознание может существовать только при наличии общественного сознания и языка, являющегося его реальным субстратом. В процессе материального производства люди производят также язык, ко­торый служит не только средством общения, но и носителем фиксирован­ных в нем общественно-выработанных значений.

Прежняя психология рассматривала сознание как некую метапси-хологическую плоскость движения психических процессов. Но сознание не дано изначально и не порождается природой: сознание порождается

¹ См. Выготский Л.С. Развитие высших психических функций. М., 1960. С. 198—199.

Леонтьев А.Н. Соотношение внешней и внутренней деятельности 453

обществом, онопроизводится. Поэтому сознание — не постулат и не ус­ловие психологии, а ее проблема — предмет конкретно-научного психо­логического исследования.

Таким образом, процесс интериоризации состоит не в том, что внеш­няя деятельность перемещается в предсуществующий внутренний «план сознания»; это — процесс, в котором этот внутренний план формируется.

Как известно, вслед за первым циклом работ, посвященных изуче­нию роли внешних средств и их «вращивания», Л.С.Выготский обратил­ся к исследованию сознания, его «клеточек» -— словесных значений, их формирования и строения. Хотя в этих исследованиях значение выступи­ло со стороны своего, так сказать, обратного движения и поэтому как то, что лежит за жизнью и управляет деятельностью, — для Выготского ос­тавался незыблемым противоположный тезис: не значение, не сознание лежит за жизнью, а за сознанием лежит жизнь.

Исследование формирования умственных процессов и значений (по­нятий) как бы вырезает из общего движения деятельности лишь один, хо­тя и очень важный его участок: усвоение индивидом способов мышления, выработанных человечеством. Но этим не покрывается даже только по­знавательная деятельность — ни ее формирование, ни ее функционирова­ние. Психологически мышление (и индивидуальное сознание в целом) шире, чем те логические операции и те значения, в структурах которых они свернуты. Значения сами по себе не порождают мысль, а опосредст­вуют ее — так же, как орудие не порождает действия, а опосредствует его.

На позднейшем этапе своего исследования Л.С.Выготский много раз и в разных формах высказывал это капитально важное положение. Послед­ний оставшийся «утаенным» план речевого мышления он видел в его мо­тивации, в аффективно-волевой сфере. Детерминистическое рассмотрение психической жизни, писал он, исключает «приписывание мышлению маги­ческой силы определять поведение человека одной собственной системой»¹. Вытекающая отсюда положительная программа требовала, сохранив от­крывшуюся активную функцию значения, мысли, еще раз обернуть пробле­му. А для этого нужно было возвратиться к категории предметной деятель­ности, распространив ее и на внутренние процессы — процессы сознания.

Именно в итоге движения теоретической мысли по этому пути от­крывается принципиальная общность внешней и внутренней деятельно­сти как опосредствующих взаимосвязи человека с миром, в которых осу­ществляется его реальная жизнь.

Соответственно этому главное различение, лежавшее в основе класси­ческой картезианско-локковской психологии, — различение, с одной сторо­ны, внешнего мира, мира протяжения, к которому относится и внешняя, телесная деятельность, а с другой — мира внутренних явлений и процессов сознания, — должно уступить свое место другому различению; с одной

¹ Выготский Л.С. Избранные психологические произведения. М., 1956. С. 54.

454 Тема 5. Социокультурная регуляция деятельности

стороны — предметной реальности и ее идеализированных, превращенныхформ (verwandelte Formen), с другой стороны — деятельности субъекта, включающей в себя как внешние, так и внутренние процессы. А это озна­чает, что рассечение деятельности на две части или стороны, якобы принад­лежащие к двум совершенно разным сферам, устраняется. Вместе с тем это ставит новую проблему — проблему исследования конкретного соотноше­ния и связи между различными формами деятельности человека.

Эта проблема стояла и в прошлом. Однако только в наше время она приобрела вполне конкретный смысл. Сейчас на наших глазах происходит все более тесное переплетение и сближение внешней и внутренней деятель­ности: физический труд, осуществляющий практическое преобразование вещественных предметов, все более «интеллектуализируется», включает в себя выполнение сложнейших умственных действий; в то же время труд со­временного исследователя — деятельность специально познавательная, ум­ственная par exellence — все более наполняется процессами, которые по форме своей являются внешними действиями. Такое единение разных по своей форме процессов деятельности уже не может быть интерпретировано как результат только тех переходов, которые описываются термином инте-риоризации внешней деятельности. Оно необходимо предполагает сущест­вование постоянно происходящих переходов также и в противоположном направлении, от внутренней к внешней деятельности.

В общественных условиях, обеспечивающих всестороннее развитие людей, умственная деятельность не обособляется от практической деятель­ности. Их мышление становится воспроизводящимся по мере надобности моментом в целостной жизни индивидов¹.

Несколько забегая вперед, скажем сразу, что взаимопереходы, о кото­рых идет речь, образуют важнейшее движение предметной человеческой деятельности в ее историческом и онтогенетическом развитии. Переходы эти возможны потому, что внешняя и внутренняя деятельность имеют оди­наковое общее строение. Открытие общности их строения представляется мне одним из важнейших открытий современной психологической науки.

Итак, внутренняя по своей форме деятельность, происходя из внеш­ней практической деятельности, не отделяется от нее и не становится над ней, а сохраняет принципиальную и притом двустороннюю связь с ней.

¹ См.Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 253.

Тема 6

Строение индивидуальной деятельности человека

Проблема побуждения к деятельности. Понятия потреб­ности и мотива. Основные свойства потребностей, их опредме­чивание. Функции мотива: побуждение и смыслообразование. Строение потребностно-мотивационной сферы, специфика пот­ребностей человека. Определение деятельности. Понятие дей­ствия. Цель как представление о результате, который должен быть достигнут. Понятие задачи, ее объективная и психологи­ческая структура. Целеобразование и поиск средств решения задач. Действие и операции. Соотношение действий и деятель­ности. Проблема возникновения мотивов (потребностей) в ходе выполнения деятельности. Представление о ведущих деятель-ностях, их смене в онтогенезе. Взаимосвязи действий и опе­раций в процессе формирования и выполнения навыка. Виды операций. Уровни построения движений.

Вопросы к семинарским занятиям:

О Понятие деятельности. Потребности человека, их свойства и специфика. Определение и функции мотива. Развитие мотивационно-потребпостной сферы.

© Макроструктура деятельности: действия и операции. Виды операций. Уровни анализа деятельности.

© Кольцевая регуляция и уровни построения движений.

О Понятие деятельности. Потребности человека, их свойства и специфика. Определение и функ­ции мотива. Развитие мотивационно-потреб-постной сферы

А.Н.Леонтьев

ПРОБЛЕМА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В ПСИХОЛОГИИ¹

О категории предметной деятельности

Деятельность есть молярная, не аддитивная единица жизни телесно­го, материального субъекта. В более узком смысле, т.е. на психологическом уровне, это единица жизни, опосредованной психическим отражением, ре­альная функция которого состоит в том, что оно ориентирует субъекта в предметном мире. Иными словами, деятельность — это не реакция и не со­вокупность реакций, а система, имеющая строение, свои внутренние перехо­ды и превращения, свое развитие.

Введение категории деятельности в психологию меняет весь понятий­ный строй психологического знания. Но для этого нужно взять эту катего­рию во всей ее полноте, в ее важнейших зависимостях и детерминациях: со стороны ее структуры и в ее специфической динамике, в ее различных ви­дах и формах. Иначе говоря, речь идет о том, чтобы ответить на вопрос, как именно выступает категория деятельности в психологии. Вопрос этот ста­вит ряд далеко еще не решенных теоретических проблем. Само собой разу­меется, что я могу затронуть лишь некоторые из них.

Психология человека имеет дело с деятельностью конкретных инди­видов, протекающей или в условиях открытой коллективности — среди ок­ружающих людей, совместно с ними и во взаимодействии с ними, или с гла­зу на глаз с окружающим предметным миром — перед гончарным кругом или за письменным столом. В каких бы, однако, условиях и формах ни про­текала деятельность человека, какую бы структуру она ни приобретала, ее нельзя рассматривать как изъятую из общественных отношений, из жизни общества. При всем своем своеобразии деятельность человеческого инди-

¹ Леонтьев А.Н. Деятельность. Создание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 197^7. С. 81—9

Леонтьев А/7. Проблема деятельности в психологии 457

вида представляет собой систему, включенную в систему отношений обще­ства. Вне этих отношений человеческая деятельность вообще не существу­ет. Как именно она существует, определяется теми формами и средствами материального и духовного общения (Verkehr), которые порождаются раз­витием производства и которые не могут реализоваться иначе, как в дея­тельности конкретных людей¹.

Само собой разумеется, что деятельность каждого отдельного чело­века зависит при этом от его места в обществе, от условий, выпадающих на его долю, от того, как она складывается в неповторимых индивидуаль­ных обстоятельствах.

Особенно следует предостеречь против понимания деятельности чело­века как отношения, существующего между человеком и противостоящим ему обществом. Это приходится подчеркивать, так как затопляющие сейчас психологию позитивистские концепции всячески навязывают идею проти­вопоставленности человеческого индивида обществу. Для человека общест­во якобы составляет лишь ту внешнюю среду, к которой он вынужден приспосабливаться, чтобы не оказаться «неадаптированным» и выжить, со­вершенно так же, как животное вынуждено приспосабливаться к внешней природной среде. С этой точки зрения деятельность человека формируется в результате ее подкрепления, хотя бы и не прямого (например, через оцен­ку, выражаемую «референтной» группой). При этом упускается главное — то, что в обществе человек находит не просто внешние условия, к которым он должен приноравливать свою деятельность, но что сами эти обществен­ные условия несут в себе мотивы и цели его деятельности, ее средства и способы; словом, что общество производит деятельность образующих его индивидов. Конечно, это отнюдь не значит, что их деятельность лишь пер­сонифицирует отношения общества и его культуру. Имеются сложные свя­зывающие их трансформации и переходы, так что никакое прямое сведение одного к другому невозможно. Для психологии, которая ограничивается по­нятием «социализация» психики индивида без дальнейшего его анализа, эти трансформации остаются настоящей тайной. Эта психологическая тай­на открывается только в исследовании порождения человеческой деятель­ности и ее внутреннего строения.

Основной, или, как иногда говорят, конституирующей, характерис­тикой деятельности является ее предметность. Собственно, в самом по­нятии деятельности уже имплицитно содержится понятие ее предмета 'Gegenstand). Выражение «беспредметная деятельность» лишено всякого :мысла. Деятельность может казаться беспредметной, но научное исследо-тние деятельности необходимо требует открытия ее предмета. При этом федмет деятельности выступает двояко: первично — в своем независи-юм существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятель-юсть субъекта, вторично — как образ предмета, как продукт психического

458 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

отражения его свойств, которое осуществляется в результате деятельностисубъекта и иначе осуществиться не может.

Уже в самом зарождении деятельности и психического отражения обнаруживается их предметная природа. Так, было показано, что жизнь ор­ганизмов в гомогенной, хотя и изменчивой среде может развиваться лишь в форме усложнения той системы элементарных отправлений, которая под­держивает их существование. Только при переходе к жизни в дискретной среде, т.е. к жизни в мире предметов, над процессами, отвечающими воздей­ствиям, имеющим прямое биотическое значение, надстраиваются процессы, вызываемые воздействиями, которые сами по себе могут быть нейтральны­ми, абиотическими, но которые ориентируют его по отношению к воздей­ствиям первого рода. Формирование этих процессов, опосредствующих фундаментальные жизненные отправления, происходит в силу того, что биотические свойства предмета (например, его пищевые свойства) выступа­ют как скрытые за другими, «поверхностными» его свойствами, поверхно­стными в том смысле, что, прежде чем испытать на себе эффекты, вызывае­мые биотическим воздействием, нужно, образно говоря, пройти через эти свойства (таковы, например, механические свойства твердого тела по отно­шению к химическим его свойствам).

Я, понятно, опускаю здесь изложение конкретно-научного обоснова­ния приведенных положений, равно как и обсуждение вопроса об их внут­ренней связи с учением И.П.Павлова о сигнальной функции условных раздражителей и об ориентировочных рефлексах; то и другое освещено мной в других работах¹.

Итак, предыстория человеческой деятельности начинается с приоб­ретения жизненными процессами предметности. Последнее означает со­бой также появление элементарных форм психического отражения — превращение раздражимости (irribilitas) в чувствительность (sensibilitas), в «способность ощущения».

Дальнейшая эволюция поведения и психики животных может быть адекватно понята именно как история развития предметного содержания деятельности. На каждом новом этапе возникает все более полная под­чиненность эффекторных процессов деятельности объективным связям и отношениям свойств предметов, во взаимодействие с которыми вступает животное. Предметный мир как бы все более «втягивается» в деятель­ность. Так, движение животного вдоль преграды подчиняется ее «геомет-j рии» — уподобляется ей и несет ее в себе, движение прыжка подчиняется объективной метрике среды, а выбор обходного пути — межпредметным отношениям.

Развитие предметного содержания деятельности находит свое выра­жение в идущем вслед развитии психического отражения, которое регу­лирует деятельность в предметной среде.

'См.Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., 1972.

Леонтьев А.Н. Проблема деятельности в психологии 459

Всякая деятельность имеет кольцевую структуру:исходная аффе-рентация —» эффекторные процессы, реализующие контакты с предмет­ной средой —> коррекция и обогащение с помощью обратных связей ис­ходного афферентирующего образа. Сейчас кольцевой характер процессов, осуществляющих взаимодействие организма со средой, является общепри­знанным и достаточно хорошо описан. Однако главное заключается не в самой по себе кольцевой структуре, а в том, что психическое отражение предметного мира порождается не непосредственно внешними воздейст­виями (в том числе и воздействиями «обратными»), а теми процессами, с помощью которых субъект вступает в практические контакты с предмет­ным миром и которые поэтому необходимо подчиняются его независи­мым свойствам, связям, отношениям. Последнее означает, что «афферента-тором», управляющим процессами деятельности, первично является сам предмет и лишь вторично — его образ как субъективный продукт дея­тельности, который фиксирует, стабилизирует и несет в себе ее предмет­ное содержание. Иначе говоря, осуществляется двойной переход: переход предмет —> процесс деятельности и переход деятельность —» ее субъек­тивный продукт. Но переход процесса в форму продукта происходит не только на полюсе субъекта. Еще более явно он происходит на полюсе объ­екта, трансформируемого человеческой деятельностью; в этом случае регу­лируемая психическим образом деятельность субъекта переходит в «по­коящееся свойство» (ruhende Eigenshaft) ее объективного продукта.

На первый взгляд кажется, что представление о предметной приро­де психики относится только к сфере собственно познавательных процес­сов; что же касается сферы потребностей и эмоций, то на нее это представ­ление не распространяется. Это, однако, не так.

Взгляды на эмоционально-потребную сферу как на сферу состояний и процессов, природа которых лежит в самом субъекте и которые лишь изменяют свои проявления под давлением внешних условий, основывают­ся на смешении, по существу, разных категорий, смешении, которое особен­но дает о себе знать в проблеме потребностей.

В психологии потребностей нужно с самого начала исходить из сле­дующего капитального различения: различения потребности как внутрен­него условия, как одной из обязательных предпосылок деятельности и по­требности как того, что направляет и регулирует конкретную деятельность субъекта в предметной среде. «Голод способен поднять животное на ноги, способен придать поискам более или менее страстный характер, но в нем нет никаких элементов, чтобы направить движение в ту или другую сторо­ну и видоизменять его сообразно требованиям местности и случайностям встреч»¹, — писал Сеченов. Именно в направляющей своей функции потреб­ность и является предметом психологического познания. В первом же слу­чае потребность выступает лишь как состояние нужды организма, которое

'Сеченов И.М.Избранные произведения. М., 1952. Т.1. С. 581.

460 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

само по себе не способно вызвать никакой определенно направленной дея­тельности; ее функция ограничивается активацией соответствующих био­логических отправлений и общим возбуждением двигательной сферы, про­являющимся в ненаправленных поисковых движениях. Лишь в результате ее «встречи» с отвечающим ей предметом она впервые становится способ­ной направлять и регулировать деятельность.

Встреча потребности с предметом есть акт чрезвычайный. Он отме­чался уже Ч.Дарвином, о нем свидетельствуют некоторые данные И.П.Пав­лова; о нем говорит Д.Н.Узнадзе как об условии возникновения установки, и его блистательное описание дают современные этологи. Этот чрезвычай­ный акт есть акт опредмечивания потребности — «наполнения» ее содер­жанием, которое черпается из окружающего мира. Это и переводит потреб­ность на собственно психологический уровень.

Развитие потребностей на этом уровне происходит в форме разви­тия их предметного содержания. Кстати сказать, это обстоятельство толь­ко и позволяет понять появление у человека новых потребностей, в том числе таких, которые не имеют своих аналогов у животных, «отвязаны» от биологических потребностей организма и в этом смысле являются «ав­тономными»¹. Их формирование объясняется тем, что в человеческом об­ществе предметы потребностей производятся, а благодаря этому произво­дятся и сами потребности².

Итак, потребности управляют деятельностью со стороны субъекта, но они способны выполнять эту функцию лишь при условии, что они являются предметными. Отсюда и происходит возможность оборота терминов, кото­рый позволил К. Левину говорить о побудительной силе (Aufforderung-scharakter) самих предметов³.

Не иначе обстоит дело с эмоциями и чувствами. И здесь необходимо различать, с одной стороны, беспредметные стенические, астенические со­стояния, а с другой — собственно эмоции и чувства, порождаемые соотноше­нием предметной деятельности субъекта с его потребностями и мотивами. Но об этом нужно говорить особо. В связи же с анализом деятельности дос­таточно указать на то, что предметность деятельности порождает не только предметный характер образов, но также предметность потребностей, эмоций и чувств.

Процесс развития предметного содержания потребностей не является, конечно, односторонним. Другая его сторона состоит в том, что и сам пред­мет деятельности открывается субъекту как отвечающий той или иной его потребности. Таким образом, потребности побуждают деятельность и управ­ляют ею со стороны субъекта, но они способны выполнять эти функции при условии, что они являются предметными.

'См.Allport G. Pattern and Grouwth in Personality. N. Y., 1961.

²См. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.46. 4.1. С. 26—31.

³См. Levin К. A Dynamic Theory of Personality. N. Y., 1928.

Леонтьев А.Н. Проблема деятельности в психологии 461

Предметная деятельность и психология

То обстоятельство, что генетически исходной и основной формой человеческой деятельности является деятельность внешняя, чувственно-практическая, имеет для психологии особый смысл. Ведь психология всег­да, конечно, изучала деятельность — например, деятельность мысли­тельную, деятельность воображения, запоминания и т.д. Только такая внутренняя деятельность, подпадающая под декартовскую категорию cogito, собственно, и считалась психологической, единственно входящей в поле зре­ния психолога. Психология, таким образом, отлучалась от изучения прак­тической, чувственной деятельности.

Если внешняя деятельность и фигурировала в старой психологии, то лишь как выражающая внутреннюю деятельность, деятельность сознания. Произошедший на рубеже нашего столетия бунт бихевиористов против этой менталистской психологии скорее углубил, чем устранил разрыв ме­жду сознанием и внешней деятельностью, только теперь, наоборот, внешняя деятельность оказалась отлученной от сознания.

Подготовленный объективным ходом развития психологических знаний вопрос, который встал сейчас во весь рост, состоит в том, входит ли изучение внешней практической деятельности в задачу психологии. Ведь «на лбу» деятельности «не написано», предметом какой науки она являет­ся. Вместе с тем научный опыт показывает, что выделение деятельности в качестве предмета некоей особой области знания — «праксиологии» — не является оправданием. Как и всякая эмпирически данная реальность, деятельность изучается разными науками; можно изучать физиологию деятельности, но столь же правомерным является ее изучение, например, в политической экономии или социологии. Внешняя практическая дея­тельность не может быть изъята и из собственно психологического иссле­дования. Последнее положение может, однако, пониматься существенно по-разному.

Еще в тридцатых годах С.Л.Рубинштейн¹ указывал на важное тео­ретическое значение для психологии мысли Маркса о том, что в обыкно­венной материальной промышленности мы имеем перед собой раскрытую книгу человеческих сущностных сил и что психология, для которой эта книга остается закрытой, не может стать содержательной и реальной нау­кой, что психология не должна игнорировать богатство человеческой дея­тельности.

Вместе с тем в своих последующих публикациях С.Л.Рубинштейн подчеркивал, что, хотя в сферу психологии входит и та практическая дея-

¹ См. Рубинштейн C.JI. Проблемы психологии в трудах К. Маркса // Советская психотехника. 1934. № 7.

462 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

тельность, посредством которой люди изменяют природу и общество, пред­метом психологического изучения «является только их специфически психологическое содержание, их мотивация и регуляция, посредством ко­торой действия приводятся в соответствие с отраженными в ощущении, восприятии, сознании объективными условиями, в которых они соверша­ются»¹.

Итак, практическая деятельность, по мысли автора, входит в предмет изучения психологии, но лишь тем особым своим содержанием, которое выступает в форме ощущения, восприятия, мышления и вообще в форме внутренних психических процессов и состояний субъекта. Но это утвер­ждение является, по меньшей мере, односторонним, так как оно абстраги­руется от того капитального факта, что деятельность — в той или иной ее форме — входит в самый процесс психического отражения, в само содер­жание этого процесса, его порождение.

Рассмотрим самый простой случай: процесс восприятия упругости предмета. Это процесс внешне-двигательный, с помощью которого субъект вступает в практический контакт, в практическую связь с внешним пред­метом и который может быть направлен на осуществление даже не по­знавательной, а непосредственно практической задачи, например, на его де­формацию. Возникающий при этом субъективный образ — это, конечно, психическое и, соответственно, бесспорный предмет психологического изу­чения. Однако для того, чтобы понять природу данного образа, я должен изучить процесс, его порождающий, а он в рассматриваемом случае явля­ется процессом внешним, практическим. Хочу я этого или не хочу, соот­ветствует или не соответствует это моим теоретическим взглядам, я все же вынужден включить в предмет моего психологического исследования внешнее предметное действие субъекта.

Значит, неправомерно считать, что внешняя предметная деятельность хотя и выступает перед психологическим исследованием, но лишь как то, во что включены внутренние психические процессы, и что собственно пси­хологическое исследование движется, не переходя в плоскость изучения са­мой внешней деятельности, ее строения.

С этим можно согласиться только в том случае, если допустить одно­стороннюю зависимость внешней деятельности от управляющего ею психи­ческого образа, представления цели или ее мысленной схемы. Но это не так. Деятельность необходимо вступает в практические контакты с сопротив­ляющимися человеку предметами, которые отклоняют, изменяют и обога­щают ее. Иными словами, именно во внешней деятельности происходит раз­мыкание круга внутренних психических процессов как бы навстречу объективному предметному миру, властно врывающемуся в этот круг.

Итак, деятельность входит в предмет психологии, но не особой сво­ей «частью» или «элементом», а своей особой функцией. Это функция по-

¹ Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. С.40.

Леонтьев AM. Проблема деятельности в психологии 463

лагания субъекта в предметной действительности и ее преобразования в форму субъективности.

Вернемся, однако, к описанному случаю порождения психического отражения элементарного свойства вещественного предмета в условиях практического контакта с ним. Случай этот был приведен в качестве толь­ко поясняющего, грубо упрощенного примера. Он имеет, однако, и реаль­ный генетический смысл. Едва ли нужно сейчас доказывать, что на перво­начальных этапах своего развития деятельность необходимо имеет форму внешних процессов и что, соответственно, психический образ является про­дуктом этих процессов, практически связывающих субъект с предметной действительностью. Очевидно, что на ранних генетических этапах научное объяснение природы и особенностей психического отражения невозможно иначе, как на основе изучения этих внешних процессов. При этом послед­нее означает не подмену исследования психики исследованием поведения, а лишь демистификацию природы психики. Ведь иначе нам не остается ничего другого, как признать существование таинственной «психической способности», которая состоит в том, что под влиянием внешних толчков, падающих на рецепторы субъекта, в его мозге — в порядке параллельного физиологическим процессам явления — вспыхивает некий внутренний свет, озаряющий человеку мир, что происходит как бы излучение образов, которые затем локализуются, «объективируются» субъектом в окружаю­щем пространстве.

Само собой разумеется, что реальность, с которой имеет дело психолог, является несопоставимо более сложной и богатой, чем ее рисует приведен­ная грубая схема возникновения образа в результате практического контак­та с предметом. Однако как бы далеко ни отходила психологическая реаль­ность от этой грубой схемы, какими бы глубокими ни были метаморфозы деятельности, она при всех условиях остается осуществляющей жизнь те­лесного субъекта, которая по самому существу своему является процессом чувственно-практическим.

Усложнение деятельности и, соответственно, усложнение ее психиче­ской регуляции ставит чрезвычайно широкий круг научно-психологичес­ких проблем, из числа которых следует, прежде всего, выделить вопрос о формах человеческой деятельности, об их взаимосвязи.

А.Н.Леонтьев МОТИВЫ, ЭМОЦИИ И ЛИЧНОСТЬ¹

В современной психологии термином «мотив» (мотивация, мотиви­рующие факторы) обозначаются совершенно разные явления. Мотивами называют инстинктивные импульсы, биологические влечения и аппетиты, а равно переживание эмоций, интересы, желания; в пестром перечне мо­тивов можно обнаружить такие, как жизненные цели и идеалы, но также и такие, как раздражение электрическим током². Нет никакой надобно­сти разбираться во всех тех смешениях понятий и терминов, которые ха­рактеризуют нынешнее состояние проблемы мотивов. Задача психологи­ческого анализа личности требует рассмотреть лишь главные вопросы.

Прежде всего, это вопрос о соотношении мотивов и потребностей. Я уже говорил, что собственно потребность — это всегда потребность в чем-то, что на психологическом уровне потребности опосредствованы психическим отражением, и притом двояко. С одной стороны, предметы, отвечающие потреб­ностям субъекта, выступают перед ним своими объективными сигнальными признаками. С другой — сигнализируются, чувственно отражаются субъектом и сами потребностные состояния, в простейших случаях — в результате дей­ствия интероцептивных раздражителей. При этом важнейшее изменение, ха­рактеризующее переход на психологический уровень, состоит в возникновении подвижных связей потребностей с отвечающими им предметами.

Дело в том, что в самом потребностном состоянии субъекта пред­мет, который способен удовлетворить потребность, жестко не записан. До своего первого удовлетворения потребность «не знает» своего предмета, он еще должен быть обнаружен. Только в результате такого обнаружения потребность приобретает свою предметность, а воспринимаемый (представ-

¹Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 1977. С. 189—206.

² В советской литературе достаточно полный обзор исследований мотивов приводится в книге П.М.Якобсона. Психологические проблемы мотивации поведения человека. М., 1969. Последняя вышедшая книга, дающая сопоставительный анализ теорий мотивации, принадлежит К. Медсену (Madsen K.B. Modern Theories of Motivation. Copenhagen, 1974).

Леонтьев А.Н. Мотивы, эмоции и личность 465

ляемый, мыслимый) предмет — свою побудительную и направляющуюдеятельность функции, т.е. становится мотивом¹.

Подобное понимание мотивов кажется, по меньшей мере, односто­ронним, а потребности — исчезающими из психологии. Но это не так. Из психологии исчезают не потребности, а лишь их абстракты — «голые», предметно не наполненные потребностные состояния субъекта. Абстрак­ты эти появляются на сцену в результате обособления потребностей от предметной деятельности субъекта, в которой они единственно обретают свою психологическую конкретность.

Само собой разумеется, что субъект как индивид рождается наделен­ным потребностями. Но, повторяю это еще раз, потребность как внутрен­няя сила может реализоваться только в деятельности. Иначе говоря, по­требность первоначально выступает лишь как условие, как предпосылка деятельности, но, как только субъект начинает действовать, тотчас проис­ходит ее трансформация, и потребность перестает быть тем, чем она была виртуально, «в себе». Чем дальше идет развитие деятельности, тем более эта ее предпосылка превращается в ее результат.

Трансформация потребностей отчетливо выступает уже на уровне эволюции животных: в результате происходящего изменения и расшире­ния круга предметов, отвечающих потребностям, и способов их удовлетво­рения развиваются и сами потребности. Это происходит потому, что по­требности способны конкретизироваться в потенциально очень широком диапазоне объектов, которые и становятся побудителями деятельности животного, придающими ей определенную направленность. Например, при появлении в среде новых видов пищи и исчезновении прежних пищевая потребность, продолжая удовлетворяться, вместе с тем впитывает теперь в себя новое содержание, т.е. становится иной. Таким образом, развитие потребностей животных происходит путем развития их деятельности по отношению ко все более обогащающемуся кругу предметов; разумеется, что изменение конкретно-предметного содержания потребностей приводит к изменению также и способов их удовлетворения.

Конечно, это общее положение нуждается во многих оговорках и по­яснениях, особенно в связи с вопросом о так называемых функциональ­ных потребностях. Но сейчас речь идет не об этом. Главное заключается в выделении факта трансформации потребностей через предметы в про­цесс их потребления. А это имеет ключевое значение для понимания при­роды потребностей человека.

В отличие от развития потребностей у животных, которое зависит от расширения круга потребляемых ими природных предметов, потребности человека порождаются развитием производства. Ведь производство есть не­посредственно также и потребление, создающее потребность. Иначе говоря, потребление опосредствуется потребностью в предмете, его восприятием

¹См. Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и эмоции. М., 1972.

30 Зак.2652

466 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

или мысленным его представлением. В этой отраженной своей форме пред­мет и выступает в качестве идеального, внутренне побуждающего мотива¹.

Однако в психологии потребности чаще всего рассматриваются в от­влечении от главного — от порождающей их раздвоенности потребитель­ного производства, что и ведет к одностороннему объяснению действий людей непосредственно из их потребностей. При этом иногда опираются на высказывание Энгельса, извлеченное из общего контекста его фрагмен­та, посвященного как раз роли труда в формировании человека, в том чис­ле, разумеется, также и его потребностей. Марксистское понимание дале­ко от того, чтобы усматривать в потребностях исходный и главный пункт. Вот что пишет в этой связи Маркс: «В качестве нужды, в качестве потреб­ности, потребление само есть внутренний момент производительной дея­тельности. Но последняя (выделено мной. — АЛ.) есть исходный пункт реализации, а потому и ее господствующий момент — акт, в который сно­ва превращается весь процесс. Индивид производит предмет и через его потребление возвращается опять к самому себе...»².

Итак, перед нами две принципиальные схемы, выражающие связь между потребностью и деятельностью. Первая воспроизводит ту идею, что исходным пунктом является потребность и поэтому процесс в целом вы­ражается циклом: потребность —> деятельность —» потребность. В ней, как отмечает Л. Сэв, реализуется «материализм потребностей», который соответствует домарксистскому представлению о сфере потребления как основной. Другая, противостоящая ей схема есть схема цикла: деятель­ность —> потребность -» деятельность. Эта схема, отвечающая маркси­стскому пониманию потребностей, является фундаментальной также и для психологии, в которой «никакая концепция, основанная на идее "двига­теля", принципиально предшествующего самой деятельности, не может иг­рать роль исходной, способной служить достаточным основанием для на­учной теории человеческой личности»³.

То положение, что человеческие потребности производятся, имеет, ко­нечно, историко-материалистический смысл. Вместе с тем оно крайне важно для психологии. Это приходится подчеркивать потому, что иногда специфи­ческий для психологии подход к проблеме как раз и усматривается в объяс­нениях, исходящих из самих потребностей, точнее, из вызываемых ими эмо­циональных переживаний, которые якобы только и могут объяснить, почему человек ставит перед собой цели и создает новые предметы⁴. Конечно, в этом есть своя правда и с этим можно было бы согласиться, если бы не одно об­стоятельство: ведь в качестве определителей конкретной деятельности по-

¹См. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 26—29.

² Там же. С. 30.

³Scve L. Marxisme et thcorie de la Personnalite. Paris, 1972. P. 49. ⁴ См. Божович Л.И. Проблема развития мотивационной сферы ребенка // Изучент мотивации поведения детей и подростков. М., 1972. С. 14—15.

Леонтьев А.Н. Мотивы, эмоции и личность 467

требности могут выступать только своим предметным содержанием, а этосодержание прямо в них не заложено и, следовательно, не может быть из них выведено.

Другая принципиальная трудность возникает в результате полупри­знания общественно-исторической природы человеческих потребностей, выражающегося в том, что часть потребностей рассматриваются как соци­альные по своему происхождению, другие же относятся к числу чисто био­логических, принципиально общих у человека и животных. Не требуется, конечно, особой глубины мысли, чтобы открыть общность некоторых по­требностей у человека и животных. Ведь человек, как и животные, имеет желудок и испытывает голод — потребность, которую он должен удовлетво­рять, чтобы поддерживать свое существование. Но человеку свойственны и другие потребности, которые детерминированы не биологически, а социаль­но. Они являются «функционально автономными», или «анастатическими». Сфера потребностей человека оказывается, таким образом, расколотой на­двое. Это неизбежный результат рассмотрения «самих потребностей» в их отвлечении от предметных условий и способов их удовлетворения и, соот­ветственно, в отвлечении от деятельности, в которой происходит их транс­формация. Но преобразование потребностей на уровне человека охватыва­ет также (и прежде всего) потребности, являющиеся у человека гомологами потребностей животных. «Голод, — замечает Маркс, — есть голод, одна­ко голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов»¹.

Позитивистская мысль, конечно, видит в этом не более чем поверх­ностное отличие. Ведь для того, чтобы обнаружить «глубинную» общность потребности в пище у человека и животного, достаточно взять изголодав­шегося человека. Но это не более чем софизм. Для изголодавшегося че­ловека пища действительно перестает существовать в своей человеческой форме, и, соответственно, его потребность в пище «расчеловечивается»; но если это что-нибудь и доказывает, то только то, что человека можно дове­сти голоданием до животного состояния, и ровно ничего не говорит о при­роде его человеческих потребностей.

Хотя потребности человека, удовлетворение которых составляет необ­ходимое условие поддержания физического существования, отличаются от его потребностей, не имеющих своих гомологов у животных, различие это не является абсолютным, и историческое преобразование охватывает всю сферу потребностей.

Вместе с изменением и обогащением предметного содержания по­требностей человека происходит также изменение и форм их психическо­го отражения, в результате чего они способны приобретать идеаторный ха­рактер и благодаря этому становиться психологически инвариантными;

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С.28.

468 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

так, пища остается пищей и для голодного, и для сытого человека. Вместе стем развитие духовного производства порождает такие потребности, кото­рые могут существовать только при наличии «плана сознания». Наконец, формируется особый тип потребностей — потребностей предметно-функ­циональных, таких, как потребность в труде, художественном творчестве и т.д. Самое же главное состоит в том, что у человека потребности вступают в новые отношения друг с другом. Хотя удовлетворение витальных потребно­стей остается для человека «первым делом» и неустранимым условием его жизни, высшие, специально-человеческие потребности вовсе не образуют лишь наслаивающиеся на них поверхностные образования. Поэтому и про­исходит так, что когда на одну чашу весов ложатся фундаментальнейшие витальные потребности человека, а на другую — его высшие потребности, то перевесить могут как раз последние. Это общеизвестно и не требует дока­зательства.

Верно, конечно, что общий путь, который проходит развитие челове­ческих потребностей, начинается с того, что человек действует для удов­летворения своих элементарных, витальных потребностей; но далее это отношение обращается, и человек удовлетворяет свои витальные потреб­ности для того, чтобы действовать. Это и есть принципиальный путь развития потребностей человека. Путь этот, однако, не может быть не­посредственно выведен из движения самих потребностей, потому что за ним скрывается развитие их предметного содержания, т.е. конкретных мотивов деятельности человека.

Таким образом, психологический анализ потребностей неизбежно преобразуется в анализ мотивов. Для этого, однако, необходимо преодолеть традиционное субъективистское понимание мотивов, которое приводит к смешению совершенно разнородных явлений и совершенно различных уровней регуляции деятельности. Здесь мы встречаемся с настоящим со­противлением: разве не очевидно, говорят нам, что человек действует пото­му, что он хочет. Но субъективные переживания, хотения, желания и т.п. не являются мотивами потому, что сами по себе они не способны породить на­правленную деятельность, и, следовательно, главный психологический во­прос состоит в том, чтобы понять, в чем состоит предмет данного хотения, желания или страсти.

Еще меньше, конечно, оснований называть мотивами деятельности такие факторы, как тенденция к воспроизведению стереотипов поведения, тенденция к завершению начатого действия и т.д. В ходе осуществления деятельности возникает, конечно, множество «динамических сил». Одна­ко силы эти могут быть отнесены к категории мотивов не с большим ос­нованием, чем, например, инерция движения человеческого тела, действие которой тотчас обнаруживает себя, когда, например, быстро бегущий чело­век наталкивается на внезапно возникшее препятствие.

Особое место в теории мотивов деятельности занимают открыто ге­донистические концепции, суть которых состоит в том, что всякая дея-

Леонтьев А.Н. Мотивы, эмоции и личность 469

тельность человека якобы подчиняется принципу максимизации поло­жительных и минимизации отрицательных эмоций. Отсюда достижение удовольствия и освобождение от страдания и составляют подлинные мо­тивы, движущие человеком. Именно в гедонистических концепциях, как в фокусе линзы, собраны все идеологически извращенные представления о смысле существования человека, о его личности. Как и всякая боль­шая ложь, концепции эти опираются на фальсифицируемую ими прав­ду. Правда эта состоит в том, что человек действительно стремится быть счастливым. Но психологический гедонизм как раз и вступает в проти­воречие с этой настоящей большой правдой, разменивая ее на мелкую мо­нету «подкреплений» и «самоподкреплений» в духе скиннеровского би­хевиоризма.

Человеческая деятельность отнюдь не побуждается и не управляется так, как поведение лабораторных крыс с вживленными в мозговые «центры удовольствия» электродами, которые, если обучить их включению тока, бес­конечно предаются этому занятию¹. Можно, конечно, сослаться на сходные явления и у человека, такие, как, например, потребление наркотиков или ги­перболизация секса; однако явления эти решительно ничего не говорят о действительной природе мотивов, об утверждающей себя человеческой жиз­ни. Она ими, наоборот, разрушается.

Несостоятельность гедонистических концепций мотивации состоит, разумеется, не в том, что они преувеличивают роль эмоциональных пере­живаний в регулировании деятельности, а в том, что они уплощают и из­вращают реальные отношения. Эмоции не подчиняют себе деятельность, а являются ее результатом и «механизмом» ее движения.

В свое время Дж.Ст.Милль писал: «Я понял, что для того, чтобы быть счастливым, человек должен поставить перед собой какую-нибудь цель; то­гда, стремясь к ней, он будет испытывать счастье, не заботясь о нем». Тако­ва «хитрая» стратегия счастья. Это, говорил он, психологический закон.

Эмоции выполняют функцию внутренних сигналов, внутренних в том смысле, что они не являются психическим отражением непосредст­венно самой предметной действительности. Особенность эмоций состоит в том, что они отражают отношения между мотивами (потребностями) и успехом или возможностью успешной реализации отвечающей им дея­тельности субъекта². При этом речь идет не о рефлексии этих отношений, а о непосредственно-чувственном их отражении, о переживании. Таким образом, они возникают вслед за актуализацией мотива (потребности) и цо рациональной оценки субъектом своей деятельности.

'См.Гелъгорн Э., Луфборроу Дж. Эмоции и эмоциональные расстройства. М., 1966.

²Сходное положение высказывается, в частности, П.Фрессом: «...эмоциогенная си­туация, — пишет он, — не существует как таковая. Она зависит от отношения между мотивацией и возможностями субъекта» (Fraisse P. Les emotions // Traitc de Psychologie expcrimentale. Vol. V. PUF, 1965).

470 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

Яне могу останавливаться здесь на анализе различных гипотез, ко­торые так или иначе выражают факт зависимости эмоций от соотноше­ния между «бытием и долженствованием». Замечу только, что факт, ко­торый прежде всего должен быть принят во внимание, заключается в том, что эмоции релевантны деятельности, а не реализующим ее действиям или операциям. Поэтому-то одни и те же процессы, осуществляющие раз­ные деятельности, могут приобретать разную и даже противоположную эмоциональную окраску. Иначе говоря, роль положительного или отрица­тельного «санкционирования» выполняется эмоциями по отношению к эффектам, заданным мотивом. Даже успешное выполнение того или ино­го действия вовсе не всегда ведет к положительной эмоции, оно может по­родить и резко отрицательное переживание, сигнализирующее о том, что со стороны ведущего для личности мотива достигнутый успех психологи­чески является поражением. Это относится и к уровню простейших при­способительных реакций. Акт чихания сам по себе, т.е. исключенный из каких бы то ни было отношений, вызывает, говорят нам, удовольствие; од­нако совсем иное чувство переживает герой рассказа Чехова, чихнувший в театре: это вызывает у него эмоцию ужаса, и он совершает ряд поступ­ков, в результате которых погибает...

Многообразие и сложность эмоциональных состояний являются ре­зультатом раздвоения первичной чувственности, в которой ее познава­тельные и аффективные моменты слиты. Это раздвоение нельзя, конечно, представлять себе так, что эмоциональные состояния приобретают незави­симое от предметного мира существование. Возникая в предметных ситуа­циях, они как бы «метят» на своем языке эти ситуации и отдельные объ­екты, иногда даже входящие в них случайно или косвенно. Достаточно сослаться на обычное явление приписывания эмоционального значка са­мим вещам или отдельным людям, на формирование так называемых «аффективных комплексов» и т.п. Речь идет о другом, а именно, о возни­кающей дифференциации в образе его предметного содержания и его эмо­циональной окраски и о том, что в условиях сложных опосредствовании человеческой деятельности аффектогенность объектов способна меняться (непредвиденная встреча с медведем обычно вызывает страх, однако при наличии специального мотива, например в ситуации охоты, встреча с ним может радовать). Главное же состоит в том, что эмоциональные процессы и состояния имеют у человека свое собственное положительное развитие. Это приходится специально подчеркивать, так как классические концеп­ции человеческих эмоций как «рудиментов», идущие от Дарвина, рассмат­ривают их трансформацию у человека как их инволюцию, что и порож­дает ложный идеал воспитания, сводящийся к требованию «подчинять чувства холодному рассудку».

Противоположный подход к проблеме состоит в том, что эмоциональ­ные состояния имеют у человека свою историю, свое развитие. При этом происходит изменение их функций и их дифференциация, так что они об-

Леонтьев А.Н. Мотивы, эмоции и личность 471

разуют существенно разные уровни и классы. Это аффекты, возникающиевнезапно и мимовольно (мы говорим: меня охватил гнев, но я обрадовался); далее, это собственно эмоции — состояния преимущественно идеаторные и ситуационные, с ними связаны предметные чувства, т.е. устойчивые, «кри­сталлизованные», по образному выражению Стендаля, в предмете эмоцио­нальные переживания; наконец, это настроения — очень важные по своей «личностной» функции субъективные явления. Не вдаваясь в анализ этих различных классов эмоциональных состояний, замечу только, что они всту­пают между собой в сложные отношения: младший Ростов перед боем бо­ится (и это эмоция), что им овладеет страх (аффект); мать может не на шут­ку рассердиться на напроказившего ребенка, ни на минуту не переставая его любить (чувство).

Многообразие эмоциональных явлений, сложность их взаимосвязей и исходов достаточно хорошо схватывается субъективно. Однако как только психология покидает плоскость феноменологии, то оказывается, что ей дос­тупно исследование лишь самых грубых состояний. Так обстояло дело в пе­риферических теориях (Джеймс прямо говорил, что его теория не касается высших эмоций); так же обстоит дело и в современных психофизиологиче­ских концепциях.

Другой подход к проблеме эмоций состоит в том, чтобы исследовать «межмотивационные» отношения, которые, складываясь, характеризуют собой строение личности, а вместе с ним и сферу отражающих и опосред­ствующих ее функционирование эмоциональных переживаний.

Генетически исходным для человеческой деятельности является не­совпадение мотивов и целей. Напротив, их совпадение есть вторичное явле­ние: либо результат приобретения целью самостоятельной побудительной силы, либо результат осознания мотивов, превращающего их в мотивы-це­ли. В отличие от целей, мотивы актуально не сознаются субъектом: когда мы совершаем те или иные действия, то в этот момент мы обычно не отда­ем себе отчета в мотивах, которые их побуждают. Правда, нам нетрудно привести их мотивировку, но мотивировка вовсе не всегда содержит в себе указание на их действительный мотив.

Мотивы, однако, не отделены от сознания. Даже когда мотивы не соз­наются, т.е. когда человек не отдает себе отчета в том, что побуждает его со­вершать те или иные действия, они все же находят свое психическое отра­жение, но в особой форме — в форме эмоциональной окраски действий. Эта эмоциональная окраска (ее интенсивность, ее знак и ее качественная харак­теристика) выполняет специфическую функцию, что и требует различать понятие эмоции и понятие личностного смысла. Их несовпадение не явля­ется, однако, изначальным: по-видимому, на более низких уровнях предме­ты потребности как раз непосредственно «метятся» эмоцией. Несовпадение это возникает лишь в результате происходящего в ходе развития человече­ской деятельности раздвоения функций мотивов.

Такое раздвоение возникает вследствие того, что деятельность необ­ходимо становится полимотивированной, т.е. одновременно отвечающей

472 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

двум или нескольким мотивам¹. Ведь действия человека объективно все­гда реализуют некоторую совокупность отношений: к предметному миру, к окружающим людям, к обществу, к самому себе. Так, трудовая деятель­ность общественно мотивирована, но она управляется также такими мо­тивами, как, скажем, материальное вознаграждение. Оба эти мотива хотя и сосуществуют, но лежат как бы в разных плоскостях. В условиях со­циалистических отношений смысл труда порождается для рабочего обще­ственными мотивами; что же касается материального вознаграждения, то этот мотив, конечно, тоже выступает для него, но лишь в функции стиму­лирования, хотя он и побуждает, «динамизирует» деятельность, но лишен главной функции — функции смыслообразования.

Таким образом, одни мотивы, побуждая деятельность, вместе с тем придают ей личностный смысл; мы будем называть их смыслообразующи-ми мотивами. Другие, сосуществующие с ними, выполняя роль побуди­тельных факторов (положительных или отрицательных) — порой остро эмоциональных, аффективных, — лишены смыслообразующей функции; мы будем условно называть такие мотивы мотивами-стимулами². Ха­рактерная черта: когда важная по своему личностному смыслу для чело­века деятельность сталкивается в ходе своего осуществления с негатив­ной стимуляцией, вызывающей даже сильное эмоциональное переживание, то личностный смысл ее от этого не меняется; чаще происходит другое, а именно своеобразная, быстро нарастающая психологическая дискредита­ция возникшей эмоции, это хорошо известное явление заставляет еще раз задуматься над вопросом об отношении эмоционального переживания к личностному смыслу³.

Распределение функций смыслообразования и только побуждения между мотивами одной и той же деятельности позволяет понять главные отношения, характеризующие мотивационную сферу личности: отноше­ния иерархии мотивов. Иерархия эта отнюдь не строится по шкале их близости к витальным (биологическим) потребностям, подобно тому как это представляет себе, например, Маслоу: в основе иерархии лежит необ­ходимость поддерживать физиологический гомеостазис; выше — мотивы самосохранения; далее — уверенность, престижность; наконец, на самой вершине иерархии — мотивы познавательные и эстетические⁴. Главная проблема, которая здесь возникает, заключается не в том, насколько пра-

¹Это задано уже принципиальной структурой трудовой деятельности, которая реализует двойное отношение: к результату труда (его продукту) и к человеку (другим людям).

² На различие между мотивами и стимулами указывают многие авторы, но по другим основаниям; например, под мотивами разумеют внутренние побуждения, а под стимулами — внешние (см. Здравомыслов AT., Рожин В.Н., Ядов Я.В. Человек и его работа. М., 1967. С. 38).

³См. Бассин Ф.Б. К развитию проблемы значения и смысла // Вопросы психологии. 1973. № 6.

⁴ См. Maslow A. Motivation and Personality. N. Y., 1954.

Леонтьев А.Н. Мотивы, эмоции и личность 473

вильна данная (или другая, подобная ей) шкала, а в том, правомерен лисамый принцип такого шкалирования мотивов. Дело в том, что ни сте­пень близости к биологическим потребностям, ни степень побудительнос­ти и аффектогенности тех или иных мотивов еще не определяют ие­рархических отношений между ними. Эти отношения определяются складывающимися связями деятельности субъекта, их опосредствования-ми и поэтому являются релятивными. Это относится и к главному соот­ношению — к соотношению смыслообразующих мотивов и мотивов-сти­мулов. В структуре одной деятельности данный мотив может выполнять функцию смыслообразования, в другой — функцию дополнительной сти­муляции. Однако смыслообразующие мотивы всегда занимают более вы­сокое иерархическое место, даже если они не обладают прямой аффекто-генностью. Являясь ведущими в жизни личности, для самого субъекта они могут оставаться «за занавесом» — и со стороны сознания, и со сто­роны своей непосредственной аффективности.

Факт существования актуально несознаваемых мотивов вовсе не выражает собой особого начала, таящегося в глубинах психики. Несозна­ваемые мотивы имеют ту же детерминацию, что и всякое психическое от­ражение: реальное бытие, деятельность человека в объективном мире. Несознаваемое и сознаваемое не противостоят друг другу; это лишь раз­ные формы и уровни психического отражения, находящегося в строгой соотнесенности с тем местом, которое занимает отражаемое в структуре деятельности, в движении ее системы. Если цели и отвечающие им дей­ствия необходимо сознаются, то иначе обстоит дело с осознанием их мо­тива — того, ради чего ставятся и достигаются данные цели. Предметное содержание мотивов всегда, конечно, так или иначе воспринимается, пред­ставляется. В этом отношении объект, побуждающий действовать, и объ­ект, выступающий в качестве орудия или преграды, так сказать, равно­правны. Другое дело — осознание объекта в качестве мотива. Парадокс состоит в том, что мотивы открываются сознанию только объективно, пу­тем анализа деятельности, ее динамики. Субъективно же они выступают только в своем косвенном выражении — в форме переживания желания, хотения, стремления к цели. Когда передо мною возникает та или иная цель, то я не только сознаю ее, представляю себе ее объективную обуслов­ленность, средства ее достижения и более отдаленные результаты, к кото­рым она ведет, вместе с тем я хочу достичь ее (или, наоборот, она меня отвращает от себя). Эти непосредственные переживания и выполняют роль внутренних сигналов, с помощью которых регулируются осуществ­ляющиеся процессы. Субъективно выражающийся же в этих внутренних сигналах мотив прямо в них не содержится. Это и создает впечатление, что они возникают эндогенно и что именно они являются силами, движу­щими поведением.

Осознание мотивов есть явление вторичное, возникающее только на уровне личности и постоянно воспроизводящееся по ходу ее развития.

474 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

Длясовсем маленьких детей этой задачи просто не существует. Даже на этапе перехода к школьному возрасту, когда у ребенка появляется стрем­ление пойти в школу, подлинный мотив, лежащий за этим стремлением, скрыт от него, хотя он и не затрудняется в мотивировках, обычно воспро­изводящих знаемое им. Выяснить этот подлинный мотив можно только объективно, «со стороны», изучая, например, игры детей «в ученика», так как в ролевой игре легко обнажается личностный смысл игровых дейст­вий и, соответственно, их мотив¹. Для осознания действительных мотивов своей деятельности субъект тоже вынужден идти по «обходному пути», с той, однако, разницей, что на этом пути его ориентируют сигналы-пережи­вания, эмоциональные «метки» событий.

День, наполненный множеством действий, казалось бы, вполне ус­пешных, тем не менее, может испортить человеку настроение, оставить у него некий неприятный эмоциональный осадок. На фоне забот дня этот осадок едва замечается. Но вот наступает минута, когда человек как бы оглядывается и мысленно перебирает прожитый день, в эту-то минуту, ко­гда в памяти всплывает определенное событие, его настроение приобрета­ет предметную отнесенность: возникает аффективный сигнал, указываю­щий, что именно это событие и оставило у него эмоциональный осадок. Может статься, например, что это его негативная реакция на чей-то успех в достижении общей цели, единственно ради которой, как ему думалось, он действовал; и вот оказывается, что это не вполне так и что едва ли не главным для него мотивом было достижение успеха для себя. Он стоит перед «задачей на личностный смысл», но она не решается сама собой, по­тому что теперь она стала задачей на соотношение мотивов, которое ха­рактеризует его как личность.

Нужна особая внутренняя работа, чтобы решить такую задачу и, мо­жет быть, отторгнуть от себя то, что обнажилось. Ведь беда, говорил Пиро­гов, если вовремя этого не подметишь и не остановишься. Об этом писал и Герцен, а вся жизнь Толстого — великий пример такой внутренней работы.

Процесс проникновения в личность выступает здесь со стороны субъ­екта, феноменально. Но даже и в этом феноменальном его проявлении вид­но, что он заключается в уяснении иерархических связей мотивов. Субъ­ективно они кажутся выражающими психологические «валентности», присущие самим мотивам. Однако научный анализ должен идти дальше, потому что образование этих связей необходимо предполагает трансформи­рование самих мотивов, происходящее в движении всей той системы дея­тельности субъекта, в которой формируется его личность.

¹ См. Леонтьев А. Н. Психологические основы дошкольной игры // Дошкольное воспитание. 1947. № 9; Божович Л.И., Морозова Н. Г., Славина Л.С. Развитие мотивов учения у советских школьников // Известия Академии педагогических наук РСФСР. Вып. 36. М., 1951.

А.Г.Маслоу БАЗОВЫЕ ПОТРЕБНОСТИ¹

Физиологические потребности

За отправную точку при создании мотивационной теории обычно принимаются специфические потребности, которые принято называть физиологическими позывами. В настоящее время мы стоим перед необхо­димостью пересмотреть устоявшееся представление об этих потребностях, и эта необходимость продиктована результатами последних исследований, проводившихся по двум направлениям. Мы говорим здесь, во-первых, об исследованиях в рамках концепции гомеостаза, и, во-вторых, об исследова­ниях, посвященных проблеме аппетита (предпочтения одной пищи другой), продемонстрировавших нам, что аппетит можно рассматривать в качестве индикатора актуальной потребности, как свидетельство того или иного де­фицита в организме.

Концепция гомеостаза предполагает, что организм автоматически совер­шает определенные усилия, направленные на поддержание постоянства внут­ренней среды, нормального состава крови. Кэннон² описал этот процесс с точ­ки зрения: 1) водного содержания крови, 2) солевого баланса, 3) содержания сахара, 4) белкового баланса, 5) содержания жиров, 6) содержания кальция, 7) содержания кислорода, 8) водородного показателя (кислотно-щелочной ба­ланс) и 9) постоянства температуры крови. Очевидно, что этот перечень мож­но расширить, включив в него другие минералы, гормоны, витамины и т.д.

Проблеме аппетита посвящено исследование Янга³, он попытался свя­зать аппетит с соматическими потребностями. По его мнению, если орга­низм ощущает нехватку каких-то химических веществ, то индивидуум будет чувствовать своеобразный, парциальный голод по недостающему эле­менту, или, иначе говоря, специфический аппетит.

¹Маслоу А.Г. Мотивация и личность. СПб.: Евразия, 1999. С. 77—96.

² См. Cannon W.G. Wisdom of the Body. N. Y.: Norton, 1932.

³ Cm. Young P.T. Appetite, palatability and feeding; a critical review // Psychol. Bull. 1948. № 45. P. 289—320; Young P.T. The experimental analysis of appetite // Psychol. Bull. 1941. № 38. P. 129—164.

476 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

Вновь и вновь мы убеждаемся в невозможности и бессмысленностисоздания перечней фундаментальных физиологических потребностей; со­вершенно очевидно, что круг и количество потребностей, оказавшихся в том или ином перечне, зависит лишь от тенденциозности и скрупулезности его составителя. Пока у нас нет оснований зачислить все физиологические пот­ребности в разряд гомеостатических. Мы не располагаем достоверными данными, убедительно доказавшими бы нам, что сексуальное желание, зим­няя спячка, потребность в движении и материнское поведение, наблюдаемые у животных, хоть как-то связаны с гомеостазом. Мало того, при создании подобного перечня мы оставляем за рамками каталогизации широкий спектр потребностей, связанных с чувственными удовольствиями (со вкусо­выми ощущениями, запахами, прикосновениями, поглаживаниями), которые также, вероятно, являются физиологическими по своей природе и каждое из которых может быть целью мотивированного поведения. Пока не найдено объяснения парадоксальному факту, заключающемуся в том, что организму присущи одновременно и тенденция к инерции, лени, минимальной затра­те усилий, и потребность в активности, стимуляции, возбуждении.

<...> Физиологическую потребность, или позыв, нельзя рассматривать в качестве образца потребности или мотива, она не отражает законы, которым подчиняются потребности, а служит скорее исключением из правила. Позыв специфичен и имеет вполне определенную соматическую локализацию. Позы­вы почти не взаимодействуют друг с другом, с прочими мотивами и с организ­мом в целом. Хотя последнее утверждение нельзя распространить на все фи­зиологические позывы (исключениями в данном случае являются усталость, тяга ко сну, материнские реакции), но оно неоспоримо в отношении классичес­ких разновидностей позывов, таких как голод, жажда, сексуальный позыв.

Считаю нужным вновь подчеркнуть, что любая физиологическая по­требность и любой акт консумматорного поведения, связанный с ней, мо­гут быть использованы для удовлетворения любой другой потребности. Так, человек может ощущать голод, но, на самом деле, это может быть не столько потребность в белке или в витаминах, сколько стремление к ком­форту, к безопасности. И наоборот, не секрет, что стаканом воды и парой сигарет можно на некоторое время заглушить чувство голода.

Вряд ли кто-нибудь возьмется оспорить тот факт, что физиологичес­кие потребности — самые насущные, самые мощные из всех потребностей, что они препотентны по отношению ко всем прочим потребностям. На практике это означает, что человек, живущий в крайней нужде, человек, обделенный всеми радостями жизни, будет движим прежде всего потреб­ностями физиологического уровня. Если человеку нечего есть и если ему при этом не хватает любви и уважения, то все-таки в первую очередь он будет стремиться утолить свой физический голод, а не эмоциональный.

Если все потребности индивидуума не удовлетворены, если в организ­ме доминируют физиологические позывы, то все остальные потребности мо­гут даже не ощущаться человеком; в этом случае для характеристики тако­го человека достаточно будет сказать, что он голоден, ибо его сознание

МаслоуА.Г. Базовые потребности 477

практически полностью захвачено голодом. В такой ситуации организм всесвои силы и возможности направляет на утоление голода; структура и взаи­модействие возможностей организма определяются одной-единственной це­лью. Его рецепторы и эффекторы, его ум, память, привычки — все превраща­ется в инструмент утоления голода. Те способности организма, которые не приближают его к желанной цели, до поры дремлют или отмирают. Жела­ние писать стихи, приобрести автомобиль, интерес к родной истории, страсть к желтым ботинкам — все эти интересы и желания либо блекнут, либо про­падают вовсе. Человека, чувствующего смертельный голод, не заинтересует ничего, кроме еды. Он мечтает только о еде, он вспоминает только еду, он думает только о еде, он способен воспринять только вид еды и способен слу­шать только разговоры о еде, он реагирует только на еду, он жаждет только еды. Привычки и предпочтения, избирательность и привередливость, обычно сопровождающие физиологические позывы, придающие индивидуальную ок­раску пищевому и сексуальному поведению человека, настолько задавлены, заглушены, что в данном случае (но только в данном, конкретном случае) можно говорить о голом пищевом позыве и о чисто пищевом поведении, пре­следующем одну-единственную цель — цель избавления от чувства голода.

В качестве еще одной специфической характеристики организма, под­чиненного единственной потребности, можно назвать специфическое изме­нение личной философии будущего. Человеку, измученному голодом, раем покажется такое место, где можно до отвала наесться. Ему кажется, что если бы он мог не думать о хлебе насущном, то он был бы совершенно счастлив и не пожелал бы ничего другого. Саму жизнь он мыслит в терминах еды, все остальное, не имеющее отношения к предмету его вожделений, воспринима­ется им как несущественное, второстепенное. Он считает бессмыслицей та­кие вещи как любовь, свобода, братство, уважение, его философия предельно проста и выражается присказкой: «Любовью сыт не будешь». О голодном нельзя сказать: «Не хлебом единым жив человек», потому что голодный человек живет именно хлебом и только хлебом.

Приведенный мною пример, конечно же, относится к разряду экстре­мальных, и, хотя он не лишен реальности, все-таки это скорее исключение, нежели правило. В мирной жизни, в нормально функционирующем обще­стве экстремальные условия уже по самому определению — редкость. Не­смотря на всю банальность этого положения, считаю нужным остановиться на нем особо, хотя бы потому, что есть две причины, подталкивающие нас к его забвению. Первая причина связана с крысами. Физиологическая моти­вация у крыс представлена очень ярко, а поскольку большая часть экспери­ментов по изучению мотивации проводится именно на этих животных, то исследователь иногда оказывается не в состоянии противостоять соблазну научного обобщения. Таким образом выводы, сделанные специалистами по крысам, переносятся на человека. Вторая причина связана с недопонимани­ем того факта, что культура сама по себе является инструментом адапта­ции, и что одна из главных ее функций заключается в том, чтобы создать

478 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

такие условия, при которых индивидуум все реже и реже испытывал бы экстремальные физиологические позывы. В большинстве известных намкультур хронический, чрезвычайный голод является скорее редкостью, не­жели закономерностью. Во всяком случае, сказанное справедливо для Со­единенных Штатов Америки. Если мы слышим от среднего американца «я голоден», то мы понимаем, что он скорее испытывает аппетит, нежели голод. Настоящий голод он может испытать только в каких-то крайних, чрезвы­чайных обстоятельствах, не больше двух-трех раз за всю свою жизнь.

Если при изучении человеческой мотивации мы ограничим себя эк­стремальными проявлениями актуализации физиологических позывов, то мы рискуем оставить без внимания высшие человеческие мотивы, что не­избежно породит однобокое представление о возможностях человека и его природе. Слеп тот исследователь, который, рассуждая о человеческих це­лях и желаниях, основывает свои доводы только на наблюдениях за пове­дением человека в условиях экстремальной физиологической депривации и рассматривает это поведение как типичное. Перефразируя уже упомя­нутую поговорку, можно сказать, что человек и действительно живет од­ним лишь хлебом, но только тогда, когда у него нет этого хлеба. Но что происходит с его желаниями, когда у него вдоволь хлеба, когда он сыт, когда его желудок не требует пищи?

А происходит вот что — у человека тут же обнаруживаются другие (более высокие) потребности, и уже эти потребности овладевают его созна­нием, занимая место физического голода. Стоит ему удовлетворить эти по­требности, их место тут же занимают новые (еще более высокие) потреб­ности, и так далее до бесконечности. Именно это я и имею в виду, когда заявляю, что человеческие потребности организованы иерархически.

Такая постановка вопроса имеет далеко идущие последствия. Приняв наш взгляд на вещи, теория мотивации получает право пользоваться, наряду с концепцией депривации, не менее убедительной концепцией удовлетво­рения. В соответствии с этой концепцией удовлетворение потребности осво­бождает организм от гнета потребностей физиологического уровня и откры­вает дорогу потребностям социального уровня. Если физиологические потребности постоянно и регулярно удовлетворяются, если достижение свя­занных с ними парциальных целей не представляет проблемы для организма, то эти потребности перестают активно воздействовать на поведение челове­ка. Они переходят в разряд потенциальных, оставляя за собой право на воз­вращение, но только в том случае, если возникнет угроза их удовлетворению. Удовлетворенная страсть перестает быть страстью. Энергией обладает лишь неудовлетворенное желание, неудовлетворенная потребность. Например, удов­летворенная потребность в еде, утоленный голод уже не играет никакой роли в текущей динамике поведения индивидуума.

Этот тезис в некоторой степени опирается на гипотезу, о которой мы поговорим подробнее ниже, и суть которой состоит в том, что степень инди­видуальной устойчивости к депривации той или иной потребности зависит от полноты и регулярности удовлетворения этой потребности в прошлом.

МаслоуА.Г. Базовые потребности 479

Потребность в безопасности

После удовлетворения физиологических потребностей их место в моти-вационной жизни индивидуума занимают потребности другого уровня, ко­торые в самом общем виде можно объединить в категорию безопасности (по­требность в безопасности; в стабильности; в зависимости; в защите; в свободе от страха, тревоги и хаоса; потребность в структуре, порядке, законе, ограниче­ниях; другие потребности). Почти все, что говорилось выше о физиологичес­ких позывах, можно отнести и к этим потребностям, или желаниям. Подобно физиологическим потребностям, эти желания также могут доминировать в организме. Они могут узурпировать право на организацию поведения, подчи­нив своей воле все возможности организма и нацелив их на достижение безо­пасности, и в этом случае мы можем с полным правом рассматривать орга­низм как инструмент обеспечения безопасности. Так же, как в случае с физиологическим позывом, мы можем сказать, что рецепторы, эффекторы, ум, память и все прочие способности индивидуума в данной ситуации превраща­ются в орудие обеспечения безопасности. Так же, как в случае с голодным че­ловеком, главная цель не только детерминирует восприятие индивидуума, но и предопределяет его философию будущего, философию ценностей. Для тако­го человека нет более насущной потребности, чем потребность в безопасности (иногда даже физиологические потребности, если они удовлетворены, расцениваются им как второстепенные, несущественные). Если это состояние набирает экстремальную силу или приобретает хронический характер, то мы говорим, что человек думает только о безопасности.

Несмотря на то, что мы предполагаем обсуждать мотивацию взрослого человека, мне представляется, что для лучшего понимания потребности в безо­пасности имеет смысл понаблюдать за детьми, у которых потребности этого круга проявляются проще и нагляднее. Младенец реагирует на угрозу гораз­до более непосредственно, чем взрослый человек, воспитание и культурные влияния еще не научили его подавлять и сдерживать свои реакции. Взрослый человек, даже ощущая угрозу, может скрыть свои чувства, смягчить их прояв­ления настолько, что они останутся незамеченными для стороннего наблюда­теля. Реакция же младенца целостна, он всем существом реагирует на внезап­ную угрозу — на шум, яркий свет, грубое прикосновение, потерю матери и прочую резкую сенсорную стимуляцию¹.

Реакция младенца на различного рода соматические нарушения так­же гораздо более непосредственна, чем у взрослого человека. Очень часто соматическое расстройство воспринимается ребенком как прямая угроза,

¹ Такие сведения часто истолковываются неверно, так как нередко используются для опровержения любой теории появления психопатии, вызванной изменениями окружающей обстановки или культурной среды. Такое оспаривание просто говорит о непонимании динамической психологии. На самом же деле конфликты и угрозы в большей степени, чем внешние катаклизмы, являются непосредственными причинами психопатии. Внешние бедствия оказывают динамическое влияние на человека, по крайней мере, до тех пор, пока они воздействуют на его основные личные цели и на его защитную систему.

480 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

как угрозаper se и вызывает страх. Так, например, рвота, колики в животе, острая боль могут полностью изменить мировосприятие ребенка. Образно говоря, для ребенка, испытывающего боль, весь мир становится мрачным, пугающим, опасным и непредсказуемым, — в таком мире может произой­ти все что угодно. Расстройство желудка, любое другое недомогание, кото­рое взрослый человек счел бы «легким», заставляет ребенка испытывать ужас, вызывает ночные кошмары. В таком состоянии ребенок особенно ос­тро ощущает потребность в участии и защите. Наглядным подтверждени­ем наших рассуждении может служить недавно проведенное исследование, в котором изучались психологические последствия хирургических вмеша­тельств у детей¹.

Потребность в безопасности у детей проявляется и в их тяге к посто­янству, к упорядочению повседневной жизни. Ребенку явно больше по вку­су, когда окружающий его мир предсказуем, размерен, организован. Всякая несправедливость или проявление непоследовательности, непостоянства со стороны родителей вызывают у ребенка тревогу и беспокойство. В данном случае главную роль играет не столько несправедливость как таковая и даже не боль, связанная с ней, сколько то обстоятельство, что несправедли­вость или непоследовательность заставляет ребенка ощутить непредсказу­емость мира, его опасность, убеждает ребенка в том, что этому миру нельзя доверять. Маленькие дети чувствуют себя гораздо лучше в такой обстанов­ке, которая, если уж и не абсолютно незыблема, то хотя бы предполагает некие твердые правила, в ситуации, которая в какой-то степени рутинна, в какой-то мере предсказуема, которая содержит в себе некие устои, на кото­рые можно опереться не только в настоящем, но и в будущем. Вопреки рас­хожему мнению о том, что ребенок стремится к безграничной свободе, все­дозволенности, детские психологи, педагоги и психотерапевты постоянно обнаруживают, что некие пределы, некие ограничения внутренне необходи­мы ребенку, что он нуждается в них, или, если сформулировать этот вывод более корректно, — ребенок предпочитает жить в упорядоченном и струк­турированном мире, его угнетает непредсказуемость.

Несомненно, центральную роль в процессах формирования чувства бе­зопасности у ребенка играют родители и семейная среда. Ссоры и скандалы, разлука с кем-либо из родителей, развод, смерть близкого члена семьи — каж­дое из этих семейных событий таит в себе угрозу для ребенка. Родительский гнев, угроза физического наказания, грубое обращение, словесные оскорбле­ния подчас вызывают у ребенка столь сильный ужас и панику, что мы впра­ве предположить, что здесь задействован не только страх перед болью. Одни дети реагируют на грубое обращение паникой, которую можно объясним страхом утраты родительской любви, тогда как другие, например, заброшен­ные, отверженные дети, реагируют совсем иначе — они льнут к карающи»

¹ См. Levy DM. Psychic trauma of operations in children / Am. J. Diseases Children 1945. № 69. P. 7—25.

МаслоуА.Г. Базовые потребности 481

их родителям, и судя по всему, не столько в надежде завоевать или вернутьродительскую любовь, сколько потому, что ищут безопасности и защиты.

Реакция испуга часто возникает у детей в ответ на столкновение с новыми, незнакомыми, неуправляемыми стимулами и ситуациями, напри­мер, при потере родителя из поля зрения или при разлуке с ним, при встре­че с незнакомым человеком, при приближении незнакомца, при встрече с новыми, неизвестными или неуправляемыми объектами, в случае болезни родителей или их смерти. Именно такие ситуации заставляют ребенка от­чаянно цепляться за родителей, прятаться за их спины, и это еще раз убеж­дает нас в том, что родитель дает ребенку не только заботу и любовь, но и защиту от опасности¹.

Нашему наблюдению можно придать более обобщенный характер и заявить, что среднестатистический ребенок и — что не так очевидно — сред­нестатистический взрослый представитель нашей культуры стремится к тому, чтобы жить в безопасном, стабильном, организованном, предсказуемом мире, в мире, где действуют раз и навсегда установленные правила и поряд­ки, где исключены опасные неожиданности, беспорядок и хаос, где у него есть сильные родители, защитники, оберегающие его от опасности.

Уже сама констатация того факта, что вышеописанные реакции с легкостью обнаруживаются у детей, свидетельствует о недостаточно безо­пасном существовании наших детей (или, если рассматривать этот фено­мен в мировом масштабе, можно заявить, что детям не обеспечена надле­жащая забота). В безопасном, любящем семейном окружении дети, как правило, не обнаруживают этих реакций. Реакция испуга у детей, окру­женных надлежащей заботой, возникает только в результате столкнове­ния с такими объектами и ситуациями, которые представляются опасны­ми и взрослому человеку.

Потребность в безопасности здорового и удачливого представителя нашей культуры, как правило, удовлетворена. Люди, живущие в мирном, стабильном, отлаженно функционирующем, хорошем обществе, могут не бояться хищников, жары, морозов, преступников, им не угрожает ни хаос, ни притеснения тиранов. В такой обстановке потребность в безопасности не оказывает существенного влияния на мотивацию. Точно так же, как насы­тившийся человек уже не испытывает голода, человек, живущий в безопас­ном обществе, не чувствует угрозы. Для того, чтобы наблюдать потребности данного уровня в их активном состоянии, нам приходится обращаться к проблемам невротиков и невротизированных индивидуумов, к представи­телям социально и экономически обездоленных классов; массовые про­явления активной работы этих потребностей наблюдаются в периоды соци­альных потрясений, революционных перемен. В нормальном же обществе, у здоровых людей потребность в безопасности проявляется только в мягких формах, например, в виде желания устроиться на работу в компанию, кото-

¹ В наше время это было бы названо бихевиоральной терапией.

31 Зак. 2652

482 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

рая предоставляет своим работникам социальные гарантии, в попыткахоткладывать деньги на «черный день», в самом существовании различных видов страхования (медицинское, страхование от потери работы или утра­ты трудоспособности, пенсионное страхование).

Потребность в безопасности и стабильности обнаруживает себя и в консервативном поведении, в самом общем виде. Большинство людей склонно отдавать предпочтение знакомым и привычным вещам¹. Мне представляется, что тягой к безопасности в какой-то мере объясняется также исключительно человеческая потребность в религии, в мировоз­зрении, стремление человека объяснить принципы мироздания и опре­делить свое место в универсуме. Можно предположить, что наука и фи­лософия как таковые в какой-то степени мотивированы потребностью в безопасности (позже мы поговорим и о других мотивах, лежащих в осно­ве научных, философских и религиозных исканий).

Потребность в безопасности редко выступает как активная сила, она доминирует только в ситуациях критических, экстремальных, побуждая организм мобилизовать все силы для борьбы с угрозой. Критическими или экстремальными ситуациями мы называем войны, болезни, стихий­ные бедствия, вспышки преступности, социальные кризисы, неврозы, пора­жения мозга, а также ситуации, отличающиеся хронически неблагоприят­ными, угрожающими условиями.

Некоторые взрослые невротики в своем стремлении к безопасности уподобляются маленьким детям, хотя внешние проявления этой потребнос­ти у них несколько отличаются от детских. Все неизвестное, все неожидан­ное вызывает у них реакцию испуга, и этот страх обусловлен не физической, а психологической угрозой. Невротик воспринимает мир как опасный, уг­рожающий, враждебный. Невротик живет в неотступном предощущении катастрофы» в любой неожиданности он видит опасность. Неизбывное стремление к безопасности заставляет его искать себе защитника, сильную личность, на которую он мог бы положиться, которой он мог бы полностью довериться или даже подчиниться, как мессии, вождю, фюреру.

Мне представляется, что есть здравое зерно в том, чтобы определить невротика как человека, сохранившего детское отношение к миру. Взрос­лый невротик ведет себя так, словно боится, что его отшлепает или отруга­ет мать, что она бросит его или оставит без сладкого. Складывается впе­чатление, что его детские страхи и реакции остались неизжитыми, что на них никак не повлияли процессы взросления и научения, — любой стимул, пугающий ребенка, пугает и невротика². Всеобъемлющее описание «базаль-ной тревоги» невротика можно найти у Хорни³.

¹См. MaslowA.H. The influence of familiarization on preference // J. Exptl. Psychol. 1937. № 21. P. 162—180.

² Эта тенденция тесно связана с описанной ранее склонностью к внутреннему постоянству.

³ См. Ногпеу К. The Neurotic Personality of Our Time. N. Y.: Norton, 1937.

Маслоу А.Г. Базовые потребности 483

Стремление к безопасности особенно отчетливо проявляется у боль­ных компульсивно-обсессивными формами неврозов. Компульсивно-обсес-сивный невротик поглощен лихорадочными попытками организовать и упорядочить мир, сделать его неизменным, стабильным, исключить всякую возможность неожиданного развития событий. Он окружает себя часто­колом всевозможных ритуалов, правил и формул в надежде, что они помо­гут ему справиться с непредвиденной случайностью, помогут предотвратить ситуацию непредсказуемости в будущем. Такие невротики очень похожи на описанных Гольдштейном больных с поражениями головного мозга: те также ищут спокойствия в попытках избежать всего незнакомого. Узкий, ограниченный мир невротика, в котором нет места ничему новому, пре­дельно организован и дисциплинирован, в нем все разложено по полочкам, любая вещь и явление имеет свое, раз и навсегда отведенное место. Они ста­раются обустроить свой мир таким образом, чтобы оградить себя от любых неожиданностей и опасностей. Но если все же, вопреки их стараниям, с ни­ми случается нечто непредвиденное, они впадают в страшную панику, слов­но эта неожиданность угрожает их жизни. То, что в норме проявляется как умеренная склонность к консерватизму, к предпочтению знакомых вещей и ситуаций, в патологических случаях приобретает характер жизненной необходимости. Здоровый вкус к новизне, к умеренной непредсказуемости у среднестатистического невротика утрачен или сведен к минимуму.

Потребность в безопасности приобретает особую социальную значимость в ситуациях реальной угрозы ниспровержения власти, когда бал правят безза­коние и анархия. Логично было бы предположить, что неожиданно возникшая угроза хаоса у большинства людей вызывает регресс мотивации с высших ее уровней к уровню безопасности. Естественной и предсказуемой реакцией об­щества на такие ситуации бывают призывы навести порядок, причем любой ценой, даже ценой диктатуры и насилия. По-видимому, эта тенденция прису­ща и отдельным индивидуумам, даже самым здоровым, они тоже реагируют на угрозу реалистической регрессией к уровню безопасности и готовы любой ценой защищаться от подступающего хаоса. Но наиболее ярко эта тенденция прослеживается у тех людей, мотивационная жизнь которых исключительно или преимущественно детерминирована потребностью в безопасности — такие люди особенно остро воспринимают угрозу беззакония.

Потребность

в принадлежности и любви

После того, как потребности физиологического уровня и потребности уровня безопасности достаточно удовлетворены, актуализируется потребность в любви, привязанности, принадлежности, и мотивационная спираль начинает новый виток. Человек как никогда остро начинает ощущать нехватку друзей, отсутствие любимого, жены или детей. Он жаждет теплых, дружеских отноше­ний, ему нужна социальная группа, которая обеспечила бы его такими отноше­ниями, семья, которая приняла бы его как своего. Именно эта цель становится

484 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

самой значимой и самой важной для человека, он может уже не помнить о том,что когда-то, когда он терпел нужду и был постоянно голоден, само понятие «любовь» не вызывало у него ничего, кроме презрительной усмешки. Теперь же он терзаем чувством одиночества, болезненно переживает свою отвержен­ность, ищет свои корни, родственную душу, друга.

Приходится признать, что у нас очень мало научных данных об этой по­требности, хотя именно она выступает в качестве центральной темы романов, автобиографических очерков, поэзии, драматургии, а также новейшей социоло­гической литературы. Эти источники дают нам самое общее представление о деструктивном влиянии на детскую психику таких факторов, как частые пе­реезды семьи с одного места жительства на другое; индустриализация и выз­ванная ею общая гипермобильность населения; отсутствие корней или утрата корней; утрата чувства дома, разлука с семьей, друзьями, соседями; постоянное ощущение себя в роли приезжего, пришельца, чужака. Мы еще не привыкли к мысли, что человеку крайне важно знать, что он живет на родине, у себя дома, рядом с близкими и понятными ему людьми, что его окружают «свои», что он принадлежит определенному клану, группе, коллективу, классу. Я рекомендую прочитать одну книгу, в которой этот вопрос раскрывается достаточно резко и убедительно¹; она поможет вам понять, что наша тяга к единению, к принад­лежности имеет глубоко животную природу, что в основе ее лежит древнее стадное чувство. Работа Ардри Territorial Imperative² также может помочь лучше осознать важность этой проблемы, несмотря на категоричность суж­дений и поспешность выводов автора. По крайней мере, я нашел в этой книге много полезного для себя, она заставила меня всерьез задуматься о тех вещах, которым я прежде не придавал особого значения. Может быть, и другие чита­тели найдут в ней нечто ценное для себя.

Мне думается, что стремительное развитие так называемых групп встреч и прочих групп личностного роста, а также клубов по интересам, в ка­кой-то мере продиктовано неутоленной жаждой общения, потребностью в бли­зости, в принадлежности, стремлением преодолеть чувство одиночества, ощу­щение изоляции, чувство, которое вызвано ростом мобильности американской нации, разрывом родственных связей, углублением пропасти между поколе­ниями, стремительной урбанизацией, разрушением традиционного деревенско­го уклада жизни, утратой глубины понятия «дружба». У меня складывается впечатление, что цементирующим составом какой-то части подростковых банд — я не знаю, сколько их и какой процент они составляют от общего числа — стали неутоленная жажда общения, стремление к единению перед лицом врага, причем врага неважно какого. Само существование образа вра­га, сама угроза, которую содержит в себе этот образ, способствуют сплочению группы. На тех же принципах основывается и феномен солдатской дружбы. Внешняя опасность объединяет солдат неразрывными узами кровного род­ства, которые не может порвать даже испытание мирной жизнью. Потреб-

¹ См. Hoggart R. The Uses of Literacy. Boston: Beacon, 1961. ²Ardrey R. The Territorial Imperative. N. Y.: Atheneum, 1966.

МаслоуА.Г. Базовые потребности 485

ность бывшего солдата в братском единении столь настоятельна, что хорошее общество, стремящееся к здоровью, хотя бы в целях самосохранения, обязанопредоставить ему возможности для ее удовлетворения.

Невозможность удовлетворить потребность в любви и принадлежности, как правило, приводит к дезадаптации, а порой и к более серьезной патологии. В нашем обществе сложилось амбивалентное отношение к любви и нежности, и особенно к сексуальным способам выражения этих чувств; почти всегда проявление любви и нежности наталкивается на то или иное табу или огра­ничение. Практически все теоретики психопатологии сходятся во мнении, что в основе нарушений адаптации лежит неудовлетворенная потребность в люб­ви и привязанности. Этой теме посвящены многочисленные клинические ис­следования, в результате которых мы знаем об этой потребности больше, чем о любой другой, за исключением разве что потребностей физиологического уровня. Рекомендую прочесть великолепную работу Сатти¹, представляющую собой блестящий образец анализа «запрета на нежность».

Вынужден оговориться, что в нашем понимании «любовь» не являет­ся синонимом «секса». Сексуальное влечение как таковое мы анализируем при рассмотрении физиологических позывов. Однако, когда речь идет о сек­суальном поведении, мы обязаны подчеркнуть, что его определяет не одно лишь сексуальное влечение, но и ряд других потребностей, и первой в их ряду стоит потребность в любви и привязанности. Кроме того, не следует забывать, что потребность в любви имеет две стороны: человек хочет и лю­бить, и быть любимым.

Потребность в признании

Каждый человек (за редкими исключениями, связанными с патологией) постоянно нуждается в признании, в устойчивой и, как правило, высокой оцен­ке собственных достоинств, каждому из нас необходимы и уважение окружа­ющих нас людей, и возможность уважать самого себя. Потребности этого уров­ня подразделяются на два класса. В первый входят желания и стремления, связанные с понятием «достижение». Человеку необходимо ощущение соб­ственного могущества, адекватности, компетентности, ему нужно чувство уве­ренности, независимости и свободы². Во второй класс потребностей мы вклю­чаем потребность в репутации или в престиже (мы определяем эти понятия как уважение окружающих), потребность в завоевании статуса, внимания, при­знания, славы. Вопрос об этих потребностях лишь косвенно поднимается в работах Альфреда Адлера и его последователей и почти не затрагивается в работах Фрейда. Однако сегодня психоаналитики и клинические психологи склонны придавать большее значение потребностям этого класса.

¹См. Suttie I. The Origins of Love and Hate. N. Y.: Julian Press, 1935.

² «Но никто не сможет открыть, что существуют такие вещи, как человеческие лица, если он будет смотреть на мир через микроскоп». (Коффка К. Принципы гештальт- психологии. Harcourt: Brace & World, 1935. P. 319)

486 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

Удовлетворение потребности в оценке, уважении порождает у индиви­дуума чувство уверенности в себе, чувство собственной значимости, силы, адекватности, чувство, что он полезен и необходим в этом мире. Неудов­летворенная потребность, напротив, вызывает у него чувство униженности, слабости, беспомощности, которые, в свою очередь, служат почвой для уны­ния, запускают компенсаторные и невротические механизмы. Исследования тяжелых случаев посттравматических неврозов помогают нам понять, на­сколько необходимо человеку чувство уверенности в себе и насколько бес­помощен человек, лишенный этого чувства¹.²

Теологические дискуссии о гордости и гордыне, многочисленные теории глубинной диссоциации (или несоответствия собственной природе), вы­держанные в духе философии Фромма, роджерсовские исследования «Я», ра­боты таких эссеистов как Эйн Рэнд³ способствуют все более глубокому пони­манию опасных последствий нереалистической самооценки — самооценки, построенной только на основании суждений окружающих и утратившей связь с реальными способностями, знаниями и умениями человека. Можно сказать, что самооценка лишь тогда будет устойчивой и здоровой, когда она вырастает из заслуженного уважения, а не из лести окружающих, не из факта известно­сти или славы. Необходимо четко понимать разницу между самим достиже­нием и связанным с ним чувством компетентности, между тем, что обретено исключительно усилием воли, напористостью, ответственным отношением к делу, и тем, что пришло к вам как результат реализации ваших естественных, спонтанных склонностей, что даровано вам вашей природой, конституцией, биологическим предназначением, судьбой, или, говоря словами Хорни, вашим реальным Я, а не идеализированным псевдо-Я⁴.

Потребность в самоактуализации

Даже в том случае, если все вышеперечисленные потребности чело­века удовлетворены, мы вправе ожидать, что он вскоре вновь почувствует неудовлетворенность, неудовлетворенность оттого, что он занимается со­всем не тем, к чему предрасположен. Ясно, что музыкант должен зани­маться музыкой, художник — писать картины, а поэт — сочинять стихи, если, конечно, они хотят жить в мире с собой. Человек обязан быть тем, кем он может быть. Человек чувствует, что он должен соответствовать

¹См. Kardiner A. The Traumatic Neuroses of War. New York: Hoeber, 1941.

² Здесь наблюдается склонность сторонников холистической психологии не доверять корреляционным методам, но я думаю, что это происходит потому, что эти методы использовались ранее исключительно в атомистических теориях, а не потому, что они вступают в противоречие с холистической теорией. Но хотя самокорреляция не вызывает доверия у обычного статистика (как будто в организме можно ожидать чего-нибудь еще!), они нуждаются в том, чтобы этого не было, когда к рассмотрению принимаются некоторые холистические явления.

³ См. Rand A. The Fountainhead. Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1943.

⁴ См. Homey К. Neurosis and Human Growth. New York: Norton, 1950.

Маслоу А,Г. Базовые потребности 487

собственной природе. Эту потребность можно назвать потребностью в са­моактуализации. <...>

Термин «самоактуализация», изобретенный Куртом Гольдштейном¹, употребляется в этой книге в несколько более узком, более специфичном значении. Говоря о самоактуализации, я имею в виду стремление человека к самовоплощению, к актуализации заложенных в нем потенций. Это стрем­ление можно назвать стремлением к идиосинкразии, к идентичности.

Очевидно, что у разных людей эта потребность выражается по-разно­му. Один человек желает стать идеальным родителем, другой стремится достичь спортивных высот, третий пытается творить или изобретать². По­хоже, что на этом уровне мотивации очертить пределы индивидуальных различий почти невозможно.

Как правило, человек начинает ощущать потребность в самоактуализа­ции только после того, как удовлетворит потребности нижележащих уровней.

Предпосылки для удовлетворения базовых потребностей

Можно назвать ряд социальных условий, необходимых для удовлет­ворения базовых потребностей; ненадлежащее исполнение этих условий может самым непосредственным образом воспрепятствовать удовлетворе­нию базовых потребностей. В ряду этих условий можно назвать: свободу слова, свободу выбора деятельности (т.е. человек волен делать все, что захо­чет, лишь бы его действия не наносили вред другим людям), свободу само­выражения, право на исследовательскую активность и получение информа­ции, право на самозащиту, а также социальный уклад, характеризующийся справедливостью, честностью и порядком. Несоблюдение перечисленных условий, нарушение прав и свобод воспринимается человеком как личная угроза. Эти условия нельзя отнести к разряду конечных целей, но люди часто ставят их в один ряд с базовыми потребностями, которые имеют иск­лючительное право на это гордое звание. Люди ожесточенно борются за эти

¹См. Goldstein К. The Organism. N. Y.: American Book, 1939.

² К примеру, роль ситуации может быть исключена из детерминант поведения, если представить ее достаточно неотчетливой, как это делается при проведении различных тес­ тов. Также, в некоторых случаях требования организма бывают настолько сильными — как, например, у душевнобольных, что они ведут к попыткам отрицать законы внешнего мира и игнорировать нормы культуры. На сеансах психоанализа иногда намеренно пыта­ ются исключить влияние культуры. В некоторых ситуациях культурное воздействие мо­ жет быть ослаблено — как, например, в случаях опьянения, гнева или других видах некон­ тролируемого поведения. Существует множество типов поведения, которые на подсозна­ тельном уровне определяются культурой — так называемые экспрессивные движения. Так же можно изучать поведение относительно несдержанных людей, детей, чья подвер­ женность нормам культуры еще слаба, животных, которым эти нормы недоступны, общества с другими культурными традициями, чтобы по контрасту исключить культурные влия­ ния. Эти немногие примеры показывают, что продуманные, теоретически подготовленные исследования поведения могут прояснить вопрос о внутренней организации личности.

488 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

права и свободы именно потому, что, лишившись их, они рискуют лишить­ся и возможности удовлетворения своих базовых потребностей.

Если вспомнить, что когнитивные способности (перцептивные, ин­теллектуальные, способность к обучению) не только помогают человеку в адаптации, но и служат удовлетворению его базовых потребностей, то стано­вится ясно, что невозможность реализации этих способностей, любая их де-привация или запрет на них автоматически угрожает удовлетворению базо­вых потребностей. Только согласившись с такой постановкой вопроса, мы сможем приблизиться к пониманию истоков человеческого любопытства, неиссякаемого стремления к познанию, к мудрости, к открытию истины, не­избывного рвения в разрешении загадок вечности и бытия. Сокрытие исти­ны, цензура, отсутствие правдивой информации, запрет на коммуникацию угрожают удовлетворению всех базовых потребностей.

Все вышесказанное позволяет нам выдвинуть еще одну гипотезу. Я хочу сказать, что те или иные психологические феномены важны ровно настолько, насколько они связаны с базовыми потребностями. Я уже от­мечал, что любое осознанное желание (парциальная цель) важно ровно на­столько, насколько оно связано с той или иной базовой потребностью. Это же заявление справедливо и для поведенческих актов. Поведенческий акт только тогда имеет психологическое значение, когда он непосредственно влияет на возможность удовлетворения базовых потребностей. Чем мень­ше это влияние, чем более оно опосредовано, тем менее значимым явля­ется этот акт с точки зрения динамической психологии. То же самое мож­но сказать о всевозможных защитных механизмах. Некоторые из них напрямую связаны с нашими потребностями, служат их удовлетворению или защите, другие, напротив, очень отдаленно связаны с ними. В принци­пе, все защитные механизмы можно даже классифицировать как базовые и небазовые, как более базовые и менее базовые, и в результате мы бы об­наружили, что утрата базовых защитных механизмов гораздо опаснее, чем утрата небазовых защитных механизмов (при этом важно все время по­мнить, что причины такой закономерности кроются в тесной связи базо­вых защитных механизмов с базовыми потребностями).

Потребность в познании и понимании

Мы мало знаем о когнитивных импульсах, и в основном оттого, что они мало заметны в клинической картине психопатологии, им просто нет места в клинике, во всяком случае, в клинике, исповедующей медицинско-терапевтический подход, где все силы персонала брошены на борьбу с болез­нью. В когнитивных позывах нет той причудливости и страстности, той интриги, что отличает невротическую симптоматику. Когнитивная психо­патология невыразительна, едва уловима, ей часто удается ускользнуть от разоблачения и представиться нормой. Она не взывает к помощи. Именно поэтому мы не найдем упоминаний о ней в трудах Фрейда, Адлера или Юнга, этих «столпов» психотерапии и психодинамического подхода.

МаслоуА.Г. Базовые потребности 489

Шилдер — единственный из известных мне психоаналитиков, обратив­шийся к проблеме человеческого любопытства и стремления к пониманию с точки зрения психодинамики¹. К этой проблеме обращались такие психологи, как Мерфи, Вертхаймер и Аш². До сих пор мы лишь походя упоминали ког­нитивные потребности. Стремление к познанию универсума и его системати­зации рассматривалось нами либо как средство достижения базового чувства безопасности, либо как разновидность потребности в самоактуализации, свой­ственная умным, образованным людям. Обсуждая необходимые для удовлет­ворения базовых потребностей предпосылки, в ряду прочих прав и свобод мы говорили и о праве человека на информацию, и о свободе самовыражения. Но все, что мы говорили до сих пор, еще не позволяет нам судить о том, какое место занимают в общей структуре мотивации любопытство, потребность в по­знании, тяга к философии и эксперименту и т.д., — все наши суждения о ког­нитивных потребностях, прозвучавшие раньше, в лучшем случае можно счесть намеком на существование проблемы.

У нас имеется достаточно оснований для того, чтобы заявить — в ос­нове человеческой тяги к знанию лежат не только негативные детерминан­ты (тревога и страх), но и позитивные импульсы, импульсы per se, потреб­ность в познании, любопытство, потребность в истолковании и понимании³.

1. Феномен, подобный человеческому любопытству, можно наблюдать и у высших животных. Обезьяна, обнаружив неизвестный ей предмет, стара­ ется разобрать его на части, засовывает палец во все дырки и щели — од­ ним словом, демонстрирует образец исследовательского поведения, не связан­ ного ни с физиологическими по⁴ также можно счесть аргументом в пользу нашего тезиса, достаточно убедительным и вполне корректным с эмпиричес­ кой точки зрения.

2. История человечества знает немало примеров самоотверженного стремления к истине, наталкивающегося на непонимание окружающих, нападки и даже на реальную угрозу жизни. Бог знает, сколько людей по­ вторили судьбу Галилея.

3. Всех психологически здоровых людей объединяет одна общая осо­ бенность: всех их влечет навстречу хаосу, к таинственному, непознанному, необъясненному. Именно эти характеристики составляют для них суть при­ влекательности; любая область, любое явление, обладающее ими, представ­ ляет для этих людей интерес. И наоборот — все известное, разложенное по полочкам, истолкованное вызывает у них скуку.

¹См. Kasner £., Newman J. Matematics and the Imagination. Simon & Schuster, 1949. P. 301—304.

² Cm. Asch S.E. Social Psychology. Englewood Cliffs. N. J.: Prentice-Hall, 1952; Freud S. The Interpretation of Dreams. N. Y.: Basic Books, 1956;Wert/ieimer M. On truth // Henle M. (ed.). Documents of Gestalt Psychology, Berkeley, Calif.: University of California Press, 1961.

³ Cm. MaslowAM. Toward a Psychology of Being, 2nd ed. N. Y.: Van Nostrand Reinhold, 1968.

⁴ Cm. Harlow HJF. Learning motivated by a manipulation drive // J. Exptl. Psychol. 1950. J* 40. P. 228—234.

490 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

4. Немало ценной информации могут дать нам экстраполяции из об­ ласти психопатологии. Компульсивно-обсессивные невротики (как и не­ вротики вообще), солдаты с травматическими повреждениями мозга, опи­ санные Гольдштейном, эксперименты Майера¹ с крысами — во всех случаях мы имеем дело с навязчивой, тревожной тягой ко всему знакомому и ужас перед незнакомым, неизвестным, неожиданным, непривычным, неструктури­ рованным. Но, с другой стороны, описаны и феномены, диаметрально проти­ воположные этим, такие как нарочитый нонконформизм, протест против любой власти, любых авторитетов, так называемая богемность, навязчивое желание шокировать окружающих, — эти феномены также наблюдаются при некоторых неврозах, но могут отмечаться и в процессе отторжения культурных ценностей.

Возможно, стоит упомянуть в этой связи и персеверативные детокси-кации, <...> представляющие собой, по крайней мере, на поведенческом уровне, влечение к страшному, пугающему, таинственному и непознанному.

5. Складывается впечатление, что фрустрация когнитивных потребно­ стей может стать причиной серьезной психопатологии². Об этом также сви­ детельствует ряд клинических наблюдений.

6. В моей практике было несколько случаев, когда я вынужден был признать, что патологическая симптоматика (апатия, утрата смысла жизни, неудовлетворенность собой, общая соматическая депрессия, интеллектуаль­ ная деградация, деградация вкусов и т.п.) у людей с достаточно развитым интеллектом была вызвана исключительно одной лишь необходимостью прозябать на скучной, тупой работе. Несколько раз я пробовал воспользо­ ваться подходящими случаю методами когнитивной терапии (я советовал пациенту поступить на заочное отделение университета или сменить рабо­ ту), и представьте себе, это помогало.

Мне приходилось сталкиваться со множеством умных и обеспечен­ных женщин, которые не были заняты никаким делом, в результате чего их интеллект постепенно разрушался. Обычно я советовал им заняться хоть чем-нибудь, и если они следовали моему совету, то я наблюдал улучшение их состояния или даже полное выздоровление, и это еще раз убеждает меня в том, что когнитивные потребности существуют. Если человек лишен пра­ва на информацию, если официальная доктрина государства лжива и про­тиворечит очевидным фактам, то такой человек, гражданин такой страны почти обязательно станет циником. Он утратит веру во все и вся, станет подозрительным даже по отношению к самым очевидным, самым бесспор­ным истинам; для такого человека не святы никакие ценности и никакие моральные принципы, ему не на чем строить взаимоотношения с другими людьми; у него нет идеалов и надежды на будущее. Кроме активного ци-

¹См. Maier N.R.F. Frustration. N. Y.: McCraw-НШ, 1949.

² См. Maslow A.H. Toward a Psychology of Being. 2nd ed. N. Y.: Van Nostrand Reinhold, 1968; Maslow A.H. A theory of metamotivation: the biological rooting of the value-life // J. humanistic Psychol. 1967. № 7. P. 93—127.

МаслоуА.Г. Базовые потребности 491

низма, возможна и пассивная реакция на ложь и безгласность — и тогдачеловека охватывает апатия, безволие, он безынициативен и готов к безро­потному подчинению.

7. Потребность знать и понимать проявляется уже в позднем младен­ честве. У ребенка она выражена, пожалуй, даже более отчетливо, чем у взрос­ лого человека. Более того, похоже, что эта потребность развивается не под внешним воздействием, не в результате обучения, а скорее сама по себе, как естественный результат взросления (неважно, какому из определений обу­ чения и взросления мы отдадим предпочтение). Детей не нужно учить лю­ бопытству. Детей можно отучить от любопытства, и мне кажется, что имен­ но эта трагедия разворачивается в наших детских садах и школах¹.

8. И наконец, удовлетворение когнитивных потребностей приносит человеку — да простят мне эту тавтологию! — чувство глубочайшего удов­ летворения, оно становится источником высших, предельных переживаний. Очень часто, рассуждая о познании, мы не отличаем этот процесс от процес­ са обучения, и в результате оцениваем его только с точки зрения результа­ та, совершенно забывая о чувствах, связанных с постижением, озарением, инсайтом. А между тем, доподлинное счастье человека связано именно с этими мгновениями причастности к высшей истине. Осмелюсь заявить, что именно эти яркие, эмоционально насыщенные мгновения только и имеют право называться лучшими мгновениями человеческой жизни.

Можно подвести черту под всем вышесказанным: на существование базовой когнитивной потребности указывают многочисленные факты и наблюдения, клинические данные и результаты кросс-культуральных ис­следований.

Однако, даже сформулировав этот постулат, нам явно не удастся по­чить на лаврах. Так и человек, узнав нечто, не останавливается на достиг­нутом, он устремляется к более детальному, но в то же самое время и к бо­лее глобальному знанию, он пытается вплести его в некую философскую или теологическую систему. Новое знание, на первых порах очень предмет­ное и конкретное, заставляет человека искать возможности для того, чтобы вписать его в некую систему, побуждает к анализу и систематизации. Не­которые называют этот процесс поиском смысла, или значения. А мы мо­жем выдвинуть еще один постулат: человек стремится к пониманию, сис­тематизации и организации, к анализу фактов и выявлению взаимосвязей между ними, к построению некой упорядоченной системы ценностей.

Если мы согласимся с этими двумя постулатами, то вынуждены бу­дем признать, что взаимоотношения между этими двумя стремлениями иерархичны, т.е. стремление к познанию всегда предшествует стремлению к пониманию. Все, что мы говорили об иерархии препотентности и ее ха­рактеристиках, справедливо и по отношению к иерархии когнитивных потребностей.

¹ См. Goldfarb W. Psychological privation in infancy and subsequent adjustment // Am. J. Orthopsychiat. 1945. № 15. P. 247—255.

492 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

Хочу сразу же предостеречь от искушения, с которым вы неизбежно столкнетесь при обсуждении проблемы когнитивных потребностей. Нельзярассматривать эти потребности, или стремления, как самостоятельный феномен, в отрыве от описанных выше базовых потребностей. Когнитивные и конатив-ные потребности не противостоят друг другу. Само по себе желание знать и само по себе желание понимать — конативны, т.е. носят побудительный харак­тер и являются такими же неотъемлемыми характеристиками личности, как и все описанные выше базовые потребности. Кроме того, и мы уже говорили об этом, иерархии когнитивных и конативных потребностей тесно связаны между собой, переплетены друг с другом; между ними нет антагонизма, напро­тив, они скорее синергичны, и у нас еще будет возможность убедиться в этом. Некоторые работы более подробно освещают этот вопрос¹.

Эстетические потребности

Об этих потребностях мы знаем меньше, чем о каких-либо других, но обойти вниманием эту неудобную (для ученого-естествоиспытателя) тему нам не позволяют убедительные аргументы в пользу ее значимости, кото­рые со всей щедростью предоставляют нам история человечества, этногра­фические данные и наблюдения за людьми, которых принято называть эс­тетами. Я предпринял несколько попыток к тому, чтобы исследовать эти потребности в клинике, на отдельных индивидуумах, и могу сказать, что некоторые люди действительно испытывают эти потребности, у некоторых людей они на самом деле проявляются. Такие люди, лишенные эстетичес­ких радостей, в окружении уродливых вещей и людей, в буквальном смыс­ле этого слова заболевают, и заболевание это очень специфично. Лучшим лекарством от него служит красота. Такие люди выглядят изнеможенны­ми, и немощь их может излечить только красота². Эстетические потребнос­ти обнаруживаются практически у любого здорового ребенка. Те или иные свидетельства их существования можно обнаружить в любой культуре, на любой стадии развития человечества, начиная с первобытного человека.

Эстетические потребности тесно переплетены и с конативными, и с когнитивными потребностями, и потому их четкая дифференциация невоз­можна. Такие потребности, как потребность в порядке, в симметрии, в завер­шенности, в законченности, в системе, в структуре, — могут носить и когни-тивно-конативный, и эстетический, и даже невротический характер. Лично я рассматриваю эту область исследования как почву для объединения геш­тальт-психологии с психодинамическим подходом. Если мы видим, что че­ловек испытывает непреодолимое и вполне осознанное желание поправить криво повешенную картину, то, в самом деле, стоит ли стремиться к одно­значной интерпретации его потребности?

¹MaslowAJJ. Toward a Psychology of Being. 2nd ed. N. Y.: Van Nostrand Reinhold, 1968; MaslowA.H. A theory of metamotivation: the biological rooting of the value-life // J. humanistic Psychol., 1967. № 7. P. 93—127.

² Maslow AM. A theory of metamotivation: the biological rooting of the value-life // J. humanistic Psychol., 1967. № 7. P. 93—127.

Макроструктура деятельности: действия и опера­ции. Виды операций. Уровни анализа деятельности

А.Н.Леонтьев ОБЩЕЕ СТРОЕНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ¹

Общность макроструктуры внешней, практической деятельности и деятельности внутренней, теоретической позволяет вести ее анализ, пер­воначально отвлекаясь от формы, в которой они протекают.

Идея анализа деятельности как метод научной психологии челове­ка была заложена, как я уже говорил, еще в ранних работах JI.С.Выгот­ского. Были введены понятия орудия, орудийных («инструментальных») операций, понятие цели, а позже — и понятие мотива («мотивационной сферы сознания»). Прошли, однако, годы, прежде чем удалось описать в первом приближении общую структуру человеческой деятельности и ин­дивидуального сознания². Это первое описание сейчас, спустя четверть ве­ка, представляется во многом неудовлетворительным, чрезмерно абстракт­ным. Но именно благодаря его абстрактности оно может быть взято в качестве исходного, отправного для дальнейшего исследования.

До сих пор речь шла о деятельности в общем, собирательном зна­чении этого понятия. Реально же мы всегда имеем дело с особенными деятельностями, каждая из которых отвечает определенной потребности субъекта, стремится к предмету этой потребности, угасает в результате ее удовлетворения и воспроизводится вновь — может быть, уже в совсем иных, изменившихся условиях.

Отдельные конкретные виды деятельности можно различать между собой по какому угодно признаку: по их форме, по способам их осуществ­ления, по их эмоциональной напряженности, по их временной и простран­ственной характеристике, по их физиологическим механизмам и т.д. Од­нако главное, что отличает одну деятельность от другой, состоит в различии их предметов. Ведь именно предмет деятельности и придает ей определен­ную направленность. По предложенной мной терминологии предмет дея-

¹ Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 1977. С. 101 — 123.

²См. Леонтьев А.Н. Очерк развития психики. М., 1947.

494 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

тельности есть ее действительный мотив¹. Разумеется, он может быть как вещественным, так и идеальным, как данным в восприятии, так и сущест­вующим только в воображении, в мысли. Главное, что за ним всегда стоит потребность, что он всегда отвечает той или иной потребности.

Итак, понятие деятельности необходимо связано с понятием мо­тива. Деятельности без мотива не бывает; «немотивированная» деятель­ность — это деятельность не лишенная мотива, а деятельность с субъек­тивно и объективно скрытым мотивом.

Основными «составляющими» отдельных человеческих деятельно-стей являются осуществляющие их действия. Действием мы называем процесс, подчиненный представлению о том результате, который должен быть достигнут, т.е. процесс, подчиненный сознательной цели. Подобно то­му, как понятие мотива соотносится с понятием деятельности, понятие це­ли соотносится с понятием действия.

Возникновение в деятельности целенаправленных процессов — дей­ствий исторически явилось следствием перехода к жизни человека в обще­стве. Деятельность участников совместного труда побуждается его продук­том, который первоначально непосредственно отвечает потребности каждого из них. Однако развитие даже простейшего технического разделения тру­да необходимо приводит к выделению как бы промежуточных, частичных результатов, которые достигаются отдельными участниками коллективной трудовой деятельности, но которые сами по себе не способны удовлетворять их потребности. Их потребность удовлетворяется не этими «промежуточны­ми» результатами, а долей продукта их совокупной деятельности, получае­мой каждым из них в силу связывающих их друг с другом отношений, воз­никших в процессе труда, т.е. отношений общественных.

Легко понять, что тот «промежуточный» результат, которому подчи­няются трудовые процессы человека, должен быть выделен для него так­же и субъективно — в форме представления. Это и есть выделение цели, которая, по выражению Маркса, «как закон определяет способ и характер его действий...»².

Выделение целей и формирование подчиненных им действий при­водит к тому, что происходит как бы расщепление прежде слитых меж­ду собой в мотиве функций. Функция побуждения, конечно, полностью сохраняется за мотивом. Другое дело — функция направления: действия, осуществляющие деятельность, побуждаются ее мотивом, но являются на­правленными на цель. Допустим, что деятельность человека побуждается пищей; в этом и состоит ее мотив. Однако для удовлетворения потребно­сти в пище он должен выполнять действия, которые непосредственно на

¹ Такое суженное понимание мотива как того предмета (вещественного или идеаль­ного), который побуждает и направляет на себя деятельность, отличается от общеприня­того; но здесь не место вдаваться в полемику по этому вопросу.

'Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 189.

Леонтьев А.Н. Общее строение деятельности 495

овладение пищей не направлены. Например, цель данного человека — из­готовление орудия лова; применит ли он в дальнейшем изготовленное им орудие сам или передаст его другим и получит часть общей добычи — в обоих случаях то, что побуждало его деятельность, и то, на что были направлены его действия, не совпадают между собой; их совпадение пред­ставляет собой специальный, частный случай, результат особого процесса, о котором будет сказано ниже.

Выделение целенаправленных действий в качестве составляющих содержание конкретных деятельностей естественно ставит вопрос о свя­зывающих их внутренних отношениях. Как уже говорилось, деятельность не является аддитивным процессом. Соответственно действия — это не особые «отдельности», которые включаются в состав деятельности. Чело­веческая деятельность не существует иначе, как в форме действия или це­пи действий. Например, трудовая деятельность существует в трудовых действиях, учебная деятельность — в учебных действиях, деятельность об­щения — в действиях (актах) общения и т.д. Если из деятельности мыс­ленно вычесть осуществляющие ее действия, то от деятельности вообще ничего не останется. Это же можно выразить иначе: когда перед нами развертывается конкретный процесс — внешний или внутренний, — то со стороны его отношения к мотиву он выступает в качестве деятельно­сти человека, а как подчиненный цели — в качестве действия или сово­купности, цепи действий.

Вместе с тем деятельность и действие представляют собой подлин­ные и при.том не совпадающие между собой реальности. Одно и то же действие может осуществлять разные деятельности, может переходить из одной деятельности в другую, обнаруживая таким образом свою относи­тельную самостоятельность. Обратимся снова к грубой иллюстрации: до­пустим, что у меня возникает цель — прибыть в пункт Л^, и я это делаю. Понятно, что данное действие может иметь совершенно разные мотивы, т.е. реализовать совершенно разные деятельности. Очевидно и обратное, а именно, что один и тот же мотив может конкретизоваться в разных це­лях и соответственно породить разные действия.

В связи с выделением понятия действия как важнейшей «образую­щей» человеческой деятельности (ее момента) нужно принять во внима­ние, что сколько-нибудь развернутая деятельность предполагает достиже­ние ряда конкретных целей, из числа которых некоторые связаны между собой жесткой последовательностью. Иначе говоря, деятельность обычно осуществляется некоторой совокупностью действий, подчиняющихся ча­стным целям, которые могут выделяться из общей цели; при этом слу­чай, характерный для более высоких ступеней развития, состоит в том, что роль общей цели выполняет осознанный мотив, превращающийся благо­даря его осознанности в мотив-цель.

Одним из возникающих здесь вопросов является вопрос о целеобра-зовании. Это очень большая психологическая проблема. Дело в том, что от

496 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

мотива деятельности зависит только зона объективно адекватных целей.Субъективное же выделение цели (т.е. осознание ближайшего результата, достижение которого осуществляет данную деятельность, способную удов­летворить потребность, опредмеченную в ее мотиве) представляет собой осо­бый, почти не изученный процесс. В лабораторных условиях или в педаго­гическом эксперименте мы обычно ставим перед испытуемым, так сказать, «готовую» цель; поэтому самый процесс целеобразования обычно ускольза­ет от исследователя. Пожалуй, только в опытах, сходных по своему методу с известными опытами Ф. Хоппе, этот процесс обнаруживается хотя и одно­сторонне, но достаточно отчетливо — по крайней мере, со своей количест­венно-динамической стороны. Другое дело — в реальной жизни, где целе-образование выступает в качестве важнейшего момента движения той или иной деятельности субъекта. Сравним в этом отношении развитие научной деятельности, например, Дарвина и Пастера. Сравнение это поучительно не только с точки зрения существования огромных различий в том, как про­исходит субъективно выделение целей, но и с точки зрения психологиче­ской содержательности процесса их выделения.

Прежде всего, в обоих случаях очень ясно видно, что цели не изо­бретаются, не ставятся субъектом произвольно. Они даны в объективных обстоятельствах. Вместе с тем выделение и осознание целей представля­ет собой отнюдь не автоматически происходящий и не одномоментный акт, а относительно длительный процесс апробирования целей действи­ем и их, если можно так выразиться, предметного наполнения. Индивид, справедливо замечает Гегель, «не может определить цель своего действо-вания, пока он не действовал...»¹.

Другая важная сторона процесса целеобразования состоит в конкре­тизации цели, в выделении условий ее достижения. Но на этом следует остановиться особо.

Всякая цель — даже такая, как «достичь пункта ЛГ» — объективно су­ществует в некоторой предметной ситуации. Конечно, для сознания субъек­та цель может выступить в абстракции от этой ситуации, но его действие не может абстрагироваться от нее. Поэтому помимо своего интенциональ-ного аспекта (что должно быть достигнуто) действие имеет и свой операци­онный аспект (как, каким способом это может быть достигнуто), который определяется не самой по себе целью, а объективно-предметными условия­ми ее достижения. Иными словами, осуществляющееся действие отвечает задаче; задача — это и есть цель, данная в определенных условиях. Поэто­му действие имеет особое качество, особую его «образующую», а именно, спо­собы, какими оно осуществляется. Способы осуществления действия я на­зываю операциями.

Термины «действие» и «операция» часто не различаются. Однако в контексте психологического анализа деятельности их четкое различение

'Гегель. Соч. М., 1959. Т.IV. С. 212—213.

Леонтьев А.Н. Общее строение деятельности 497

совершенно необходимо. Действия, как уже было сказано, соотноситель­ны целям, операции — условиям. Допустим, что цель остается той же са­мой, условия же, в которых она дана, изменяются; тогда меняется именно и только операционный состав действия.

В особенно наглядной форме несовпадение действий и операций вы­ступает в орудийных действиях. Ведь орудие есть материальный предмет, в котором кристаллизованы именно способы, операции, а не действия, не цели. Например, можно физически расчленить вещественный предмет при помощи разных орудий, каждое из которых определяет способ выполне­ния данного действия. В одних условиях более адекватным будет, скажем, операция резания, а в других — операция пиления; при этом предпола­гается, что человек умеет владеть соответствующими орудиями — ножом, пилой и т.п. Так же обстоит дело и в более сложных случаях. Допустим, что перед человеком возникла цель графически изобразить какие-то най­денные им зависимости. Чтобы сделать это, он должен применить тот или иной способ построения графиков — осуществить определенные операции, а для этого он должен уметь их выполнять. При этом безразлично, как, в каких условиях и на каком материале он научился этим операциям; важно другое, а именно, что формирование операций происходит совер­шенно иначе, чем целеобразование, т.е. порождение действий.

Действия и операции имеют разное происхождение, разную дина­мику и разную судьбу. Генезис действия лежит в отношениях обмена деятельностями; всякая же операция есть результат преобразования дей­ствия, происходящего в результате его включения в другое действие и наступающей его «технизацией». Простейшей иллюстрацией этого про­цесса может служить формирование операций, выполнения которых требует, например, управление автомобилем. Первоначально каждая операция — например, переключение передач — формируется как действие, подчинен­ное именно этой цели и имеющее свою сознательную «ориентировочную основу» (П.Я.Гальперин). В дальнейшем это действие включается в дру­гое действие, имеющее сложный операционный состав, — например, в действие изменения режима движения автомобиля. Теперь переключение передач становится одним из способов его выполнения — операцией, его реализующей, и оно уже перестает осуществляться в качестве особого це­ленаправленного процесса: его цель не выделяется. Для сознания води­теля переключение передач в нормальных случаях как бы вовсе не су­ществует. Он делает другое: трогает автомобиль с места, берет крутые подъемы, ведет автомобиль накатом, останавливает его в заданном месте и т.п. В самом деле: эта операция может, как известно, вовсе выпасть из деятельности водителя и выполняться автоматом. Вообще судьба опера­ций — рано или поздно становиться функцией машины¹.

¹ См. Леонтьев А.Н. Автоматизация и человек // Психологические исследования. М., 1970. Вып. 2. С. 8—9.

32 Зак. 2652

498 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

Тем не менее, операция все же не составляет по отношению к дейст­вию никакой «отдельности», как и действие по отношению к деятельности. Даже в том случае, когда операция выполняется машиной, она все же реа­лизует действия субъекта. У человека, который решает задачу, пользуясь счетным устройством, действие не прерывается на этом экстрацеребраль­ном звене; как и в других своих звеньях, оно находит в нем свою реализа­цию. Выполнять операции, которые не осуществляют никакого целенаправ­ленного действия субъекта, может только «сумасшедшая», вышедшая из подчинения человеку машина.

Итак, в общем потоке деятельности, который образует человеческую жизнь в ее высших, опосредствованных психическим отражением прояв­лениях, анализ выделяет, во-первых, отдельные (особенные) деятельности — по критерию побуждающих их мотивов. Далее выделяются действия — процессы, подчиняющиеся сознательным целям. Наконец, это операции, ко­торые непосредственно зависят от условий достижения конкретной цели.

Эти «единицы» человеческой деятельности и образуют ее макро­структуру. Особенность анализа, который приводит к их выделению, состо­ит в том, что он пользуется не расчленением живой деятельности на эле­менты, а раскрывает характеризующие ее внутренние отношения. Это — отношения, за которыми скрываются преобразования, возникающие в ходе развития деятельности, в ее движении. Сами предметы способны приобре­тать качества побуждений, целей, орудий только в системе человеческой деятельности; изъятые из связей этой системы, они утрачивают свое суще­ствование как побуждения, как цели, как орудия. Орудие, например, рас­сматриваемое вне связи с целью, становится такой же абстракцией, как опе­рация, рассматриваемая вне связи с действием, которое она осуществляет.

Исследование деятельности требует анализа именно ее внутренних системных связей. Иначе мы оказываемся не в состоянии ответить даже на самые простые вопросы— скажем, о том, имеем ли мы в данном слу­чае действие или операцию. К тому же, деятельность представляет собой процесс, который характеризуется постоянно происходящими трансфор­мациями. Деятельность может утратить мотив, вызвавший ее к жизни, и тогда она превратится в действие, реализующее, может быть, совсем дру­гое отношение к миру, другую деятельность; наоборот, действие может приобрести самостоятельную побудительную силу и стать особой деятель­ностью; наконец, действие может трансформироваться в способ достиже­ния цели, в операцию, способную реализовать различные действия.

Подвижность отдельных «образующих» системы деятельности вы­ражается, с другой стороны, в том, что каждая из них может становиться более дробной или, наоборот, включать в себя единицы, прежде относитель­но самостоятельные. Так, в ходе достижения выделявшейся общей цели может происходить выделение промежуточных целей, в результате чего целостное действие дробится на ряд отдельных последовательных дейст­вий; это особенно характерно для случаев, когда действие протекает в ус-

Леонтьев А.Н. Общее строение деятельности 499

ловиях, затрудняющих его выполнение с помощью уже сформировавших­ся операций. Противоположный процесс состоит в укрупнении выделяе­мых единиц деятельности. Это случай, когда объективно достигаемые про­межуточные результаты сливаются между собой и перестают сознаваться субъектом.

Соответственно происходит дробление или, наоборот, укрупнение так­же и «единиц» психических образов: переписываемый неопытной рукой ребенка текст членится в его восприятии на отдельные буквы и даже на их графические элементы; позже в этом процессе единицами восприятия ста­новятся для него целые слова или даже предложения.

Перед невооруженным глазом процесс дробления или укрупнения единиц деятельности и психического отражения — как при внешнем на­блюдении, так и интраспективно — сколько-нибудь отчетливо не высту­пает. Исследовать этот процесс можно, только пользуясь специальным анализом и объективными индикаторами. К числу таких индикаторов принадлежит, например, так называемый оптокинетический нистагм, из­менения циклов которого, как показали исследования, позволяют при вы­полнении графических действий установить объем входящих в их состав двигательных «единиц». Например, написание слов на иностранном язы­ке расчленяется на гораздо более дробные единицы, чем написание при­вычных слов родного языка. Можно считать, что такое членение, отчет­ливо выступающее на окулограммах, соответствует расщеплению действия на входящие в его состав операции, по-видимому, наиболее простые, пер­вичные¹.

Выделение в деятельности образующих ее «единиц» имеет перво­степенное значение для решения ряда капитальных проблем. Одна из них — уже затронутая мной проблема единения внешних и внутренних по своей форме процессов деятельности. Принцип или закон этого еди­нения состоит в том, что оно всегда происходит точно следуя «швам» описанной структуры.

Имеются отдельные деятельности, все звенья которых являются суще­ственно-внутренними; такой может быть, например, познавательная дея­тельность. Более частый случай состоит в том, что внутренняя деятельность, отвечающая познавательному мотиву, реализуется существенно-внешними по своей форме процессами; это могут быть либо внешние действия, либо внешне-двигательные операции, но никогда не отдельные их элементы. То же относится и к внешней деятельности: некоторые из осуществляющих внешнюю деятельность действий и операций могут иметь форму внутрен­них, умственных процессов, но опять-таки именно и только либо как дей-

¹ См. Гиппенрейтпер Ю.Б., Пик Г.Л. Фиксационный оптокинетический нистагм как показатель участия зрения в движениях // Исследование зрительной деятельности че­ловека. М., 1973; Гиппенрейтер Ю.Б., Романов ВЛ., Самсонов И.С. Метод выделения единиц деятельности // Восприятие и деятельность. М., 1975.

500 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

ствия, либо как операции — в их целостности, неделимости. Основание та­кого, прежде всего, фактического, положения вещей лежит в самой природепроцессов интериоризации и экстериоризации: ведь никакое преобразо­вание отдельных «осколков» деятельности вообще невозможно. Это озна­чало бы собой не трансформацию деятельности, а ее деструкцию.

Выделение в деятельности действий и операций не исчерпывает ее анализа. За деятельностью и регулирующими ее психическими образами открывается грандиозная физиологическая работа мозга. Само по себе по­ложение это не нуждается в доказательстве. Проблема состоит в другом — в том, чтобы найти те действительные отношения, которые связывают меж­ду собой деятельность субъекта, опосредствованную психическим отраже­нием, и физиологические мозговые процессы.

Соотношение психического и физиологического рассматривается во множестве психологических работ. В связи с учением о высшей нервной деятельности оно наиболее подробно теоретически освещено С.Л.Рубин­штейном, который развивал мысль, что физиологическое и психическое — это одна и та же, а именно, рефлекторная отражательная деятельность, но рассматриваемая в разных отношениях, и что ее психологическое иссле­дование является логическим продолжением ее физиологического иссле­дования¹. Рассмотрение этих положений, как и положений, выдвинутых другими авторами, выводит нас, однако, из намеченной плоскости анали­за. Поэтому, воспроизводя некоторые из высказывавшихся ими положе­ний, я ограничусь здесь только вопросом о месте физиологических функ­ций в структуре предметной деятельности человека.

Напомню, что прежняя, субъективно-эмпирическая психология огра­ничивалась утверждением параллелизма психических и физиологических явлений. На этой основе и возникла та странная теория «психических те­ней», которая — в любом из ее вариантов, — по сути, означала собой отказ от решения проблемы. С известными оговорками это относится и к после­дующим теоретическим попыткам описать связь психологического и фи­зиологического, основываясь на идее их морфности и интерпретации пси­хических и физиологических структур посредством логических моделей².

Другая альтернатива заключается в том, чтобы отказаться от прямо­го сопоставления психического и физиологического и продолжить анализ деятельности, распространив его на физиологические уровни. Для этого, од­нако, необходимо преодолеть обыденное противопоставление психологии и физиологии как изучающих разные «вещи».

Хотя мозговые функции и механизмы составляют бесспорный пред­мет физиологии, но из этого вовсе не следует, что эти функции и механиз-

■См. Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М.: Изд-во АН СССР, 1957. С. 219—221.

² См., например, Пиаже Ж. Характер объяснения в психологии и психофизиологический параллелизм // Экспериментальная психология / Под ред. П. Фресса, Ж.Пиаже. М., 1966. Вып. I, П.

Леонтьев А.Н. Общее строение деятельности 501

мы остаются вовсе вне психологического исследования, что «кесарево долж­но быть отдано кесарю».

Эта удобная формула, спасая от физиологического редукционизма, вместе с тем вводит в пущий грех — в грех обособления психического от работы мозга. Действительные отношения, связывающие между собой пси­хологию и физиологию, похожи скорее на отношения физиологии и био­химии: прогресс физиологии необходимо ведет к углублению физиоло­гического анализа до уровня биохимических процессов; с другой стороны, только развитие физиологии (шире — биологии) порождает ту особую про­блематику, которая составляет специфическую область биохимии.

Продолжая эту — совершенно условную, разумеется, — аналогию, можно сказать, что и психофизиологическая (высшая физиологическая) проблематика порождается развитием психологических знаний; что да­же такое фундаментальное для физиологии понятие, как понятие услов­ного рефлекса, родилось в «психических», как их первоначально назвал И.П.Павлов, опытах. Впоследствии, как известно, И.П. Павлов высказы­вался в том смысле, что психология на своем этапном приближении уяс­няет «общие конструкции психических образований, физиология же на своем этапе стремится продвинуть задачу дальше — понять их как осо­бое взаимодействие физиологических явлений»¹. Таким образом, ис­следование движется не от физиологии к психологии, а от психологии к физиологии. «Прежде всего, — писал Павлов, — важно понять психоло­гически, а потом уже переводить на физиологический язык»².

Важнейшее обстоятельство заключается в том, что переход от анали­за деятельности к анализу ее психофизиологических механизмов отвечает реальным переходам между ними. Сейчас мы уже не можем подходить к мозговым (психофизиологическим) механизмам иначе, как к продукту раз­вития самой предметной деятельности. Нужно, однако, иметь в виду, что ме­ханизмы эти формируются в филогенезе и в условиях онтогенетического (особенно — функционального) развития по-разному и, соответственно, вы­ступают не одинаковым образом.

Филогенетически сложившиеся механизмы составляют готовые пред­посылки деятельности и психического отражения. Например, процессы зрительного восприятия как бы записаны в особенностях устройства зри­тельной системы человека, но только в виртуальной форме — как их воз­можность. Однако последнее не освобождает психологическое исследование восприятия от проникновения в эти особенности. Дело в том, что мы вооб­ще ничего не можем сказать о восприятии, не апеллируя к этим особенно­стям. Другой вопрос, делаем ли мы эти морфофизиологические особенности самостоятельным предметом изучения или исследуем их функционирова­ние в структуре действий и операций. Различие в этих подходах тотчас же

¹ Павлов И.П. Павловские среды. М., 1934. Т. 1. С 249—250.

²Павлов ИЛ. Павловские клинические среды. М.; Л., 1954. Т. 1. С. 275.

502 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

обнаруживается, как только мы сравниваем данные исследования, скажем,длительности зрительных послеобразов и данные исследования постэкспо­зиционной интеграции сенсорных зрительных элементов при решении раз­ных перцептивных задач.

Несколько иначе обстоит дело, когда формирование мозговых меха­низмов происходит в условиях функционального развития. В этих усло­виях данные механизмы выступают в виде складывающихся, так сказать, на наших глазах новых «подвижных физиологических органов» (А.А.Ух­томский), новых «функциональных систем» (П.К.Анохин).

У человека формирование специфических для него функциональных систем происходит в результате овладения им орудиями (средствами) и операциями. Эти системы представляют собой не что иное, как отложив­шиеся, овеществленные в мозге внешнедвигательные и умственные — на­пример, логические — операции. Но это не простая их «калька», а скорее их физиологическое иносказание. Для того чтобы это иносказание было прочитано, нужно пользоваться уже другим языком, другими единицами. Такими единицами являются мозговые функции, их ансамбли — функцио­нально-физиологические системы.

Включение в исследование деятельности уровня мозговых (психофи­зиологических) функций позволяет охватить очень важные реальности, с изучения которых, собственно, и началось развитие экспериментальной пси­хологии. Правда, первые работы, посвященные, как тогда говорили, «пси­хическим функциям» — сенсорной, мнемической, избирательной, тоничес­кой — оказались, несмотря на значительность сделанного ими конкретного вклада, теоретически бесперспективными. Но это произошло именно пото­му, что функции эти исследовались в отвлечении от реализуемой ими пред­метной деятельности субъекта, т.е. как проявления неких способностей — способностей души или мозга. Суть дела в том, что в обоих случаях они рас­сматривались не как порождаемые деятельностью, а как порождающие ее.

Впрочем, уже очень скоро был выявлен факт изменчивости конкрет­ного выражения психофизиологических функций в зависимости от содер­жания деятельности субъекта. Научная задача, однако, заключается не в том, чтобы констатировать эту зависимость (она давно констатирована в бесчисленных работах психологов и физиологов), а в том, чтобы исследо­вать те преобразования деятельности, которые ведут к перестройке ан­самблей мозговых психофизиологических функций.

Значение психофизиологических исследований состоит в том, что они позволяют выявить те условия и последовательности формирования про­цессов деятельности, которые требуют для своего осуществления перестрой­ки или образования новых ансамблей психофизиологических функций, но­вых функциональных мозговых систем. Простейший пример здесь — формирование и закрепление операций. Конечно, порождение той или иной операции определяется наличными условиями, средствами и способами дей­ствия, которые складываются или усваиваются извне; однако спаивание ме-

Леонтьев А.Н. Общее строение деятельности 503

жду собой элементарных звеньев, образующих состав операций, их «сжима­ние» и их передача на нижележащие неврологические уровни происходит подчиняясь физиологическим законам, не считаться с которыми психоло­гия, конечно, не может. Даже при обучении, например, внешнедвигательным или умственным навыкам мы всегда интуитивно опираемся на эмпириче­ски сложившиеся представления о мнемических функциях мозга («повто­рение — мать учения») и нам только кажется, что нормальный мозг психо­логически безмолвен.

Другое дело, когда исследование требует точной квалификации изу­чаемых процессов деятельности, особенно деятельности, протекающей в ус­ловиях дефицита времени, повышенных требований к точности, избиратель­ности и т.п. В этом случае психологическое исследование деятельности неизбежно включает в себя в качестве специальной задачи ее анализ на психофизиологическом уровне.

Наиболее, пожалуй, остро задача разложения деятельности на ее эле­менты, определения их временных характеристик и пропускной способно­сти отдельных рецепирующих и «выходных» аппаратов встала в инженер­ной психологии. Было введено понятие об элементарных операциях, но в совершенно другом, не психологическом, а логико-техническом, так сказать, смысле, что диктовалось потребностью распространить метод анализа ма­шинных процессов на процессы человека, участвующего в работе машины. Однако такого рода дробление деятельности в целях ее формального опи­сания и применения теоретико-информационных мер столкнулось с тем, что в результате из поля зрения исследования полностью выпадали главные об­разующие деятельности, главные ее определяющие, и деятельность, так ска­зать, расчеловечивалась. Вместе с тем нельзя было отказаться от такого изучения деятельности, которое выходило бы за пределы анализа ее общей структуры. Так возникла своеобразная контраверза: с одной стороны, то об­стоятельство, что основанием для выделения «единиц» деятельности слу­жит различие связей их с миром, в общественные отношения к которому вступает индивид, с тем, что побуждает деятельность, с ее целями и предмет­ными условиями, — ставит предел дальнейшему их членению в границах данной системы анализа; с другой стороны, настойчиво выступила задача изучения интрацеребральных процессов, что требовало дальнейшего дроб­ления этих единиц.

В этой связи в последние годы была выдвинута идея «микро­структурного» анализа деятельности, задача которого состоит в том, что­бы объединить генетический (психологический) и количественный (ин­формационный) подходы к деятельности¹. Потребовалось ввести понятия о «функциональных блоках», о прямых и обратных связях между ними, образующих структуру процессов, которые физиологически реализуют

¹ См. Зинченко В.П. О микроструктурном методе исследования познавательной деятельности // Труды ВНИИТЭ. М., 1972. Вып. 3.

504 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

деятельность. При этом предполагается, что эта структура в целом соот­ветствует макроструктуре деятельности и что выделение отдельных «функциональных блоков» позволит углубить анализ, продолжая его в бо­лее дробных единицах. Здесь, однако, перед нами встает сложная теорети­ческая задача: понять те отношения, которые связывают между собой ин-трацеребральные структуры и структуры реализуемой ими деятельности. Дальнейшее развитие микроанализа деятельности необходимо выдвигает эту задачу. Ведь уже сама процедура исследования, например, обратных связей возбужденных элементов сетчатки глаза и мозговых структур, от­ветственных за построение первичных зрительных образов, опирается на регистрацию явлений, возникающих только благодаря последующей пере­работке этих первичных образов в таких гипотетических «семантических блоках», функция которых определяется системой отношений, по самой природе своей являющихся экстрацеребральными и, значит, не физиоло­гическими.

По характеру своих опосредствовании переходы, о которых идет речь, сопоставимы с переходами, связывающими технику производства и само производство. Конечно, производство реализуется с помощью орудий и машин, и в этом смысле производство является следствием их функ­ционирования; однако орудия и машины порождаются самим производ­ством, которое является категорией уже не технической, а общественно-экономической.

Я позволил себе привести это сопоставление, имея единственно в ви­ду выделить ту мысль, что анализ деятельности на психофизиологиче­ском уровне хотя и открывает возможность адекватного использования тонких индикаторов, языка кибернетики и теоретико-информационных мер, но вместе с тем неизбежно абстрагируется от ее детерминации как системы, порождаемой жизненными отношениями. Проще говоря, пред­метная деятельность, как и психические образы, не производится мозгом, а является его функцией, которая заключается в их осуществлении по­средством органов телесного субъекта.

Анализ структуры интрацеребральных процессов, их блоков или кон­стелляций представляет собой, как уже было сказано, дальнейшее расчлене­ние деятельности, ее моментов. Такое расчленение не только возможно, но часто и необходимо. Нужно только ясно отдавать себе отчет в том, что оно переводит исследование деятельности на особый уровень — на уровень изу­чения переходов от единиц деятельности (действий, операций) к единицам мозговых процессов, которые их реализуют. Я хочу особенно подчеркнуть, что речь идет именно об изучении переходов. Это и отличает так называе­мый микроструктурный анализ предметной деятельности от изучения выс­шей нервной деятельности в понятиях физиологических мозговых процес­сов и их нейронных механизмов, данные которого могут лишь сопоставляться с соответствующими психологическими явлениями.

Леонтьев А.Н. Общее строение деятельности 505

Сдругой стороны, исследование реализующих деятельность интерце­ребральных процессов ведет к демистификации понятия о «психических функциях» в его прежнем, классическом значении — как пучка способно­стей. Становится очевидным, что это проявления общих функциональных физиологических (психофизиологических) свойств, которые вообще не су­ществуют как отдельности. Нельзя же представить себе, например, мнеми-ческую функцию как отвязанную от сенсорной и наоборот. Иначе говоря, только физиологические системы функций осуществляют перцептивные, мнемические, двигательные и другие операции. Но, повторяю, операции не могут быть сведены к этим физиологическим системам. Операции всегда подчинены объективно-предметным, т.е. экстрацеребральным отношениям.

По другому очень важному, намеченному еще Л.С.Выготским, пути проникновения в структуру деятельности со стороны мозга идут нейро­психология и патопсихология. Их общепсихологическое значение состо­ит в том, что они позволяют увидеть деятельность в ее распаде, зависящем от выключения отдельных участков мозга или от характера тех более об­щих нарушений его функции, которые выражаются в душевных заболе­ваниях.

Я остановлюсь только на некоторых данных, полученных в нейропси­хологии. В отличие от наивных психоморфологических представлений, со­гласно которым внешне психологические процессы однозначно связаны с функционированием отдельных мозговых центров (центров речи, письма, мышления в понятиях и т.д.), нейропсихологические исследования показа­ли, что эти сложные, общественно-исторические по своему происхождению, прижизненно формирующиеся процессы имеют динамическую и систем­ную локализацию. В результате сопоставительного анализа обширного ма­териала, собранного в экспериментах на больных с разной локализацией очаговых поражений мозга, выявляется картина того, как именно «откла­дываются» в его морфологии разные «составляющие» человеческой дея­тельности¹.

Таким образом, нейропсихология со своей стороны — т.е. со сторо­ны мозговых структур — позволяет проникнуть в «исполнительские ме­ханизмы» деятельности.

Выпадение отдельных участков мозга, приводящее к нарушению тех или иных процессов, открывает и другую возможность: исследовать в этих совершенно эксквизитных условиях их функциональное развитие, которое выступает здесь в форме их восстановления. Ближайшим образом это от­носится к восстановлению внешних и умственных действий, выполнение которых стало недоступным больному вследствие того, что очаговое пора­жение исключило одно из звеньев той или иной осуществляющей их опе­рации. Для того чтобы обойти предварительно тщательно квалифицирован-

¹ См. Лурия А.Р. Высшие корковые функции человека. М., 1969; Цвешкова Л.С. Восстановительное обучение при локальных поражениях мозга. М., 1972.

506 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

ный дефект больного, исследователь проектирует новый состав операций,способных выполнять данное действие, а затем активно формирует у него этот состав, в котором пораженное звено не участвует, но который зато включает в себя звенья, в нормальных случаях избыточные или даже отсут­ствующие. Нет надобности говорить об общепсихологическом значении этого направления исследований, оно очевидно.

Конечно, и нейропсихологические исследования, так же как и иссле­дования психофизиологические, необходимо ставят проблему перехода от экстрацеребральных отношений к интрацеребральным. Как я уже гово­рил, проблема эта не может быть решена путем прямых сопоставлений. Ее решение лежит в анализе движения системы предметной деятельно­сти в целом, в которую включено и функционирование телесного субъек­та — его мозга, его органов восприятия и движения. Законы, управляю­щие процессами их функционирования, конечно, проявляют себя, но лишь до того момента, пока мы не переходим к исследованию самих реализуе­мых ими предметных действий или образов, анализ которых возможен лишь на уровне исследования деятельности человека, на уровне психоло­гическом.

Не иначе обстоит дело и при переходе от психологического уровня исследования к собственно социальному: только здесь этот переход к но­вым, т. е. социальным, законам происходит как переход от исследования процессов, реализующих отношения индивидов, к исследованию отноше­ний, реализуемых их совокупной деятельностью в обществе, развитие ко­торых подчиняется объективно-историческим законам.

Таким образом, системный анализ человеческой деятельности необхо­димо является также анализом поуровневым. Именно такой анализ и по­зволяет преодолеть противопоставление физиологического, психологиче­ского и социального, равно как и сведение одного к другому.

Л.Я.Леонтьев

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ СОЗНАТЕЛЬНОСТИ УЧЕНИЯ¹

В традиционной психологии решение вопроса о том, что именно всту­пает в «поле ясного сознания» субъекта, сводилось к указанию на роль от­дельных факторов — внешних и внутренних. Внешние факторы — это та­кие свойства самих объектов, как, например, интенсивность их воздействия на органы чувств, их новизна или необычность, даже занимаемое ими простран­ственное место и т.д. Внутренние факторы — это, например, интерес к дан­ному объекту, эмоциональная окрашенность его, наличие волевого усилия, ак­тивной апперцепции и пр. В общем, верно схватывая поверхностные факты, такое решение вопроса, однако, не вскрывает никакого внутреннего законо­мерного отношения и поэтому, по существу, является решением мнимым.

К существенно иному решению вопроса о предмете сознания приво­дит анализ, опирающийся на данные исследований, касающихся развития форм психического отражения и внутренней зависимости их от строения деятельности субъекта. Эти исследования позволили установить два сле­дующих положения, важнейших для рассматриваемого вопроса.

Первое из них заключается в том, что, как мы уже говорили, воздейст­вующая на субъект действительность может отражаться им в ее свойствах, связях, отношениях, и это отражение может опосредствовать деятельность субъекта; тем не менее, субъект может не сознавать этой действительности. Воспользовавшись термином аналитической психологии, можно сказать, что субъективный образ действительности, побуждая и направляя деятель­ность субъекта, вместе с тем может не быть «презентированным» ему. Эта область «не презентированного» в психике человека чрезвычайно широка, что и делает, кстати говоря, совершенно безжизненной и ложной всякую психологию, ограничивающую предмет своего изучения лишь явлениями, доступными интроспекции.

¹ Леонтьев AM. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 1977. С. 246—251, 265—271.

508 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

Второе положение состоит в том, что содержание, представляющееся(«презентирующееся», по терминологии Стаута) субъекту, т.е. актуально им сознаваемое, — это содержание, которое занимает в его деятельности со­вершенно определенное структурное место, а именно, является предметом его действия (непосредственной целью данного действия) — внешнего или внутреннего.

Поясним это положение. Деятельность имеет определенное внут­реннее строение. Одним из процессов, входящих в структуру деятельно­сти человека, является действие. Действие — это целенаправленный про­цесс, побуждаемый не самой его целью, а мотивом той деятельности в целом, которую данное действие реализует.

Например, я направляюсь в библиотеку. Это — действие; как и вся­кое действие, оно направлено на определенную, конкретную непосредст­венную цель («прийти в библиотеку»). Но эта цель не сама по себе побу­ждает мое действие. Я иду в библиотеку в силу того, что я испытываю нужду в изучении литературы. Этот мотив и побуждает меня поставить перед собой данную цель и выполнить соответствующее действие. При других обстоятельствах тот же самый мотив мог бы вызвать совсем иное действие; например, я мог бы пойти не в библиотеку, а к своему товарищу, у которого имеется нужная мне литература. Как же выделяется непосред­ственная цель действия? Чтобы она выделилась и для меня, мною обяза­тельно должно сознаваться ее отношение к мотиву деятельности: чтобы изучить литературу, нужно пойти в библиотеку. Итак, то, что занимает в деятельности структурное место цели какого-нибудь частного действия, необходимо должно выступить для субъекта (отражаться им) в своем от­ношении к мотиву его деятельности, а это и значит, что оно должно соз­наваться.

Итак, вопрос о том, входит или не входит данное содержание в «поле сознания», решается не в зависимости от того, каково само по себе это со­держание. Безразлично, представлено ли оно, например, в форме интенсив­но действующих раздражителей или нет, отличается ли оно, например, но­визной или является привычным и т.п. Это зависит даже не от интересов, склонностей или эмоций воспринимающего субъекта, но определяется ме­стом этого содержания в структуре деятельности человека: актуально соз­наваемым является лишь то содержание, которое выступает перед субъек­том как предмет, на который непосредственно направлено то или иное его действие. Иначе говоря, для того, чтобы воспринимаемое содержание было сознано, нужно, чтобы оно заняло в деятельности субъекта структурное ме­сто непосредственной цели действия и, таким образом, вступило бы в соот­ветствующее отношение к мотиву этой деятельности. Это положение име­ет силу применительно к деятельности внешней и внутренней, практической и теоретической.

Ученик пишет. Что при этом им сознается? Прежде всего, это зави­сит от того, что побуждает его писать. Но оставим пока этот вопрос в сто-

Леонтьев А.Н. Психологические вопросы сознательности учения 509

роне и допустим, что в силу того или иного мотива перед ним возниклацель: сообщить, выразить в письменной форме свою мысль. Тогда предме­том его сознания будет именно сама мысль, ее выражение в словах. Конеч­но, при этом ученик будет воспринимать и изображение тех букв, которые он пишет, — не это, однако, будет в данный момент (т.е. актуально) пред­метом его сознания, — и буква, слово или предложение для него субъек­тивно лишь окажутся так или иначе написанными, лучше или хуже. До­пустим теперь, что в этой же деятельности его цель перешла на другое: написать красиво, каллиграфически. Тогда актуальным предметом его соз­нания станет именно изображение букв¹.

При этом, разумеется, не структурное место, занимаемое данным со­держанием в деятельности, зависит от того, сознается ли это содержание или нет, а, наоборот, факт сознавания данного содержания зависит от его структурного места в деятельности.

Справедливость этого доказывается, в частности, тем известным пси­хологическим фактом, что единственный способ удержать в качестве пред­мета своего сознания какое-нибудь содержание состоит в том, чтобы дейст­вовать по отношению к этому содержанию, и что в противном случае оно немедленно перестает осознаваться, уходит из «поля сознания». Очень яр­ко этот факт выступает в известной книге К.С.Станиславского при анали­зе им того, что значит удержать на каком-нибудь предмете свое внимание и каким образом это достигается².

Эти превращения воспринимаемого, но не сознаваемого содержания в актуально сознаваемое и наоборот, зависящие от изменения места, зани­маемого данным содержанием в структуре деятельности, могут быть в на­стоящее время поняты и нейрофизиологически.

Современные исследования показывают, что всякая деятельность фи­зиологически представляет собой систему процессов («функциональную систему», по терминологии П.К.Анохина), управляемую сигналами, непре­рывно поступающими и со стороны внешней среды, и со стороны самого организма (например, суставно-мышечные ощущения). Эти сигналы-раздра­жители объединяются, интегрируются различными чувствительными нерв­ными центрами, расположенными как в коре, так и в подкорковых облас­тях и связанными с различными двигательными центрами. В зависимости от того, на каком «этаже» центральной нервной системы происходит объе­динение чувствительных сигналов и передача их на двигательные нервные пути, различают разные неврологические «уровни построения» процессов

'Заметим, кстати, что таинственный факт так называемой «комшшкации» являетсяне чем иным, как выражением в условиях лабораторного эксперимента того же самого закона сознания, о котором идет речь. Цель «определить момент звучания звонка» дела­ет звук звонка сознаваемым актуально, стрелка же прибора лишь «оказывается» против некоторого деления шкалы, т.е. «опаздывает», или наоборот. Ср. также данные, получен­ные в экспериментальном исследовании абстракции О. Кюльпе.

² См. Станиславский К.С. Работа актера над собой. М., 1958. Гл. V.

510 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

(Н.А.Бернштейн). В управлении сложными процессами принимает участиесразу несколько «уровней». Эти уровни, однако, не равноправны. Один из них является ведущим, в то время как другие играют роль фона («фоновые уровни», по терминологии Бернштейна). При этом замечательно, во-первых, что деятельность, выражающаяся во внешне одинаковых движениях, может строиться на разных неврологических уровнях, в зависимости от того, ка­кие раздражители играют в ней главную роль. Во-вторых, замечательно, что (как это специально подчеркивает Н.А.Бернштейн) сознаваемыми всегда являются раздражители ведущего уровня, каким бы этот уровень ни был¹. Таким образом, сознаваемое содержание, афферентирующее деятельность, при неврологически разном ее построении различно. Само же ее построе­ние определяется тем, что Н.А.Бернштейн называет задачей, т.е. как раз тем, что, по нашей терминологии, должно быть названо целью. (Задачей мы называем несколько другое: это цель, данная в определенных условиях, со­держание же процесса, которое зависит именно от условий достижения тре­буемого результата, физиологически реализуется как раз не ведущим уров­нем, а, наоборот, исполнительными уровнями).

Итак, когда мы имеем дело с какой-нибудь деятельностью, например учебной, то далеко не все, что воспринимается при этом субъектом и без чего управление ею невозможно, является также и актуально сознавае­мым им. Вопреки кажущемуся, актуально сознается только то, что вхо­дит в деятельность как предмет того или иного осуществляющего ее дей­ствия, как его непосредственная цель. <...>

Из сказанного выше следует, что надо различать содержание, акту­ально сознаваемое, и содержание, лишь оказывающееся в сознании. Раз­личение это психологически весьма важно, ибо оно выражает существен­ную особенность самого «механизма» сознавания.

Актуально сознается только то содержание, которое является пред­метом целенаправленной активности субъекта, т.е. занимает структурное место непосредственной цели внутреннего или внешнего действия в сис­теме той или иной деятельности. Положение это, однако, не распростра­няется на то содержание, которое лишь «оказывается сознанным», т.е. контролируется сознанием.

Для того чтобы «оказываться сознанным», т.е. сознательно контро­лироваться, данное содержание, в отличие от актуального сознаваемого, не должно непременно занимать в деятельности структурное место цели. Это отчетливо видно хотя бы из приведенных выше примеров с осознавани-ем того или иного содержания в процессе письма. Ведь если для того, что­бы актуально сознавалась графическая сторона письма, необходимо сде­лать именно ее тем предметом, на который действие направлено как на свой непосредственный результат, то, с другой стороны, она способна «ока-

¹ См. Бернштейн НЛ. К вопросу о природе и динамике координационной функции // Ученые записки Моск. ун-та. 1945. Вып. 90.

Леонтьев А. И. Психологические вопросы сознательности учения 511

зываться сознанной» и, следовательно, сознательно контролироваться так­же и в процессе собственно письменного изложения мысли. Однако дале­ко не все способно сознательно контролироваться.

Какое же в таком случае содержание может выступить в этой по­следней своеобразной форме сознавания — в форме сознательно контро­лируемого?

Мы имеем возможность ответить на этот вопрос совершенно точ­ным положением. Это содержание составляют сознательные операции и, соответственно, те условия, которым эти операции отвечают.

Что же такое операции! Условно мы обозначаем этим термином со­вершенно определенное содержание деятельности: операции — это те спо­собы, какими осуществляется действие. Их особенность состоит в том, что они отвечают не мотиву и не цели действия, а тем условиям, в которых дана эта цель, т.е. задаче (задача и есть цель, данная в определенных ус­ловиях). Как правило, операции, т.е. способы действия, вырабатываются общественно и иногда оформляются в материальных средствах и орудиях действия. Так, например, в счетах кристаллизованы, материально оформ­лены известные счетные операции, в пиле — операция распиливания, пи­ления и т.д. Поэтому большинство операций в деятельности человека яв­ляется результатом обучения, овладения общественно выработанными способами и средствами действия.

Не всякая, однако, операция является сознательной операцией. Созна­тельной операцией мы называем только такой способ действия, который сформировался путем превращения в него прежде сознательного целена­правленного действия. Но существуют операции, имеющие другое проис­хождение, другой генезис; это операции, возникшие путем фактического «прилаживания» действия к предметным условиям или путем простейше­го подражания. Операции последнего рода, как и те условия, которым они отвечают, и являются содержанием, не способным без специального усилия сознательно контролироваться (хотя, конечно, они воспринимаются в той форме, которая фактически необходима для того, чтобы данное действие могло осуществиться). Это содержание может превратиться в содержание, способное «оказываться сознанным», т.е. сознательно контролируемым только в том случае, если оно станет прежде предметом специального дей­ствия и будет сознано актуально. Тогда, вновь заняв структурное место ус­ловий действия (а если иметь в виду самый процесс, то вновь превратив­шись из действия в операцию), данное содержание приобретает эту замечательную способность.

Так, например, ребенок, еще не обучавшийся родному языку, практи­чески полностью владеет грамматическими формами, дети никогда не дела­ют ошибок типа «лампа стояли на столом», т.е. в своей речевой практике совершенно правильно склоняют, спрягают и согласуют слова. В результа­те какого же процесса ребенок научается это делать, т.е. овладевает этими речевыми операциями? Очевидно, в процессе именно фактического приспо-

512 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

собления своей речевой деятельности к тем языковым условиям, в которыхона протекает, т.е. в процессе «прилаживания», подражания. В силу этого соответствующие грамматические формы, которыми ребенок столь совер­шенно пользуется в качестве способов речевого сообщения, выражения, не способны, однако, контролироваться сознанием; для этого они прежде долж­ны стать специальным предметом отношения ребенка — предметом его целенаправленного действия; в противном случае они могут продолжать существовать у него лишь в форме так называемого «чувства языка» (Л.И.Божович). Поэтому-то ребенка и нужно учить грамматике — учить тому, чем он практически уже владеет, и это нужно делать не только для орфографии, ибо и орфографией можно владеть лишь практически, что ино­гда действительно и бывает (правильное «писарское» письмо, с редкими, но грубыми, «некультурными» ошибками и штампами). <...>

За различием сознательно контролируемого (оказывающегося соз­нанным) и вовсе не сознаваемого содержания кроется опять-таки объек­тивное различие того структурного места, которое данное содержание за­нимает в деятельности субъекта.

Отношение «оказывающегося сознанным» к несознаваемому лишь воспроизводит в себе отношение тех операций, которые рождаются в фор­ме действия, и тех операций, которые являются продуктом бессознатель­ной адаптации.

То, что может «оказываться» в сознании и контролироваться, это — содержание, прежде принадлежащее действию, процессу сознательному par exellence, это — содержание, которое прежде сознавалось актуально. Гово­ря неврологическими терминами, операции этого рода являются результа­том последующей передачи процесса, первоначально построенного на выс­шем уровне, на нижележащие уровни, операции же второго рода сразу строятся на этих нижележащих, «исполнительских» уровнях. Поэтому толь­ко первые обнаруживают своеобразную внутреннюю динамичность, состоя­щую в том, что происходит то их «подтягивание» к верхним этажам, то опускание их вновь на нижележащие уровни, которые Бианки обозначает выразительным термином retombement. Эта неврофизиологическая дина­мика и выступает в том своеобразном явлении, которое я пытался условно выразить как явление «оказывающегося» в сознании в ходе актуального сознавания непосредственного предмета действия.

В.В.Петухов

[ПЛАНИРОВАНИЕ И ИСПОЛНЕНИЕ

ТРУДОВОГО ДЕЙСТВИЯ: ФЕНОМЕН

ВРАБАТЫВАЕМОСТИ В ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ]¹

Личностный поступок необходим тогда, когда в ходе решения челове­ком собственных повседневных проблем происходит непредсказуемая (вне­запная) катастрофа — утрата понимания этих проблем (и реальности в це­лом), которая прекращает процесс их решения, делает его невозможным. <...>

Вот возвращается из-за границы на Родину с одним только узелком последний в роде князь Мышкин. Еще не зная о богатом своем наследстве, он собирается же чем-то жить, что-то делать. «Трудиться как-нибудь хотел», — отвечает он на вопрос опытного человека, а тот, подивившись («О, да вы фи­лософ»), продолжает спрашивать. Действительно, понимает ли князь, что та­кое труд? «А впрочем... знаете за собой таланты, способности, хотя бы неко­торые, то есть из тех, которые насущный хлеб дают?» И князь показывает на пробу свое блестящее умение каллиграфического письма (для психиатра — эпилептоидная черта, подаренная князю автором вместе с собственной болез­нью) так, что бывалый человек поражен: «Да вы, батюшка, не просто каллиг­раф, вы артист, а?»². Не просто каллиграф, но Мастер.

«Все мы вышли из гоголевской "Шинели"», — сказал когда-то Ф.М.Достоевский. Маленький герой петербургской повести тоже был кал­лиграф, писарь. «Служил он в некоем департаменте, — замечает А.Н.Ле­онтьев в своей последней, но и проспективной книге, — чиновником для переписывания казенных бумаг, и виделся ему в этом занятии целый раз­нообразный и притягательный мир. Окончив работу, Акакий Акакиевич тотчас шел домой <...> и принимался переписывать бумаги, которые он принес домой, если же таковых не случалось, то снимал копии нарочно,

'Петухов ВВ. Природа и культура. М.: Тривола, 1996. С. 98—102.

² Достоевский ФМ. Идиот // Поли. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1973. Т.8. С. 24, 30.

33 Зак. 2652

514 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

для себя, для собственного удовольствия»¹. Ученый как бы предчувство­вал, что сегодня подобные состояния будут называть аутотелическими (самоцельными), характеризующими состояние врабатываемости, вовле­ченности в деятельность², но подытожил сухо: «Произошел сдвиг одного из главных мотивов на обычно совершенно безличные операции, которые в силу этого превратились в самостоятельную деятельность, в этом каче­стве они и выступили как характеризующие личность»³. Мы же, восполь­зовавшись этим замечанием как подсказкой (в гештальпсихологическом смысле), продолжим, что подлинно трудовая операция не может быть без­личностной, поскольку в ней, как в капле воды океан, представлена внут­ренняя мотивация деятельности. Точнее, деятельность направляется мотивом, раскрывается в целях составляющих ее действий и может быть исследована даже на уровне отдельных конкретных операций.

Действительно, по характеру работы вообще, особенно в экстремальных условиях, можно определись наличие и понимание внутренней мотивации: трудится человек ради процесса (т.е. собственно трудится) или нет. Что же все-таки делать, если жизненные планы неожиданно рухнули и человек, сам невиновный, оказался на каторге, да не в прошлом , а уже в нынешнем веке? Независимо от обстоятельств сохранять себя в профессии, не имеющей здесь собственного смысла, но в принципе дающей насущный хлеб.

Следующий пример мы берегли для окончания статьи, где появятся красивые фразы вроде: Развитие личности есть полет культурного пред­мета... А приведем сейчас, в начале. Иван Денисович Шухов, зэк Щ-854 (из которого вышел для нас другой великий русский писатель), мастер-каменщик, в середине дня (так уж случилось) приступает к своей профес­сиональной работе на новом, еще не известном ему месте.

Планирование действия требует полной концентрации внимания на его цели — представлении о результате, который должен быть достигнут. «И не видел больше Шухов ни озора дальнего, где солнце блеснило по сне­гу, ни как по зоне разбредались работяги. <...> Шухов видел только стену свою — от развязки слева, где кладка поднималась ступеньками выше по­яса, и направо до угла, где сходилась его стена и Кильгасова». Распределе­ние рабочих обязанностей и выполнение привычной автоматической опера­ции не мешают сознательному проникновению в предметное содержание действия, вплоть до аффективного сопричастия с ним. «Он указал Сеньке, где тому снимать лед, и сам ретиво рубил его то обухом, то лезвием <...> Работу эту он правил лихо, но вовсе не думая. А думка его и глаза его вы-чуивали из-подо льда саму стену <...> Стену в этом месте прежде клал

'Леонтьев АЛ. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1977. С. 184.

² См. об этом: Дормашев ЮМ., Романов ВЛ. /7сихология внимания. М.: Тривола, 1999. С. 245—252.

³ Леонтьев АЛ. Цит. соч. С. 184—185.

Петухов В.В. [Планирование и исполнение трудового действия...] 515

неизвестный ему каменщик, <...> а теперь Шухов обвыкал со стеной, каксо своей». Как бы объединяя состоявшееся прошлое с необходимым буду­щим, происходит детальный учет пространственно-временных условий про­цесса труда: «Вот тут — провалина, ее спрямить за один ряд нельзя, придет­ся ряда за три, всякий раз подбавляя раствора потолще. Вот тут наружу стена пузом выдалась — это спрямить ряда за два», — а затем и нехитрый расчет социальных условий, допускающий облегчение доли своего напарни­ка за счет других: «И разделил он стену невидимой метой — до коих сам будет класть от левой ступенчатой развязки и от коих Сенька направо до Кильгаса. Там, на углу, рассчитал он, Кильгас не удержится, за Сеньку ма­лость положит, вот ему и легче будет»¹.

Подробно описано поначалу, как захватывает Шухов мастерком ды­мящийся раствор, как бросает его ровно под шлакоблок, как аккуратно шлепает каждый из них на место, где тот лечь хочет (ведь шлакоблоки раз­ные, не один в один), подравнивает, боком мастерка подбивает — «пошла ра­бота», все быстрей и быстрей, мороза не заметно... «Оглянулся Шухов. Да, солнышко на заходе. <...> А разогнались, лучше не надо. Теперь уж пятый [ряд] начали — пятый и кончить. Подровнять. <...> А там ящик [раство­ра] новый только заделан! Теперь — класть, выхода нет: если ящика не выб­рать, завтра <...> раствор окаменеет, его киркой не выколупнешь. — Ну не удай, братцы! — Шухов кличет». Несколько «лишних» носилок раствора в конце дня — вот изменение условий, когда продолжение трудового процес­са становится испытанием, а его завершение — состоянием «потока», вра-батываемости в деятельность со всеми его характеристиками.

«Быстро — хорошо не бывает. Сейчас, как все за быстротой погнались, Шухов уж не гонит, а стену доглядает». Таково единство действия с его созна-ванием. «Сеньку налево перетолкнул, сам — направо, к главному углу. <...> А оттуда, с угла — глядь, у Сеньки вроде прогибчик получается. К Сеньке кинулся, двумя кирпичами направил.<...> Подносчики, подбросчи-ки — все убегли вниз, в растворную, делать им больше тут нечего». Здесь и сейчас, в самоцельном трудовом процессе обретает спокойную силу, как креп­нет в вере, маленький человек, чует, что и с бригадиром своей работой сравнял­ся. «Смеется бригадир: — Ну как тебя на свободу отпускать? Без тебя ж тюрь­ма плакать будет! — Смеется и Шухов. Кладет». Уже свободен он — в чувстве уверенности в себе, полного контроля с немедленными обратными связями, когда в сознании остаются лишь результаты конкретных операций, и — в по­нимании внутренней мотивации собственной деятельности. «Шлеп раствор! Шлеп шлакоблок! Притиснули. Проверили. Раствор. Шлакоблок. Раствор. Шлакоблок... Кажется, и бригадир велел — раствору не жалеть, за стенку его — и побегли. Но так устроен Шухов по-дурацкому, и за восемь лет лагерей ни­как его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не

¹ Солженицын А.И. Один день Ивана Денисовича // Роман-газета. 1963. № 1. С. 25.

516 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

гинули. Раствор! Шлакоблок! Раствор! Шлакоблок! — Кончили <...>! — Сень­ка кричит. — Аида!» Достойное окончание работы близко самовознагражде­нию, чувственному наслаждению, в котором Мастер точен и сдержан. «А Шу­хов, хоть там его сейчас конвой псами трави, отбежал по площадке назад, глянул. Ничего. Теперь подбежал — и через стенку, слева, справа. Эх, глаз — ватерпас! Ровно! Еще рука не старится».

Но не все еще: главная особенность деятельности человека есть сохра­нение культурных средств — орудий труда. «— Беги, я сейчас! — Шухов машет. А сам — в растворную. Мастерка так просто бросить нельзя. <...> Заначить, так заначить. В растворной все печи погашены. Темно. Страшно. Не то страшно, что темно, а что ушли все, недосчитаются его одного на вахте, и бить будет конвой. А все ж зырь-зырь, довидел камень здоровый в углу, отвалил его, под него мастерок подсунул и накрыл. Порядок!»¹

¹ См. Солженицын А.И. Цит. соч. С. 28—30.

Кольцевая регуляция и уровни построения движений

Ю.Б.Гиппенрейтер

ФИЗИОЛОГИЯ ДВИЖЕНИЙ И ФИЗИОЛОГИЯ АКТИВНОСТИ¹

Залог успеха работ Бернштейна состоял в том, что он отказался от традиционных методов исследования движений. До него движения, как правило, загонялись в прокрустово ложе лабораторных процедур и уста­новок; при их исследовании часто производилась перерезка нервов, раз­рушение центров, внешнее обездвижение животного (за исключением той части тела, которая интересовала экспериментатора), лягушек обезглавли­вали, собак привязывали к станку и т.п.

Объектом изучения Н.А.Бернштейн сделал естественные движения нормального, неповрежденного организма, и, в основном, движения челове­ка. Таким образом, сразу определился контингент движений, которыми он занимался; это были движения трудовые, спортивные, бытовые л др. Конеч­но, потребовалась разработка специальных методов регистрации движений, что с успехом осуществил Бернштейн.

До работ Н.А.Бернштейна в физиологии бытовало мнение (которое излагалось и в учебниках), что двигательный акт организуется следую­щим образом: на этапе обучения движению в двигательных центрах фор­мируется и фиксируется его программа; затем в результате действия ка­кого-то стимула она возбуждается, в мышцы идут моторные командные импульсы, и движение реализуется. Таким образом, в самом общем виде механизм движения описывался схемой рефлекторной дуги: стимул — процесс его центральной переработки (возбуждение программ) — двига­тельная реакция.

Первый вывод, к которому пришел Н.А.Бернштейн, состоял в том, что так не может осуществляться сколько-нибудь сложное движение. Во­обще говоря, очень простое движение, например, коленный рефлекс или от-

¹ Гиппенрейтер Ю.Б. Введение в общую психологию: Курс лекций. М.: ЧеРо, 1998. С. 138—151.

518 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

дергивание руки от огня, может произойти в результате прямого проведе­ния моторных команд от центра к периферии. Но сложные двигательные акты, которые призваны решить какую-то задачу, достичь какого-то ре­зультата, так строиться не могут. Главная причина состоит в том, что ре­зультат любого сложного движения зависит не только от собственно управляющих сигналов, но и от целого ряда дополнительных факторов. Какие это факторы, я скажу несколько позже, а сейчас отмечу только их общее свойство: все они вносят отклонения в запланированный ход дви­жения, сами же не поддаются предварительному учету. В результате окон­чательная цель движения может быть достигнута, только если в него бу­дут постоянно вноситься поправки, или коррекции. А для этого ЦНС должна знать, какова реальная судьба текущего движения. Иными слова­ми, в ЦНС должны непрерывно поступать афферентные сигналы, содержа­щие информацию о реальном ходе движения, а затем перерабатываться в сигналы коррекции.

Таким образом, Н.А.Бернштейном был предложен совершенно но­вый принцип управления движениями; он назвал его принципом сенсор­ных коррекций, имея в виду коррекции, вносимые в моторные импульсы на основе сенсорной информации о ходе движения.

А теперь познакомимся с дополнительными факторами, которые, по­мимо моторных команд, влияют на ход движения.

Во-первых, это реактивные силы. Если вы сильно взмахнете рукой, то в других частях тела разовьются реактивные силы, которые изменят их положение и тонус.

Это хорошо видно в тех случаях, когда у вас под ногами нетвердая опора. Неопытный человек, стоя на льду, рискует упасть, если слишком сильно ударит клюшкой по шайбе, хотя, конечно, это падение никак не за­планировано в его моторных центрах. Если ребенок залезает на диван и начинает с него бросать мяч, то мать тут же спускает его вниз; она знает, что бросив мяч, он может сам полететь с дивана; виной опять будут реак­тивные силы.

Во-вторых, это инерционные силы. Если вы резко поднимете руку, то она взлетает не только за счет тех моторных импульсов, которые посланы в мышцы, но с какого-то момента движется по инерции. Влияние инер­ционных сил особенно велико в тех случаях, когда человек работает тя­желым орудием — топором, молотом и т.п. Но они имеют место и в лю­бом другом движении. Например, при беге значительная часть движения выносимой вперед ноги происходит за счет этих сил.

В-третьих, это внешние силы. Если движение направлено на объект, то оно обязательно встречается с его сопротивлением, причем это сопро­тивление далеко не всегда предсказуемо. Представьте себе, что вы нати­раете пол, производя скользящие движения ногой. Сопротивление пола в каждый момент может отличаться от предыдущего, и заранее знать его вы

Гиппенрейтер Ю.Б. Физиология движений и физиология активности 519

никак не можете. То же самое при работе резцом, рубанком, отверткой.Во всех этих и многих других случаях нельзя заложить в моторные про­граммы учет меняющихся внешних сил.

Наконец, последний непланируемый фактор — исходное состояние мышцы.

Состояние мышцы меняется по ходу движения вместе с изменени­ем ее длины, а также в результате утомлений и т.п. Поэтому один и тот же управляющий импульс, придя к мышце, может дать совершенно раз­ный моторный эффект.

Итак, действие всех перечисленных факторов обусловливает необ­ходимость непрерывного учета информации о состоянии двигательного аппарата и о непосредственном ходе движения. Эта информация полу­чила название «сигналов обратной связи». Кстати, роль сигналов обрат­ной связи в управлении движениями, как и и задачах управления вооб­ще, А.Н.Бернштейн описал задолго до появления аналогичных идей в кибернетике¹. Тезис о том, что без учета информации о движении послед­нее не может осуществляться, имеет веские фактические подтверждения. Рассмотрим два примера. Первый я беру из монографии Н.А.Бернш-тейна².

Есть такое заболевание — сухотка спинного мозга, при котором по­ражаются проводящие пути проприоцептивной, т.е. мышечной и сустав­ной, а также кожной чувствительности. При этом больной имеет совер­шенно сохранную моторную систему: моторные центры целы, моторные проводящие пути в спинном мозге сохранны, его мышцы находятся в нор­мальном состоянии. Нет только афферентных сигналов от опорно-двига­тельного аппарата. И в результате движения оказываются полностью рас­строены. Так, если больной закрывает глаза, то он не может ходить; также с закрытыми глазами он не может удержать стакан — тот у него выскаль­зывает из рук. Все это происходит потому, что субъект не знает, в каком положении находятся, например, его ноги, руки или другие части тела, дви­жутся они или нет, каков тонус и состояние мышц и т.п. Но если такой пациент открывает глаза и если ему еще на полу чертят полоски, по ко­торым он должен пройти (т.е. организуют зрительную информацию о его собственных движениях), то он идет более или менее успешно. То же про­исходит с различными ручными движениями.

Другой пример я беру из относительно новых экспериментальных исследований организации речевых движений.

¹Примерно в то же время, т.е. в середине 30-х годо». наличие сигналов обратной связи в контуре управления физиологическими актами было описано другим советским физио­ логом, П.К.Анохиным, под названием «санкционирующая афферентация» (см. Анохин П.К. Избранные труды. Философские аспекты теории функциональной системы. М., 1978).

² См. Бернштейн НА. О построении движений. М., 1947.

520 Тема 6. Строение индивидуальной деятельности человека

Когда человек говорит, то он получает сигналы обратной связи о ра­боте своего артикуляционного аппарата в двух формах: в форме тех же про-приоцептивных сигналов (мы имеем чувствительные «датчики» в мышцах гортани языка, всей ротовой полости) и в форме слуховых сигналов.

Вообще сигналы обратной связи от движений часто залараллелены, т.е. они поступают одновременно по нескольким каналам. Например, ко­гда человек идет, то ощущает свои шаги с помощью мышечного чувства и одновременно может их видеть и слышать. Так же и в обсуждаемом слу­чае: воспринимая проприоцептивные сигналы от своих речевых движе­ний, человек одновременно отчетливо слышит звуки своей речи. Я сейчас докажу, что и те и другие сигналы используются для организации рече­вых движений.

Современная лабораторная техника позволяет поставить человека в совершенно необычные условия. Испытуемому предлагают произносить какой-нибудь текст, например, знакомое стихотворение. Этот текст через микрофон подают ему в наушники, но с некоторым запаздыванием; та­ким образом, испытуемый слышит то, что он говорил несколько секунд назад, а то, что говорит в данный момент, он не слышит. Оказывается, что в этих условиях речь субъекта полностью расстраивается; он оказывает­ся неспособным вообще что-либо говорить!

В чем здесь дело? Нельзя сказать, что в описанных опытах испытуе­мый лишен сигналов обратной связи: оба чувствительных канала — мы­шечный и слуховой — функционируют. Дело все в том, что по ним посту­пает несогласованная, противоречивая информация. Так что на основании одной информации следовало бы производить одно речевое движение, а на основании другой — другое движение. В результате испытуемый не может произвести никакого движения.

Замечу, что описанный прием «сшибки» сигналов обратной связи ис­пользуют для выявления лиц, симулирующих глухоту: если человек дейст­вительно не слышит, то задержка сигналов обратной связи по слуховому ка­налу не вызывает у него никакого расстройства речи; если же он только притворяется неслышащим, то этот прием действует безотказно.

Перейдем к следующему важному пункту теории Н.А.Бернштейна — к схеме рефлекторного кольца. Эта схема непосредственно вытекает из принципа сенсорных коррекций и служит его дальнейшим развитием. Рас­смотрим сначала упрощенный вариант этой схемы (см. рис. 1, А).

Имеется моторный центр (М), из которого поступают эффекторные команды в мышцу. Изобразим ее блоком внизу, имея в виду также рабо­чую точку движущегося органа (т). От рабочей точки идут сигналы об­ратной связи в сенсорный центр (S); это чувствительные, или афферент­ные, сигналы. В ЦНС происходит переработка поступившей информации, т.е. перешифровка ее на моторные сигналы коррекции. Эти сигналы сно­ва поступают в мышцу. Получается кольцевой процесс управления.

Гиппенрейтер Ю.Б. Физиология движений и физиология активности

521

м

в

Рец.

Рис. 1. Различные принципы управления движениями: А — принцип сенсорных коррекций (по Н.А.Бернштейну); £ — то же, временная развертка; В — принцип рефлекторной дуги; М — моторный центр, S — сенсорный центр; m (р. т.) — мышца, рабочая точка; аф. сигн. — сигналы обратной связи от движения; эф. сигн. — эффекторные команды; рец. — рецептор внешнего стимула

Данная схема станет более понятной, если ввести временную развер­тку процесса (см. рис. 1, Б). Предположим, что только что сказанное от­носится к моменту t_t; новые эффекторные сигналы приводят к перемеще­нию рабочей точки по заданной траектории (момент t₂), и т.д.

Как классическая схема рефлекторной дуги соотносится с таким «кольцом»? Можно сказать, что она представляет собой частный, притом «вырожденный», случай кольца: по схеме дуги совершаются жестко запрограммированные, элементарные кратковременные акты, которые не нуждаются в коррекциях. Я уже упоминала о них: это движения типа коленного рефлекса, мигания и т.п. Обратная афферентация в них теря­ет свое значение, и определяющую роль приобретает внешний пусковой сигнал (см. рис. 1, В). Для большинства же движений необходимо функ­ционирование кольца.

Теперь обратимся к более позднему варианту схемы «кольца» Н.А.Бернштейна; она более детализована и поэтому позволяет гораздо пол­нее представить процесс управления двигательными актами (см. рис. 2).

Имеются моторные «выходы» (эффектор), сенсорные «входы» (ре­цептор), рабочая точка или объект (если речь идет о предметном дейст­вии) и блок перешифровок. Новыми являются несколько центральных блоков — программа, задающий прибор и прибор сличения.

Кольцо функционирует следующим образом. В программе записа­ны последовательные этапы сложного движения. В каждый данный мо-

522