Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Nelyubin_L._Nauka_O_Perevode_Istoriya.rtf
Скачиваний:
983
Добавлен:
11.02.2015
Размер:
1.04 Mб
Скачать

4. А.В. Дружинин и его переводческая деятельность

На первый взгляд, трудно представить себе фигуру, более противоположную Введенскому, нежели Александр Васильевич Дружинин (1824–1864). Первый – «попович», постоянно боровшийся с нуждой, предшественник разночинцев‑шестидесятников, стоявших на демократических, а порой и крайне радикальных позициях, друг Чернышевского. Второй – выходец из обеспеченной дворянской семьи, окончивший Пажеский корпус, один из наиболее последовательных поборников «эстетической критики» и «искусства для искусства», непримиримо враждебный тому направлению, которое олицетворял Чернышевский, «милейший из консерваторов», по словам И.С. Тургенева. Да и в интересующей нас области «приверженец излагающего перевода Дружинин» и «не знающий удержу Иринарх Введенский» (характеристика И.А. Кашкина) также «скрещивали шпаги» – достаточно напомнить упрек Дружинина своему коллеге в том, что он в своих переводах «вдавался по временам в юмор вовсе не английский и не диккенсовский»337, а также упомянутую выше полемику Введенского против журнала «Современник», где Дружинин в тот период был одним из ведущих сотрудников. И тем не менее в специальной литературе отмечалось, что помимо общего для обоих интереса к английской литературе, иногда принимавшего преувеличенно‑восторженные формы338, названных представителей русской переводческой традиции объективно сближали и принципы передачи иноязычного оригинала. Но если основным полем деятельности Введенского была романистика, то Дружинин вошел в историю прежде всего как переводчик нескольких трагедий и хроник Шекспира.

Первым стал «Король Лир», над которым протекала работа в 1855–1856 гг. Именно во введении к этому переводу Дружинин изложил принципы, которыми он руководствовался, воссоздавая на русском языке творения английского драматурга.

Характерно, что, говоря о своей связи с предыдущей переводческой традицией, Дружинин ссылается, в первую очередь, на В.А. Жуковского, который – в его трактовке – будучи «самым даровитым и точным из всех русских переводчиков… никогда не отступал от буквы подлинника без крайней необходимости, никогда не жертвовал ею без основания, но зато иногда не подчинял родного своего языка формам и оборотам, ему чуждым. Его манера должна служить вечным предметом изучения для всех переводчиков…»339

Но если объективное сходство методов Дружинина и Жуковского вызывало у исследователей большие сомнения (о чем, в частности, писал Ю.Д. Левин), то его близость ко взглядам В.Г. Белинского о «поэтическом» и «художественном» переводе сомнений не вызывает. Дружинин сам ссылается на воззрения «одного из лучших наших критиков» по данному вопросу (не упоминая, правда, – может быть, опять‑таки по цензурным соображениям – того по имени). Причем свою версию «Короля Лира» он причисляет именно к первой разновидности, формируя собственную программу в следующих словах: «Решаясь на поэтический перевод “Короля Лира”, мы оставили всякое преувеличенное благоговение к букве оригинала. Метафоры и обороты, несовместные с духом русского языка, мы смягчали или исключали вовсе… Поставив себя в независимое положение относительно буквы Шекспирова текста, мы, однако же, не дали себе воли распоряжаться с нею по одной прихоти нашей. Твердо решась не искажать Шекспирова слога ни для звучности стиха, ни для щегольства языком, ни для картинности слога нашего, мы с тем большею смелостью поступали там, где буква подлинника никак не могла сойтись с буквой русского перевода»340.

Подобные случаи, по мнению Дружинина, объясняются в первую очередь несходством стилистических систем исходного и переводящего языков, вследствие чего оригинал нуждается в «разъяснении и упрощении». Лишь тогда «вдохновенные слова вдохновеннейшего из поэтов вселенной» станут «доступны всем русским читателям без различия пола, возраста и развития», в том числе – даже для «самого неразвитого читателя» и «человека, воспитанного на простой русской речи»341.

Впрочем, сам Дружинин хорошо понимал историческую ограниченность подобного «сглаживания» и уже в предисловии к следующему переводу – трагедии «Кориолан» (1858), как в свое время Белинский, утверждал: «Мы думаем, что большинству читателей необходимо знакомиться с Шекспиром через поэтические, по возможности популярные переводы его творений, но одного такого знакомства еще недостаточно. Осваиваясь с духом поэта, надо, по мере сил, сближаться и с его языком во всех подробностях. Признавая вполне, что в настоящее время, при настоящем положении русского языка и малом знакомстве нашей публики с Шекспиром, буквальный перевод некоторых Шекспировых фраз положительно невозможен, – мы этим никак не хотим сказать, чтобы он был невозможен и на будущее время. Несколько лишних десятилетий, без сомнения, подвинут дело лучше всяких усилий со стороны переводчиков: в этот период времени русский язык обогатится, установится и приобретет большую гибкость, а между тем изучение Шекспира у нас подвинется, и трагедии великого человека будут делаться знакомее и знакомее русским людям. Привычка к шекспировским особенностям облегчит дело сближения, и очень вероятно, что с годами вся масса русских читателей станет к творцу “Отелло” в положение британской публики, для которой каждый стих Шекспира есть семейное слово (household word)»342.

Впрочем, автор приведенных выше слов отнюдь не довольствовался пассивным ожиданием наступления предсказанной им эпохи и несколько лет спустя, воссоздавая по‑русски «Ричарда III», подчеркивал: «В “Ричарде III” мы тоже останавливались перед странностью некоторых, чересчур метафорических отрывков и переводили их без смягчения»343, – что опять‑таки напоминает о той эволюции взглядов на «поэтический перевод», которую раннее проделал Белинский.

Переводческая деятельность Дружинина вызвала горячее одобрение со стороны многих, по его выражению, «лиц, имеющих почетный голос во всяком литературном деле», – Тургенева, Островского, Боткина, А. Григорьева, даже идейно далеких от него Чернышевского и Некрасова (хотя были и отдельные нападки из враждебных «Современнику» журнальных кругов). И уже в конце 40‑х годов XX в. Б.Л. Пастернак, внесший огромный вклад в создание «русского Шекспира», считал, что «великолепный дружининский Лир, так глубоко вошедший в русское сознание… есть единственный подлинный русский Лир с правом непререкаемости, как у оригинала»344.