
Ушинский К.Д. Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 4
.pdfгром, и пыль столбом; прохожий к стороне скорее от страху жмется, ее заслышавши издалека. Но как та Бочка ни громка, а польза в ней не так, как в первой, велика.
ПРОХОЖИЕ И СОБАКИ.
Шли два приятеля вечернею порой и дельный разговор вели между собой, как вдруг из подворотни дворняжка тявкнула на них, за ней другая, там еще
две-три, — и вмиг |
со всех |
дворов собак сбежалося |
|
с полсотни. Один |
было уже |
Прохожий |
камень взял: |
— «И, полно, |
братец» — тут другой |
ему сказал: |
«Собак ты не уймешь от лаю, лишь пуще всю раздразнишь стаю, пойдем вперед: я их натуру лучше знаю».
И подлинно, прошли шагов десятков пять. Собаки начали помалу затихать, и стало, наконец, совсем их не слыхать.
Завистники, на что ни взглянут, подымут вечно лай; а ты себе своей дорогою ступай: полают, да отстанут.
КРЕСТЬЯНИН И РАБОТНИК.
Старик-крестьянин с Батраком шел под-вечер леском домой, в деревню, с сенокосу и повстречали вдруг медведя носом к носу. Крестьянин ахнуть не успел, как на него медведь насел. Подмял Крестьянина, ворочает, ломает и, где б его почать, лишь место выбирает: конец приходит старику.
«Степанушка, родной, не выдай, милый!» из-под медведя он взмолился Батраку.
Вот, новый Геркулес, со всей собравшись силой, что только было в нем, отнес пал-черепа медведю топором и брюхо проколол ему железной вилой. Медведь взревел и замертво упал: медведь мой издыхает. Прошла беда; Крестьянин встал, и он же Батрака ругает. Опешил бедный мой Степан.
«Помилуй!», — говорит: «За что?»
— «За что, болван! Чему обрадовался с дуру! Знай колет: всю испортил шкуру!»
-580
ТРИ ПАЛЬМЫ.
Восточное сказание.
В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы высоко росли. Родник между ними из почвы бесплодной, журча, пробивался волною холодной, хранимый под сенью зеленых листов от знойных лучей и летучих песков.
И многие годы неслышно прошли; но странник усталый из чуждой земли пылающей грудью ко влаге студеной еще не склонялся под кущей зеленой; и стали уж сохнуть от знойных лучей роскошные листья
извучный ручей.
Истали три пальмы на бога роптать: «На то ль мы родились, чтоб здесь увядать? Без пользы в пустыне росли и цвели мы, колеблемы вихрем и зноем палимы, ничей благосклонный не радуя взор?... Не прав твой,
онебо, святой приговор!»
Итолько замолкли,— в дали голубой столбом ужкрутился песок золотой, звонков раздавались нестройные звуки, пестрели коврами покрытые вьюки и шел, колыхаясь, как в море челнок, верблюд за верблюдом, взрывая песок.
Мотаясь, висели меж твердых горбов узорные полы походных шатров; их смуглые ручки порой подымали,
и черные очи оттуда сверкали... И, стан худощавый
клуке наклоня, араб горячил вороного коня.
Иконь на дыбы подымался порой, и прыгал, как барс, пораженный стрелой; и белой одежды красивые складки по плечам фариса вились в беспорядке, и с криком и свистом несясь по песку, бросал и ловил он копье на скаку.
Вот к пальмам подходит, шумя, караван; в тени их веселый раскинулся стан. Кувшины, звуча, налилися водою и, гордо кивая махровой главою, приветствуют пальмы нежданных гостей, и щедро поит их студеный ручей.
Но только-что сумрак на землю упал, по корням упругим топор застучал, и пали без жизни питомцы
531-
«столетий. Одежду их сорвали малые дети, изрублены €ыли тела их потом, и медленно жгли их до утра огнем.
Когда же на запад умчался туман, урочный свой путь совершал караван; и следом печальным на почве бесплодной виднелся лишь пепел седой и холодный; и солнце остатки сухие дожгло, а ветром их в степи потом разнесло.
И ныне все дико и пусто кругом, — не шепчутся листья с гремучим ключом, напрасно пророка о тени он просит, — его лишь песок раскаленный заносит да коршун хохлатый, степной нелюдим, добычу терзает и щиплет над ним.
M. Лермонтов.
ЧТО ТЫ СПИШЬ, МУЖИЧОК?
Что ты спишь, мужичок? Ведь весна на дворе, ведь соседи твои работают давно. Встань, проснись, подымись, на себя погляди: что ты был и что стал? и что есть у тебя?
На гумне — ни снопа; в закромах— ни зерна; на дворе по траве — хоть шаром покати! Из клетей домовой сор метлою посмел и лошадок за долг по соседям развел. И- под лавкой сундук опрокинут лежит и, погнувшись, изба, как старушка, стоит. Вспомни время свое: как катилось оно по полям и лугам золотою рекой, — со двора и гумна по дорожке большой, по селам, городам, по торговым людям! И как двери тебе растворяли везде, и в почетном углу было место твое! А теперь, под окном ты с бедою сидишь и весь день на печи без просыпу лежишь. А в полях сиротой хлеб не кошен стоит; ветер точит зерно, птица клюет его.
Что ты спишь, мужичок? Ведь уж лето прошло, ведь уж осень на двор через прясло глядит. Вслед за нею зима в теплой шубе идет, путь снежком порошит, под санями хрустит. Все соседи на них хлеб везут, продают, собирают казну, — бражку ковшиком пьют.
-582
РАЗДУМЬЕ СЕЛЯНИНА.
Сяду я за стол — да подумаю: как на свете жить одинокому ?
Нет у молодца друга верного, золотой казны, угла теплого, бороны-сохи, коня-пахаря... Вместе с бедностью дал мне батюшка лишь один талант — силу крепкую, да и ту, как раз, нужда горькая по чужим людям всю истратила.
Сяду я за стол — да подумаю: как на свете жить одинокому?
А. Кольцов.
СУД БОЖИЙ НАД ЕПИСКОПОМ.
Были и лето, и осень дождливы: были потоплены пажити, нивы; хлеб на полях не созрел и пропал; сделался голод, народ умирал. Но у епископа, милостью неба; полны амбары огромные хлеба: жито сберег прошлогоднее он: был осторожен епископ Гаттон.
Рвутся толпой и голодный,и нищий в двери епископа, трезуя пищи; скуп и жесток был епископ Гаттон: общей бедою не тронулся он. Слушать и вопли ему надоело. Вот он решился на страшное дело: бедных из ближних
и дальних сторон, слышно, скликает епископ |
Гаттон. |
«Дожили мы до нежданного чуда, вынул |
епископ |
добро из-под спуда: бедных к себе на пирушку |
зовет». |
Так говорил изумленный народ. |
|
К сроку собралися званые гости, — бледные, чахлые, |
кожа да кости; старый огромный сарай отворен; в нем угостит их епископ Гаттон. Вот уж столпились под
кровлей сарая все |
пришлецы из окружного края... |
Как же их принял |
епископ Гаттон? Был им сарай и |
с гостями сожжен! |
|
Глядя епископ на пепел пожарный, думает: «будут мне все благодарны; разом избавил я шуткой моей край наш голодный от жадных мышей». В замок епископ к себе возвратился, ужинать сел, пировал, весе-
583
лился, спал, как невинный, и снов не видал... Правда!
Но боле с тех пор он не спал. |
|
пор- |
Утром он входит в покой, где висели предков |
||
треты, и видит, что съели мыши его |
живописный nopi- |
|
рет, так что холстины и признака |
нет. Он обомлел; |
|
он от страха чуть дышит. Вдруг он чудесную |
ведо- |
мость слышит: «наша округа мышами полна, в житницах съеден весь хлеб до зерна». Вот и другое в ушах загремело: «бог на тебя за вчерашнее дело! Крепкий твой замок, епископ Гаттон, мыши со всех осаждают сторон». Ход был до Рейна от замка подземный: в страхе епископ дорогою темной к берегу выдти из замка спешит: «В Рейнской башне спасусь», —1 говорит.
Башня из Рейнских вод подымалась, издали острым утесом казалась, грозно из пены торчащим, она: стены кругом ограждала волна. В легкую лодку епископ садится, к башне причалил, дверь запер и мчится вверх по гранитным крутым ступеням; в страхе один затворился он там. Стены из стали казалися слиты, были решетками окна забиты, ставни чугунные, каменный свод, дверью железною запертый вход. Узник не знает, куда приютиться: на пол, зажмурив 1лаза, он ложится...
Вдруг он испуган стенаньем глухим: вспыхнули ярко два глаза над ним. Смотрит он... кошка сидит и мяучит; голос тот грешника давит и мучит; мечется кошка, не весело ей: чует она приближенье мышей. Пал на колени епископ и криком бога зовет в исступлении диком. Воет преступник... а мыши плывут... ближе и ближе...
доплыли... ползут.
Вот уж ему в расстоянии близком слышно, как лезут e роптаньем и писком; слышно, как стену их лапки скребут, слышно, как камень их зубы грызут.
Вдруг ворвались неизбежные звери: сыплются градом сквозь окна, сквозь двери, спереди, сзади, с боков, с высоты... Что тут, епископ, почувствовал ты? Зубы об камни они навострили, грешнику в кости их жадно впустили; весь по суставам раздернут был он... Так был наказан епископ Гаттон.
В. Жуковский*
584-
ВОЛК НА ПСАРНЕ.
Волк ночью, думая залезть в овчарню, попал на псарню. Поднялся вдруг весь псарный двор. Почуя серого так близко забияку, псы залились в хлевах и рвутся воп на драку; псари кричат: «Ахти, ребята, вор»! и вмиг ворота на запор; в минуту псарня стала адом. Бегут: иной с дубьем, иной с ружьем. — «Огня!»— кричат, — «огня!» — Пришли с огнем. Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом, зубами щелкая и ощетиня шерсть; глазами, кажется, хотел бы всех он съесть; но, видя то, что тут не перед стадом и что приходит, наконец, ему расчесться за овец, — пустился мой хитрец в переговоры и начал так:
— «Друзья, к чему весь этот шум? Я ваш старинный сват и кум, пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры: забудем прошлое, уставим общий лад, а я нетолько впредь не трону здешних стад, но сам за них с другими грызться рад, и волчьей клятвой утверждаю, что я...»
— «Послушай-ка, сосед», — тут ловчий перервал вг ответ: «ты сер, а я, приятель, сед и волчью вашу я давно натуру знаю, а потому обычай мой: с волками иначе не делать мировой, как снявши шкуру с них долой». И тут же выпустил на Волка гончих стаю.
Я. Крылов.
СОЛНЦЕ И МЕСЯЦ.
Ночью в колыбель младенца Месяц луч свой заронил.
—Отчего так светит Месяц? — робко он меня спросил.
—В день-деньской устало Солнце, и сказал ему господь: «ляг, засни — и за тобою все задремлет, вс& заснет». И взмолилось Солнце брату: «Друг мой, Месяц золотой!.Ты зажги фонарь и ночью обойди ты край земной. Кто там молится, кто плачет, кто мешает людям спать: все разведай и поутру приходи и дай
58S
мне знать». Солнце спит, а Месяц ходит, сторожит земли покой, завтра ж рано-рано к Солнцу постучится брат меньшой. «Стук-стук-стук!»— отворят двери. «Солнце, встань! Грачи летят, петухи давно пропели, и к заутрене звонят». Солнце встанет, Солнце спросит: «что, голубчик, братец мой? Как тебя господь-бог носит? что ты бледен? что с тобой?» И начнет рассказ свой Месяц, кто и как себя ведет. Если ночь была спокойна, солнце весело взойдет. Если нет, — взойдет в тумане; ветер дунет, дождь пойдет: в сад гулять не выйдет няня и дитя не поведет.
И задумался младенец, долго на небо глядел, долго он молчал, и няню он позвать к себе велел, и велел ста- рушке-няне богородицу читать, и за ней, сложа ручонки, стал молитву повторять.
Я. Полонский.
КОСАРЬ.
Не возьму я в толк, не придумаю... Отчего же так, не возьму я в толк? Ох, в несчастный день, в бесталанный час, без сорочки я родился на свет. У меня ль плечо — шире дедова; грудь высокая — моей матушки. На лице моем кровь отцовская в молоке зажгла зорю красную; кудри черные лежат скобкою: что работаю — все мне спорится; да в несчастный день, в бесталанный час, без сорочки я родился на свет.
Прошлой осенью я за Грунюшку, дочку старосты, долго сватался, а он, старый хрен, заупрямился. За кого же он выдаст Грунюшку,— не возьму я в толк, не придумаю... Я ль за тем гонюсь, что отец ее богачем слывет? Пускай дом его — чаша полная. Я ее хочу, я по ней крушусь... Наотрез старик отказал вчера... Ох, не свыкнуться с этой горестью!...
Я куплю себе косу новую; отобью ее, наточу ее,— и прости-прощай, село родное. Не плачь, Грунюшка: косой вострою не подрежусь я... Ты прости, село, прости, староста: в края дальние пойдет молодец. Что вниз по Дону, по набережью; хорошо стоят там слободушки! Степь раздольная далеко вокруг широко ле-
.586
жит, ковылем-травой расстилается!.. Ах ты, степь моя, степь привольная! Широко ты, степь, пораскинулась, к Морю-Черному понадвинулась! В гости я к тебе не один пришел; я пришел сам-друг с косой вострою; мне давно гулять по траве степной вдоль и поперек с ней хотелося...
Раззудись, плечо! Размахнись, рука! Ты пахни в лицо, ветер с полудня! Освежи, взволнуй степь просторную! Зажужжи, коса, засверкай кругом! Зашуми, трава, подкошоная; поклонись, цветы, головой земле!.. Нагребу копен, намечу стогов, — даст казачка мне денег пригоршни. Я зашью казну, сберегу казну, ворочусь в село — прямо к старосте: не разжалобил его бедностью, — так разжалоблю золотой казной...
А. Кольцов.
АНГЕЛ.
По небу полуночи Ангел летел,
Итихую песню он пел;
Имесяц, и звезды, и тучи толпой Внимали той песне святой.
Он пел о блаженстве безгрешных духов Под кущами райских садов; О боге великом он пел, и хвала Его непритворна была.
Он душу младую в объятиях нес Для мира печали и слез.
Извук его песни в душе молодой Остался без слов, но живой.
Идолго на свете томилась она, Желанием чудным полна;
Извуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли.
М.Лермонтов.
|
ВОДОПАД. |
|
Алмазна |
сыплется |
гора |
С высот |
четыремя |
скалами; |
Жемчугу |
бездна и |
сребра |
К Й П Й Т внизу, бьет |
вверх буграми. |
587-
От брызгов синий холм стоит, Далече рев в лесу гремит. Седая пена по брегам
Лежит клубами в дебрях темных; Стук слышен млатов по ветрам; Визг пил и стон мехов подъемных. О, водопад! В твоем жерле Все утопает в бездне, в мгле!
Ветрами ль сосны пораженны, — Ломаются в тебе в куски. Громами ль камни отторженны, — Стираются тобой в пески.
Сковать ли воды льды дерзают, — Как пыль стеклянна ниспадают.
jГ. Державин.
ВЕСЕННЯЯ ГРОЗА.
Люблю грозу в начале мая, Когда весенний первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом. Гремят раскаты молодые...
Вот дождик брызнул, пыль летит. Повисли перлы дождевые,
Исолнце нивы золотит;
Сгоры бежит поток проворный, В лесу не молкнет птичий гам,
Игам лесной, и шум нагорный Все вторит весело громам.
<2>. Тютчев.
МИРСКАЯ СХОДКА.
В овечьи старосты у Льва просился Волк. Стараньем кумушки Лисицы словцо о нем замолвлено у Львицы. Но так как о волках худой на свете толк, и не сказали бы, что смотрит Лев на лицы; то велено звериный весь народ созвать на общий сход и распросить того, другого, что в Волке доброго он знает иль
588
худого. Исполнен и приказ: все звери созваны, на сходке голоса чин чином собраны: но против Волка нет ни слова, и Волка велено в овчарню посадить. Да что же овцы говорили? на сходке ведь они уж, верно, были? — Вот то-то нет! Овец-то и забыли! А их-то бы всего нужней спросить.
ДВА МУЖИКА.
— «Здорово, кум Фаддей!» — «Здорово, кум Егор!»
—«Ну, каково, приятель, поживаешь?»
—«Ох, кум, беды моей, что вижу, ты не знаешь! Бог посетил меня: я сжег дотла свой дворГ
Ипо миру пошел с тех пор».
—• «Как-так? Плохая, кум, игрушка!»
—«Да, так. О Рождестве была у нас пирушка;
Ясо свечей пошел дать корму лошадям: Признаться, в голове шумело;
Якак-то заронил, насилу спасся сам:
Адвор и все добро сгорело.
Ну, ты как?» — «Ох, Фаддей, худое дело! И на меня прогневался, знать, бог:
Ты видишь, я без ног; Как сам остался жив, считаю, право, дивом.
Я тож о Рождестве пошел в ледник за пивом, И тоже чересчур, признаться, я хлебнул,
Сдрузьями полугару;
Ачтоб в хмелю не сделать мне пожару, Так я свечу совсем задул:
Ан бес меня впотьмах так с лестницы толкнул, Что сделал из меня совсем нечеловека, И вот я с той поры калека».
— «Пеняйте на себя, друзья!» — Сказал им сват Степан: — «коль молвить правду, я Совсем не чту за чудо,
Что ты сожег свой двор, а ты на костылях: Для пьяного и со свечею худо:
Да вряд не хуже ль и впотьмах».
Я. Крылов.
589-