Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

412 Глава 5. Научный реализм

зуется просто как профессиональная философская инвектива»49. Если учесть усилия некоторых современных философов не быть зачисленными в реалисты, несмотря на объективное содержание их доктрин, можно прийти примерно к такому же заключению применительно к термину «реализм»50. Надо признать, однако, что иногда реалисты тоже проявляют такую же эмоциональную установку51.

Эти формы антиреализма, эффективность которых в основном опрается на неправильные представления о реализме, также склоняются в этом направлении и таким образом добиваются победы над соломенным чучелом52. Это не обязательно делается преднамеренно и может быть следствием того, что реалистические позиции часто формулируются несколько туманно. Средством от этого является, однако, не попытка построить предположительно ясную и недвусмысленную формулировку реализма, которая оказывается излишне преувеличенной, а затем атаковать ее (как иногда делалось). Вместо этого следует критически рассмотреть те явные формулировки, которые фактически предлагались некоторыми реалистами (и которые, конечно, можно найти). Вот, в общем виде, честный путь рационального обсуждения тезиса Т: если кто-то хочет отстаивать Т, то обычно хорошей стратегией будет постараться оправдать тезис Тсил, более сильный, чем Т, из которого должен следовать Т, тогда как если вы хотите опровергнуть Т, правильной стратегией будет опровергнуть более слабый тезис Тсл, из чего будет a fortiory следовать опровержение Т. К сожалению, в дискуссиях о реализме часто выбирают недобросовестную (и неэффективную) обратную стратегию.

Среди формулировок реализма, которые мы можем характеризовать как ложные (и потому как не являющиеся серьезными целями для антереалистической критики), образцовой можно считать ту, которая оказывается некоторой формой эпистемологического дуализма. Согласно этой ложной формулировке, реалист ставит науке задачу исследовать «мир, который там», онтологически и эпистемологически независимый от нас, утверждая, что наука способна описать этот мир множеством истинных предложений. Ясно, что при такой картине реализм втягивается в непреодолимые затруднения, включающие проблему сравнения того, что мы знаем, с истиной, или проблему обеспечения «доступа» к внешнему миру, или проблему «взаимности» нашего вмешательства в мир и внутренних черт мира53. Как уже подчеркивалось, все это способы неявно и необоснованно принять тезис

5.5. Аргументы в пользу антиреализма 413

о том, что мы знаем наши представления (в данном случае это «научные образы») мира, а не сам мир через наши представления. Если мы не падем жертвами этой фантазии, мы сможем понять, что наши способы наблюдения мира и даже оперирования с ним – это как раз наши способы получить доступ к нему и открыть некоторые из его черт при данных условиях, в то же время осознавая, что они не могут быть чертами мира, когнитивно независимого от нашего познания, именно потому, что они – то, что мы хотим знать о мире.

Довольно часто стратегии споров между реалистами и антиреалистами следуют по пути возлагания бремени доказательств на противную сторону. Хоть и вполне обычная в истории философии, эта стратегия на самом деле не является решающей, поскольку даже успешная критика одной из противоположных позиций только в особых случаях (т.е. в случае прямого отрицания) дает решающие аргументы в пользу другой. Вот почему мы будем по существу заинтересованы сперва в анализе аргументов за антиреализм, и только потом рассмотрим некоторые аргументы, выдвигаемые против реализма.

5.5.1. Аргумент радикального эмпиризма

У антиреализма очень мало «позитивных» аргументов (т.е. таких, которые не сводятся к перекладыванию бремени доказательств), но это не удивительно. На это обречена любая «анти»-позиция, поскольку то, что она стоит против чего-то, не означает, что она за какуюто позитивную альтернативу. Самый обычный способ представления позитивной характеристики антиреализма (т.е. описания того, что такое научные высказывания, понятия, теории с точки зрения антиреализма), по-видимому, сводится к ошибочной картине, рисуемой эпистемологическим дуализмом. Научные высказывания, понятия и теории суть наши представления, или репрезентации, и мы на самом деле знаем только эти наши представления. В силу ошибочности эпистемологического дуализма, это поистине слабый аргумент (и даже не аргумент, а просто предрассудок). Поэтому нам надо поискать менее радикальные формы антиреализма, т.е. формы, допускающие по крайней мере частичную способность науки описать реальный мир.

Собственно говоря, это сейчас и имеет место. Большинство антиреалистических позиций сводится к отрицанию онтологической референции теоретических понятий, или конструктов, науки, в то же время

414 Глава 5. Научный реализм

признавая бесспорной такую референцию для наблюдательных понятий. Почему? Нетрудно увидеть в этом радикализацию эмпирицистской позиции, т.е. переход от легко признаваемого тезиса, (а) что всякая претензия на существование в мире должна быть явно связана с чувственным опытом, не только к уже более спорному тезису, (b) что такие претензии должны в конечном счете опираться на чувственный опыт, но и к еще более крайнему тезису, (с) что существование всякого сущего должно непосредственно подтверждаться чувственным опытом54.

Такую позицию открыто защищает, например, ван Фраассен55. Ее достоинство в открытости и ясности; однако она вряд ли убедительна, не только потому что имеет неудобство, например, исключать из области реальности такие ненаблюдаемые сущие, как динозавры, так же как и множество «знакомых» микроскопических объектов (таких как бактерии, вирусы и макромолекулы), которые мы действительно «наблюдаем» с помощью инструментов, но и в особенности по принципиальной причине, а именно потому, что она ставит онтологию в зависимость от эпистемологического критерия без каких-либо аргументов в поддержку этого тезиса. Другими словами, признать, что все непосредственно наблюдаемое реально,– просто (хотя к этому утверждению надо было бы добавить много уточнений), но непонятно, почему все реальное должно быть также и наблюдаемым. Например, некоторые люди лишены зрения и потому не могут видеть, скажем, звезд, тогда как мы знаем, с другой стороны, что звезды существуют. Это указывает на то, что их существование не зависит от их видимости. На самом деле не поможет, если мы скажем, что они видимы большинству нас, поскольку тот факт, что они могут существовать, даже если они не видимы для кого-то, уже указывает, что существование и видимость – разные вещи.

Это замечание можно обобщить. Ставить существование научных объектов в зависимость от особых эпистемологических черт (или предрассудков) – произвольно. На самом деле многие сомнения в существовании описанных наукой сущих основаны на трудности «визуализировать» их или свести их черты, свойства, поведение к знакомым картинам. Такая позиция произвольна, и мы уже выдвигали аргументы против требования «визуализации» как признака научной объективности56. Мы могли бы пойти еще дальше и сказать, что неспособность найти убедительную онтологическую модель доказывает не антиреализм, а только то, что мы все еще не можем включить во

416 Глава 5. Научный реализм

высказываний («высказывательный взгляд» на теории) – единственный взгляд, для которого приписывание им истинности или ложности имело бы полный смысл. Но мы утверждаем, что теории – будучи несентенциальным «гештальтным» представлением определенных областей объектов – позволяют, и даже навязывают, формулировку некоторых пропозиций, которые либо истинны, либо ложны, хотя и не являются записью чувственных восприятий58.

Таким образом, махистскую позицию можно правильно выразить, сказав, что в науке у нас есть истинные предложения (описывающие перцептуальные наблюдения) и теоретические предложения (выходящие за уровень таких наблюдений и образующие «теории»). Теоретические предложения не истинны и не ложны, но просто должны согласовываться с перцептуально истинными предложениями и могут делать это по-разному, так что их выбор остается очень открытым (здесь вползают инструментализм и конвенционализм). Наиболее разработанной версией махизма является конструктивный эмпиризм ван Фраассена, «наиболее разработанный» по двум причинам: во-первых, потому что взгляд Маха есть некоторая форма феноменализма (поскольку, как мы видели, он считает объекты всего лишь множествами восприятий), тогда как взгляд ван Фраассена есть форма реализма здравого смысла (поскольку в начале своей книги он сам говорит, что признает реальность тех вещей, которые являются непосредственно наблюдаемыми, как поступают все в обычной жизни)59. Вторая причина та, что взгляд ван Фраассена имеет преимущество терминологии, описывающей статус теоретических предложений при этом подходе как являющихся или не являющихся эмпирически адекватными. Этот выбор терминологии интересен, поскольку сохраняет центральную черту классического понятия истинности (понятие адекватности, или adequatio), но ограничивает его применимость только строго эмпирическими данными: «теория эмпирически адекватна,

вточности если то, что она говорит о наблюдаемых вещах и событиях

вэтом мире, истинно – именно если она “сохраняет явления”»60. Однако надо заметить, что это решение гораздо менее удовлетворительно, чем может показаться, поскольку не дает нам никаких средств охарактеризовать те предложения, которые вызывали вопросы. Нам говорят (возможно, более неявно, чем явно), что теория эмпирически адекватна, если ее наблюдательные предложения истинны, но ничего не говорится о статусе ее теоретических предложений. Другими слова-

5.5. Аргументы в пользу антиреализма 417

ми, семантика теоретических предложений остается полностью неопределенной (это, возможно, ван Фраассен готов принять, поскольку его интерес кажется только эпистемологическим; но, с другой стороны, не кажется удовлетворительным для философии науки признать, что семантика значительного количества научных высказываний остается неполной по чисто эпистемологическим причинам).

Неудивительно поэтому, что ван Фраассен (как и Мах и многие другие феноменалисты и в прошлой, и в современной науке) отстаивает по существу эпистемический и прагматический тип дискурса. Вместо того чтобы разъяснять, что такое теории, он пытается сказать, что значит принять, а не поверить в теорию и какие следствия может иметь этот факт с точки зрения нашей опоры на некоторую теорию для целей практического поведения или интеллектуального исследования (это, кстати, дает его подходу инструменталистскую коннотацию – что ван Фраассен признает).

Мы не хотим обсуждать основательность этого различения между принятием теории и верой в нее. Согласно ван Фраассену, из веры следует признание истинности, в отличие от принятия: мы принимаем теорию, поскольку верим, что она эмпирически адекватна, но не верим в истинность ее теоретических частей, просто довольствуясь другими ее «достоинствами», такими как ее объяснительная сила и ее способность увеличивать наш контроль над реальностью, хотя эти свойства не влекут за собой истинность. Это различение, быть может, можно выразить, говоря, что, приняв теорию, мы берем на себя ее использование и работу с ней, как если бы она было истинной, но остаемся агностиками, коль скоро речь идет о том, действительно ли она истинна. Причина, по которой мы не обсуждаем значение этого различения, состоит в том, что мы не видим здравых оснований исключать приписывание истинности теоретическим положениям науки. На самом деле ван Фраассен пытается указать такое основание, замечая, что «мы можем получить свидетельства в пользу истинности теории только через поддержку данными ее эмпирической адекватности», так что никакая гарантия для веры в истинность теории не может быть надежнее, чем простое подтверждение веры, предоставляемое свидетельствами в пользу ее эмпирической адекватности. Следовательно, всякая дополнительная вера излишня»61. Этот аргумент более элегантен, нежели убедителен. Его элегантность состоит в защите принципа экономии (зачем нам принимать на веру больше, чем это

418 Глава 5. Научный реализм

строго необходимо), но сомнительно, что он всегда мудр. Например, если у нас есть основания верить в истинность некоторого множества предложений (гипотез) и мы можем логически вывести из них другие предложения (теоремы), ясно, с одной стороны, что основания для веры в теоремы не могут быть надежней, чем основания верить в гипотезы, но, с другой стороны, никто не будет отрицать, что мы не только имеем право, но и обязаны верить и в истинность теорем, если мы не отвергаем логику62. Мораль этой истории состоит в том, что могут существовать основания и для отрицания истнности и оправданности теоретических предложений, а не только для их признания, и эти основания не обеспечиваются рассмотренными нами антиреалистическими аргументами. Более того, у этих аргументов есть еще тот серьезный недостаток, что они оставляют без ответа вопрос о том, каков семантический статус теоретических предложений, а это, конечно, нельзя считать мелким недостатком философии науки. Попытка обойти этот вопрос, сказав, что мы делаем, «принимая» такие предложения, не устраняет этого затруднения, как мы видели.

5.5.3. Объяснение и истинность

Аналогичные замечания сохраняют силу и при рассмотрении других требований, обычно предъявляемых к теориям, которые с антиреалистических позиций, таких как у ван Фраассена, считаются просто «достоинствами», из которых не следуют ни вера, ни истинность. Мы рассмотрим только один пример – объяснительную эффективность, – но, однако, очень значительный, поскольку (согласно большинству представлений в философии науки) специфической задачей теорий является объяснение явлений. Отделение объяснительной эффективности от истинности объяснительных гипотез характерно не только для ван Фраассена, хотя он и подробно обсуждает эту проблему63. Аргументы, обосновывающие это отделение, детально разработаны, но у них есть одна общая черта. Они показывают, что нам не нужно большего, чем эмпирическая адекватность, когда мы принимаем или предпочитаем объяснение, понимаемое стандартным образом, в силу которого теория позволяет логически корректный вывод объясняемого из гипотез, составляющих теорию.

Все это может быть верно, но – мы хотим заметить – не схватывает подлинного значения «объяснения». Мы не хотим ссылаться здесь на

5.5. Аргументы в пользу антиреализма 419

несколько критических рассмотрений, пытавшихся показать, что правильный логический вывод – слишком слабое требование, поскольку объяснение должно включать, например, онтологически более прочные черты, такие как причинные связи64. Мы просто хотели бы задать простой, но прямой вопрос: готовы ли мы честно принять как объяснение некоторого факта гипотезу, ложность которой мы знаем, но которая случайно оказывается такой, что из нее можно логически вывести этот факт? Похоже, что никто честно не ответит «да». Другими словами, в понятие объяснения, так сказать, вписано – с тех времен, когда оно впервые было выражено в греческой философии через понятие «указать основание» (lógon didónai), – что объяснение нуждается и в логической правильности, и в истинности посылок. Если бы нам сказали: «Эта гипотеза ложна, но она объясняет ваши факты», мы просто подумали бы, что над нами смеются и не дают нам никакого объяснения. Следовательно, принять объяснение – значит поверить, что использованные в нем гипотезы истинны, даже хотя мы можем не быть уверены, что они истинные, или – если мы предпочитаем такую формулировку – даже если мы не знаем (а только предполагаем и верим), что они истинны65.

Из сказанного нами следует также, что различение принятия теории и веры в нее в конце концов не так полезно, как это воображает ван Фраассен. На самом деле оно может иметь некоторый смысл с прагматической точки зрения, но с точки зрения когнитивной непонятно, как можно принять теорию, не веря в то, что ее теоретические положения истинны. (Мы уже говорили, что, если теория есть нечто большее, нежели просто система предложений, ее можно принять, не считая истинной в строгом смысле.) Часто мы можем временно принять или использовать теорию, в которой мы очень сомневаемся и о которой мы знаем, что у нее есть некоторые неудовлетворительные аспекты; но в этих случаях будет неуместно сказать, что мы принимаем эту теорию66.

Однако, глядя более пристально на позицию ван Фраассена, мы можем обнаружть скрытое, но могущественное основание для его отказа переходить в случае теорий от принятия к вере – хорошо известную аллергию к метафизике, столь свойственную радикальному эмпиризму. Эта аллергия превратила эпистемологическое требование наблюдаемости в онтологическое требование к тому, что заслуживает признания как существующее.

420 Глава 5. Научный реализм

Эмпирическая адекватность выходит далеко за пределы того, что мы можем знать в любой данный момент времени. (Все результаты измерений еще не получены. И все они никогда не будут получены; и во всяком случае, мы не можем измерить все, что измеримо). И тем не менее, есть разница: утверждение эмпирической адекватности гораздо слабее, чем утверждение истинности, и наложенный предел «принятия» избавляет нас от метафизики67.

Почему нас нужно «избавлять» от метафизики, остается скорее до- вольно-таки эмоциональным вопросом, но мы можем попытаться понять его, рассмотрев, каковы – согласно ван Фраассену – цели науки с эмпирицистской точки зрения (в противном случае аргументы ван Фраассена в поддержку эмпирицизма предполагали бы эмпирицизм).

Быть эмпирицистом – значит не верить ни во что, выходящее за пределы фактически наблюдаемых явлений и не признавать в природе никаких объективных модальностей. Дать эмпирицистское объяснение науки – значит описать ее как поиск истины только об эмпирическом мире, о том, что фактично и наблюдаемо68.

Данное выше описание есть просто синтез того, о чем подробно говорится в работе ван Фраассена. Его «конструктивный эмпиризм» можно рассматривать как априористическое ограничение целей науки, диктуемое двойным догматом: (1) интерес науки состоит не в том, чтобы выяснить, каковы вещи, а только в том, чтобы построить модель, в которой могут найти свое место все (и только) наблюдаемые черты мира; (2) ненаблюдаемые сущие – «метафизический» балласт, которого нужно избегать. Первый догмат ошибочен, поскольку неправильно понимает подлинную цель получения знания вообще, для которого научное знание является только одной из конкретных форм (как правильно утверждает ван Фраассен). Мы всегда хотим узнать, каковы вещи, и мы, конечно, признаем, что наблюдаемые черты являются первым источником информации об этом; и все-таки людей всегда интересовало, действительно ли существуют ненаблюдаемые сущие, и это благодаря требованиям логоса, который требует оснований для того, что утверждается, – оснований, которые во многих случаях сводятся к указанию причины. Но общей характеристикой нашей познавательной деятельности (в том числе и в повседневной жизни) является то, что для объяснения (нахождения основания) того, что мы «видим», мы ищем что-то, чего мы не «видим». И это просто последовательное применение указанной общей характеристики, что первый вопрос о ненаблюдаемых

5.5. Аргументы в пользу антиреализма 421

и научном знании – не вызвано ли то, что мы наблюдаем, ненаблюдаемыми? Похоже, что слишком многие философы науки, занимавшиеся этим вопросом, упустили данный момент. Априори отрицать такую возможность есть подлинно метафизический тезис (поскольку в этом выражается высказывание о том, «что реально существует»).

Наблюдемость и ненаблюдаемость – это только эпистемологические характеристики; из них не обязательно следует онтологическое различие. Конечно, многие метафизические доктрины признают существование «сверхприродных сущих» (как онтологическую квалификацию), но из этого не обязательно следует, что такие сущие всегда ненаблюдаемы. Например, христиане верят, что Иисус действительно был Богом, несмотря на то что он был также видимым благодаря своему «воплощению». В случае наук ненаблюдаемые сущие предполагаются принадлежащими не к сверхприродной реальности, а к реальности земных физических вещей. Они просто выходят за пределы наших чувственных восприятий – и именно поэтому их существование может быть установлено только с помощью аргументов, а не только одного наблюдения. В результате их существование менее надежно, чем существование наблюдаемых сущих, но это эпистемический (а не «эпистемологический») недостаток, который не следует путать с онтологическим различием.

Реалистическое понимание науки включает все, что и понимание крайнего эмпириста, но не пренебрегая без нужды требованиями логоса. То, что это пренебрежение произвольно, видно также из удивительного ограничения понятия истины, отстаиваемого ван Фраассеном. Он предлагает считать, что научные теории стремятся быть истинными, но истинными только о наблюдаемых сущих. А почему они не могут быть истинными также и в своей теоретической части? Только в силу недоказанного догмата, что их ненаблюдаемые референты не существуют. Но в таком случае они были бы просто ложными. Ван Фраассен не приходит к такому выводу и потому вынужден оставить теоретические высказывания науки в туманной сфере: они, возможно, не истинны и не ложны. Но это несовместимо с тем, что они – декларативные высказывания, о которых мы можем не знать, истинные они или ложные. Это, однако, эпистемическая ситуация, не влияющая на их семантический и референциальный статус.

Очень ценные черты конструктивного эмпиризма могут быть должным образом включены в корректный реалистический подход, созна-