Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Grigoryev_A_A_Apologia_pochvennichestva

.pdf
Скачиваний:
20
Добавлен:
30.01.2021
Размер:
4.71 Mб
Скачать

РАЗВИТИЕ ИДЕИ НАРОДНОСТИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СО СМЕРТИ ПУШКИНА

клеветала так на историю и быт своего отечества, как наша историческая драма...

Мудрено ли, что она, вместе с предшествовавшими ей явлениями, с историческими романами «романтическинародной» эпохи, вызвала такое сильное отрицание, как отрицание западничества? Мудрено ли, что фальшивое понимание и представление нашей народности долго набрасывало тень даже на благородное, хотя одностороннее служение народности славянофильства?..

IV

Оппозиция, которой общее название есть западничество, выразилась как в деятельности мыслителей, так и в массе литературных произведений...

Но оппозиции прямой и последовательной предшествовала оппозиция смутная, бессознательная, и на ней, прежде перехода к рассмотрению прямой оппозиции, ее значения и развития следует остановиться для полноты очерка.

Бессознательная оппозиция родилась в самой «романтически-народной» эпохе, и вся выразилась в деятельности единственного настоящего таланта этой эпохи — в деятельности Лажечникова.

Лажечников — уже прошедшее для нас, до того прошедшее, что, когда лет за пять назад мы встретились с произведением любимого некогда романиста в «Русском вестнике»34, мы все тщетно искали прежних впечатлений, тщетно искали того,чтонекогдатаксильноинтересоваловсехнасв«Новике», «Ледяном доме», «Басурмане»... И это не потому только, что Лажечников, которого любили мы прежде как исторического романиста, явился в своем старческом произведении сентиментальным повествователем — нет! Не более как за год тому назад появилась в печати давно известная многим и давно с восторгом читавшаяся многими драма «Опричник»; она не возбудила к себе никакого сочувствия — и вдруг оказалась совершенно устарелою35.

511

А. А. Григорьев

Когда-то я назвал Лажечникова «допотопным» явлением. Над моим, действительно странным, термином смеялись, и я самготов были готов теперь смеяться над диким термином, но за сущность мысли, выраженной неудачным термином, точно так же готов стоять теперь, как готов был стоять тогда.

Идеи, как нечто органическое, проходят известные формации, более или менее несовершенные, до своего полного, прямого и гармонического осуществления. Так точно и идея народности в нашей литературе. Одною из самых замечательных, самых могущественных, но далеко не стройных еще, формаций —была художественная деятельность Лажечникова. В этом смысле, нисколько не думая унизить замечательно даровитого писателя, с одной стороны, и нисколько не впадая в мистический пантеизм — с другой, я позволил себе назвать его деятельность допотопною. Как допотопные, нестройные формы бытия относятся к более умеренным, но стройным и живущим формам послепотопным, так точно и явления, подобные Лажечникову, относятся, например, в деле выражения народности в нашей литературе, положим, к Островскому, — или явления, подобные Марлинскому и Полежаеву, к кратковременной, но ясной, яркой и художественно гармонической деятельности Лермонтова. У всякого великого писателя найдете вы в прошедшем предшественников в том деле, которое составляет его слово, найдете явления, которые смело можете назвать формациями идеи. Разве в «Нарежном», например (в особенности в «Бурсаке» его), не видать тех элементов, из которых слагаются потом у Гоголя «Вий», «Тарас Бульба» и т.д.? Перечтите хоть изображение жизни бурсы в «Бурсаке» и сравните с ним изображение Гоголя в упомянутых повестях, и вы, конечно, поймете, что сущность моей мысли, выразившейся в диком для ушей термине, совершенно справедлива.

В особенности справедлива она в отношении к Лажечни-

кову.

Едва ли можно найти где-либо талант, представляющий более хаотическое смешение высокого художественного такта с самой очевидной бестактностью, — глубочайшего прозре-

512

РАЗВИТИЕ ИДЕИ НАРОДНОСТИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СО СМЕРТИ ПУШКИНА

ния в сущность народного характера, гениальных проблесков понимания народной жизни и ее типов в отдаленном прошедшем, с ходульностью и рутинерством, достойными покойного Полевого и г. Кукольника, — истинной, здоровой поэзии действительности с безобразною и, с зрелой точки зрения, смешною напряженностью; стремлений к правде изображения с решительной фальшью взгляда на жизнь.

Все эти противоположные свойства явились в первом произведении г. Лажечникова, в «Последнем Новике», повторились с преобладанием безобразия в «Ледяном доме», и наконец, в «Басурмане» достигли высшего и совершенно равного развития. Своими, часто в высокой степени объективными, изображениями исторических эпох и исторических типов Лажечников во всех этих произведениях поднимается на такую высоту, которая даже и в нашу эпоху была бы из числа желаемых, и притом именно тогда, когда он строго держится сообщенных ему историею материалов. С другой стороны — собственными своими фантазиями на исторические лица и своими чисто вымышленными лицами он падает до той грани смешного, которую представляли собою покойный Полевой и г. Кукольник. Единственное, что разделяет его с ними, это — благородство воззрения на жизнь, и это благородство имеет оппозиционный западный характер.

Лажечников такое явление в нашей литературе, такое важное звено в цепи отношений литературы нашей к народности, что стоит анализа более подробного, нежели тот, который позволяют мне пределы моего рассуждения, в котором я принужден ограничиваться только намекамии общими выводами. Сколько до сих пор еще искреннего и неотразимо привлекательного в его «Новике», несмотря на растянутость романа, на ненужные, ходульные и на сентиментальные до приторности лица, несмотря на явное пристрастие к великому преобразователю и его людям... Какое чутье истинного поэта помогло ему — вопреки даже пристрастию к преобразователю и преобразованию — тронуть в рассказе Новика с такою подобающею таинственностью и вместе с таким сочувствием сторону оппо-

513

А. А. Григорьев

зиции — лица Софьи, князя Голицына, понять поэзию и значениеоппозиции,чегостраннымобразомнепонялилинезахотел понимать человек, более его знакомый изучениями с Петровскойэпохоюиболееего,простодушногороманиста,обязанный к правде — Погодин, который в своей драме о Петре Великом представил лица оппозиции какими-то фанатиками-идиотами, фанатиками-мошенниками или фанатиками-трусами36. По какому наитию Лажечников сумел придать трагически грандиозный характер Андрею Денисову, хотя и впал в ходульность в его изображении?.. И почему, наконец, у одного Лажечникова явилось в ту эпоху чувство патриотизма, очищенное от татарщины или китаизма, чувство простое и искреннее, без апофеозы кулака и бараньего смирения?..

Напряженность и ходульность, в которой упрекали «Ледяной дом» даже при его появлении, действительно очевидные, объясняются страстною впечатлительностью натуры нашего романиста. Влияние колоссального произведения Гюго «Notre-Dame» очевидно на этом произведении, хотя между тем ононискольконеподражание.Оноотзыв —иотзыв,имеющий свое, совершенно особенное обаяние. В «Ледяном доме» все фальшиво (кроме чисто исторических фигур и притом тех, к которым автор относился без страстного участия), все — от главного героя и героини до цыганки Мариулы и до секретаря Зуды, и между тем эта фальшь увлекает вас невольно, потому что эта фальшь — порождение истинной и неподдельной страстности, ходульной, но сильной. Ложный пафос отношений Волынского и Мариорицы — не пафос Полевого или г. Кукольника, а пафос Марлинского, т.е. смесь вулканических порывов с дурным вкусом. В самом Волынском, неверном исторически, неверном, пожалуй, и психологически, сколько удивительноугаданныхчертрусскогочеловека,дотогопоэтических и вместе истинных, что доселе еще Волынский Лажеч- никова —единственныйтипширокойрусскойнатуры,постав- ленной в трагическое положение!.. Вспомните сцену: «вставай народ», «умирай народ», сцену пирушки, сцену ночной прогулки с ямщиком, сцену свидания с женою, сцену, беспощадно

514

РАЗВИТИЕ ИДЕИ НАРОДНОСТИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СО СМЕРТИ ПУШКИНА

обличающую всю бесхарактерность широкой русской натуры, весь недостаток «выдержки», ей свойственный... Вспомните вообще всю целость вашего впечатления от этой могучей и бесхарактерной, широкой и вместе развратной личности, и скажите: не жаль вам было, когда г. Шишкин с беспощадною строгостью исследователя разрушал перед вами историчность лажечниковского образа, не жаль вам было расставаться с ВолынскимЛажечникова?..Неготовыливыбыливинуюминуту сказать с великим поэтом:

Да будет проклят правды свет, Когда посредственности хладной, Завистливой, к соблазну жадной, Он угождает праздно. Нет! Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман37...

О, да! Всем, вероятно, было жаль этого образа, жаль потому, что много ощущений пережили вы в былую эпоху с романом Лажечникова. Это был притом первый в эту эпоху тревожный

и«безнравственный» (в казенном смысле) роман; тревожная

исовершенно противная условной нравственности струя, по нем бегущая, не выкупается ни казнью Волынского, ни смертью Мариорицы. Это уже роман протеста — против условной

иузкойнравственностизагоскинскогонаправления,какипервый роман Лажечникова «Последний Новик» отзывался уже протестом за преобразованную жизнь России, против старого, допетровского быта.

Протестом же, и притом бессознательно западным, был

итретий роман Лажечникова, его «Басурман», в котором и достоинства и недостатки нашего даровитого романиста поднялись до своей последней и высшей степени. В «Басурмане», собственно, три стороны: 1) сторона создания исторических типов и изображения эпохи, до сих пор еще стоящая на высокой степени, — сторона, в которой только Л.А. Мей сравнялся с Лажечниковым; 2) сторона чисто ходульная — смешная до

515

А. А. Григорьев

крайней степени смешного, до художников г. Кукольника, и 3) сторона протеста. О первых двух сторонах говорить много нечего. Лица Ивана III, боярина Русалки, боярина Мамона, боярина Образца, князя Холмского, пролог и проч., сцены во дворе Ивана, в тюрьмах, свидание Ивана с Марьей, завоевание Твери, — все это до сих пор, вероятно, всем памятно, ибо все это до сих пор высоко художественно, и невольно возбуждает вопрос: какое громадное чутье таланта нужно было для того, чтобы, оставшись верным Карамзину в его всегда правильных сочувствиях (к Новгороду, к Твери и проч.), совершенно высвободиться из-под влияния его, тяготевших над всеми, литых форм; — создать образы, совершенно верные летописям, создать для этих образов особенный, колоритный и вместе простой, нисколько не мозаический язык, вглядеться так проницательно в простые и часто вовсе не колоссальные пружины событий и действий, носящих у Карамзина ложно эффектный блеск величавости? До сих пор никто не превзошел Лажечникова в этом деле: один Мей, повторю я опять, сравнялся с ним в третьем и четвертом акте «Псковитянки». С другой стороны, памятны всем точно так же и мечтания Аристотеля Фиоравенти, достойные Доменикина г. Кукольника, заговаривающегося до «младенческой», и сентиментальный немецкий доктор, столь же смешной, как поэты Полевого, и проч.

ЧтокасаетсядотретьейстороныроманаЛажечникова,до стороны протеста, то протест, очевидно, в нем двоякий. Один, отзывавшийся уже в «Новике», — протест против грубости, невежества и закоснелости старого быта, протест чисто западный, с определенным сознанием идеалов. Другой протест — бессознательно народный, еще смутный, неопределенный как лепет, хотя и правый, — тот же протест, который так ясно высказался в последних произведениях Островского. Этим протестом созданы лица Хабара Симского, Афанасия Тверитянина, любовь дочери боярина Образца и ее трагическая участь, вдова Селинова и т.д. Пусть Хабар еще более блестяще, чем полно, создан, пусть в речах Анастасии и вдовы Селиновой еще неприятно поражают иногда фальшивые ноты; но основа

516

РАЗВИТИЕ ИДЕИ НАРОДНОСТИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СО СМЕРТИ ПУШКИНА

отношений их, психологические пружины их натур — верны и народны; но протест, который таится в этих образах, — зародыш протеста самобытного, хотя еще смутного.

Четвертое важное произведение Лажечникова, недавно только явившееся на свет божий, его драма «Опричник» — слабее всех прежних по выполнению, хотя так же знаменательна, как одна из формаций того, что полно, просто и стройно выполняется в наше время Островским. В «Опричнике» дорога вовсе не историческая сторона драмы (кроме сцены в гостином ряду). Странное дело! Лажечников, который в изображении Ивана III и Марфы шагнул через карамзинские литые формы, в изображении Ивана IV и его опричников является чисто рабом этих самых форм и, вместо живых образов, сочиняет ходульнейшие лица, думающие и говорящие ходульнейшим образом. В «Опричнике» дорога его семейная сторона, приход боярыни Морозовой к врагу ее семьи, слова «твоя да Божья», с которыми дочь падает к ногам отца, выдающего ее замуж за немилого, — слова так же вырванные из русской души, как слова Любови Гордеевны Островского («твоя воля, батюшка!»), — намеки на семейное начало. Больше же ничего нет в «Опричнике», нет прежде всего живого, человеческого и вполне колоритного языка...

Как же, позволяю еще раз спросить, прикажете назвать этот бесспорно высокий, но хаотический талант, стоящий на грани западничества и славянофильства, иногда прозревающий народную сущность глубже и западничества и славянофильства, и опережающий лет на пятнадцать наше понимание народности, иногда же фальшивый до очевидности, напряженный до ложного пафоса, и даже смешной до крайней грани смешного, до Полевого и до Кукольника, — как его назвать иначе, как не одною из первых формаций правильного понимания народности, формаций мира идеального, параллельных с допотопными формациями материального мира?

По сочувствиям и идеалам западник гораздо более, чем славянофил, и уж всего менее адепт шишковско-загоскинского направления, вернейший последователь Карамзина в идеях,

517

А. А. Григорьев

умевший, однако, перешагнуть через его литые формы, поклонник преобразования, преобразователя и людей преобразования ипреобразователя,Лажечниководнакожесмутноноситвсвоем творчестве идеалы самобытного, народного протеста, затрагивает, хотя и не всегда правильно, такие струны русской души, которые отзываются полно только через пятнадцать лет потом!

V

Я старался с возможной точностью и подробностью изложить все обстоятельства, под влиянием которых сложилось в нашем умственном процессе явление, называемое западничеством, вывести все причины его происхождения и его сильного развития.

Результат из моего положения вывести, как мне кажется, не трудно.

Не с народностью боролось западничество, а с фальшивыми формами, в которые облекалась идея народности. И вина западничества — если может быть вина у явления исторического — не в том, конечно, что оно отрицало фальшивые формы, а в том, что фальшивые формы принимало оно за самую идею.

Увлекаемое, как всякая теория, роковым процессом к абсурду, к отрицанию значения нашей народности, оно, разумеется, дошло до этого абсурда не вдруг, а постепенно, хотя довольно быстро.

Смелая теория, высказанная Чаадаевым, сначала не нашла себе отголоска в русской литературе. Она разрабатывалась, так сказать, по частям.

Отрицание сперва увидело только разделение между нашей жизнью до реформы Петра и нашей жизнью после реформы... Разделение представилось, да еще и теперь, может быть, некоторым представляется в виде какой-то бездны, расторгающей два мира, ничего общего между собою не имеющие: один —мирзастоя,общественной,нравственнойиумственной тины; другой — мир человеческих стремлений и развития.

518

РАЗВИТИЕ ИДЕИ НАРОДНОСТИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СО СМЕРТИ ПУШКИНА

На первый раз западничество выразилось в привязанности и пристрастии к преобразователю и преобразованию — привязанности и пристрастии, которое разделяли с ним многие, впоследствии резко от него отделившиеся деятели (Надеждин, Погодин и другие). Западничество притом, в лице своего высшего деятеля — Белинского, увлекшись формами гегелизма, и на веру принявши змеиное положение великого учителя, что «все, что есть, то разумно», наивно считало себя прямо враждебным как чаадаевской, так и всякой восстающей на действительность теории, доходило в своем примирении с действительностью до самых крайних результатов...

Такое наивное упоение действительностью было, разумеется, непродолжительно.

В 1840 году мысль идет от отрицания к отрицанию. В 1839 году «Отечественными записками» еще с восторгом приветствуется «Басурман» Лажечникова за его народность38; еще появляется юношески восторженная, но до сих пор имеющая свою ценность статья о циклах русских богатырских песен и сказок, с глубоким философским и поэтическим пониманием их содержания и значения39. Через два года являются статьи Белинского о том же предмете, яростно отрицательные40. В 1839 и даже в 1840 годах печатаются еще статьи Коллара о славянстве в «Отечественных записках»41. Через пять лет, в порыве фанатизма и в увлечении борьбы, объявляется там же во всеуслышание, что Турция, как «государство», внушает гораздо более интереса, чем сброд славянских племен, ею порабощенных, — мысль, которой знаменитое мнение «Атенея» 1859 года о цивилизаторской роли австрийского жандарма в славянских землях является только повторением. Но то, что принимается как истина в 1844 году, отвергается единодушно всеми в 1859 году.

Сила западничества заключалась в отрицании ложных форм народности. Как только вместо ложных форм показались настоящие, оно неминуемо должно было пасть, и действительно пало.

519

А. А. Григорьев

Белинский и отрицательный взгляд в литературе

I

Вот что пятнадцать лет назад, и даже менее думали более или менее все мы, — исключая, разумеется, немногих сторонников славянофильства:

«ПетрВеликийестьвеличайшееявлениененашейтолько истории, но и истории всего человечества; он божество, воз-

звавшее нас к жизни, вдунувшее душу живую в колоссальное,

но поверженное в смертную дремоту тело древней России...» (Соч. Белинского, том IV, стр. 333)1.

«Нет, без Петра Великого для России не было никакой возможности естественного сближения с Европою… Повторяем: Петру некогда было медлить и выжидать. Как прозорливый кормчий, он во время тишины предузнал ужасную бурю

ивелел своему экипажу не щадить ни трудов, ни здоровья, ни жизни, чтобы приготовиться к напору волн, порывам ветра, — и все изготовились, хоть и нехотя, и настала буря, но хорошо приготовленный корабль легко выдержал ее неистовую силу, — и нашлись недальновидные, которые стали роптать на кормчего, что он напрасно так беспокоил их! Нельзя ему было сеять и спокойно ожидать, когда прозябнет, взойдет

исозреет брошенное семя: одной рукою бросая семена, другою хотел он тут же и пожинать плоды их, нарушая обычные законы природы и возможности, — и природа отступила для него от своих вечных законов, и возможность стала для него волшебством. Новый Навин, он останавливал солнце в пути его, он у моря отторгал его довременные владения, он из болота вывел чудный город. Он понял, что полумеры никуда не

520