А. Скрябин.

Когда звезда моя пожаром разгорится, и землю свет волшебный обоймет, Тогда в сердцах людей огонь мой отразится, и мир свое призвание поймет.

Разворачивается спиной к зрителю, на халате нарисована колба, жидкость которой синего цвета. Световая пушка освещает большую колбу, узоры на ней «растворяются», её пронизывает тонкий синий луч. Скрябин поворачивает голову в сторону колбы, одобрительно кивает и уходит по мосту. Полное затемнение, остаётся только свет пронзающего колбу синего луча.

Второй эпизод «Метод музыкального действия».

Звучит музыкальная композиция «Танец маленьких лебедей» П. И. Чайковского. На экранах транслируется нарезка видеозаписей на тему классического балета по канонам времён второй половины XIX века. Её сменяет череда мелькающих снимков прим-балерин времён начала XX века. Последний кадр – фото балерины Анны Павловой, стоящей на пуантах в образе умирающего лебедя из балета «Лебединое озеро». Экраны гаснут. Общий свет. На первом плане посередине стоит женщина (далее Айседора Дункан) в белом платье, на шее светящийся амулет-колба. На ногах пуанты, волосы забраны. Она читает стихотворение Уолта Уитмена «Читая книгу», вместе с этим пытается сделать несколько балетных па, фуэте, батманов, но движения не удаются.

АЙСЕДОРА ДУНКАН. Читая книгу, биографию прославленную, И это (говорю я) зовется у автора человеческой жизнью? Так, когда я умру, кто-нибудь и мою опишет жизнь? (Будто кто по-настоящему знает что-нибудь о жизни моей. Heт, зачастую я думаю, я и сам ничего не знаю о своей подлинной жизни, Несколько слабых намеков, несколько сбивчивых, разрозненных,

еле заметных штрихов, Которые я пытаюсь найти для себя самого, чтобы вычертить здесь.)

Включаются водные занавесы, на них проецируются картины больших белых водяных кувшинок, как бы качающихся на ровной глади водопада. Айседора замечает их, осторожно подходит, оставив танцевальные упражнения. Она разувается и распускает волосы, пытается сложить руки в похожий силуэт цветка, делает «волны», тем самым создавая подобие танца.

АЙСЕДОРА ДУНКАН. (В безмолвном танце) Я мечтала о другом танце. Я не представляла себе его ясно, но ощупью шла к невидимому миру, угадывая, что могу в него войти, стоит только отыскать ключ.

Звучит «Аve Maria» Ф. Шуберта. По заднему мосту, слабо освещенному белым светом, поднимается женщина с большим конвертом в руках. Укачивает его. Когда доходит до самого высокого места, она останавливается, взглядом устремляется вдаль.

ЖЕНЩИНА. Застывшая улыбка балерины исчезла, и лицо танцовщицы раскрылось для выразительной речи (достаёт из конверта красный шарф, протягивает его вперёд).

Резкий хлопок. Полное затемнение. Звуки раската грома, перемешивающиеся с воинствующими голосами, выкрикивающими советские революционные лозунги. Софитом высвечивается испуганное лицо Айседоры. Она закрывает лицо руками, затем ладонями затыкает уши. Звук становится приглушённым.

АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я вдохновлялась другими воинствующими фигурами. Моя душа была предана атлетическим изгибам, точёным фигурам и динамичной пластике в застывших танцах древних греков. Этим каменным глыбам и рисункам на глиняных кувшинах я готова поклоняться всю свою жизнь.

Вновь раздаётся звук раската грома. По очереди на экраны транслируется ряд динамичных изображений атлетов и воинствующих богов Древней Греции (рисунок, скульптура, роспись на кувшинах и др.), одно за другим сменяющее друг друга с ускорением. На начало музыки оба экрана останавливаются на изображении автора Н. А. Селиванова бюста Айседоры Дункан. Звучит «Ода к радости» Людвига Ван Бетховена. На сцену с боковых мостов спускаются четверо мужчин и четыре девушки в греческих повязках с оливковыми венками на головах – ожившие статуи атлетов и жриц Древней Греции. Как только они спускаются на сцену, поверхность пруда окрашивается в белый цвет, переносящий действие на Олимп. Атлеты и жрицы расходятся по всей площади сцены, встают в позы, аналогичные изображениям, представленным ранее на экранах. Музыка меняется на более легкое произведение Ф. Шопена «Ноктюрн». Софитом освещается задний мост, на котором стоят два ребенка, держась за руки. На мост поднимается Айседора Дункан, встаёт позади детей.

АЙСЕДОРА ДУНКАН. (С улыбкой) Когда я слушаю музыку, вибрации её устремляются потоком к этому единственному источнику танца, находящемуся как бы внутри меня. Вслушиваясь в эти вибрации, я могла претворять их в танце. (Подходит к детям) Учите ребенка чудесам и красоте окружающего его бесконечного движения.

Айседора обходит детей, спускается по лестнице. Дети достают из своих карманов красные шелковые шарфики, машут им вслед. Резкий звук хлопка. Софит выключается, остаётся общий свет. Музыка вновь меняется на «Оду к радости» Л. В. Бетховена. Айседора уже находится на сцене, выглядывая из-за одной из статуй атлетов.

АЙСЕДОРА ДУНКАН. Возвратиться к греческим танцам так же невозможно, как и бесполезно, мы не греки и не можем танцевать, как они.

Звучат «Грезы любви» Ф. Листа. Дункан дотрагивается до всех статуй, они вновь оживают, разбиваются на пары, кружатся в танце, музыка затихает. Свет поверхности пруда гаснет. Ожившие статуи продолжают танцевать без музыки, Айседора подходит на авансцену, смотрит на водные занавесы, на которых проецируется динамическая анимация танцующей на пуантах балерины, пробегающей как бы через неё.

АЙСЕДОРА ДУНКАН. (Отмахивается руками, как от мухи) Пустые статуи остаются в музеях! Даже в величественных греческих бюстах больше динамики, ярче эмоции, шире мысль, понятнее жизнь!

Софит освещает третий мост. Звучит музыкальный фон на тему жизни в деревне. На мосту спиной к зрителю, облокотившись на перила, в свободной позе стоит светловолосый мужчина в светлых брюках и льняной рубахе. Он резко взмахивает вверх длинным красным шарфом и перекидывает его через правое плечо. Резкий звук хлопка. Затемнение.

Постепенно освещается авансцена. Кроме шума воды ничего нет. На краю авансцены, обняв колени и спрятав лицо, сидит Айседора. На ней надет белый халат, а вокруг шеи повис красный шарф. Световая пушка вдруг высвечивает пруд, по которому плывёт белая кувшинка. Айседора поднимает глаза, смотрит на цветок, достаёт его из воды.

АЙСЕДОРА ДУНКАН. (бережно держит кувшинку) Подобно свету, льющемуся на белые цветы, я отдаюсь чувству, которое льется из музыки. Я не хочу, чтобы публика смотрела на меня, я хочу, чтобы она, как я, слушала музыку и сквозь меня чувствовала только то, о чем говорит музыка. Спускается на пруд, тот подсвечивается белым светом. Звучит фортепианный аккомпанемент композиции «Интернационал» (более лиричный и мягкий). Дункан медленно идёт по воде. Она играет с шарфом – то укачивает его, как ребёнка, то кружится, держа шарф за концы, будто за руки, то обнимает его. Эта игра происходит в полутанце.

Одновременно с софитом освещается правый мост.

ЖЕНЩИНА. (Укачивая, как ребенка, красный шарф)

И хотя есть на земле трясина и густая печаль, -

Но у кого легкие ноги, тот бежит

поверх тины и танцует, как на расчищенном льду.

Софит переключается на задний мост.

СВЕТЛОВОЛОСЫЙ МУЖЧИНА. (Обнимая красный шарф)

Возносите сердца ваши, братья мои, выше, все выше!

И не забывайте также и ног!

Возносите также и ноги ваши, вы, хорошие танцоры

Софит переключается на левый мост. Стоят дети, держат красный шарф.

ПЕРВЫЙ РЕБЕНОК. А ещё лучше – стойте

ВТОРОЙ РЕБЕНОК. На голове!

Музыка стихает. Затемнение. Софит высвечивает только Айседору Дункан. Она обматывает шарф вокруг шеи.

АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я отдаюсь чувству, которое льётся из музыки.

Она резко срывает и бросает красный шарф в воду, поверхность воды светится красным. Айседора смотрит на большую колбу, она также высвечивается софитом. К синему лучу добавляется красный. Айседора одобрительно кивает, разворачивается спиной к зрителю и медленно уходит. На спине халата видна нарисованная колба, жидкость внутри красная. Постепенное затемнение.

Сценарий третьего эпизода «Исследуя тишину».

На больших экранах по бокам пруда транслируется вырезка из перфоманса Джона Кейджа на популярном телешоу "I've Got A Secret", январь, 1960. Кейдж исполняет свою пьесу "Water Walk", используя в качестве звуковых объектов тостер, миксер, скороварку, кубики льда, лейку, резинового утёнка и ещё дюжину бытовых предметов. Экраны гасятся, на первом плане сцены стоит человек в белом халате (далее Джон Кейдж), к нему по мостам справа и слева перекатываются различные бутафорские увеличенные части конструктора, он собирает из них рояль.

ДЖОН КЕЙДЖ. (собирая конструктор) Мой отец всегда говорил мне: «Чье-то «не могу» для тебя должно стать сигналом к действию». Я всегда прекрасно это осознавал, но только вопрос был в другом – что делать? Я понял очень важную вещь – когда мы отделяем музыку от жизни, получается «искусство». Искусство — это имитация природы ее же способами. Концепция «искусства повсюду» привела меня к мысли о музыке, в которой нет места различию между «звуком» и «не-звуком», между «сценой» и «не-сценой». Я стал экспериментировать.

Свет падает на мост, находящийся справа от сцены, на котором стоит человек с режиссерским рупором (далее Режиссёр)

РЕЖИССЁР. (Говорит в рупор) Все в мире имеет душу, которая реализуется через вибрацию.

Свет падает вновь на сцену.

ДЖОН КЕЙДЖ. Безжизненная структура мертва. Жизнь без структуры невидима. Она может быть выражена только в структуре и посредством структуры. Звук есть вибрация, а на нашей Земле вибрирует все. По этой причине на Земле нет предмета, который нельзя было бы слушать. Вследствие моих экспериментов стало создание «расширенного» инструмента…

Свет падает на Режиссёра.

РЕЖИССЁР. (В рупор, торжественным голосом) …«модифицированного пианино», в струнах которого закреплены «посторонние» предметы, позволяющие исполнителю имитировать перкуссию! Пианино, дополненное различными усилительными устройствами и операторским пультом, позволяет изменять звук, фактически становясь подобием синтезатора.

Общий свет, из конструктора уже собран рояль, около него стоит Джон Кейдж, звучит буддистская мантра «Om». К Джону по мосту поднимается Режиссёр с чемоданом, передает его музыканту, тот достаёт оттуда спиралевидные длинные пружины и вонзает их в рояль.

ДЖОН КЕЙДЖ. (вонзая пружину на каждое выделенное слово) Первый вопрос, который я задаю себе, когда что-то не кажется мне прекрасным — почему мне кажется, что это не прекрасно? И тогда я понимаю, что думать так неправильно.

Гаснет свет, звучит попурри мелодий из серии записей Джона Кейджа «Воображаемые ландшафты», на экранах по бокам сцены транслируются работы Марселя Дюшана, выполненные в стиле реди-мейд — изображение промышленных изделий, обретающих в контексте экспозиции характер небытовой отвлеченной формы. Последняя из представленных работ - картина «Большое стекло» (символизирует «сексуальную механику» — циркуляцию инстинктивных желаний и потаенных потоков подсознания). Смена музыки на зацикленную тему «Dad», одну из первых сочинений Кейджа. Свет падает на сцену, стоит рояль, от которого в разные стороны проведено множество нитей, визуально копируя инсталляцию Владимира Смоляра «Искусство фуги». Джон позади рояля, подходит к нитям, пытается выйти вперед, но никак не может. Каждая нить при соприкосновении с рукой начинает светиться, создавая иллюзию прочного материала типа проволоки или натянутой струны.

ДЖОН КЕЙДЖ. Аудитория разместилась в четырех изометрических треугольных секциях, вершины которых сходились к маленькой квадратной сцене, соединяясь в ее центре. От сцены проходы между секциями вели к большой исполнительской площадке, которая их окружала. Несоотносимые действия — танцы в исполнении Мерсера Каннингема, демонстрация картин Роберта Раушенберга, чтение стихов Олсоном и Ричардс, игра Дэвида Тюдора на фортепиано, чтение мной лекции — все это имело место в рамках случайно соотнесенных отрезков времени.

Музыка обрывается, свет медленно гаснет, освещаются только нити. Из «паутины» они выстраиваются в различные геометрические фигуры и рисунки. Звучит фонограмма стихотворения Константина Бальмонта «Ломаные линии», прочтенная мужским низким монотонным голосом. Её перебивают стихотворения про прямую и кривую, которые читают детские голоса. Движения и выстраивания линий будут зависеть от характера стихотворений и голоса.

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Ломаные линии, острые углы.

Да, мы здесь — мы прячемся в дымном царстве мглы.

Мы еще покажемся из угрюмых нор,

Мы еще нарядимся в праздничный убор.

ДЕТСКИЙ ГОЛОС. Вперед! Назад! А в сторону ни шага –

Вот принцип самый главный у Прямой.

Нужна здесь прямота, нужна отвага,

Чтоб вдруг не изменить себе самой.

Вот биссектриса, луч, отрезок, хорда,

Диагонали… всех не перечесть.

Лучи мои, отрезки… Знаю твердо,

Что прямота моя в них точно есть!

А если ты хотя бы на мгновенье,

Меня заставишь сникнуть головой,

Сменить мое захочешь направленье…

Я стану ломаной, но только не кривой!

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Глянем и захватим вас, вбросим в наши сны.

Мы еще покажем вам свежесть новизны.

Подождите, старые, знавшие всегда

Только два качания, только нет и да.

ДЕТСКИЙ ГОЛОС. Зовут меня ученые – Кривая

Я – линия довольно непростая:

Есть у меня изгибы, повороты,

И есть прямые слуги – асимптоты.

Прямая ломит напролом, ломая шею,

Я ж обойти преграды все сумею,

А максимум и минимум известный

Кривую делает особой интересной.

И как ни хорохорится Прямая,

Довольно точно линия такая

Представит синусоиду простую,

Взять только амплитуду нулевую.

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Будет откровение, вспыхнет царство мглы.

Утро дышит пурпуром... Чу! Кричат орлы

Линии превращаются в стаи птиц, «галкой» улетающих вдаль в темноту. Внимание обращается на экраны, на которых транслируются кадры фортепианного марафона пьесы Эрика Сати «Неприятности», который проходил в честь 70-летия Алексея Любимова. На видео играет сам Любимов. Одновременно софитом высвечивается Джон Кейдж, который стоит перед роялем, облокотившись на него.

ДЖОН КЕЙДЖ. (Глядя наверх) Я откопал в архиве Эрика Сати пьесу «Неприятности» — нотную страничку с последовательностью из 36 аккордов, над которыми написано «повторять 840 раз» — и исполнил ее с помощью команды из 12 энтузиастов, исполнение длилось 18 часов. Музыка Сати правильна, она по большому счету основана на пустой протяженности времени, где просто случается то одно, то другое. Я не хочу ничего сказать, но я говорю это. И это есть поэзия, в которой я нуждаюсь. Моя любимая музыка та, которую я никогда не слышал.

По мостам на сцену выходят молодые люди в белых халатах и в защитных очках и выносят различные предметы бытового обихода: стулья, дрели, кастрюли, ведра, коробки, книги и др. Выстраиваются за роялем в полукруг. Джон Кейдж разворачивается спиной к зрителю, взмахивает рукой, дирижируя последующей музыкально-ритмической композицией.

ПЕРВЫЙ МУЗЫКАНТ. Для Кейджа — и целой плеяды композиторов после него — музыка это просто развертывающиеся во времени звуки.

ВТОРОЙ МУЗЫКАНТ. Он рассматривал музыку как совокупность временных отрезков, «пустых контейнеров», в которых звуки соседствуют с паузами.

ТРЕТИЙ МУЗЫКАНТ. В отличие от музыки, которая предшествовала Кейджу, и даже современной ему новой авангардной музыки его интересовали прежде всего сами звуки, а не их взаимосвязь между собой.

ЧЕТВЕРТЫЙ МУЗЫКАНТ. Побочным эффектом этого интереса стало изобретение новых инструментов и многочисленных новых систем нотации.

ПЯТЫЙ МУЗЫКАНТ. Партитуры Кейджа могли выглядеть как список инструкций, схема звездного неба или пачка прозрачных листов с хаотическими линиями.

На экранах появляются замысловатые партитуры и картины Джона Кейджа в режиме слайд-шоу.

ШЕСТОЙ МУЗЫКАНТ. Метод случайных действий применительно к музыке — возможно, главное изобретение Кейджа.

СЕДЬМОЙ МУЗЫКАНТ. Таким образом, композитор мог влиять только на процесс, но не на результат. 

Джон Кейдж снимает финальный «аккорд», музыканты застывают. Он разворачивается к зрителю, делает глубокий вдох, взмахивает руками и начинает дирижировать. Включается фонограмма произведения «4’33», в которой нет ни единого звука. Свет меняется на холодный, лунный, из рассеянного становится точечным, освещая только Кейджа. Экраны по краям пруда становятся белыми (отсылка к «белым» рисункам Раушенберга). На протяжении четырёх минут и тридцати трех секунд зритель создает свою музыку, находясь в полнейшей тишине. Голубым цветом подсвечивается колба, слышно, как она наполняется водой. Из клеток выпускают обитателей ботанического сада – птиц, бабочек. Джон Кейдж, дирижируя, как бы вовлекает зрителя в ту музыку, которую создают все действующие лица, включая и самих зрителей. Когда время заканчивается, свет постепенно меняется на тёплый и вновь распространяется по сцене. Колба с водой почти заполнена. Модель рояля разобрана, каждая деталь конструктора в руках у музыкантов.

ДЖОН КЕЙДЖ. Я считаю, лучшее мое сочинение — по крайней мере, я сам люблю его больше остальных — это пьеса тишины [«4’33”»]. Там три части, и ни в одной из них нет ни звука. Я хотел, чтобы это сочинение было свободно от моих симпатий и антипатий, потому что считаю, что музыка должна быть свободна от чувств и мыслей композитора. Я знал и хотел привести других к пониманию того, что звуки, их окружающие, создают музыку более интересную, чем та, которую можно услышать в концертном зале.

Музыканты один за другим покидают сцену по мостам в разном темпоритме и настроении. Джон Кейдж остается на голой сцене один.

ДЖОН КЕЙДЖ. Меня не поняли. Такого понятия, как тишина, не существует. То, что слушатели приняли за тишину, потому что не умели слушать, было полно случайных звуков. Я думаю, когда идеям не свойствен радикализм, они несимпатичны, ибо не меняют тебя. Музыка транспонирует человека к тому моменту, когда он начинает слышать себя.

Резкое затемнение, примерно 10-15 секунд звучит пьеса Джона Кейджа "Water Walk" как бы эхом. Разворачивается спиной, на халате изобрачена колба, жидкость внутри которой зелёного цвета. Поднимает голову к колбе. Световая пушка высвечитает большую колбу, которую пронзает очередной луч, на этот раз зелёного цвета.

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Если что-то кажется вам скучным после двух минут, попробуйте четыре минуты. Если они покажутся вам скучными, попытайтесь восемь. Затем шестнадцать. Или тридцать две. Внезапно процесс перестанет быть скучным вовсе.

Джон Кейдж одобрительно кивает. Затемнение.

Финал.

Софитом высвечивается большая колба, которая в этот момент полностью заполняется водой. На экранах появляется заставка «Телевизионные технические работы» (разноцветные горизонтальные полосы). Свет перемещается на задний мост, на котором находится Творец-изобретатель. Он вновь проигрывает на флейте главную тему из песни «It’s a good day». По окончании игры поверхность пруда начинает мигать главными цветами, которые «подарили» миру герои каждого эпизода – синим, красным и зелёным. Творец-изобретатель читает стихотворение Б. Л. Пастернака «Тишина».

ТВОРЕЦ-ИЗОБРЕТАТЕЛЬ. (В тишине)

Пронизан солнцем лес насквозь. Лучи стоят столбами пыли. Отсюда, уверяют, лось Выходит на дорог развилье. В лесу молчанье, тишина, Как будто жизнь в глухой лощине Не солнцем заворожена, А по совсем другой причине.

(Поворачивается спиной, на халате изображение колбы, жидкость внутри которой жёлтого цвета).

Поверхность пруда подсвечивается белым светом, световая пушка вновь высвечивает большую колбу, её пронизывает ещё один луч жёлтого цвета. Включаются водные занавесы, вода переливается цветами радуги. Заставка на экранах сменяется серией панорам на тему «Радуга в городе» (различные фотоработы местных фотографов). На тёмной сцене по одной начинают загораться колбы-амулеты, подобно большой колбе (светодиодный ободок по периметру). Звучит композиция начала пролога - Peggy Lee – It’s a good day. Общий яркий тёплый свет. Горожане рассредоточены по всей площади сцены, стоят в свободной одежде (рубахи-распашонки и широкие штаны у мужчин, длинные туники у женщин) белого цвета. Они смотрят на свои горящие колбы, затем на большую колбу наверху. Исполняют пластическую композицию на тему «Музыка повсюду», в которой повторяются сюжетные мотивы темы «Городской суеты», однако у горожан появляются различные оттенки настроения, выраженные через характерную пластику и мимическую игру. Большая колба, вода в которой уже изнутри переливается четырьмя основными цветами, опускается в центр сцены, каждый горожанин в танце дотрагивается рукой до неё. В конечной мизансцене люди располагаются перед колбой в различных положениях. В центре находится Творец-изобретатель. Композиция заканчивается.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН. (Мягко, чувственно)

Музыка - единственный всемирный язык, его не надо переводить, на нем душа говорит с душою. Бертольд Ауэрбах.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН. (Подхватывая первого горожанина) Пожалуй, только музыка способна проникать в субстанцию души и зарожденья мыслей. Георгий Александров

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. (Подхватывая второго горожанина) Музыка воодушевляет весь мир, снабжает душу крыльями, способствует полету воображения... Платон

ВСЕ ГОРОЖАНЕ. (Радостно, восторженно, гордо) Теперь мы слышим! А вы? (Берут в руки колбы-амулеты, прижимают их к груди)

Выключаются все проекции. Остаётся только софит, освещающий Творца-изобретателя.

ТВОРЕЦ-ИЗОБРЕТАТЕЛЬ. (Подносит к уху свой амулет, прислушивается, говорит зрителю) Тише. (Улыбается)

Плавное полное затемнение.