Джон Тош. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка (извлечение)

Если главной заботой историка является воссоздание и объясне­ние прошлого ради самого прошлого или в свете его значения с точки зрения современности, то достигнутый им результат опре­деляется прежде всего количеством и характером имеющихся ис­точников. < … >

Исторические источники включают любые свидетельства про­шлой деятельности людей – слово написанное и слово произнесен­ное, характер ландшафтов и предметы материальной культуры, а так­же произведения искусства, фото- и кинодокументы. История зани­мает уникальное место среди гуманитарных и социальных наук по разнообразию источников, каждый из которых требует специальных знаний.

Каждый из этих источ­ников требует специальных приемов, овладеть которыми в полной мере одному-единственному историку вряд ли по силам. Методика работы с источниками, которые представляют наибольшую техниче­скую сложность, способствовала появлению сфер узкой специализа­ции. Раскопкой древних памятников и истолкованием найденных ос­татков материальной культуры занимаются археологи, которым ныне помогают специалисты по аэрофотосъемке и химическому анализу; к их услугам нередко прибегают искусствоведы. Историк часто пользу­ется данными археологов и искусствоведов, и он может считать себя достаточно подготовленным, чтобы делать выводы на основе изуче­ния широкого круга предметов материальной культуры – например, облика и внутреннего устройства норманнских замков или характера образов, воссозданных на прижизненных портретах Елизаветы I и мо­нетах периода ее царствования; но такие данные рассматриваются большинством историков как «вспомогательные», периферийные элементы их дисциплины. За последние тридцать лет диапазон источников, которыми историки, по их собственному утверждению, овладели, несомненно, расширился. Он теперь включает топонимику, топогра­фию и – что касается новейшей истории – кинодокументы. < … > Письменные источ­ники, как правило, отличаются точностью в отношении времени, ме­ста создания и авторства и раскрывают мысли и действия отдельных людей, как ни один другой вид источников. Достаточно прочитать труд по истории общества, о котором не осталось буквально ни одно­го письменного свидетельства – о железном веке в Британии или Зимбабве периода средневековья, – чтобы увидеть, до какой степени теряет жизненную силу история, лишенная своей главной источниковой базы. Более того, написанное слово всегда служило множеству разных целей – информации, пропаганде, личным контактам, раз­мышлениям и творческому самовыражению, – каждая из которых может представлять интерес для историка. Интерпретация текстов, выполняющих несколько функций и относящихся к эпохе, духовная жизнь которой резко отличалась от нашей, требует критических навы­ков самого высокого уровня. Письменным источникам свойственны одновременно наибольшая отдача и (чаще всего) наибольшая полно­та, поэтому неудивительно, что историки в основном ими и ограничиваются.

Использование письменных материалов как основного историче­ского источника осложняется тем фактом, что сами полученные исто­риками данные тоже передаются в письменной форме. И при выборе темы исследования, и в уже законченной работе историки в той или иной степени находятся под влиянием того, что написали их предше­ственники, принимая значительную часть полученных ими данных, и, после определенного отбора, их интерпретацию этих данных. Но когда мы читаем труд историка, то уже удаляемся на один шаг от ори­гинальных источников за рассматриваемый период или еще дальше, если автор опирался на уже написанное другими. Первый тест, кото­рый должен пройти любой исторический труд: насколько содержащаяся в нем интерпретация прошлого соответствует всей совокупности имеющихся данных; после обнаружения новых источников или ново­го прочтения старых даже самая престижная книга может оказаться на свалке. Короче, современная историческая наука основана не на до­стижениях предшественников, а на постоянном переосмыслении оригинальных источников. Именно по этой причине историки рас­сматривают оригинальные материалы как первичные – первоисточ­ники. Все, что они и их предшественники написали, считается вторичными источниками.

Таким образом, процесс исторического исследования состоит не в том, чтобы выявить один авторитетный источник и извлечь из него все ценное, ведь большинство источников в какой-то мере страдает не­точностью, неполнотой или искажено под воздействием предрассуд­ков и корыстных интересов. Скорее он представляет собой сбор мак­симального количества данных на основе изучения широкого круга источников – желательно всех источников, имеющих отношение к рассматриваемой проблеме. Такой метод дает больше возможностей для выявления неточностей и искажений в конкретных источниках, позволяет более обстоятельно подтвердить выводы ученого. Каждый вид источников имеет свои слабые и сильные стороны; при их изуче­нии в совокупности и сравнительном анализе есть надежда, что они откроют вам истинные факты – или хотя бы позволят максимально приблизиться к истине.

Поэтому овладение широким кругом источников является одним из признаков подлинно научного исследования – трудной, порой не­достижимой целью. < …. >

Нигде, однако, историки не получили абсолютно свободного до­ступа к государственным архивам. Если бы им разрешили знакомить­ся с документами сразу по истечении срока их практической надобно­сти, они бы получили доступ к материалам, созданным лишь несколь­ко лет назад. Любое правительство независимо от политической окра­ски нуждается в определенной степени секретности, и все они стре­мятся истолковывать эту секретность в крайне жестком духе. Государ­ственные служащие хотят быть уверенными, что их официальная дея­тельность не станет предметом публичных обсуждений в обозримом будущем. В Британии «период секретности» в отношении государст­венных архивов существенно варьировался в зависимости от проис­хождения документов, пока в 1958 г. не был установлен единый 50-летний срок. Еще через 9 лет, после энергичных требований истори­ков, этот срок был сокращен до 30-ти лет. В 1970 г. этому примеру после­довала Франция, но в некоторых странах, например в Италии, 50-лет­ний срок остается в силе. Впрочем, все правительства без колебаний навечно закрывают доступ к документам, связанным с особо «чувст­вительными» моментами в истории – в Британии это, к примеру, Ирландский кризис 1916-1922 гг. и отречение Эдуарда VIII в 1936 г., во Франции – ряд вопросов, относящихся к периоду упадка Третьей ре­спублики в конце 1930-х гг. В США по Закону о свободе информации, принятому в 1975 г., доступ историков и всех желающих к архивам был существенно расширен, но в остальных странах сокращение периода секретности до 30-ти лет – максимально возможная степень либерализа­ции. Конечно, это чревато серьезными последствиями для изучения современной истории. Здесь исследователи вынуждены полагаться на опубликованные источники, мемуары и дневники больше, чем им хо­телось бы.

Первым этапом анализа документа является проверка его подлин­ности, иногда называемая внешней критикой источника. Действитель­но ли автор, место и дата создания документа таковы, какими кажут­ся? Эти вопросы особенно уместны в отношении юридических доку­ментов, таких, как хартии, завещания и контракты, от которых зави­сит в большей степени богатство, статус и привилегии. В средние века подделывались очень многие королевские или церковные хартии ли­бо для замены утраченных подлинников, либо с целью получения ни­когда в действительности не предоставлявшихся прав и привилегий. Одной из наиболее известных подделок такого рода является «Кон­стантинов Дар», документ VII в., якобы предоставлявший папе Силь­вестру I и его преемникам светскую власть над Италией на вечные времена. Подобные документы можно назвать «историческими под­делками», и их выявление может рассказать нам очень многое об об­ществе, в котором они были сфабрикованы. < … >

Если источник вызвал у историка подозрения, он задает себе ряд основополагающих вопросов. Во-первых, ставится вопрос о проис­хождении источника: можно ли проследить прямую связь документа с учреждением или лицом, которое считается его автором, и мог ли он быть подделан? В случае важнейших находок, которые вдруг возника­ют неизвестно откуда, этот вопрос приобретает особое значение. Во-вторых, необходимо изучить содержание документа на предмет соот­ветствия известным фактам. В какой степени заявленные в документе претензии или выраженные в нем чувства соответствуют нашим зна­ниям о данном периоде? Если документ противоречит данным, полу­ченным из других, несомненно, подлинных первоисточников, то он скорее всего является фальшивкой. В-третьих, важное значение име­ют и формальные признаки документа. Историк, работающий в ос­новном с рукописными источниками, должен обладать знаниями па­леографа, чтобы решить, соответствует ли графическая форма письма заявленному в документе месту и времени, и филолога, чтобы проана­лизировать стиль и язык подозрительного текста. < …. >

Установление подлинности документа и – в случае необходимо­сти – очистка текста от искажений являются лишь первым этапом ис­следования. Второй, куда более сложный составляет внутренняя кри­тика источника, то есть истолкование содержания документа. Если авторство, место и время создания документа соответствуют действи­тельности, то возникает вопрос: что мы можем извлечь из лежащего перед нами текста? С одной стороны, это вопрос о том, что он означает. И дело здесь не просто в переводе текста с иностранного или арха­ичного языка, хотя сама попытка понять средневековую латынь с со­кращениями – немалый труд для начинающего. Историку требуется не только свободное владение языком, но и знание исторического контекста, позволяющее понять, о чем идет речь. < …. >

Перед историками, основательно изучившими источники по свое­му периоду и овладевшими характерными для него оборотами речи и технической терминологией, проблема смысла встает гораздо реже. Но есть и другой, куда более насущный вопрос, связанный с содержанием документа: можно ли на него положиться? Ни один источник нельзя использовать для воссоздания прошлого, не оценив надеж­ность изложенных в нем исторических данных. Этот вопрос находит­ся вне рамок любой из вспомогательных дисциплин, таких, как пале­ография или дипломатика. Ответ на него требует знания историческо­го контекста и психологии человека. Здесь профессия историка про­является в чистом виде.

Там, где документ принимает форму сообщения об увиденном, ус­лышанном или сказанном, необходимо задать себе вопрос, был ли ав­тор в состоянии достоверно передать информацию. Присутствовал ли он (или она) при описываемом событии, был ли он спокоен и внима­телен? Если же он получил информацию из вторых рук, то не идет ли речь просто о слухах? < ... >

Когда речь идет об устных вы­сказываниях, очень многое может зависеть от точности формулиро­вок, но до распространения стенографии в XVII в. сделать дословную запись было просто невозможно. Первый механический инструмент для звукозаписи – фонограф – был изобретен лишь в 1877 г. Поэто­му крайне трудно установить, что именно сказал интересующий вас государственный деятель в той или иной из своих речей: даже при на­личии заранее написанного текста, он мог отойти от него в устном вы­ступлении, а газетные репортеры, как правило, вооруженные лишь карандашом и блокнотом, неизбежно передают ее содержание выбо­рочно и неточно, в чем можно убедиться, сравнив отчеты об одной и той же речи в разных газетах. < … >

Документ, производящий впечатление непосредственного сообщения об увиденном, услышан­ном или сказанном, вполне может оказаться тенденциозным – либо неосознанно, из-за глубоко укоренившихся предрассудков автора, либо намеренно, из его стремления доставить удовольствие или по­влиять на адресата. Посол в донесениях на родину может попытаться создать преувеличенное впечатление о своей энергии и инициативно­сти; он также может привести свои оценки правительства, при кото­ром он аккредитован, в соответствие с политическим курсом или взглядами начальства. < …. >

Автобиографии особенно славятся ошибками и тенденциозностью. Но в субъективности как таковой часто и заключается их главная ценность, ведь созданная автором картина собственной жиз­ни является в равной степени порождением личных качеств и культурного контекста. Эта субъективность тоже дает представление об умонастроении автора не только при написании мемуаров, но и на протяжении всей его жизни. Даже самый сомнительный источник мо­жет способствовать воссозданию прошлого. < …. >

Таким образом, процесс исторического исследования состоит не в том, чтобы выявить один авторитетный источник и извлечь из него все ценное, ведь большинство источников в какой-то мере страдает не­точностью, неполнотой или искажено под воздействием предрассуд­ков и корыстных интересов. Скорее он представляет собой сбор мак­симального количества данных на основе изучения широкого круга источников – желательно всех источников, имеющих отношение к рассматриваемой проблеме. Такой метод дает больше возможностей для выявления неточностей и искажений в конкретных источниках, позволяет более обстоятельно подтвердить выводы ученого. Каждый вид источников имеет свои слабые и сильные стороны; при их изуче­нии в совокупности и сравнительном анализе есть надежда, что они откроют вам истинные факты – или хотя бы позволят максимально приблизиться к истине.

Тош, Д. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка / Д. Тош; пер. с англ. – Москва: Издательство «Весь Мир», 2000. – С. 31-32, 43-44, 47-51, 53.

Соколов А.К. Источниковедение новейшей истории России

В 2004 г. был издан учебник «Источниковедение новейшей истории России: теория, методология, практика». Его редактор и соавтор: Соколов Андрей Константинович (1941—2015) — советский и российский историк, доктор исторических наук, профессор, специалист в области источниковедения и методологии новейшей истории России. Учебник представляет творческую лабораторию современного историка, тесно связанную с раскрытием узловых проблем отечественной истории XX века, способы работы с источниками.

Исторические источники — свидетельства о прошлом. Работа с ними составляет суть исторического исследования. Нет источников, нет и истории. Умение обращаться с ними — отличительный признак профессионального историка. Овладевать приемами и методами их использования призвано источниковедение — особая историческая дисциплина < …>

Логика развития исторических знаний сводится к тому, чтобы глубже и всестороннее проникнуть в понимание прошлого и дать соответствующее объяснение. В этом контексте следует рассматривать и стремление к структурным составляющим исторического процесса, и тенденцию к анализу микропроцессов, происходивших в истории общества, и их синтезу в едином потоке больших и малых исторических событий. Главное — расширение способов и методов познания истории. Элементы игры, равно как и домысливания, догадок и пр. в историческом познании, наверное, нужны, но все же «играть в историю», опираясь на новую форму агностицизма, как предлагают некоторые современные авторы, стоящие на позициях постмодернизма, не следует. Причинные системы и корреляции между различными явлениями общественной жизни, диалектика между логической, абстрактной структурой и исторической реальностью, движение от структуры к историческому моменту, и наоборот, следует рассматривать в едином русле широкого отображения плотно насыщенного различными событиями исторического процесса <…>

В силу того, что традиционное источниковедение касалось преимущественно приемов и методов обращения с ограниченным кругом так называемых первоисточников, за пределами его рассмотрения оказываются огромные пласты свидетельств о прошлой жизни, которые для истории, особенно новейшего времени, имеют огромное значение. Нет отчетливых представлений о том, каким образом те или иные средства информационного обслуживания в обществе запечатлевают историю, как она отражается в сознании людей, как воспроизводят ее литература, искусство, фольклор. Не выработано даже твердых критериев отбора таких источников на постоянное хранение. Большинство материалов, которые поступают в архивы, представляют собой заботу государства о самом себе, о своей истории, а не историю общества, в котором мы живем, и историк, обращаясь к ним, зачастую оказывается в роли чужака в чужой стране. Нужно иметь ввиду, что мысли, чувства, радости, страдания, мечты предшествующих поколений часто не оставляют ничего больше, кроме смазанных следов в исторических источниках, к тому же представленных в зашифрованной форме. Поэтому первый и зачастую единственный подход — это переоценка тех свидетельств, которые раньше были предназначены для других задач. В то же время иная расстановка акцентов в обращении с отдельными группами источников и их переоценка в свете видения новых задач истории вовсе не снимает критериев рассмотрения исторических свидетельств, в них содержащихся, с точки зрения подлинности, представительности, достоверности, сопоставимости, доказательности, т. е. всего того, что было наработано в рамках традиционного источниковедения. Более того, именно соединение в практике исторического исследования традиционных и новых подходов в работе с источниками является наиболее надежным способом продвижения к исторической правде. Мы далеки от того, чтобы утверждать, что глас народа — глас Божий. Но во всех источниках, даже в доносах, слухах и сплетнях, рассыпаны зерна истины, и задача историков состоит в том, чтобы эти зерна извлекать. На уровне своего лучшего профессионального опыта, пусть на отдельных примерах, историки доказали свою способность делать это, и этим путем, видимо, надо идти < …>

Термин «социальная история» в отечественной литературе пока не является общепринятым и только еще пробивает себе право на жизнь. В умах большинства историков и сегодня преобладает старое представление о социально-экономической истории, т. е. объединяющей экономическую и социальную историю на основе марксистско-ленинской теории классов в единой связке. В этом контексте она выступает как разработка определенного набора стандартных тем и сюжетов по канонам, установленным еще советской историографией. В качестве относительно самостоятельных направлений исследований в ней существовали: изучение рабочего класса как главной силы общественного развития, крестьянства, в том числе колхозного, и межклассовой прослойки — интеллигенции, а в более широком смысле — изменений в социально-классовой структуре общества <…>.

В современной социальной истории большое внимание уделяется проблемам религиозных, расовых, этнических различий в различных классах, слоях и группах общества. Это ведет к переосмыслению огромного пласта литературы, посвященной формированию и развитию национальных и интернациональных кадров в России и СССР. Но никогда не было особым секретом, что, например, основную массу рабочих в национальных районах страны составляли русские, которые и выступали в качестве субъектов модернизационных преобразований, далеко не всегда однозначных. Неизбежно возникавшие на этой почве трения и конфликты отрицались и почти не подвергались исследованию в советской историографии. Между тем развал СССР и обострение национальных (этнических) и религиозных проблем в современной России со всей остротой обозначили их важность, прежде всего в плане историко-сравнительного анализа. Такая постановка вопроса выводит историков на изучение пространственно-временных изменений <...>

Россия – страна, обладающая наиболее обширными пространствами, которые не были одинаковыми с точки зрения природных, экономических, демографических и прочих условий. Поэтому исследование пространственно-временных изменений для нее, как и других аналогичных стран, имеет очень большое значение. Трансформация доиндустриального общества в индустриальное, сопровождавшаяся неумолимой и возрастающей урбанизацией, ростом промышленности и расширением рынка труда, ведет к фундаментальным изменениям трудовых отношений, принципов оплаты труда, более острому противостоянию между теми, кто работает, и теми, кто распоряжается на производстве<...>

Обращение к социальной истории, а также усиление социальных (человеческих) аспектов буквально взрывает традиционное источниковедение, создавая предпосылки беспредельного расширения как проблематики, так и фактической базы исторических трудов. Историческая наука перестает топтаться на одном и том же поле избитых тем и сюжетов и раздвигает грани исторического познания. Исследование проблем социальной истории, ее установка на изучение истории «снизу», внимание к микроистории по иному расставляет акценты в работе над источниками. Даже после открытия многих архивных фондов историки продолжают спорить, как приблизиться к пониманию существа социальных процессов, как воспроизвести истинные мысли, ценности, чаяния рядовых людей в условиях распространения двоемыслия и самоцензуры в обществе, считавшемся «хранящим молчание или говорящим лишь языком Сталина и официальной прессы». Результатом стала серия исследований, и особенно публикаций новых источников, направленных на изучение «голоса народа» и общественного мнения в стране. Тем не менее после выхода в свет указанных работ ощущается известная неудовлетворенность. На этот раз тем, что голоса рядовых граждан теперь слышатся много лучше, чем известны их реальные поступки, дела, поведение. Сравнение слов и дел рядовых людей кажется особенно заманчивым.

Большое значение для социальной истории имеют такие группы источников, которые отражают непосредственные взаимоотношения людей с государственными и общественными институтами. Среди них письма, обращения, заявления, жалобы, персональные дела, судебно-следственные материалы и прочие документы подобного типа, служащие источниками для построения индивидуальных и коллективных биографий (просопографии). Для советского периода особое значение приобретают сводки и донесения о настроениях в обществе, периодически составлявшиеся различными политическими органами, материалы проверок, чисток, контрольных комиссий и т. д., свидетельствующие о действительном, а не мнимом состоянии общества, каким его видела или хотела видеть власть.

Состояние архивного дела по истории новейшего времени приводит к выводу, что ситуацию нельзя назвать вполне благополучной. Приоритетность институционального и государственного подхода отразилась на существовавшей в СССР и продолжающей действовать системе отбора документов на постоянное архивное хранение. Номенклатура дел носила, как правило, типизированно-формализованный характер. Их ценность нередко определялась не содержанием, а местом учреждения в партийно-государственной «табели о рангах». Не только люди, но и фонды подвергались чистке, в соответствии с идеологическими установками и представлениями о том, что должно попасть в историю. Результатом стало крайне неравномерное отражение вопросов, интересующих социального историка, в архивных фондах. Как ни странно, но не только мелкие детали, нетипичные ситуации и тенденции, по и многие важные события, не говоря уже о повседневной жизни рядовых людей, не оставили после себя очевидных документальных свидетельств. Ряд коллекций, связанных с социально-исторической проблематикой, до сих пор под разными предлогами не рассекречивается. Все это делает актуальным использование широкого спектра подходов и методик, включая апробированные методы извлечения косвенной информации. Кроме того, историк новейшего времени имеет уникальную возможность лично участвовать в формировании базы для своего исследования, восполняя информационные пробелы с помощью интервьюирования современников. На наш взгляд, такие возможности, приобретающие огромное значение, явно недооцениваются специалистами. В последнее время все активнее берутся на вооружение методики и вводятся в научный оборот не только материалы «устной» истории. Реализуются программы визуального обследования местности, обстановки жилища, направленные на заполнение информационных лакун. Все шире в качестве источников привлекаются материалы личных и семейных архивов граждан, краеведческих музеев, архивы и коллекции документов общественных организаций, включая дневники, переписку, фотографии, материалы профессиональной и творческой деятельности.

Источниковедение новейшей истории России: теория, методология, практика: учебник / А.К. Соколов, Ю. П. Бокарев, Л.B. Борисова и др.; под ред. А.К. Соколова. – Москва: Высш. шк., 2004. – С. 4, 39, 40, 387, 389, 400-401.