Теоретические ресурсы объяснения причин и сущности терроризма

Размышления на названную тему можно подразделить преимущественно на социологические, цивилизационные и социально-психологические. В эти три типа укладываются все частные объяснения. Приведенная выше точка зрения Розина относится к социологическому подходу, Никитаева - к социально-психологическому, а Копылова - к цивилизационному. Рассмотрим эти подходы, а также еще один, политологический, к которому, все чаще в последнее время, обращаются многие ученые. Почему такой разрыв приписывают воздействию глобализации, хотя очевидно, что он нарастал и прежде? Во-первых, разрыв между богатыми и бедными странами в последние годы ускорился. Во-вторых, развитые в информационном, экономическом и технологическом отношении страны получают неоспоримые преимущества от глобализации. Ее порой сравнивают со спортом. Тем, кому не дано стать чемпионом, лучше держаться в стороне, чтобы ненароком не сшибли спортсмены. В-третьих, перемены на Западе таковы, что делать ставку на догоняющую модель модернизации уже нельзя. Представление о ней меняется, ее начинают воспринимать как благоприятные изменения в пределах возможностей отставшего общества. Шмуэль Айзенштадт и Самьюэл Хантингтон говорят об исчезновении общей модели модернизации, ориентированной на западный образец, и появлении множества модернизмов. Проблему неразвитости лишь камуфлируют идеи устойчивого развития и статус-кво. Однако многие хотели бы развиваться не столько устойчиво, сколько быстро; статус-кво не удовлетворяет большинство стран. Причины их бедности по-настоящему не поняты, не говоря уже о путях ее преодоления. Объяснение терроризма бедностью и неравенством часто оспаривают: ведь среди лидеров экстремистских движений немало образованных и богатых буржуа. Делает ли это тему бедности несущественной для проблемы терроризма? Бедность не всегда связана с ним, но играет центральную роль в его идеологии - наряду с унижением, необразованностью, отчуждением, маргинализацией и отсутствием глобальной идентичности при разрушении локальной. В условиях высокой технологической оснащенности и разрушенной идентичности стремление обрести ее вновь принимает уродливые формы, в том числе ведущие к терроризму. В качестве примера такой искусственной идентичности Мануэль Кастеллс приводит японскую религиозную террористическую организацию «Аум Синрикё». Цивилизационный подход объясняет появление нового терроризма противоречиями между Севером и Югом. Для их характеристики противоречивая оценка «многообразие - раскол» типична еще больше. «Почему они нас ненавидят?» - спросил Джордж Буш-младший. И сам же ответил на свой вопрос: «Потому что ненавидят нашу свободу». Это напоминает историю с вице-королем Индии лордом Эдуардом Литтоном, который в своей знаменитой речи 1878 года сообщил индийцам о цивилизующей миссии Британии, несущей им идеи свободы и личного достоинства. Он говорил главным образом о свободе печати как естественном источнике вестернизации страны. Для его слушателей это были «таинственные формулы». Примерно так же выглядит «формула Буша» для террористов. Обсудить поставленный президентом вопрос решились только два «еретика» - Гор Видал и Ноам Чомски. Они сделали это, не щадя Америки, что, естественно, не могло вызвать симпатии в обществе. В США и за их пределами сам вопрос считают манихейским, раскалывающим плюралистическую страну на два лагеря. Хантингтону противостоят не только идеи космополитизма, глобализации, но и понимание терроризма как варварства, сражающегося против цивилизации и паразитирующего на культурах, допускающих терроризм. Социально-психологический подход представлен классической социально-психологической работой американского философа Эрика Хоффера «Истинно верующий». Славу этой книге составил глубокий анализ массовой психологии, тех ее черт, которые формируют тип фанатика, то есть глубоко убежденного человека с разрушительными наклонностями. Среди этих черт - стремление масс к переменам и их непостоянство, готовность перейти от слов к делу, чтобы стать «полезным массовым движением». Большую роль, по мнению этого исследователя, играют также несчастья и бедность, чрезмерные ожидания, резкая смена идентичности, непомерный эгоизм и амбициозность, стремление к лидерству и т. д. Дмитрий Ольшанский нарисовал более упрощенную цепочку: «радикализм - экстремизм - фанатизм - терроризм» как эволюцию субъекта, склонного отвечать насилием на насилие и тем самым эскалировать его. Толкование терроризма как деятельности ослепленных яростью фанатичных людей вряд ли можно полностью принять. Например, протаранивший здание Всемирного торгового центра Мохаммед Атта написал, как известно, перед смертью спокойное письмо, в котором объяснял причины своего поступка. Мотивацию такого рода людей понять трудно. Она может быть одновременно политической, религиозной и психологической. Участники акции 11 сентября ненавидели Америку ее за триумфализм и нежелание понять, что они - «другие», за отчуждение и soft power закусочных Макдоналдса и фильмов Голливуда. Радикальные исламисты не в состоянии смириться с тем местом, которое их страны занимают в глобальной экономике и которое, уверены они, навязано им Соединенными Штатами. В их взглядах, из которых куется исламская солидарность, вымысел смешан с правдой, ненависть - с холодным расчетом, тщательной подготовкой и долговременным планированием операций. Однако вряд ли анализ этих психологических факторов, полезный для предупреждения террора и противодействия ему, позволит по-настоящему постичь терроризм как явление. Политологический подход в последнее время считается самым оптимальным объяснением. Разумеется, бедность крупных регионов мира и неравномерность глобализации, слабость общечеловеческого начала и психологию фанатизма сбрасывать со счетов нельзя. Но почему ответом на них стал именно терроризм? Почему именно он маркирует XXI век? Можно ли дать ему интегральную характеристику, которая бы отделила условия его осуществления от сущности, указала не только на общие, но и на конкретные признаки и предпосылки террористической атаки? Пожалуй, в этом смысле наблюдается сходство между революцией и терроризмом. И то и другое стимулируются цивилизационным расколом классов, сопровождающим экономическое неравенство. Но массовая бедность может вызвать революцию или волну террора, а может и не вызвать. Терроризм похож на движение социального протеста или революцию, и в этом качестве его питают социальные причины. Но он, как правило, не ставит перед собой цель захватить власть, а стремится лишь сделать ненавидимого противника уязвимым, вынудить его задуматься над проблемами тех, кто вступил в отчаянную борьбу против него. Похож терроризм и на новый тип войны, который не обязательно продолжает политику государства. Он представляет собой войну, которую без всякого объявления ведут неполитические акторы, преследующие отдаленные политические цели, в такой акции явно недостижимые. Причины же этого имеют социальный и цивилизационный характер. Вместе с тем терроризм - это международная криминальная сила, технологически хорошо оснащенная, ставящая политические цели и выступающая в роли политического реактора. Ее действия направлены против своего или чужого государства не напрямую, а в форме атак на гражданское население. Террористами движут ненависть, зависть, жадность и желание наживы. Это преступность, сопутствующая разрушению традиционного общества без одновременной успешной модернизациии. Подобная характеристика терроризма сочетает в себе три описанных выше подхода, но интегральной не является. Комбинация социального протеста, культурного конфликта и психологической ярости увеличивает число угроз в мире, уподобляет их непредсказуемым природным катаклизмам, превращая тем самым и общество в квазиприродную реальность. Те, кто видит в терроризме реванш и последний бой традиционалистов, не склонны считать терроризм политическим действием, поскольку жизнь традиционных обществ не знает политики в современном смысле слова. По словам президента Пакистана Первеза Мушаррафа, «бен Ладен дал своим ученикам проект, который оправдывал терроризм и давал им финансовые средства. Главная мотивация исламистов - не религия, а политика». Для Усамы бен Ладена это - построение исламского халифата, для других - собственного государства, достижение автономии или определенного статуса в международной системе, выход на международную арену. Террористы Шри Ланки, баски, ирландские и им подобные террористические организации, может быть, отличаются от исламских радикальных организаций большей локальностью действий и более достижимыми целями. К тому же они менее архаичны: призыв отдать свою жизнь взамен за вечное блаженство после смерти понятен мусульманской религиозной общине, но за ее пределами не получает такого же отклика. Кроме того, говоря о политическом характере нового терроризма, следует помнить, что современная общественная мысль не обязательно связывает политическое со специализированной деятельностью государства. Немецкий юрист и политолог Карл Шмитт, например, полагал, что специфику политической деятельности можно определить, обозначив главную проблему, решаемую политикой, - как и при определении особенностей эстетического, этического и экономического. Первое из них решает вопрос о соотношении прекрасного и безобразного, второе - добра и зла, третье - пригодного и непригодного, рентабельного и нерентабельного. «Специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, - это различение друга и врага». Хотя работа Шмитта была написана еще в 1927 году, он, как никто другой, сумел не только столь необычно сформулировать сущность политического, но и высказать мысли, сохраняющие свою актуальность и по сей день. Попробуем выяснить, отчего условия, способные вызвать революцию, войну или массовый протест, сегодня порождают терроризм. В нем часто видят попытку надавить на правительство чужой или собственной страны, чтобы посредством телевещания наглядно продемонстрировать миру ужасы насилия над мирным населением. Данное Шмиттом определение политического позволяет понять суть деполитизации: «Если пропадает это различие (между другом и врагом), то пропадает и политическая жизнь вообще». Конец ХХ века принес понимание того, что все его трагедии и напряженность, революции и войны - следствие господства политики, вечного разделения и международной системы, и внутригосударственной жизни на врагов и друзей. Менее конфронтационное будущее современники видели в открытости, диалоге, демократизации. Мы стали свидетелями двух встречных процессов деполитизации - на Западе и в России. На Западе нарастали представления о международной открытости как гарантии мира и неуязвимости. Страны, которые в силу сложившихся обстоятельств или по собственной воле попали в изоляцию (даже если та способствовала их ускоренному развитию), казались особенно опасными. Крах коммунизма был воспринят и в России, и на Западе как ослабление конфронтации, напряженности и предпосылка мира. Крах коммунизма сделал возможной глобализацию, открыв для капитала, товаров и информации новые зоны, а также сделав возможной победу идей либерализма и свободную торговлю в глобальном масштабе. Отказавшись от моральной и ценностной легитимации политики открытости, Москва переняла идеи западных политиков, полагающих, что закрепление международного статус-кво в сочетании с глобализацией позволит сблизить народы. Ученые отнеслись к упованиям на глобализацию более критически. Они указывали на неразрывность глобального и локального (Роланд Робертсон), на новые сложные проблемы глобального будущего (Такаши Иногучи), на потенциальный конфликт цивилизаций (Самьюэл Хантингтон), на нелинейность развития и возможность изменения его направленности (Имманьюэл Валлерстайн), на глобализацию как начало нового процесса социальных трансформаций, которые не обязательно будут протекать в исходном виде (Мартин Олброу), на неравномерность глобализации и ее тяжелые социальные последствия, а также на дискриминационную стратификацию наций (доклады ООН), на множественность глобализаций (Питер Бергер, Самьюэл Хантингтон), на превращение общества в квазиприродную реальность (Ульрих Бек, Борис Капустин), на опасную для обществ потерю идентичности и фрагментацию вследствие политики мультикультурализма (Карл-Отто Аппель, Зигмунт Бауман, Брайан Барри), на непредсказуемые последствия появления новых политических акторов с сомнительной легитимностью (Ян Пакульски, Малком Уотерс, Джон Скотт), на необходимость разумного взаимодействия между более влиятельным гражданским обществом и государством (Антони Гидденс), на опасность гуманитарных интервенций (Даниел Уорнер) и т. д. Особое внимание исследователи уделили проблеме деполитизации развитых обществ и государства в условиях глобализации. Бек считал этот феномен революцией с множеством негативных последствий. Карла Боггса беспокоило нарастание корпоративности власти. Однако никто из них до сих пор так и не отметил опасность интеграции всех этих факторов в общую предпосылку терроризма нового типа. Перед умственным взором политиков, надеявшихся, что глобализация поможет преодолеть конфронтацию, стояли конфликты XX века. Однако прежняя международная система, в которой главным и законным действующим лицом выступало государство, оказалась ослабленной. А если при этом глобальные политические структуры и, следовательно, возможность политического же разрешения конфликтов отсутствуют, политические действия становятся нелегитимными. Терроризм представляет собой форму архаической политизации, при которой предельно упрощенная система координат «друг - враг» лишена каких бы то ни было государственных и дипломатических начал и взывает к древнему инстинкту мести, отчасти родовой. Этим объясняются и атаки на население: они служат средством, позволяющим через СМИ и граждан добиваться от их правительств рациональных политических целей, которыми задались террористы. Для архаической политизации месть и самоутверждение, готовность пожертвовать жизнью чрезвычайно важны. Это, несомненно, психологические факторы, но не только в смысле индивидуальной психологии, а еще и коллективный архетип архаической политики. Он извлечен из глубинных пластов культуры традиционных обществ, разрушаемых деньгами, материальными и технологическими соблазнами. Однако, несмотря на эту архаическую подкладку и метафизические цели прозелитического радикального ислама (например, создание исламского халифата), террористы преследуют практические цели: спровоцировав негодование умы, добиться смены прозападных режимов в Пакистане, Саудовской Аравии и Египте.