Раздел II. Базовые понятия лингвокультурологии

В этом разделе вниманию читателя предлагаются материалы по лингвокультурологии, носящие 1) общий характер – с описанием этой науки через анализ ее целей, задач, понятийно-терминологической сферы, смежные и донорские науки; 2) частный характер – с описанием отдельных конкретных и сложных понятий, необходимых при изучении проблемы «язык – культура»: реальная, языковая и концептуальная картина мира, менталитет и ментальность, культурная коннотация, культурный барьер.

Бутенко Е. Ю. Базовые единицы лингвокультурологии, 2008:

Лингвокультурология – молодая, динамично развивающаяся лингвистическая дисциплина, оформившаяся в 90-е годы XX века. Областью исследования новой науки стала диада «язык – культура», которая получает воплощение в идеях языковой и концептуальной картин мира, а также национальных лингвокультур. Человек погружен в культурную среду знаковым способом, а языковой материал признается подлинным хранителем культуры. Своевременность и новизна настоящей статьи определяются предпринятой попыткой представить и проанализировать ряд базовых категорий лингвокультурологии и их основные свойства.

Современная интерпретация проблемы межкультурной коммуникации как проблемы общения национальных сознаний восходит к ставшей классической идее В. фон Гумбольдта о том, что «разные языки – это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее, …в каждом языке заложено самобытное миросозерцание» <…>. Язык через культуру выводит лингвокультурологов на сознание ее носителей; в этом векторе (язык → культура → сознание) усматривается коренное отличие лингвокультурологии от других направлений антропологической лингвистики (когнитивная лингвистика, этнолингвистика, лингвострановедение и т.д.).

В лингвокультурологии рассматривается, каким образом культурные смыслы «рассеяны» в языке, то есть способы лексикализации единиц культуры. Основным объектом лингвокультурологии следует считать лингвокультуры, как некие типы взаимосвязи языка и культуры. В зависимости от целей исследования лингвокультуру можно рассматривать как совокупность текстовых произведений, созданных на национальном языке и моделирующих этнокультуру и самосознание. С другой же стороны, под лингвокультурой можно понимать совокупность феноменов и продуктов культуры, объективированных и «читаемых» в языке. Лингвокультурологическому анализу подвергается либо целостная лингвокультура, либо ее фрагмент – отдельная лингвокультурная область внутри некоторого лингвокультурного типа, обладающая смысловой обособленностью. Непосредственным предметом лингвокультурологии может стать некоторая часть лингвокультуры или лингвокультурной области, имеющая специфические характеристики и свойства.

В сфере интереса лингвокультурологии значатся любые языковые единицы, приобретшие символическое значение и отражающие культурную информацию (фразеологизмы, метафоры, паремии и т.д.). Для эффективности исследования национального своеобразия лингвокультур их можно рассматривать через призму концептосферы, которая условно сегментирует все лингвокультурное пространство на «пучки смыслов» – концепты. Теория концепта, функционирующая в рамках лингвокультурологии, позволила интегрировать разноуровневые языковые единицы для выявления особенностей этнокультурного восприятия действительности.

Существенно, что лингвокультурологические единицы изначально не принадлежат одной семиотической системе – языку, а воплощаются в различных срезах культуры: мифах, ритуалах, обрядах, суевериях, стереотипах, в речевом поведении и пр. Как новая «стыковая» дисциплина лингвокультурология встала перед проблемой формирования такой терминологической системы, которая не представляла бы собой результата суммирования двух ее образующих наук – лингвистики и культурологии. Следует признать, что общая обеспокоенность лингвистов состоянием терминологии не обошла и лингвокультурологию: упорядочение и эволюция ее категориального аппарата еще не окончены. Причина относительной размытости перечня базовых понятий и их синонимичности, как нам думается, лежит отчасти в неоднозначности предмета исследования, ведь, как было сказано выше, предметом внимания лингвокультурологов являются культурно маркированные языковые единицы. В связи с этим необходимо отметить, что критерии культурной маркированности языковых единиц, к сожалению, трудноопределимы, так как фактически любая языковая единица содержит культурно значимую информацию. Кроме того, существуют различные способы ее воплощения. И все же максимум данных о культурных смыслах мы можем получить, анализируя семантическое наполнение лексем и их контекстные связи.

По мнению В. Н. Телия, существует 2 типа единиц: «те, в которых культурно значимая информация воплощается в денотативном аспекте значения (это слова, обозначающие реалии материальной культуры или же концепты культуры духовной и социальной), и единицы, в которых культурно значимая информация выражается в коннотативном аспекте» <…>. Для лингвокультурологии релевантно изучение единиц обоих типов, в независимости от статуса их культурных смыслов. При рассмотрении единиц второго типа исследователь культуры сталкивается с необходимостью охватить широчайший круг их внутриязыковых связей, эксплицируемых в текстах.

На наш взгляд, к базовым категориям лингвокультурологии следует относить понятия, максимально способствующие раскрытию национальной специфики репрезентации культурной информации, заложенной в любых знаках языка. По такому принципу в активлингвокультурологии могут быть включены следующие понятия: лингвокультура, лингвокультурная область, языковая картина мира (далее – ЯКМ), менталитет / ментальность, лингвокультурный концепт, культурный смысл. Мы не будем перечислять другие понятия, пришедшие в лингвокультурологический обиход вместе с теорией концепта, так как они могут быть более точно дифференцированы лингвоконцептологией.

Концепт признается одной из центральных единиц изучения в контексте проблемы «язык – культура», так как обозначает многоуровневое ментальное образование, лежащее в сознании, языке и культуре. Лингвокультурный концепт содержит в себе культурные смыслы, установив которые, можно охарактеризовать соответствующий фрагмент лингвокультуры. От других ментальных единиц, используемых в различных областях науки (когнитивный концепт, фрейм, сценарий, скрипт, понятие, стереотип, гештальт и т.д.), лингвокультурный концепт отличается акцентуацией ценностного элемента.

Центром концепта всегда является ценность, поскольку концепт служит ис-следованию культуры, в основе которой лежит именно ценностный принцип <…>. С точки зрения структуры, концепт не имеет четких границ, так как сознание синкретично по своей природе. Однако в концепте присутствует ядро, где сконцентрированы смыслы – культурные основы, идентифицирующие концепт в лингвокультуре; приядерная область со смыслами – доминантами, также значимыми для статуса концепта и периферия, куда входят менее актуальные смыслы для носителей языка и индивидуальные ассоциации. Ключ к пониманию концептов и, следовательно, лингвокультур предоставляют слова. В случае с лингвокультурными концептами слово или ключевое слово – это прежде всего имя концепта, как правило, доминанта синонимического ряда, эксплуатируемая исследователем для удобства именования. Такие слова как Privacy, Freedom, Weather, Stiff Upper Lip открывают лишь вершину глубокого айсберга британской лингвокультуры. В целом же вербализованный концепт «живет» не в отдельном слове, а в семантическом пространстве языка как таковом и может быть отождествлен с целым речевым произведением.

Фоном для изучения концептов становятся лингвокультуры или языковые картины мира, которые в основном в современных научных изысканиях предстают как синонимичные понятия. Однако такое вольное словоупотребление не вполне обоснованно, так как отличия этих понятий раскрываются в особенностях их структуры, классификации и исследовательских принципов. Лингвокультуру и ЯКМ можно соотнести как общее и частное, так как в лингвокультуре как особом типе взаимосвязи языка и культуры находят отражение не только языковая, но и концептуальная, культурная, ценностная картины мира. Лингвокультура – явление более широкое, чем ЯКМ. Процессы межкультурного взаимодействия, а также перевод как особый тип культуры создают глобальное лингвокультурное пространство, что позволяет констатировать существование мировой лингвокультуры. ЯКМ – это выражение этноспецифики языкового мышления и менталитета, и в этом смысле ЯКМ всегда национальна.

Лингвокультура, по нашему мнению, выражает результат культурно языковой деятельности как минимум группы людей и складывается из совокупности ЯКМ лингвокультурного сообщества. Так как лингвокультура влияет на формирование ЯКМ каждого ее носителя, то полагаем, что понятия «индивидуальной лингвокультуры» быть не может по определению.

ЯКМ предполагает наличие у носителей языка определенного набора общих фоновых знаний, связывающих культурно маркированные единицы языка с «квантами» культуры <…>. В то же время имеет смысл выделять индивидуальные / авторские ЯКМ, которые реализуют специфику языкового видения мира отдельного человека. Феномен лингвокультуры сосредоточивает внимание ученых на преемственности культурно-языковых традиций и процессов, что предопределяет диахронный срез подобных исследований.

Взгляд на культурное в языке ретроспективен и историчен. Он аналогичен припоминанию. При лингвокультурологическом подходе к языку доминируют идеи культурной трансляции, коллективной культурной воспроизводимости и трансформации <…>.

Лингвокультура формируется из ЯКМ всех временных этапов с момента зарождения языка и, как нам представляется, ЯКМ могут исследоваться как самостоятельные системы на любом этапе своего онтогенеза.

Типологизация ЯКМ в первую очередь должна основываться на языковом признаке. Лингвокультуры в этом плане – разноэтносные комплексы, репрезентирующие культурно-языковые установки людей, объединенных по национальной принадлежности. Так, в качестве формантов швейцарской лингвокультуры могут рассматриваться французская, немецкая и итальянская ЯКМ. В то же время французская ЯКМ может изучаться через призму бельгийской, канадской, нигерийской и других лингвокультур. Несмотря на существование лингвокультур, в основу которых положен один язык (например, английский язык для британской / американской лингвокультур), полное совпадение их ЯКМ невозможно. Этот факт лишает язык абсолютной созидательной силы и показывает, что ЯКМ трансформируется под влиянием культурноисторических процессов и преломляется через призму менталитета.

Лингвокультуру можно понимать как комплексное семиотическое образование, реализующее способы актуализации культуры в языке. В отличие от лингвокультуры, ЯКМ рассматривается как система представлений, посредством которых человек осмысливает действительность и ориентируется в ней при помощи языка. При всей своей метафоричности фразеосочетание «языковая картина мира» очень точно передает идею упоряочения потока информации в сознании субъекта. Правомерно считается, что ЯКМ являются производными национальных менталитетов <…>. Менталитет обусловливает строение концептуальной и языковой картин мира, которые оказывают непосредственное влияние на формирование лингвокультуры.

Выделение и лингвокультурологическое описание отдельных лингвокультурных областей внутри лингвокультуры относятся к проблемным вопросам, требующим глубокого теоретического осмысления. Лингвокультурные области демонстрируют определенный тип мышления и адекватный ему язык. Основанием для обозначения некоторого образования в качестве отдельной лингвокультурной области служит его смысловая и лексическая обособленность. Сферы философии, художественной литературы, мифологии, фольклора, паремий могут быть рассмотрены в качестве обособленных лингвокультурных областей, так как они представляют собой самостоятельное смысловое пространство. Это выявляется при их анализе как со стороны культуры, так и со стороны языка. По нашему мнению, значимость этих областей измеряется плотностью культурной информации, закодированной в языковых единицах. Лингвокультурные области являют собой динамичные образования, расширение их границ детерминируется эволюционным развитием культуры, возрастанием количества культурных текстов, а также изменениями актуальности этих текстов на разных этапах развития общества. Как нам представляется, перечень основных лингвокультурных областей довольно статичен, что мы объясняем относительным постоянством разновидностей культурной деятельности. Исчисление лингвокультурных областей затрудняет и то, что очертания некоторых из них весьма размыты, например, внутри фольклора можно рассматривать эпос, сказки, легенды, песни, притчи и т.д. Думается, что исследователь вправе сам задавать объем лингвокультурной области, при этом ее моделирование должно соответствовать поставленным целям и задачам. Состав значимых лингвокультурных областей в национальных культурах различается, так как каждая национальная культура, как известно, есть совокупность ценностей определенной нации и аксиологических установок, вырабатываемых историей из системы естественных реалий, артефактов и ментефактов (термин Телия).

Наиболее трудноопределимым термином в лингвистических студиях нам представляется термин «менталитет», который составляет одну из центральных категорий лингвокультурологии. Сложности в дефинировании данного термина вызваны существованием смежной категории: «ментальность», которая явилась русифицированным вариантом немецкого слова ‘Mentalität’. Введение понятия «менталитет» в оборот антропологической лингвистики стало результатом осознания различий мировидения представителей различных лингвокультур. Большинство ученых сходится во мнении, что обсуждаемый термин легче описать, чем дефинировать. Несмотря на попытки словарей иностранных слов разграничить эти термины, они едва ли разводимы. В новейшем «Большом словаре иностранных слов» читаем: «Менталитет (нем. Mentalität, от лат. mens, – ntis = разум, мышление) – совокупность психических, интеллектуальных, идеологических, религиозных, эстетических особенностей мышления народа, социальной группы или индивида, проявляющихся в культуре, языке, поведении и т.п.; мировосприятие, умонастроение». «Ментальность (от ментальный) – духовность; характерный для личности или общественной группы образ мышления, его социальная и биологическая обусловленность; образ мыслей» <…>.

В дефинициях лингвокультурологов также не наблюдается единства во взглядах на эти термины.

Ментальность – совокупность мыслительных процессов, включающих построение особой картины мира <…>.

Ментальность – миросозерцание в категориях и формах языка, в процессе познания соединяющее интеллектуальные, духовные и волевые качестванационального характера в типичных его проявлениях <…>.

Менталитет – глубинный уровень культуры, на котором осознанное соединяется с бессознательным и который служит основой устойчивой системы смыслов и представлений, укорененных в сознании и поведении многих поколений <…>.

Менталитет – множество когнитивных, эмотивных и поведенческих стереотипов нации <…>.

Сопоставив лексикографические и лингвокультурологические дефиниции обсуждаемых понятий, мы можем заключить, что ментальность объясняется как образ мышления, совокупность мыслительных процессов. Менталитет же больше акцентирует национальную компоненту мировосприятия этноса.

В рамках лингвокультурологии правомерен термин «культурный смысл» в том плане, что смысл понимается как явление, детерминированное культурой и материализованное в языке. Это универсальный термин для лингвокультурологической науки, он приложим ко многим другим базовым категориям дисциплины – лингвокультуре, концепту, концептуальной картине мира, лингвокультурной области, так как культурные смыслы – это те «ячейки», которые составляют содержание вышеперечисленных единиц и связывают языковое и когнитивное сознание. Поскольку культуры познаются в сравнении, то и «культурное» в смысле выявляется в сопоставительном анализе и задается менталитетом народа. Сама природа смысла порождает множество вопросов: как соотносится смысл и значение, смысл и концепт, возможно ли именование смысла, как выделяется «культурное» в смысле и т.п. По этим и другим вопросам лингвокультурологии предстоит занять определенные позиции. Мы считаем релевантным разграничивать «культурный смысл» и «культурную сему» как разноуровневые категории. Культурная сема в учебном пособии В.А. Масловой дефинируется как более мелкая и более универсальная, чем слово, семантическая единица, семантический признак. Например, у слова щи можно выделить сему «пища русских» <…>. Если культурные семы – это единицы значений, зафиксированные в культуре лексикографическими изданиями, то «культурные смыслы», как и смыслы вообще, возникают в интертекстуальном пространстве в результате рефлексии. Термин «культурный смысл» неотъемлем для лингвокультурологии, так как смысл как частный случай мыследеятельности (по Щедровицкому) – это всегда принадлежность сознанию субъекта той или иной лингвокультуры. Например, в семантическом пространстве немецкого лингвокультурного концепта ANGST можно выделить такие культурные семы, как: «условие возникновения», «неопределенность переживания», «продолжительность действия», «каузация», «эмоциональная реакция» (эти семы отсутствуют в русской лексике соответствующего концепта) <…>. Смысловую структуру концепта ANGST в немецкой лингвокультуре составляют такие культурные смыслы как «советчик», «попутчик», «друг», «тюрьма», «вещь, имеющая размер, вес, вкус» <…>. Приведенный пример иллюстрирует целесообразность выявления культурных сем и культурных смыслов даже относительно онтологически универсальных явлений действительности.

Подводя итог вышеизложенному, отметим: 1) лингвокультурология представляет собой комплексную научную дисциплину, изучающую взаимосвязь и взаимодействие языка и культуры через призму культуроносных ментальных единиц, облеченных в вербальную форму; 2) корреляция понятий «лингвокультура» и «ЯКМ» неизбежна, так как ЯКМ выводят на поиск ответов в сфере культуры, как самом надежном средстве хранения и передачи языковой информации. Лингвокультурология призвана давать объяснения причин и принципов модификации ЯКМ; 3) лингвокультурная область – обособленный в культурном и языковом отношении фрагмент лингвокультуры, демонстрирующий специфические способы актуализации культурных смыслов и их вербальной экспликации; 4) менталитет – область пересечения коллективного и индивидуального сознания, которая обусловливает формирование этноспецифического в культуре – национальной культуры. ЯКМ – опосредующее звено между менталитетом и лингвокультурой (Менталитет→ ЯКМ↔ лингвокультура) [321-327] <…>.

Колесов В. В. Русская ментальность в языке и тексте, 2006:

Ментальные совпадения

Даже наиболее удачные попытки исследовать русскую ментальность через семантику языка страдают односторонностью выводов.

Например, Анна Вежбицка [1991] заключения о русской ментальности строит на основании статистически более распространенных конструкций – без учета возможных обратных синтаксических типов (следовательно, пристрастно) и описывает их по контрасту с английской формой ментальности (речемысли). Утверждается «пациентивная» (пассивная) ориентация русской «этнофилософии», в отличие от «агентивной» (активной) ориентации английского языка, и такое заключение основано на контекстах вынужденно услужливого характера (письма Марины Цветаевой). Если в данном случае и нет национальной пристрастности, то искажение ментального поля сознания тут налицо. В качестве основных выделяются: повышенная эмоциональность, склонность к фатализму, неконтролируемость событиями (приводится словечко Евтушенко притерпелость), иррациональность сознания (отсутствие каузации событийного ряда, т.е. равнодушие к идее причинности), антирационализм с примером знаменитого русского авось, категоричность моральных суждений в отношении других лиц. В последнем случае приводятся многие русские слова типа мерзавец, негодяй, подлец и т.д. при единственном (якобы) слове других языков, например, только scoundrel у англичан. Но и тут обычная подмена тезисов: сравниваются стилистически разные уровни двух словарно богатых языков, причем сознательно исключаются английские слова столь же низкого стиля (их даже больше, чем в русском).

На основе языка Вежбицка учитывает все компоненты, организующие коллективное поле русской ментальности: и психологическое, и генные, и культурные, – но под углом зрения слова, которое всегда обобщает. В данном случае ключевые концепты русской ментальности автор определяет в словах душа, судьба и тоска. Однако при точности найденных концептов нельзя говорить об их исчерпывающем списке специально для русской ментальности (с одной стороны) и притом приписывать данное сочетание концептов только русским. Можно указать и другие ментальности с тем же набором. Но, кроме того, те же самые концепты можно истолковать иначе, чем делает автор, не придавая им обязательно осуждающего значения: как душевность, мистически ориентированное отношение к миру, доверчивость и особый склад характера, склонного переносить собственные недостатки на другого – с тем чтобы бороться с пороками как с нежелательными объектами критики.

Наконец, для анализа избраны вовсе не понятийные, а символические константы. Говоря о понятии, автор толкует символы, в то же время упрекая других исследователей за неверное определение базовых прототипов (инвариантов) в исследуемом языке. В целом изучается не русская система ментальности с диалектическими ее противоречиями, но конструируется «средний тип» на основе отталкивания от другой (английской) системы, представляемой как «универсальные человеческие концепты». К тому же, если диалектические противоречия самой системы в исследовании редуцировать, окажется, что никакого развития нет. Есть схема. А схема неинтересна.

Исследования Анны Вежбицкой, замечательные по тонкости анализа конкретных фактов, смелости сопоставлений и по ценным наблюдениям национальной речемысли, по энергии критики в адрес оппонентов, – явление незаурядное. Но логика есть логика. Исследуя национальные формы речемысли, мы не должны забывать о национальном своеобразии каждой системы отдельно. Сводить их в «общечеловеческий тип» – значит отождествлять с какой-то одной системой, признанной за базовую. Это и есть номиналистическая подмена концепта – понятием. В данном случае, как представляется, свою роль играет исходный принцип изучения. Определим его как не-о-концептуализм, т.е. типично католический подход к согласованному (скоординированному) описанию элементов семантического треугольника: связь словесного знака и вещи исследуется в целях определения концепта-понятия, на который / которое и направлено внимание исследователя. В таком случае мы и ищем, например, признаки цвета (слово) в выражающих их предметах (вещь), ср. у Вежбицкой описание красного, заленого, синего, коричневого, желтого и прочих как типичных признаков (соответственно) крови (огня), травы, неба, земли, солнца. Сопоставление с известными работами Александра Потебни на ту же тему показывает, что символический заряд всех таких слов носил совершенно иной смысл.

Ошибки всех, изучавших русскую ментальность и русский характер, в том, что они исследовали предмет научно, т.е. на понятийном уровне, который и требует усреднения положительных величин, явленных в рефлексии как факты («факты – воздух ученого»). Между тем «среднее» как раз и несвойственно ни русской ментальности, ни русскому характеру («нраву»: нравиться или не нравиться). Особенности их создаются на контрастах (Или Бог, или червь!), потому что опираются не на рассудочно однозначное понятие, а на душевный образ или на духовный символ. Сбой, возникающий между объектом исследования и методом, с помощью которого объект изучается, искажает реальные признаки и принципы русской ментальности. Они строятся на других основаниях и пренебрегают аристотелевскими классификациями, столь почитаемыми на Западе (неотомизм).

Например, согласно таким классификациям, добродетель есть золотая середина между двумя крайностями. Например, щедрость – между скупостью и расточительностью, а теплое – между обжигающе-горячим и холодным. В русской ментальности сложилось иное представление об идеальном, согласно ему род есть одновременно и вид, путем удвоения такой ряд организующий. Поэтому щедрость есть расточительность, противопоставленная скупости, а теплое есть (про)хладное в противопоставлении к горячему. Синекдоха направляет нашу мысль, логик чувств и ощущений подчиняется принципам язычески эквиполентного (равно-ценного) противопоставления:

горячий : (теплый – холодный)

скупой : (щедрый – расточительностью)

Подобных особенностей в русской ментальности много, и все они, если и не содержатся в основном значении слов, то обязательно расшифрованы в классических текстах [43-44].

Глагол, а не имя

Следует напомнить характерные особенности русского языка, так или иначе отражающие ментальные характеристики сознания. Это важно сделать хотя бы потому, что «“славянство” есть исключительно лингвистическое понятие. При помощи языка личность обнаруживает свой внутренний мир». Так утверждал выдающийся филолог и философ Николай Трубецкой в 1930-е годы. Не вдаваясь в подробности, перечислим эти особенности, предполагая, что каждую из них можно изучить самостоятельно и на очень большом материале.

В центре русской грамматики находится не имя, а глагол, обозначающий в высказывании действие. Именно с глагольных основ «снимаются» отвлеченные значения и создаются отвлеченные имена типа мышление или то же действие – с помощью самых разных суффиксов.

Русский язык четко различает время внутреннее и время внешнее, т.е. категорию глагольного вида и категорию глагольного времени. Само по себе действие протекает независимо от позиции говорящего, и глагольный вид передает различные оттенки длительности или завершенности действия. Точка зрения говорящего определяет то же действие относительно момента речи: прошедшее, настоящее и будущее, причем (что естественно) настоящее не имеет формы совершенного вида, поскольку настоящее длится, а будущее нельзя передать с помощью простого несовершенного вида. Субъект и объект разведены в сознании через глагольную форму, которая с помощью другой категории – категории залога – еще больше уточняет характер соотношения между субъектом и объектом.

Качество как основная категория в плане характеристики вещного мира, качество, но не количество влечет законченностью и разнообразием радужных форм; через признак выявляется каждое новое качество, привлекающее внимание своей неповторимостью; отвлеченные имена точно также образуются с помощью адъективных основ, а самостоятельная категория имени прилагательного, выразительно представленная самостоятельной частью речи, формируется в русском языке начиная с древнейших времен.

В качестве связочного и вообще – предикативно осмысленного выступает глагол быть, а не глаголы иметь или хотеть, как во многих западноевропейских языках. Установка на глагол бытийственного значения во многом определила характер русской философии, о чем не один раз говорили, например, В.С. Соловьев и Н.А. Бердяев.

В русском языке нет артиклей, что, в свою очередь, привело к размыванию границ между узуальными употреблениями имен. Если англ. a table связано, главным образом, с выражением понятия о столе или представления о нем же, то же слово с определенным артиклем the table уже вполне определенно указывает конкретно на данный стол, на эту плоскость стола, на эту столешницу, на предмет. Разведение в сознании двух уровней «семантической связки» - вещи и понятия, как они отражены в слове, делает англичанина стихийным «номиналистом», тогда как некоторая размытость границ между вещью и понятием об этой вещи у русских прямо-таки направляет их в сторону «реализма». На первый взгляд неожиданный, такой вывод вполне оправдан исторически, не случайно этим вопросом интересовался А.А. Потебня, а из западных ученых – автор семантического треугольника Готлоб Фреге. Да, «мысль направлена словом», эти слова Потебни никогда не потеряют своего значения.

Неопределенность высказывания, фиксируемая большим количеством неопределенных местоимений и различных синтаксических конструкций, в свою очередь повышает некоторую уклончивость и размытость русской мысли, скользящей по яркости образа и пугливо сторонящейся понятийного скальпеля. Сказать до конца ясно – прямо – значит открыться до времени и тем самым обезоружить себя. Изобилие наречных и местоименных форм помогает до поры спрятаться за словом: «Русские говорят громко там, - иронизировал А.И. Герцен, - где другие говорят тихо, и совсем не говорят там, где другие говорят громко».

Застенчивое уклонение от метафоры тоже определяется основной установкой словаря на метонимические переносные значения в слове; категория одушевленности – остаток древнего языческого анимизма – также препятствует созданию оригинальной авторской метафоры, – разумеется, такой метафоры, которая оказалась бы понятной другим носителям языка. Постмодернистские изыски неприемлемы для русского сознания.

Вежливая уклончивость проявляется и в том, что славянский императив не есть, собственно, повелительное наклонение, он восходит к древней форме оптатива – пожелательного наклонения.

Отношение к другому проявляется не в наглом приказе или в хозяйском повелении, но в пожелании, что высказывание будет принято к сведению. В известном смысле оживлением этой формы становится в наши дни широкое распространение формул типа хотелось бы, чтобы…; некоторые, вот, говорят, что… и т.п.

Совсем наоборот, в отношении к себе самому русский человек излишне категоричен, свое собственное мнение он признает за истину в последней инстанции, что всегда – с XVI в. – поражало иностранных наблюдателей. Иностранец обязан оговориться: мне кажется, что…; я думаю, что…; кажется, будто… и т.п., в то время как русский, пользуясь формами родного языка, строит свое высказывание без помощи всякого рода уклончивых шифтеров, поскольку категоричность личной точки зрения не требует, на его взгляд, никаких антимоний: а я ведь говорил!

Категоричность самоутверждения и «бытовой нигилизм» находят себе поддержку в способности русского языка строить отрицание таким образом, что каждое отдельное слово высказывания отрицается само по себе: никто никогда ничего не видел. Англичанин или француз употребит одно отрицание – скорее всего при объекте, ради которого, собственно, и делается подобное заявление.

Плеоназм, как особенность русской речи – весьма серьезная проблема и в наши дни. Он проявляется в самом различном виде. Засоряя речь ненужными определениями, но вместе с тем и помогая усилить высказывание эмоционально: основная установка на то, чтобы убедить, а не доказать, поскольку «очевидность только тогда не требует доказательств, когда она очевидна» <…>.

Диалог

Все указанные особенности русского языка, формирующие ментальность и обыденное сознание русского человека, определяются установкой на характер общения: во всех случаях преобладает, будучи типичным проявлением речемысли, не монолог-размышление (который воспринимается как признак помешанности или юродивостиько отгда есте с тем и помогая усилить высказывание эмоционально: основная установка на то, чтобы), а активно протекающий диалог, в котором и рождается обоюдно приемлемая мысль. Эмоция убеждения важнее логики доказательства, поскольку назначение подобного диалога вовсе не в передаче информации: не коммуникативный аспект речи кажется существенно важным в диалоге, а речемыслительный, формирующий это высказывание. Мысль соборно рождается в думе, с той лишь разницей, что не индивидуальная мысль направлена словом, а что «думу строит слово»: по старому различию смысла у слов дума и мысль мыслит каждый сам по себе, думу же думают вместе, и дума – важнее мысли, поскольку как законченное воплощение мысли дума освящена признанием Другого. Своя правда удостоверяется правдой собеседника, и с этого момента становится истиной для всех.

Речь идет именно о диалоге как основной форме мышления. В исторической перспективе третий всегда лишний. Местоимение третьего лица он, она, оно, они формируется довольно поздно на основе указательного в значении ‘тот, другой’ – который находится вдали, вне диалога. До сих пор в выражении: Третьим будешь? – звучит тоска напарника, который в силу необходимости должен прибегать к содействию постороннего, третьего. Глагольные формы в настоящем и прошедшем времени, как много их ни было, долгое время не различали второго и третьего лица, потому что в конкретном диалоге третий не принимал участия, а высказываться об отсутствующем не было принято до XVII в.

Собирательная множественность объектов (нерасчлененная множественность) особенно хорошо представлена в отношении к людям, к человеческому коллективу, который ценностно воспринимается в своей цельности: народ, толпа, полк, люди… Многочисленные формы множественного числа сохраняют исходный смысл собирательности или нерасчлененной множественности, что характерно для имен мужского рода, ср.: браты, братья, братия, также листы – листья, города, волоса́ – воло́сы и т.п.

С течением времени происходило интенсивное отделение парадигмы единственного числа от парадигмы числа множественного; имена склоняются различным образом, причем в парадигме множественного числа окончания не различают уже имена по грамматическому роду. Происходит как бы разведение вещественного и понятийного значения в слове, причем идентифицирующее значение обычно связано с формой единственного числа, а отвлеченные имена вообще выступают только в этой форме. Происходит разведение смысла и по формам: дух или даже Дух, но ду́хи и духи́. На характере множественности завязывается категория определенности, в которой нуждается устная речь, ср. уже приведенные формы типа волоса́ – во́лосы с противопоставлением по степени определенности в отношении объекта [49-51].

Собственно имя

В этом отношении интересны также русские личные имена. Уж они-то точно представляют собой образные понятия, в которых сохраняется первообраз смысла, хотя бы и в искаженном виде. Например, Владимир не «владеет миром», а «владеет мерой»: исконная форма Володимεръ.

Но одновременно личные имена в своей системной совокупности являются и понятиями.

В звучащей речи они предстают как паспорт лица: указаны национальность, вероисповедание, место рождение и принадлежность к определенной группе – к семье и роду (фамилия). Логическое следование имени-отчества-фамилии отражает метонимический результат растягивания исходного имени: имя собственное – имя семейное – имя родовое. Александр Сергеевич Пушкин. Среди старинных фамилий еще часты формы родительного падежа, указывающие принадлежность к роду: Дурново, Сухово – из рода Дурновых, Суховых, ср. и книжную форму того же падежа типа Живаго, Мертваго. Также и сибирские формы множественного числа: Сухих, Черных, Чистых и прочие. Более поздние фамилии указывают и место происхождения, при этом иногда сохраняя и родовой суффикс: Осип-ов-ск-ий, Петр-ов-ск-ий. Суффикс –ов- указывает на принадлежность к роду, суффикс –ск- – к местности.

Четко расписан ритуал вызывания имени, чтобы назвать лицо. Не одно и то же сказать Саша, или Александр, или Александр Сергеевич. Можно сказать Александр Пушкин, но затруднительно Алексей Толстой: Алексей Константинович и Алексей Николаевич все-таки разные, известные на Руси, писатели. Если совпадали все три имени, добавляли: Второй, Третий… Старший, Младший… Например, в роду Романовых Константин Константинович Старший и Константин Константинович Младший. Важна и традиция. Можно сказать Александр Македонский (родом из Македонии), но Александр Филиппович Македонский скажет разве что юмористический герой.

Родовые и семейные имена русские люди получали по великой государевой милости, да и не все разом, а по численному порядку, по «месту» в иерархии. Сначала семейные – по отчеству – получили князья: Юрьевичи, Ольговичи, Всеволодовичи и прочие владетельные; затем – бояре, потом – дворяне, заморские гости-сурожане (торгующие с иноземцами), купцы простые – уже при Петре I, и т.д. Потом стали известны имена родовые, тоже поначалу у родовитых, главным образом выходцев из Литвы, из Орды, из чужеземных краев. Иначе просто не признали бы их, пришедших из-за порубежья: чьих вы будете? Многие родовые, по прозвищу или профессии дедов, по дедине, кажутся непочтительными: Кобыла, Лапоть, Баба… Но это прозвище, а прозвище, пусть и худое, все же лучше, чем звание по расхожей профессии: Поповых да Кузнецовых эвон сколько, а Кобылиных? А Сухово-Кобылиных?

Постепенное отдаление семей и родов друг от друга и в произношение требовало какой-то отличительной меты. Того же «знамени», которым знаменуют единство полка в его победах и поражениях, или знака, которым метят свою собственность. Анна Вежбицка отметила одно отличие русских личных имен от американских, «более демократических». Русский взрослый мужчина отзывается на Ивана Ивановича, американец откликается и на простецкое Джон – в любом обществе, не только среди близких. Более того, говорит Вежбицка, уменьшительные русские имена получают форму женского рода, они как бы смягчаются, становятся «более домашними», возвращая взрослого мужика в детство. Борис – Боря, Дмитрий – Митя, Станислав – Слава… Конечно, это не уменьшительные, а сокращенные имена, потому что (автор этого не знает?) уменьшительным нет числа: Славка, Славочка, Славунчик… Между прочим, в России еврейские фамилии восходят к сокращенным личным именами. Не Борисов, а Борин, не Дмитриев, а Митин, на Станиславский, а Славин и т.д. Когда такие фамилии давались, они и воспринимались как «уменьшительные».

В англо-американской практике обращений (не имен!) возможны формы типа Боб вместо Роберт, Дик вместо Ричард, Алекс вместо Александр, Билл вместо Уильям и т.д. Вежбицка в простоте своей полагает, что такими и должны быть энергично-мужские, мужественные имена, в отличие от «женственных» русских Ваня, Саша и прочих. Оказывается, американские обращения не только демократичнее, но еще и мужественнее. К тому же они и короче – единственное условие, признаваемое в сфере делового обращения. Тем более, что и американцы говорят (даже в отношении к президенту) Джонни, Джимми, Томми, да и русские не употребляют «женственных форм» в официальном общении. Правда, демократия потребовала своих издержек, так что и у нас начинают обращаться к кому-нибудь Влад! – получая требуемое «дополнительное мужское значение», но утрачивая при этом ясность. Кто этот Влад – Владислав, Владимир? Лицо скрывается за пустым звучанием, образа не имеющим. Для русского человека сокращенное имя типа американских – не имя, в «котором все есть», а кличка: так зовут и поросенка или щенка.

Основное предназначение имен в том, что русское именование открывает человека навстречу общению, сообщая о нем по возможности все, что необходимо для первого знакомства. Распахнутость души – это надо ценить, и в ответ самому отнестись к разговору столь же откровенно [410-411].

Ольшанский И. Г. Лингвокультурология в конце ХХ в.: итоги, тенденции, перспективы, 2000:

Переход лингвистики на антропологическую парадигму, совершившийся в последние десятилетия ХХ в., стимулировал быстрое развитие междисциплинарных областей гуманитарных исследований, в основе которых лежит триединство «человек – язык – культура». Это такие дисциплины, как этнолингвистика и социолингвистика, лингвострановедение и лингвокультурология <…>. Различные направления антропологической лингвистики восходят, как известно, к концепции В. фон Гумбольдта, который видел в языке воплощение и проявления духа народа, его миропонимание и менталитета <…>. «Мы мыслим мир таким, каким нам оформил его сначала наш язык. Различия в философии и духовной жизни стоят в неосознаваемой зависимости от классификации, которую осуществляет язык» <…>. Л. Вайсгербер считает язык «промежуточным миром», который находится между реальным миром и человеком, его сознанием.

Для языка и культуры характерны общие признаки: это формы сознания, отражающие мировоззрение народа и человека; они ведут между собой постоянный диалог, так как субъект коммуникации – это всегда субъект определенной (суб)культуры; они имеют индивидуальные и общественные форму существования; обоим явлениям свойственны нормативность, историзм, а также взаимная включенность одной сферы в другую <…>. Язык – составная часть культуры, основной инструмент ее усвоения, носитель специфических черт национальной ментальности. С другой стороны, «культура включена в язык, так как вся она смоделирована в тексте» <…>. В то же время между ними существуют значительные различия: язык как средство коммуникации ориентирован на массового адресата, тогда как в культуре ценится элитарность; в отличие от языка культура не способна к самоорганизации. Это разные семантические системы, причем культура гомоморфна (структурно подобна) языка <…>. Их взаимная подмена недопустима: «Нельзя переносить языковую модель на предметную область культуры и, напротив, модель культуры на предметную область языка <…>.

В общем плане лингвокультурология определяется как «комплексная научная дисциплина, изучающая взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в его функционировании» <…>. Как часть науки о человеке, лингвокультурология ориентирована, с одной стороны, на человеческий (культурный) фактор в языке, с другой – на языковой фактор в человеке. К многочисленным определениям культуры с указанием на ее онтологические свойства (противопоставленность природе, эволюционный характер и историзм, ценностная ориентация, межпоколенная ориентация) добавляется еще одно: это «мировидение и миропонимание, обладающее семиотической природой» <…>. Культура – часть картины мира, закрепленной в языке.

Одной из базовых наук, служащих теоретической основой и источником лингвокультурологии, является собственно культурология – теория и методология изучения культуры. Эта наука изучает сущность и характер культуры, ее виды, формы, функции, структуру и динамику, моделирует культурные конфигурации различных эпох, народов, социумов, конфессий, сословий, выявляет черты своеобразия культурных миров <…>.

Для дальнейшего изложения важно подчеркнуть (наряду с наличием известных признаков) следующие характеристики культуры. Культура – явление: 1) национальное (наряду с языком она признается важнейшим атрибутом нации, этноса); этноцентрическое (каждый этнос считает себя центром миросоздания); 3) прототипическое (наряду со стереотипами существуют прототипы культуры, т.е. ее типичные образцы, общезначимые символы, эталоны, мифологемы как выразители коллективного бессознательного). Основной и наиболее продуктивный метод изучения культуры – сопоставление с другими культурами и языками, межкультурный контраст, «кросскультурный анализ».

С другой стороны, лингвокультурология – лингвистическая дисциплина, второй составляющей которой является лингвистика (шире – филология как наука, изучающая тексты). Она входит в комплекс дисциплин антропологической ориентации, таких, как лингвогносеология (когнитология), лингвосоциология (социолингвистика), лингвопсихология (психолингвистика), лингвоэтнология (этнолингвистика), лингвопалеонтология <…>.

Лингвокультурология гумбольдтовской ориентации переживает период проектирования и становления, она находится в стадии «первоначального накопления». От других, ранее сформировавшихся научных направлений, изучающих связь языка и культуры, лингвокультурология отличается предметом, материалом, целью и методами анализа. Лингвокультурология (в одном из своих направлений) вышла из недр этнолингвистики, которая исследует взаимозависимость языка, духовной культуры, менталитета, народного творчества <…>. Этнолингвистические исследования осуществляются в исторической ретроспективе, преимущественно на материале славянских языков. Материал этнолингвистики – фольклорные и мифологические тексты, ритуалы религиозного и бытового характера, суеверия, приметы, поверья и т.п. <…>. Цель исследований – реконструкция на основе этих данных культуры этноса и языковой картины мира, воплощенной в его языке <…>. Результаты многолетних разысканий в этой области обобщены, например, в этнолингвистическом словаре «Славянская мифология».

В отличие от этнолингвистики, лингвокультурология ориентирована на современное состояние и функционирование языка и культуры. Новая дисциплина рассматривается как «та часть этнолингвистики, которая посвящена изучению и описанию корреспонденции языка и культуры в синхронном их взаимодействии» <…>. Лингвокультурология исследует «прежде всего живые коммуникативные процессы и связь используемых в них языковых выражений с синхронно действующим менталитетом народа» <…>. Такое понимание предмета лингвокультурологии способствует развитию идей, высказанных в отечественной науке А.А. Потебней, М.М. Покровским, В.В. Виноградовым, Д.С. Лихачевым, Н.И. Толстым, Ю.М. Лотманом, идей, которые связаны с проявлением культурно-национальной специфики языковых единиц и текстов. Источником фактического материала для лингвокультурологических обобщений послужили многочисленные исследования в области русского и основных западноевропейских языков, содержащие анализ их национально-культурного своеобразия, культурно обусловленных явлений, культурно связанных единиц, идиоэтнических особенностей фразеологии, разного рода «этнореалий» <…>. Развитие лингвокультурологии как науки прошло через этап выделения особого аспекта и метода исследования и привело к оформлению самостоятельной области гуманитарных знаний.

Далее: лингвокультурология отличается от этнолингвистики материалом и целью анализа. Она не направлена только на выявление народных стереотипов, символов, мифологем, формирующих этническую картину мира. Ее цель – описание обыденной картины мира в том виде, как она представлена в повседневной речи носителей языка, в различных дискурсах и разных (вербальных и невербальных) текстах культуры. Ее материалом являются живые коммуникативные процессы, литературный, философский, религиозный, фольклорный дискурсы как источники культурной информации <…>.

Кроме того, отличие лингвокультурологии от этнолингвистики и лингвострановедения состоит в том, что она не ставит знака равенства между понятиями «культурное в языке» и «этническое, собственно национальное». Такие источники культурно обусловленных понятий и образов, как Библия, античная мифология, европейская история, имеющие не только региональное, но и мировое значение, присутствуют в языках и культурах многих народов.

Лингвокультурология тесно связана с лингвострановедением, которое может считаться одним из ее источников. Их роднит то, что обе дисциплины имеют не только теоретическую, но и прикладную, лингводидактическую направленность. Известна концепция, согласно которой лингвокультурология определяется как «аспект лингводидактики, рассматривающий проблемы взаимодействия культуры и языка в процессе его функционирования, а также описания и преподавания» <…>. При таком подходе, как считают некоторые исследователи, лингвокультурология оказывается уже по своему содержанию, чем лингвострановедение, ее объектом является материальная и духовная культура, созданная человеком, а такие предметные области, как природа, животный и растительный мир, географическое положение страны, климат должны остаться за ее пределами <…>. Это положение небесспорно, так как многие понятия, относящиеся к миру природы, окружены мощным ассоциативно-образным ореолом (земля, небо, гора, лес, река, море, поле, дерево и т.п.) или выступают как концепты культуры, что делает необходимым их включение в состав лингвокультурологических объектов. В отличие от лингвострановедения, для которого был характерен избирательный, скорее иллюстративный подход к описанию культурных реалий, лингвокультурология ставит перед собой задачу целостного, системного представления единиц языка и культуры в их корреляции и взаимодействии. В настоящее время лингвокультурология в нашей стране ориентируется на новую систему культурных ценностей, выдвинутых современной жизнью общества, на полную и объективную интерпретацию фактов и явлений культурной жизни, не допускающую «купюр» по идеологическим соображениям <…>.

Смежные научные дисциплины различаются способом представления и толкования культурной информации. Лингвострановедческие словари и страноведчески ориентированные исследования описывают понятия и факты общественной, экономической, культурной жизни страны, культурные реалии, связанные с ее историей, бытом, традициями, литературой, искусством, образованием и т.п. <…>. Эти лексические и фразеологические единицы, имеющие реальный прототип в пространстве или во времени, несут фоновые знания, с помощью которых единицы языка соотносятся с фактами культуры <…>.

Лингвокультурология «работает» на глубинном уровне семантики, с учетом системного и интегративного подходов к явлениями языка и культуры. Соотнося значения культурно детерминированных единиц с концептами (кодами) общечеловеческой или национальной культуры, лингвокультурологический анализ дает им глубинную и объемную экспликацию. Примером может служить фразеологическая серия со словом «раб» в метафорически связанном значении: «раб страстей», «раб желаний», «раб привычек» (ср. также «Раба любви» - название фильма). Заложенная в этих сочетаниях культурная информация восходит к религиозному дискурсу и выражению «раб Божий». В переносном значении слово «раб» указывает на зависимость человека от особенностей характера и обстоятельств, на его несвободу <…>. Источником лингвокультурной информации может быть сопоставление языковых систем, в которых и лексические единицы, и концепты предлагают различное членение окружающей действительности: рус. трава – нем. Gras и Kraut (напр. лекарственная т.), ягоды (в том числе вишня, черешня) – нем. Beeren (но вишня и черешня для немецкого сознания – Früchte), костюм – нем. Anzug и Kostūm).

Итак, лингвострановедение, которое изначально определялось как лингводидактический аналог или коррелят социолингвистики, предлагается рассматривать как прикладной аспект лингвокультурологии.

«Текстоцентрическая» концепция лингвокультурологии (Л.Н. Мурзин) позволяет уточнить ее содержание и объект анализа. Стыковка лингвистики и культурологии происходит через текст, который, с одной стороны, является высшим уровнем языка, а с другой стороны, представляет собой одну из форм культуры. В терминах московско-тартусской семиотической школы культура определяется как Текст (с заглавной буквы), т.е. текст высшего порядка <…>. Это значит, что культуру можно считать наивысшим уровнем языка, но такая позиция возможна только в лингвокультурологии, которая рассматривает язык как систему воплощения культурных ценностей <….>. Ее объектом является текст как важнейшая единица культуры. При этом текст и объединяет, и в то же время разделяет лингвистику (культура → язык) и лингвокультурологию (язык → культура), которые имеют противоположную направленность. Слово же интересует лингвокультуролога как свернутый текст. Разные подходы к объекту лингвокультурологии можно примирить, полагая, что языковая (повседневная, «наивная») картина мира выводится из текста (дискурса, коммуникативного поведения), а текст выступает как цель и средство исследования культуры, как способ проникнуть в ее сущность.

Важен вопрос вхождения текста в культуру. При своем создании он является принадлежностью индивида. Чтобы текст вошел в культуру, его должен присвоить социум. Основным способом такого коллективного присвоения служит многократная интерпретация текста. Как общество присваивает себе продукт творчества индивида, как индивид усваивает культуру – коллективное сознание, как чужой текст делается своим, какие лингвистические механизмы обеспечивают данные процессы – на эти вопросы должна найти ответ лингвокультурология <…>.

Текст и культура имеют ряд общих признаков и черт.

1. В отличие от предложения и слова, текст принципиально ситуативен. В своих конкретных формах культура также ситуативна, она ориентирована на внеязыковую действительность.

2. Культура и текст одновременно и дискретны, и континуальны, целостны.

3. В тексте совмещаются язык и метаязык; любой текст «закодирован дважды»: один язык используется для описания ситуации – кодирования сообщения, а другой – для его толкования <…>. Такие термины, как «закон» и «молитва», принадлежат каждый двум языкам – общему и специальному (юридическому или религиозно-культовому). Текст бисимиотичен, культура также принципиально полисемиотична, она опирается на множество языков.

4. И текст, и культура нуждаются в интерпретации. Путем интерпретации текста происходит процесс его осознания. Вот почему Хайдеггер и другие философы экзистенциалисты ставят знак равенства между текстом и сознанием. Культура в сознании ее носителей непрерывно видоизменяется, она живет постольку, поскольку ее компоненты – тексты – постоянно прочитываются заново.

5. В тексте и культуре присутствуют элементы объективного и субъективного.

6. В культуре постоянно противоборствуют консервативное и новаторское начала. Для ее нормального функционирования важны и традиции, и новаторство. В концепции К. Леви-Стросса противопоставлены два типа культуры. Холодная культура рассчитана на максимально точное воспроизведение текстов, например, религиозных, сакральных (таковы архаические культуры). Горячая культура настроена не столько на воспроизведение созданных текстов, сколько на их решительное обновление (это характерно для европейской культуры). В тексте также различаются тематическая и рематическая стороны, данное и новое. Культура по своей сути рематична, она самообновляется и самообогащается <…>.

В лингвокультурологии может найти применение новое понятие сверхтекста как особого культурно-системного речевого образования. «Сверхтекст – совокупность высказываний, текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата» <…>. Как целостное образование сверхтекст имеет две разновидности: тематическую и модальную. Так, совокупность текстов о Великой Отечественно войне, созданная участниками войны, составляет тематическую целостность. Модальную целостность образуют, например, толкования идеологем в «Словаре русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова (а также других словарей советской эпохи), объединенных единой модальной установкой: деформация объективного отношения к реальности в прошлом, настоящем и будущем, продиктованная классовым подходом к социально-политическим явлениям. Близким к сверхтексту понятием является «супертекст»; исследуется также «гипертекст», представляющий собой электронный способ, электронную версию представления информации в компьютерных технологиях.

В лингвокультурологических штудиях важное место занимают проблемы классификации культурно маркированных единиц и явлений, а также вопрос об их источниках. При анализе лингвокультурологической информации может быть использована классификация, предложенная в свое время для дидактической работы с лингвострановедческими источниками <…>. К этнолингвокультурной сфере относятся следующие образования.

1. Единицы вербальной коммуникации: а) слова-этнореалии; б) языковые единицы, вызывающие ассоциации (фразеологизмы, афоризмы, цитаты, прецедентные высказывания <…>; в) имена собственные (личные имена, фамилии знаменитых личностей, географические названия, литературные, музыкальные произведения и их герои, названия газет, журналов, музеев, театров и т.д.).

2. Паралингвистические единицы и явления: а) мимика; б) жесты, телодвижения; в) дистанция между партнерами по коммуникации.

3. Вербально-паралингвистические понятия: а) традиции и нравы, обычаи, праздники (народные, коллективные), национальные игры; б) этикет; в) народные приметы, поверья, предания.

<…> В некоторых единицах культурно значимая информация остается имплицитной. Она присутствует на уровне подсознания и может быть извлечена только опосредованно, путем ассоциативного эксперимента. Так, на слово-стимул «солнце» испытуемые дают ответы, идущие от семантики мифа: луна, небо, глаз, голова, Бог и др.

Предмет исследования в лингвокультурологии составляют девять типов лингвокультурных единиц и явлений <…>.

1. Слова и выражения, служащие предметом описания в лингвострановедении <…>, включая безэквивалентную лексику. В эту категорию входят цитаты из русской классики: человек в футляре, лишние люди, горе от ума, а также лозунги и политические дискурсы советской и постсоветской эпох: путевка в жизнь, борьба за урожай, «прихватизация» и т.п.

2. Мифологизированные культурно-языковые единицы: обрядово-ритуальные формы культуры, легенды, обычаи, поверья, закрепленные во фразеологизмах, пословицах, образно-метафорических единицах. В их основе, как правило, лежит мифологема, или архетип. Мифологема – важный для мифа персонаж или ситуация, его «главный герой», который может переходить из мифа в миф. В основе мифа лежит архетип (термин К. Юнга) – устойчивый образ, обобщенный символ, присутствующий в индивидуальном сознании и имеющий распространение в культуре. Фразеологизмы и пословицы с компонентом «хлеб» (есть чужой хлеб, зарабатывать себе на хлеб) основаны на архетипе хлеба как символа жизни и материального достатка.

3. Паремиологический фонд языка, так как пословицы – это стереотипы народного сознания, обладающие широким прагматическим спектром. Одна и та же пословица может служить упреком, утешением, советом, нравоучением.

4. Символы, стереотипы, эталоны, ритуалы. Человек живет, по мысли Э. Кассирера, в «символической вселенной». Символ – это вещь, награжденная смыслом, конкретный предмет, выражающий высокую абстракцию (крест – символ веры, символ жертвенности; голубь – символ мира; меч – символ войны, агрессии). Культурные стереотипы – это модели поведения, навязываемые нам культурой и усваиваемые в процессе социализации человека. Стереотипы поведения и целеполагания, восприятия и понимания, стереотипы общей картины мира определяют единство и целостность культуры. При их реализации человек может не осознавать целей, ради которых действие совершается.

Как способ разрешения социальной драмы ритуал имеет условный, конвенциональный характер и совмещает в себе три функции: снятие агрессии, обозначение круга своих и отторжение круга чужих. Действие становится ритуалом, когда оно теряет целесообразность и становится семиотическим знаком (ср. проведение партийных съездов и общественно-политических мероприятий в нашей стране в советскую эпоху).

Эталон – это сущность, измеряющая свойства и качества предметов и явлений, это мера вещей, предсьтавленная в образной форме. В языке эталоны существуют в виде устойчивых сравнений или словосочетаний, передающих высокую степень признака: глуп как сибирский валенок; как птичка весела; сыт по горло; влюблен по уши.

5. Важнейшей языковой сущностью, в которой содержится основная информация о связи слова с культурой, являются образы. Образность, т.е. способность слова или фразеологизма вызывать в нашем сознании наглядные представления, «картинки», связана с внутренней формой (ВФ) слова, которая выводится из прямых значений составляющих его морфем (при сходном значении слов «всадник», «конник», «наездник» они имеют разные ВФ; «душа» связана с духом, дыханием; нем. «Seele» восходит к слову «See» – море; озеро, здесь закреплено мифологическое представление о связи души с водой).

6. Лингвокультурология занимается такими проблемами, как стилистический уклад языков, соотношение между литературным языком и другими формами его существования (разговорным языком, диалектами).

7. Лингвокультурной спецификой обладает речевое (шире: коммуникативное) поведение. В каждой культуре поведение людей регулируется представлениями о том, как следует вести себя в стереотипных ситуациях, в соответствии с социальными ролями (начальник – подчиненный, муж – жена, отец – сын и т.п.).

8. Область речевого этикета – важный компонент общения, зона «социальных поглаживаний». Речевой этикет – это социально заданные и культурно-национально-специфические правила речевого поведения в ситуациях установки, поддержания и размыкания контакта коммуникантов в соответствии с их социальными ролями и отношениями в официальной и неофициальной обстановке общения <…>. По мнению исследователей, коммуникативная истинность (соблюдение правил этикета) выше по ценности для культурной общности людей, чем искренность (истина).

9. Особый интерес представляет взаимодействие религии и языка. «Христианство, в особенности православие, послужило мощным культуроносным источником для русского миропонимания» <…>. Английский этнограф Дж. Фрэзер считает, что вся культура вышла из храма. Христианская культура нашла свое отражение в языке – в словах, культурных концептах, фразеологизмах, пословицах, поговорках, афоризмах.

Первоочередными задачами лингвокультурологии являются уточнение ее методологических предпосылок, разработка ее терминологического аппарата, создание метаязыка лингвокультурологического анализа. Метаязык, общий как для культуры, так и для языка, должен иметь единую методологическую основу, в качестве которой выступает семиотическая презентация данных культурно-языкового взаимодействия <…>. Культура – это особый тип знания, отражающий сведения о рефлексивном самопознании человека в процессе его жизнедеятельности. Культура – это своеобразная историческая память народа <…>.

К метаязыку новой науки можно отнести понятия: концепты, константы, установки культуры, а также такие термины, как культурно-языковая идентичность (культурное самосознание), культурно-языковая компетенция, культурная коннотация. Культурная интерпретация.

Основные концепты русской культуры представлены в словаре Ю.С. Степанова «Константы. Словарь русской культуры». «Концепт – основная ячейка культуры в ментальном мире человека» <…>. Так, концепт «закон» в сознании рядового человека (не юриста) выступает как «пучок» представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, сопровождающий слово «закон». В отличие от понятий и терминов концепты не только мыслятся, но и переживаются, они – предмет эмоций, симпатий и антипатий. Концепт имеет сложную структуру, в которую входят: исходная форма (этимология, например, «время» связано с идеей вращения, нем. Zeit происходит от Gezeiten – прилив и отлив); история, сжатая до основных признаков содержания; современные ассоциации; оценки. В содержании концепта выделяются три слоя: 1) основной, актуальный признак; 2) дополнительные признаки, являющиеся историческими; 3) внутренняя форма. Концепты существуют по-разному в своих слоях, и в этих слоях они по-разному реальны для людей данной культуры <…>.

Хотя количество концептов культуры невелико (четыре-пять десятков, в «Словаре» Ю.С. Степанова рассмотрено 37 базовых и 20 производных концептов), духовная культура общества в значительной степени состоит в операциях с этими концептами.

Среди концептов выделяются константы, которые устойчивы и постоянны (но не неизменно). К таким константам, в которых заложены особые ценности культуры, принадлежат концепты «Правда», «Закон», «Любовь», «Душа», «Знание», «Интеллигенция», а также «Мир», «Время», «Огонь и вода», «Хлеб», «Письмо, алфавит», «Слово», «Язык» и др. Их смысл прослеживается через взгляды мыслителей, писателей и рядовых членов общества наших дней.

С константами тесно связаны установки культуры, т.е. ментальные образцы, играющие роль прескрипций для жизненных практик, являющиеся продуктом взаимодействия двух и более индивидов <…>. Культурные установки воспроизводятся и в то же время постоянно расшатываются по причине различных предпочтений, что придает культуре известную динамичность. Выступая в роли социальных и духовных ориентиров, культурные установки обнаруживают связи с мифологическими пластами культуры, с религиозным опытом, с рефлексами художественно-эстетического и научного познания мира. В семиотическом аспекте культуру можно рассматривать как особый «язык», знаковое содержание которого представлено в кодах культуры, отраженный в тезаурусах разнообразных текстов. Наслоения этих текстов образуют целостное интертекстуальное культурное пространство <…>. Термины лингвистики приобретают в лингвокультурологии новое содержание.

Текст культуры – это знаковое пространство, в рамках которого имеет место культурно маркированная деятельность, ориентированная на определенные идеологемы и характерные для них способы выражения (например, миф, религия, ритуал, фольклор, романтизм). В тексте культуры выделяются «культуремы» <…>..

Тезаурус культуры – таксономическое представление концептуального содержания текста. Это определенные сферы концептуализации, а также средства и способы означивания концептов. Например, миф имеет трихотомическую модель структуры космоса, в которую входят концепты «мир земной», «мир небесный», «мир подземный». Это отражено во фразеологизмах белый свет, быть на седьмом небе, сквозь землю провалиться.

Код культуры – таксономический субстрат ее текстов, совокупность окультуренных представлений о картине мира данного социума (природные объекты, артефакты, явления, действия, события, ментофакты и т.п.). Существует космологический или зоологический код мифа, вещный или акциональный код ритуала, код христианства и т.п.

Симболарий культуры – совокупность знаков, у которых означающими являются таксоны того или иного ее кода, а означаемые обладают культурной семантикой <…>. Таксоны могут быть не только вещными, но и представлять собой ментофакты (типа «душа», «совесть»). Так, в христианской культуре несение креста и распятие на нем Христа понимается как жертвоприношение ради спасения человечества; крест, носимый на груди, - символ исповедания христианства. В инвентарь симболария культуры входят такие разнородные термины, как архетиптотем, фетиш, символ, ритуал, оберег, эталон, стереотип, мифологема <…>. Симболарий как часть «языка» культуры – наименее разработанное метаязыковое понятие. «Язык» культуры – это разноуровневая знаковая система, образуемая ее текстами, их тезаурусами, кодами и симболарием <…>.

Наряду с упомянутыми выше предложены и другие термины для лингвокультурологических исследований, направленных на то, чтобы выявить в языковых единицах, разнообразных текстах, дискурсах, формах коммуникативного поведения культурную информацию. Она может быть представлена четырьмя способами: через культурные семы, культурный фон, культурные концепты и коннотации <…>. Культурные семы выступают как способ отображения элементов культуры в номинативных единицах, фиксирующих этнореалии («лапти», «самовар», «черная изба», «вологодское масло»). Культурный фон характеризует лексемы и фразеологизмы, связанные с явлениями социальной жизни и важными историческими событиями. Он также локализован в денотативном аспекте значения, но в отличие от культурных сем маркирован идеологически («серп и молот», «российский орел). Абстрактные имена, обозначающие понятия из мира эмоций, состояний, ценностей, относятся к категории культурных концептов, определяющих специфику языковой картины мира. Целый ряд подобных концептов принадлежит к константам культуры <…>. Такие субстантивы русского языка, как «тоска» (ср. «русская тоска»), «воля», «правда», «истина», «совесть», «личность», «интеллигенция», «милосердие», «благодать» не имеют точных и полных эквивалентов в западноевропейских языках. понятийной содержание концептов выстраивается представителями лингвокультурной общности на основе национально-специфических ценностных ориентиров и социально-исторического опыта. Их смысл и ассоциативное поле выявляется через устойчивую сочетаемость с другими словами-понятиями. Наконец, культурная коннотация рассматривается как базовое для лингвокультурологии понятие (в ее фразеологически ориентированной версии). В самом общем плане – это когнитивная по своему характеру интерпретация денотативно или образно мотивированного аспектов значения и в терминах и категориях культуры <…>. С ключевым понятием коннотации связана цепочка терминов, относящихся к метаязыку лингвокультурологии. Носители языка и культуры обладают определенным уровнем культурно-языковой компетенции. Они способны опознавать в языковых сущностях культурно значимые установки, соотносить их с тем или иным тезаурусом и симболарием культурных кодов. Культурно-языковая компетенция предопределяет способность к культурной референции (и в ней же она проявляется), 40 в основе которой лежит соотнесение языковых единиц и фрагментов текста с «языком» культуры <…>. Именно фразеология наиболее ярко передает неповторимую самобытность языка и культуры.

Итак, первое (в настоящее время ведущее и наиболее продуктивное) направление в лингвокультурологическиз исследованиях – это фразеологически ориентированная лингвокультурология. Представителями школы В.Н. Телия разработан научно-понятийный аппарат лингвокультурологии, собран и проинтерпретирован огромный эмпирический материал из разнообразных источников, созданы и разрабатываются новые типы фоазеологических словарей, определены цели и задачи лингвокультурологических исследований. Главная цель лингвокультурологии, материалом которой является живой язык в его функционировании в дискурсах разных типов – выявление «повседневной» культурно-языковой компетенции субъектов лингвокультурного сообщества на основе описания культурных коннотаций. Достижение этой цели способствует сохранению и укреплению культурно-языковой идентичности народа <…>.

К метаязыку науки относится также лингвокультурологическое поле как совокупность различных видов лингвокультурной информации. Единицей такого поля является «лингвокультурема» - комплексная межуровневая единица, объединяющая форму (знак) и содержание (языковое значение и культурный фон, ореол) <…>. Лингвокультуремы охватывают разноструктурные единицы: от лексемы до целого текста.

В монографии <…> вводятся понятия лингвокультурного универсума и лингвокультурной ситуации (ЛКС). Этнос, социальная группа или индивид моделируют мир не просто на материале языка, а на основе оценочных соответствий – лингвокультурологем и лингвоидиологем, которые у каждого этноса обладают устойчивостью. Лингвокультурная ситуация – это динамичный и волнообразный процесс взаимодействия языков и культур в исторически сложившихся культурных регионах и социальных средах. На примере Восточных Карпат показано, что основным фактором эволюции ЛКС относительно конкретных групп людей здесь является не образование, а страна ориентации, где для них находится источник заработка (Польша, Германия, Россия) <…>.

На основе системы ценностей, закрепленных в языке и культуре, предлагается модель ценностной картины мира, которая существует в рамках ЯКМ. Ключевым понятием этой системы являются ценностные (культурные) доминанты, совокупность которых образует определенный тип культуры, сохраняемой в языке <…>. Культурные доминатны в языке объективно выделяются, они могут быть измерены и исчислены <…>.

Вторым направлением в лингвокультурологии можно (с определенной долей условности) считать логико-лингвистическое или концептологическое, которое представлено в серии изданий «Логический анализ языка» <…>. Исследуются понятия, общие для научных теорий и обыденного сознания: «правда», «свобода», «судьба», «память», «причина», «долг», «человек» и «личность», «радость» и «удовольствие», «время» и «случай». Они актуальны для каждого человека, в них присутствует личностные и социальные, национально специфичные и общечеловеческие моменты. Они подвергаются не только логико-языковому, но и лингвокультуроведческому анализу, поскольку употребляются в разных контекстах и дискурсах – обыденном, политическом, научном. В модель описания культурных концептов входят: 1) атрибуты, указывающие на их принадлежность к концептуальному полю; 2) определения, обусловленные системой ценностей; 3) указания на функции в жизни человека. Концепт «время» рассматривается в славянском мире (в том числе как инструмент магии), в индоевропейских языках, в китайской картине мира, в восточной астрологии <…>. На основе комплексного метода исследуется «внутренний человек» (его дух, душа и сердце) и «внешний человек» с его поведением, привычками и качествами. Обрисованы национальные образы человека (индоевропейцы, китайцы, русские – французы – испанцы) <…>.

На основе анализа культурных концептов (таких, как «душа», «тоска», «судьба»), лингвопрагматических факторов и грамматических категорий А. Вежбицкая выявляет характерологические черты русского языка (и, соответственно, этнического менталитета): 1) эмоциональность (богатство языковых средств для выражения эмоций и эмоциональный накал русской речи); 2) иррациональность или антирационализм (подчеркивание ограниченности логического мышления; жизнь непостижима и непредсказуема); 3) неагентивность (склонность к фатализму, смирению и покорности); 4) любовь к моральным суждениям (акцент на борьбе добра и зла – в других и в себе) <…>. Проведенное на материале текстов массовой культуры исследование русского концепта «любовь» показало, что тиражирование масс-культурных стереотипов не в состоянии разрушить этот эмоциональный концепт, являющийся культурной доминантой национального сознания <…>.

Сравнение двух менталитетов – французов и русских – проводится посредством анализа культурных и эмоциональных концептов: «судьба», «душа», «ум», «совесть», «мысль», «идея», «гнев», «радость», «страх» <…>. Понятия истины, правды, добра – моральные доминанты для русского самосознания. Французское сознание ориентировано на активность, целеустремленность, ответственность, стремление к процветанию и благу – систему ценностей, идущую из античности.

Третьим аспектом лингвокультурологии, который интенсивно разрабатывается не только в теоретическом, но также и в практическом плане, является лексикографическое направление.

Словари, непосредственно связанные с задачами и потребностями лингвокультурологии, можно подразделить на четыре группы: 1) культурологические словари философской ориентации <…>; 2) лингвострановедческие словари учебно-справочного характера, посвященные отдельным странам и культурам; подготовлен комплексный словарь пяти англоязычных стран <…>; 3) специальные лингвострановедческие словари – справочники по сферам деятельности и отраслям знаний (народное образование, художественная культура, фразеология и паремиология); 4) толковые и энциклопедические словари, несущие лингвокультуроведческую информацию. Лингвокультурный материал может быть представлен в словарях по алфавитному принципу с взаимными отсылками (большинство указанных словарей) или же по идеографическому (тематическому) принципу <…>. Словарь «Славянская мифология» <…> содержит толкование фольклорных и сказочных образов, персонажей и символов у восточных славян. Мир описывается системой бинарных оппозиций: жизнь – смерть, чет – нечет, правый – левый, мужской – женский, свой – чужой и т.п. В символических функциях предмета обнаруживаются антропоморфные черты и связь с языковым выражением (в статье «Вода»: «живая» и «мертвая», способность воды к отражению: «как в воду смотреть», т.е. угадать). Энциклопедия «Русская изба» <…> дает полное представление о крестьянском доме XVIII-XIX вв. Многие элементы дома (дверь, окно, порог) и предметы быта (зеркало, пояс, гребень, кольцо) выполняли символические функции. Названия многих бытовых реалий имеют десятки региональных вариантов. Некоторые из них закреплены в фамилиях (Балакирев – балакирь – глиняный сосуд; Ожегов – ожег – кочерга, ухват).

Оценивая лексикографическое направление в лингвокультурологии, отметим важную тенденцию в его развитии. Так как в настоящее время стирается грань между языковым значением и экстралингвистическим знанием, возникают словари, объединяющие обе стороны. Идеал лексикографии – универсальный толково-энциклопедический словарь с энциклопедической, этнолингвистической 46 и культуроведческой информацией. Некоторые словари нуждаются в более или менее подробном лингвокультурном комментарии <…>.

Лингводидактические аспекты и проблемы межкультурной коммуникации составляют четвертое направление лингвокультурологии. Одной из своих сторон примыкаю к этому направлению лингвострановедческие словари <…> [26-44].

К лингвокультурологической проблематике тяготеют три аспекта лингвокультурной области, которые в перспективе готовы оформиться в автономные направления исследований. Это: 1) «менталитетоведение»; 2) изучение национальной специфики юмора, «юморология»; 3) гендерные проблемы. При анализе менталитета сравниваются этнические автопортреты и гетеропортреты носителей различных языков и культур в разных комбинациях (русские, немцы, англичание, американцы, французы, голландцы, японцы и др.) <…>; с помощью ассоциативного эксперимента и концептуального моделирования национальных образов и стереотипов реконструируется этноментальный мир человека и народа <…>.

Говоря о тенденциях и перспективах развития лингвокультурологии, отметим четыре принципиальные установки, которые определяют развитие лингвистики в целом <…>. Это – экспансионизм, антропоцентризм, неофункционализм, экспланаторность.

1. Экспансионизм проявляется в расширении и усложнении объекта и предмета (материала) лингвокультурологических исследований. Входящая в ряд «сдвоенных» наук лингвокультурология контактирует с другими гуманитарными дисциплинами (их более десяти). Ее интегративный характер уравновешивается дифференциацией различных направлений. В настоящее время можно выделить «фразеологическое», текстоцентрическое, лексикографическое, «концептологическое», лингводидактическое, лингвофольклорное, «юморологическое», менталитетоведческое, сравнительно-контрастивное, когнитивное лингвокультуроведение. Его принципы и методы находят применение при исследовании национального самосознания и языковой картины мира <…>, при изучении лексики и фразеологии <…>, словообразования и «этносинтаксиса» <…>, при интерпретации текста и анализе разговорной речи <…>, при исследовании мифологии и фольклора <…>, логических и культурных концептов <…>, проблем лингводидактики, лингвострановедения и лексикографии <…>, а также в области перевода, контрастивной лингвистики и межкультурной коммуникации <…>, менталитета, национальной специфики юмора, гендерных проблем <…>.

Принцип антропоцентризма проявляется в двух аспектах: «человек в языке», который выступает как форма сознания и транслятор культуры, и «язык в человеке», который является мерой всех вещей, в том числе языка и культуры. Этот принцип особенно важен для словаря, который, по мнению Дж. Лайонза, является антропоцентрическим и культурно связанным. В последнее десятилетие внимание исследователей приковано к проблемам языкового самосознания личности и лингвокультурной общности. Антропоцентризм тесно связан с «этнизацией» социальной и культурной жизни.

3. Как принцип и тенденция неофункционализм предполагает изучение языка в действии, связь знания языка и его адекватного использования в коммуникации. Лингвокультурологи изучают функционирующий язык в различных дискурсах, стремясь получить из них культурно-языковую информацию как выводное знание.

4. В соответствии с принципом экспланаторности («объяснительности») современная наука переходит от констатации и описания к их объяснению. В этом смысле прогрессу лингвокультурологии будет способствовать объяснительная сила когнитивных методов, которые в сочетании с дискурсивным подходом позволят выявить глубинно-семантическую структуру и функциональное многообразие языковых единиц как знаков культуры. Еще Н. Винер подчеркивал удивительную способность человеческого разума работать с нечеткими, расплывчатыми понятиями, извлекая из них новое знание [46-48] <…>.

Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Б. А. Серебрянников, Е. С. Кубрякова, В.И. Постовалова и др.:

Обращение к теме человеческого фактора в языке свидетельствует о важнейшем методологическом сдвиге, наметившемся в современной лингвистике, - о смене ее базисной парадигматики и переходе от лингвистики «имманентной» с ее установкой рас сматривать язык «в самом себе и для себя» к лингвистике антропологической, предполагающей изучать язык в тесной связи с человеком, его сознанием, мышлением, духовно-практической деятельностью.

Исходный тезис антропологической лингвистики состоит в утверждении, что язык есть конститутивное свойство человека. В формулировке Э. Бенвениста этот тезис гласит: «Невозможно вообразить человека без языка и изобретающего себе язык… В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, и язык, таким образом. необходимо принадлежит самому определению человека» <…> Мысль о конститутивном характере языка для человека как теоретическая идея была впервые сформулирована и разработана в лингвофилософской концепции В. Гумбольдта. Определить сущность человека как человека, по Гумбольдту, означает выявить силу, делающую человека человеком <…>. Язык и есть одно из таких «человекообразующих» начал. Человек становится человеком только через язык <…>, в котором действуют твореческие первосилы человека, его глубинные возможности. Язык есть единая духовная энергия народа. Эти идеи В. Гумбольдта в рамках философии развивает М. Хайдеггер: «Речь есть один из видов человеческой деятельности – мы существуем прежде всего в языке и при языке…дар речи есть отличительное свойство человека, только и делающее его человеком… сущность человека покоится в его языке <…>.

Из тезиса о конститутивном характере языка для человека следуют два принципиальных методологических требования: 1) познание человека неполно и даже невозможно без изучения языка; 2) понять природу языка и объяснить ее можно, лишь исходя из человека и его мира. Построение лингвистики на антропологических началах предполагает создание единой теории языка и человека.

Последовательное проведение антропологической программы изучения языка выдвигает на первый план исследование следующих проблем, касающихся связи человека и его языка: 1) язык и духовная активность человека; 2) язык, мышление и сознание человека; 3) язык и физиология человека; 4) язык и психика индивида; 5) язык и культура; 6) язык и поведение человека; 7) язык и коммуникация; 8) язык и общество; 9) язык и ценности человека; 10) язык и познание и др. Введение антропологического принципа исследования языка позволит теоретически связать разнообразные моменты бытия языка, которые при других подходах изучались изолированно или вообще исключались из области научного рассмотрения.

В рамках антропологической лингвистики могут быть объединены и успешно развиты на единой методологической основе такие направления лингвистики, как лингвогносеология, предметом которой является познавательная функция языка как формы представления познаваемого человеком мира, лингвосоциология (социолингвистика), изучающая взаимоотношения языка и общества, лингвопсихология (психолингвистика), изучающая роль языка в практическом поведении человека, лингвокультурология, изучающая взаимоотношения языка и культуры, лингвоэтнология (этнодлингвистика), ориентирующаяся на рассмотрение взаимосвязи языка, духовной культуры народа, народного менталитета и народного творчества, лингвопалеонтология, исследующая связи языковой истории с историей народа, его материальной и духовной культурой, географической локализацией, архаическим сознанием.

В лингвистике, избравшей в качестве своей методологической основы антропологический принцип, в центре внимания оказываются два круга проблем: 1) определение того, как человек влияет на язык, и 2) определение того, как язык влияет на человека, его мышление, культуру.

Тема «Человеческий фактор в языке» касается преимущественно первого момента. Второй момент – «Языковой фактор в человеке» - мог бы стать предметом самостоятельного исследования в рамках общего учения о человеке – философской антропологии. В антропологической лингвистике проблема языкового фактора в человеке совпадает с проблемой определения функциональной природы человека.

Теоретическое решение темы человеческого фактора в языке требует выделения факторов антропологического характера, релевантных для языка, и установления их иерархии, выяснения того, какие конститутивные свойства человека коррелированны со свойствами языка и в какой мере специфическая организация человека предопределяет форму языка и его особенности. Хотя в период «имманентной» лингвистики проблематика связи языка и человека никогда окончательно не исчезала из науки о языке, а только вытеснялась на периферию ее интересов, выдвижение проблемы человеческого фактора в языке как самостоятельной лингвотеоретической проблемы в рамках имманентной лингвистики формально-семиологической направленности было невозможно. Постановка и попытка теоретического разрешения проблемы человеческого фактора в языке предполагает расширение предмета лингвистики и включение в него таких важных моментов бытия языка, как его участие в процессах человеческого сознания, мышления, культуры.

Раскрытие темы человеческого начала в языке требует прежде всего уточнения того, какие свойства имеет язык именно как естественный язык человек. Оборотной стороной этой темы будет определение того, какие свойства у языка невозможны именно как у языка человека, обладающего определенными конститутивными особенностями, и каковы были бы другие варианты построения естественного языка, если бы основные свойства человека претерпели изменения.

Свойства естественного языка у человека неоднородны. Некоторые черты естественного языка являются уникальными, другие же свойственны всем или многим знаковым системам.

Тема человеческого фактора в языке предполагает рассмотрение антропологически обусловленных свойств языка. Такие явления языка, как дейксис, модальность, идиоматичность и символизация, некоторые особенности, связанные с ограничениями, накладываемыми на длину и структуру слога, обусловливаются психофизиологическими особенностями человека. При этом одни свойства языка объясняются физиологическими особенностями человека, другие – чисто психическими, третьи – психофизиологическими. Многие исследователи обращают внимание на органо-генетические и акустико-перцептивные ограничения при построения речевых цепей, имеющие для естественного языка универсальный характер. Психофизиологическими особенностями человека объясняется наличие в языке также принципа линейности и принципа экономии – универсального начала, лежащего в основе всех видов человеческой деятельности. Некоторые свойства языка объясняются системно-нормативными ограничениями, связанными с особенностями человеческой деятельности, а также коммуникативно-ситуативным характером человеческого общения. Ограниченным объемом человеческой памяти объясняется такая фундаментальная особенность языка, как асимметрия языкового знака.

К специфически человеческим способам сравнения объектов для установления сходства или тождества между ними относятся операции с целостностями <…>. Принцип целостности лежит в основе языкового анализа и синтеза, процедур отождествления и различения языковых единиц, и прежде всего такой базисной единицы, как слово.

Естественный язык человека как образование, несущее на себя печать антропологичности, противостоит: 1) искусственным языкам, созданным человеком для общения с машинами, 2) языкам животных, «реконструируемым» человеком, 3) всей полноте знания о мире таком, как он есть (на получение такого знания претендует наука в своем историческом движении от относительной истины к абсолютной). Особенности естественного языка как в плане их ограничений, так и преимуществ могут быть описаны, опираясь на эти три противопоставления.

Тема «Человеческий фактор в языке» частично соприкасается в основных ракурсах своего рассмотрения с философской проблемой субъективного начала в познании. Наличие «человеческого начала» в познании рассматривается в современной философии как базисная черта познавательной деятельности. Тот факт, «что наше познание может осуществляться только в присущих человеку формах, начинает трактоваться по-иному – не как какой-то ущерб, какое-то зло, хотя бы и неизбежное, а как фундаментальная характеристика познавательной деятельности, как исходный пункт для ее анализа» <…> Очень многие философы отмечают исключительное внимание, которое стало уделяться в настоящее время при изучении человеческого познания и человеческой деятельности языку. Проблема языка сейчас занимает такое же ведущее положение в философии, какое полтора столетия назад занимала проблема мышления, а в немецкой философии – мышления, «мыслящего самого себя» <…>.

Исследование человеческого фактора в языка приобретает новый ракурс рассмотрения в связи с изучением мира картины мира, и в частности в связи с языковой картиной мира. Понятие картины мира относится к числу фундаментальных понятий, выражающих специфику человека и его бытия, взаимоотношения его с миром, важнейшие условия его существования в мире. Введение понятия картины мира в антропологическую лингвистику позволяет различать два вида влияния человека на язык – феномен первичной антропологизации языка (влияние психофизиологических и другого рода особенностей человека на конститутивные свойства языка) и феномен вторичной антропологизации (влияние на язык различных картин мира человека – религиозно-мифологической, философской, научной, художественной).

Язык непосредственно участвует в двух процессах, связанных с картиной мира. Во-первых, в его недрах формируется языковая картина мира, один из наиболее глубинных слоев картины мира у человек. Во-вторых, сам язык выражает и эксплицирует другие картины мира человека, которые через посредство специальной лексики входят в язык, привнося в него черты человека, его культуры. При помощи языка опытное знание, полученное отдельными индивидами, превращается в коллективное достояние, коллективный опыт.

Тема «Язык и картина мира» помимо определения роли языка в формировании различных картин мира у человека имеет и другой ракурс рассмотрения. Он заключается в том, каким язык предстает в «глазах» лингвистики, семиотики, философии, теологии, мифологии, фольклора, искусства, поэтики, обыденного сознания. Каждая из картин мира, которая в качества отображаемого фрагмента мира представляет язык как особый феномен, задает свое видение языка и по-своему определяет принцип действия языка. Изучение и сопоставление различных видений языка через призмы разных картин мира может предложить лингвистике новые эвристические ходы для проникновения в природу языка и его познание.

Картина мира соответственно также может быть охарактеризована в терминах этих категорий и представлена как концептуальное образование: 1) имеющее неотъемлемые имманентно присущие ему свойства (атрибуты); 2) состоящее из определенных компонентов (субстрат); 3) возникающее и развивающееся по определенным законам (генезис, развитие); 4) специфически организованное, построенное (структура) и 5) представляющее собой до известной степени «стабильные поведенческие действия (функции)» [8-11].

Картина мира представляет собой центральное понятие концепции человека, выражающее специфику его бытия, и адекватно охарактеризовано оно может быть лишь в общее теории человека.

В различных философско-антропологических концепциях сущность человека обычно раскрывается путем противопоставления его другим существам – животным, роботам (искусственному интеллекту), а в трансцендентальных концепциях также различным сверхчеловеческим сущностям (богу, ангелу и т.д.).

В отличие от животных, поведение которых биологически детерминировано инстинктом и ситуативно ограничено, а также в отличие от сверхчеловеческих сущностей, обладающих всей полнотой истины, человек для своего ориентирования в мире нуждается в особых символических опосредующих структурах – языке, мифологии, религии, искусстве, науке, выступающих в роли регуляторов его жизнедеятельности. Э. Кассирер <…> даже предлагал определять человека как символическое существо («животное символическое»), строящее себе мир в символических формах.

С помощью опосредующих символических структур человек формирует образ мира как основу своей жизнедеятельности. Воображение познающего человека создало и продолжает созидать множество разнообразных образов наличного бытия, имеющих исторически преходящий характер. Вот некоторые примеры таких образов мира: «три кита» или черепаха, на которой стоит плоская Земля, хрустальные сферы, вращающиеся вокруг неподвижной Земли, Вселенная как «гигантская машина» или же как «великая мысль», метагалактика как беспредельно расширяющаяся вселенная, образ «мерцающего мира» в онтологии М. Хайдеггера, образ мира как гештальт высокой степени сложности. В современной науке разрабатывается образ мира как организма и процесса: «Мир представляет собой организма, закрепленный не настолько жестко, чтобы незначительное изменение в какой-либо его части сразу лишало его присущих ему особенностей, и не настолько свободно, чтобы всякое событие могло произойти столь же легко и просто, как и любое другое. Это мир, которому одинаково чужда окостенелость ньютоновской физики и аморфная податливость состояния максимальной энтропии или тепловой смерти, когда уже не может произойти ничего по-настоящему нового. Это мир процесса» <…>.

Картина мира есть целостный глобальный образ мира, который является результатом всей духовной активности человека, а не какой-либо одной ее стороны. Картина мира как глобальный образ мира возникает у человека в ходе всех его контактов с миром. Опыты и формы контактов человека с миром в процессе его постижения характеризуются чрезвычайным разнообразием. Это могут быть и бытовые контакты с миром, и предметно-практическая активность человека с ее деятельностно-преобразующими установками на переделывание мира и овладение им, и акты созерцания мира, его умозрения и умопостижения в экстраординарных ситуациях.

Многие исследователи при практическом описании картин мира обращают внимание на сложность определения того, к какому процессу, связанному с постижением мира в самом широком смысле слова, относится феномен картины мира. Так, А.Я. Гуревич, занимавшийся реконструкцией средневекового образа мира, пишет: «…в центре нашего внимания будет стоять, собственно, не идеология средневековья, не сознательное мировоззрение людей, обусловленное их социальным статусом, а те представления о мире, которые не всегда ими ясно осознавались, а поэтому и далеко не полностью идеологизировались: когда мы говорим о переживании таких категории, как время, пространство, право и т.д., то предполагаем относительно непосредственное к ним отношение, еще не пропущенное целиком через систему общественных взглядов и классовых интересов… мы стремимся вскрыть интересующие нас культурные элементы не столько на уровне идеологическом, сколько на уровне социально-психологическом, в сфере мироощущения, а не миропонимания. Хотя сознаем, в какой мере обе эти сферы взаимосвязаны бесчисленными переходами и переливами» <…>.

Поскольку в формировании картины мира принимают участие все стороны психической деятельности человека, начиная с ощущений, восприятий, представлений и кончая высшими формами – мышлением и самосознанием человека, то всякая попытка обнаружить какой-либо один процесс, связанный с формированием картины мира у человека, с неизбежностью окончится неудачей. Человек ощущает мир, созерцает его, постигает, познает, понимает, осмысляет, интерпретирует, отражает и отображает, пребывает в нем, воображает, представляет себе «возможные миры». Образ мира возникает в различных актах мироощущения, мирочувствия, миросозерцания, мировосприятия, мировидения, миропонимания, миропредставления, мирооценки, мироуяснения, в актах переживания мира как целостности, в актах миродействия. Сознание человека, формирующее идеальный образ внешнего мира, есть не только знание об объекте познания, но также есть некое «переживание», оно эмоционально окрашено, а в эмоциях гносеологическая противоположность субъективного и объективного исчезает, так что субъект и объект «переживаются» как нечто единое.

Процесс миропостижения у человека континуален, и всякая его дискретизация в строгом смысле слова, условна. Тем не менее теоретически чрезвычайно важно выделить в этом сплошном жизненном потоке миропостижения процессы, имеющие большее отношение к формированию глобального образа мира, именуемого картиной мира.

С известной долей произвольности будем называть глобальный процесс, связанный с картиной мира (как с ее формированием, так и с процессом толкования мира через ее посредство), мировидением (русский эквивалент гумбольдтовского Weltansicht).

Понятие мировидения коррелятивно понятию отражения и имеет с ним смысловые пересечения. Совпадая во многих своих значениях, эти понятия по-разному построены, точнее, смысловое движение, зафиксированное в них, имеет противоположную направленность. В теоретической связке «мир – активность субъекта – образ мира» смысловое движение направлено от «мира» к «активности субъекта», а в понятии «мировидение» – от «активности субъекта» к «миру». Понятие «отражение» делает акцент на объективном начале в процесс миропостижения, а понятие «мировидение» – на субъективном.

В теоретическом пространстве общего учения о человеке мировидение локализуется на шкале «отражение мира», крайними полюсами которой будут объективное познание и его результат в виде «чистого» знания, имеющего внеличностный характер (на получение такого результата претендовала так называемая классическая наука), и субъективно-личностное, ценностно-ориентированное знание, содержащее представление о «социально-полезном», «идеальном», должном, о том, к чему человеку необходимо стремиться и чего ему необходимо избегать [18-21].

Серебренников Б. А. Как происходит отражение картины мира в языке // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира, 1988:

Вопрос о картине мира, представленной в головах двух разговаривающих на каком-либо языке людей, не может быть предметом особого рассуждения – это проблема не лингвистическая. Кроме того, заведомо предполагается, что подобная картина в том или ином виде у говорящих существует. В противном случае общение между людьми было бы вообще невозможно, поскольку общение основывается на наличии у говорящих каких-то элементов единого понимания, единого взгляда на вещи. Здесь важно выяснить, как она представлена в языке и его элементах.

Вербалисты, утверждающие, что мышление существует только на базе слов, и отрицающие существование других типов мышления, никаких различий между языком и мышлением не видят. Тем не менее между ними существуют значительные различия.

Понятия могут создаваться в голове человека в результате непосредственного отражения предметов и явлений окружающего мира. Единственным условием образования понятия является накопление сведений и предмете или явлении.

Само по себе мышление не коммуникативно. Но язык – средство коммуникации, и как средство и орудие общения он имеет свою специфику.

При исследовании проблемы отражения картины мира в человеческом языке обычно исходят из простой триады: окружающая действительность, отражение этой действительности в мозгу человека и выражение результата этого отражения в языке. При этом заведомо предполагается, что человек отражает эту действительность правильно и так же правильно эта действительность отражается в языке.

На самом деле все эти процессы выглядят значительно сложнее. Прежде всего следует заметить, что человек никогда не в состоянии отразить окружающий мир во всем его многообразии, целиком и полностью. Познание окружающего мира – всегда процесс, иногда довольно длительный. В истории науки он может продолжаться сотни лет, в истории человечества результаты познания мира нередко представляют опыт многих поколений. Иначе и быть не может, ибо так устроен человеческий мозг. Структура познавательного аппарата человека не приспособлена к тому, чтобы сразу и полностью воспроизвести в идеальной форме объект во всей сложности. Это чисто биологическая особенность человека. Познание всегда предполагает известный жизненный опыт, постепенное накопление знаний, изучение того, что имеется на земле и что на ней происходит. Конечно, вместе с ростом культуры, развития науки и техники биологически совершенствуется и человеческий мозг и увеличиваются вспомогательные средства познания мира, тем не менее процесс остается процессом.

Наши знания о предмете являются относительными, неполными, отражающие лишь некоторые его стороны, поскольку в форме знания предмет существует только в этой отраженной своей части. В непознанной же своей части он не существует для нашего сознания, хотя и существует объективно <…>. Кроме того, абсолютное познание объекта даже фактически невозможно, так как объект бесконечен в своих свойствах. Мы только приближаемся к абсолютной истине.

Полное знание всех свойств объекта практически и не нужно, так как речевой акт в каждый отдельный отрезок времени отражает только определенное свойство объекта или только часть этих свойств. Выражение всех свойств объекта в каждый отдельный отрезок времени даже не нужно, так как это затрудняло бы общение. Поэтому в процессе познания происходит всегда упрощение и «омертвение» живого.

Другая особенность этого процесса состоит в том, что результаты познания челвеком окружающего мира никогда не находятся на одном и том же уровне. Здесь существует масса всяких градаций. Градации могут зависеть от возраста, наличия жизненного опыта, области, в которой человек работает, профессии, уровня образования, способностей к восприятию чего-либо и многих других причин и фактор. Познание окружающего мира ребенком очень несовершенно по сравнению с познанием его опытным пожилым человеком. Первобытный человек, по-видимому, знал окружающий мир очень неглубоко и поверхностно, извлекая из этих знаний главным образом то, что было ему необходимо для существования. Специалист может видеть в окружающем его мире то, что остается совершенно незаметным для неспециалиста. Малограмотный человек может понимать многие окружающие его явления совершенно по-иному по сравнению с высокообразованным человеком и т.д.

Как же при таком многообразии уровней познания окружающего мира люди все-таки понимают друг друга? Общение между индивидуумами становится возможным в том случае, если в языковых знаках и знаковых структурах выработаны всеобщие значимости. Это означает, что какие-то общности в языке находятся как бы над уровнями конкретного познания окружающего мира. В роли таких общностей выступают общие значения слов. Дело в том, что отдельное употребление слова в речи отнюдь не является его исчерпывающей характеристикой. Оно, скорее, играет роль возбудителя. Оно возбуждает у собеседника некоторую сумму самых общих дифференциальных признаков, дающих возможность собеседнику опознать предмет, о котором идет речь [87-88].

Не менее интересным является другой вопрос: может ли человеческий язык отражать окружающий мир?

«Сущность языка, – замечает П.И. Визгалов, – не отражательная, а знаковая. Язык как деятельность органов речи и звуки, получающиеся в результате ее, представляют собой не процесс отражения, а процесс формирования и выражения отражательного процесса, каким является мышление» <…>. В этих высказываниях, безусловно, имеется доля истины. Отражать явления окружающего мира и их закономерные связи способен только человеческий мозг. Результаты его познавательной работы закрепляются в понятиях. Звуковой комплекс сам по себе ничего не отражает. Недаром Маркс: «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой» <…>.

Звуковой комплекс произносится с той целью, чтобы слушающий опознал обозначенный данным звуковым комплексом предмет или его признак (качественный или процессуальный). Совершенно ясно, что для осуществления этой цели нет никакой необходимости воспроизводить всю сумму сведений о данном предмете, которая может быть в сознании слушающего. Смысл обозначения заключается в том, чтобы слушающий опознал предмет по какому-то минимуму дифференциальных признаков. Однако он никогда ничего не мог бы понять, если бы звуковой комплекс не имел значения. Значение, которое всегда устанавливается людьми, фактически выполняет роль указания на этот комплекс дифференциальных признаков.

Объем сведений о предмете, заключающийся в минимуме дифференциальных признаков, может быть очень невелик. Для того чтобы иметь общее представление о корабле, достаточно знать хотя бы самые общие его контуры и ассоциировать его с морем. Можно даже произвести такой интересный психологический опыт. Представим себе разговор двух людей. Один из них плавал на корабле всю свою жизнь, а другой впервые увидел корабль всего несколько дней тому назад. И если он произнесет фразу Вчера я видел в море корабль, то у бывалого моряка может возникнуть в голове только самое общее представление о корабле, несмотря на его огромный опыт. Происходит это оттого, что для опознания предмета, выраженного звуковым комплексом, большего и не требуется. В.Ф. Асмус справедливо замечает, что стремление включить в состав понятия все признаки соответствующего предмета не только совершенно неосуществимо, но с логической точки зрения совершенно бессмысленно. «Для задач практической жизни и для научного познания достаточно, если из всего огромного множества свойств предмета мысль наша выделит некоторые из этих свойств таким образом, что каждый из признаков, отличающий эти свойства, отдельно взятый, окажется совершенно необходимым, а все признаки, взятые вместе, окажутся совершенно достаточными для того, чтобы при их помощи отличить данный предмет от всех других, познать данный предмет по какой-то стороне его содержания» <…>.

Минимум дифференциальных отличительных черт, по-видимому, у всех говорящих на данном языке одинаков. Свойство слова – возбуждать этот минимум и указывать, что скрывается за данным звуковым комплексом, – превращает язык в очень удобное средство общения людей.

Сумма дифференциальных признаков, однако, не раскрывает полностью сущность предмета. Она существует в сознании; звуковой комплекс чаще всего базируется на каком-то одном признаке. <…> Русское окно связано со словом око ‘глаз’, исп. ventana ‘окно’ – с лат. ventus ‘ветер’ и т.д.

Язык не располагает очень большим количеством выразительных средств. Эти средства в любом языке более или менее ограничены, неполны и недостаточно совершенны. Язык очень часто выражает что-либо приблизительно, вынужден идти к своей цели сложными и окольными путями. Эту истину легко доказать на довольно конкретных примерах.

В реальной обстановке человек очень легко может понять, что действие уже закончилось, если он наблюдает его совершение и прекращение. Однако выразить идею прекращения действия языковыми средствами часто бывает нелегко. Как, например, логически объяснить наличие приставки у- в таких глагольных формах сов. вида, как умер, упал, украл. Очевидно, приставка у- здесь привнесена по аналогии. Сравнение этой приставки с генетически родственными приставками в других индоевропейских языках, например, с латинской au в aufero ‘уношу’, aufigio ‘убегаю’, а также с др.-инд. ava ‘прочь, долой’ указывает, что первоначально эта приставка была связана с исчезновением субъекта или объекта действия и была совершенно естественна в таких глагольных формах, как унес, ушел и т.д. Исчезновение объекта или субъекта часто сопровождается прекращением самого действия. По причине такой ассоциации приставка –у превратилась в средство выражения сов. вида глаголов, которые сами по себе не предполагают исчезновения субъекта действия, ср. такие формы, как упал, умер, устал, узнал и т.д.

Однако из жизненной практики довольно хорошо известно, что исчезновение субъекта или объекта действия не является единственным признаком завершения действия. Могут быть случаи, когда признак исчезновения действия может даже оказаться ложным. Допустим, что мимо вам промчался мотоциклист. Субъект действия исчез из виду, но его действие отнюдь не прекратилось.

Русские глаголы строиться, умываться и драться обозначают действие, переходящее на субъект, и носителем этого значения является –ся. Однако –ся передает значение всех этих трех глаголов довольно неточно: строиться – это глагол страдательного залога (ср. Дом строится плотниками), умываться – это глагол возвратного залога (ср. Он умывается каждое утро), а глагол драться – фактически глагол так называемого взаимного залога.

Буд. время в языке может развиться на базе глаголов начинательных, глаголов, обозначающих переход в какое-либо состояние, и глаголов, означающих ‘хотеть’, ср. мар. лудаш тÿналам ‘я буду читать (начну читать)’, нем. ich werde gehen ‘я пойду’ и рум. voi canta ‘я буду петь (я хочу или захочу петь)’. Ни одно из этих средств точно не отображает понятийную категорию буд. времени. Основным ее содержанием является действие, проецируемое в план будущего. Глаголы типа хотеть, начинать, стать и т.д. выражают эту идею очень несовершенным образом [90-93].

Неточному обозначению в языке предмета или явления в немалой мере способствует метафора или сравнение. Метафора может указывать на весьма отдаленное сходство со сравниваемым предметом, ср. такие названия, как Кавказский хребет, Канин нос, Камень (старое название Урала), подножье горы, расцвет литературы и искусства, год перелома, закрытие сезона, выход книги, пароход идет, посадка самолета, кожа слезла, рукав реки, фр. punaise ‘канцелярская кнопка’ (букв. ‘клоп’) и т.д.

Татарское слово ташбака означает ‘черепаха’ (букв. ‘камень лягушка’), но это название не может быть основанием для определения черепахи, поскольку сходство черепахи с лягушкой весьма отдаленное и ничего каменного в черепахе нет. Слово каменный здесь символизирует свойство твердости панциря черепахи, напоминающего по твердости камень.

Точно так же название Млечный путь не имеет ничего общего с сущностью обозначенного им явления.

В основе названия атом лежит идея неделимости. Ср. соответствующее греческое слово, означающее «неделимый». Совершенно естественно, что в данном случае название, не раскрывающее сущности обозначаемого им предмета, превратилось в пустой ярлык.

Все это наводит на мысль, что перечисленные выше приемы не предназначены для точной и научной характеристики предмета. Они предназначены для создания звуковых комплексов. Хорошо известно, что мысль одного человека, для того чтобы стать достоянием другого человека, должна принять чувственно воспринимаемую форму. Известная ограниченность средств выражения в языке не позволяет ему создать идеальное средство выражения.

Важнейшим этапом в процессе создания словесного знака является наделение его значением. Номинация по какому-либо признаку является чисто техническим языковым приемом. Признак, выбранный для наименования (создание звуковой оболочки слова), далеко не исчерпывает всей сущности предмета, не раскрывает всех его признаков.

С самого начала появления слова возникает конфликт между содержанием и формой выражения, и язык пытается этот конфликт устранить. Необходимо предать забвению внутреннюю форму слова. Одним из наиболее эффективных средств для достижения этой цели является формальная, а нередко и более радикальная смысловая изоляция вновь возникающего слова.

В языке может произойти утрата источника наименования. Слова береза и лебедь в русском языке связаны с наименованием белого цвета. Береза восходит к древнему bherəg΄ ‘светлый, белый’, а лебедь – к корню albh ‘белый’ (ср. лат. albus ‘белый’). Но таких прилагательных в русском языке давно нет. Слово сын из sūnos никак не может быть ассоциировано с глагольной основой sū ‘рождать’, поскольку эта основа в русском языке, даже в его предке – праславянском, давно утрачена.

Когда слово заимствуется одним языком из другого, оно также изолируется, поскольку его этимологические связи остаются в пределах другого языка. Существующее в русском языке слово ковбой, заимствованное из английского, не разлагается в сознании русского на составные части, поскольку этимологические связи остались в пределах английского языка [96-97].

Раскрытие свойств предмета, а также выявление его сущности возможно только путем создания предложений. В речевых актах чаще всего свойства предметов раскрываются частично. Мы можем составить целый ряд предложений, относящихся к березе: береза – лиственное дерево, береза – растение, древесина березы идет на изготовление фанеры и т.д. Однако все эти фразы с достаточной полнотой не характеризуют сущности березы. Сущность «представляет собой совокупность всех необходимых внутренних сторон и связей (законов), свойственных объекту, взятых в их естественной взаимосвязи» <…>.

Если в понятиях наши знания выступают как бы в свернутой форме, то через суждения одни понятия вступают в связь с другими понятиями и раскрывают свое содержание. При этом возникает новое знание. В форме суждений отражаются объективные противоречия, и развитие форм суждений отражает развитие объекта.

Пользуясь языком, люди в каком-то количестве предложений так или иначе раскрывают свои знания о различных предметах и раскрывают их сущность. Но описание самого процесса очень трудно и технически малоосуществимо. Наилучшее представление о том, как сущность предмета может быть раскрыта при помощи языка, дают различные энциклопедические словари и энциклопедии.

Следует также отметить, что каждый объект действительности обладает бесконечным числом свойством и может вступать в бесконечное число отношений. Но эта бесконечность не является актуальной. Объект никогда не вступает во все возможные для него отношения, связи. Для этого было бы необходимо актуализировать все возможные свойства этого объекта одновременно, что, естественно, никогда невыполнимо. Это, между прочим, противоречит факту развития и изменения объекта. «Осуществление для объекта сразу всех возможных условий его существования означало бы просто-напросто, что в объекте осуществляются одновременно все его состояния – прошлые, настоящие и будущие, т.е. объект должен был бы существовать, не развиваясь и не изменяясь» <…>.

Познание сущности предметов и явлений окружающего мира часто было невозможно из-за недостатка необходимых дополнительных знаний и приборов. Древние люди практически имели дело со многими болезнями, но они не знали их причин, определению которых мешало отсутствие микроскопов. Точно так же при отсутствии телескопа не могло быть настоящей астрономии.

Люди, особенно на первых порах, оценивали предметы с точки зрения их практической полезности. Дикие животные интересовали первобытного охотника главным образом с продовольственной точки зрения, т.е. приемлемо ли их мясо для пищи и способно ли оно утолить голод. Его могли интересовать также привычки животных, места их обитания и т.д. Проблемы анатомии этих животных, определение их места в животном царстве и т.п. их не интересовало. Огонь мог привлекать внимание человека только как источник тепла и света. Вопросом, что такое горение, он не интересовался. Подобное отношение первобытный человек проявлял и к солнцу. Звезды и созвездия в глубокой древности привлекали внимание людей как средства ориентации и определения пути в ночное время. Какие-либо другие проблемы в то время даже не ставились. Древние химики, занимаясь химией, интересовались главным образом тем, как превратить обычные металлы в золото, вследствие чего невероятное распространение получила алхимия. Все это не способствовало всестороннему изучению предмета.

Словоизменительные формативы и их семантические аналоги индифферентны к истинности или ложности высказывания. Так, предложения Земля вращается вокруг Солнца, Солнце вращается вокруг Земли и Кентавр выпил круглый квадрат в равной степени грамматически правильны. Однако с точки зрения логики предложение Земля вращается вокруг Солнца рассматривается как истинное, предложение Солнце вращается вокруг Земли – как ложное и предложение Кентавр выпил круглый квадрат как абсурдное.

Оценивая предложение как логически правильное или неправильное, мы исходим, очевидно, из представления о допустимости или недопустимости каких-то связей уже не слов, а понятий. Тот факт, что для большинства людей (причем независимо от языка, на котором они говорят) отношения, описанные в высказываниях типа Яблоко есть плод, будут истинными, а отношение в высказывании Футбольный матч есть плод будут ложными, говорит о существовании особого рода моделей или эталонов в сознании человека, которыми проверяется логическая правильность предложения. При этом такая проверка основывается, очевидно, на каких-то знаниях нелингвистического характера <…>.

Органы восприятия окружающего мира к человека иногда очень несовершенны, и он часто многого заметить не в состоянии. Человек не различает ультрафиолетовых лучей, ультразвуков, не видит мелких предметов, находящихся на большом расстоянии, не различает еле заметных изменений погоды.

<…> По сравнению с языком мышление, как правило, богаче содержанием и подвижнее. Процесс мышления заключается в образовании все новых связей между различными представлениями и понятиями, для него характерна постоянная «текучесть». Слова же устойчивее, консервативнее, чем понятия, и в этом смысле менее адекватно отражают процесс развития действительности. Так, рус. дом, по-видимому, существует очень давно, соотв. греч. δόμος было уже в гомеровскую эпоху. Можно предполагать, что это слово существовало в индоевропейском праязыке. За тысячи лет форма дома необычайно изменилась – от примитивного шалаша до современного высотного дома, но сам звуковой комплекс дом ничего не говорит об этих изменениях. Рус. стрелять возникло в эпоху, когда люди стреляли стрелами. С того времени техника шагнула вперед. Возникли современные орудия самых различных форм. Давно уже на войне не стреляют стрелами, но звуковой комплекс сохранился.

Научный метод лишь односторонне осваивает действительность, поскольку фиксирует лишь сущность и законы разнообразных явлений, отвлекаясь от чувственного облика самого многообразия и от субъективного мира человеческих чувств и переживаний <…>. Вот почему совершенно ложны и реакционны утверждения натуралистов о возможности «абсолютно точного» и «чисто объективного» изображения вещей вне субъективного отношения автора к изображаемому.

Способность человеческого мозга отражать картину мира не всегда означает, что эта картина отражается правильно. Познание осуществляется людьми, которые в силу недостаточности соответствующих факторов, эксперимента, процесса измерения и т.п. могут делать неверные обобщения, образовывать понятия, связывать их в систему неудовлетворительным образом <…>. Познание мира, таким образом, не свободно от ошибок и заблуждений.

Немало было всякого рода ошибок и в истории языкознания. Было время, когда совершенно отрицалась знаковая теория слова. «Знаковая теория, – писал философ Л.О. Резников, – есть в сущности своей идеалистическая теория. Она глубоко антинаучна. Она служит средством проникновения в область лингвистики вреднейших агностических взглядов. Поэтому ее необходимо отвергнуть» <…>. Основанием этой критики является убеждение в том, что люди мыслят словами, а если слово есть знак, то, следовательно, мир непознаваем. Отсюда все обвинения сторонников знаковой теории в проповеди агностицизма. На самом деле люди мыслят понятиями. Слово только техническое средство, указывающее на понятие.

Многие лингвисты давно замечали, что широко распространенное у нас определение фонемы как звука, различающего значения слов, фактически неправильно, поскольку фонема таким свойством не обладает. Сейчас определение фонемы звучит иначе: фонема – звук, служащий для различения звуковых оболочек слова, что более соответствует действительности.

<…> Человек никогда не смог бы более или менее правильно познавать окружающий мир, если бы он не располагал эффективными способами коррегирования допущенных ошибок, средствами более глубокого познания сущности окружающих его предметов и явлений.

Одним из таких мощных средств является наука. «Отражая законы действительности, наука не остается на поверхности явлений, а проникает вглубь, раскрывая необходимые причинные связи, которые скрыты от непосредственного восприятия. Этим наука отличается от обыкновенных житейских знаний» <…>. Обыденное человеческое мышление неспособно глубоко проникнуть в сущность предметов и явлений. Оно обычно довольствуется результатами поверхностных наблюдений. Наука не только способна глубоко проникать в сущность предмета и явлений, она постоянно расширяет свои возможности, способна устранять ошибочные выводы, которые были допущены ранее. В этом отношении она имеет для человечества огромное значение.

Другим мощным средством в познании окружающего мира является жизненная практика, опыт. «Практика, практические потребности заставляют человека подходить к объекту с разных сторон. В процессе труда происходит и превращение внешнего мира в продукт труда. В этом процессе раскрываются и познаются объективные свойства и качества этого мира, так как деятельность по отношению к природным объектам может совершаться только с учетом их объективных свойств» <…>. «Практическая деятельность определяет и направляет теоретический интерес. Практика выступает как проверка, как критерий истинности выдвинутых гипотез, теорий и тем самым подтверждает правильность раскрытой сущности явлений, законов их существования» <…>. Познание окружающего мира фактически невозможно без известной суммы накопленных знаний.

Сознание – это знание, функционирующее в процессе освоения действительности человеком. Наличие у человека сознания означает, собственно, что у него в процессе жизни, общения, обучения сложилась или складывается такая совокупность (или система) объективированных в слове, более или менее обобщенных знаний, посредством которых он может осознавать окружающее и самого себя, опознавая явления действительности через соотношения с этими знаниями.

«Человек отражает мир сквозь призму накопленных обществом знаний, понятий, навыков и т.д. Даже к совершенно новому, впервые воспринимаемому чувственному явлению человек относится с позиций восприятия им общественной культуры. Поэтому чистой чувственности у человека нет: в ткани восприятия, не говоря уже о представлении, всегда вплетаются слово, знания, опыт и культуры поколений» <…>. «Даже предметы природы под действием непосредственно чувственной достоверности воспринимаются, а затем и представляются человеком под непосредственным влиянием знания о них, о подобных им предметах» <…>.

Подводя итог всему тому, что было здесь сказано об отражении картины мира в языке, следует еще раз отметить, что она отражается не всегда достаточно последовательно, правильно и точно. Однако человечеству никогда не угрожает опасность невозможности познания окружающего мира. Такая угроза могла бы быть вполне реальной, если бы не было средств компенсации недостатков познания человеком окружающего мира. Такой компенсации во многом способствует жизненная практика человека, заставляющая его всесторонне изучать окружающий мир. Этому способствует также наука. Следует также иметь в виду, что язык не является единственным средством познания окружающего мира. Недостатки вербального мышления компенсируются различными типами неречевого мышления.

В лингвистической литературе нередко встречается термин «лингвистическая картина мира», в который иногда вкладывается разное содержание. Поэтому он требует объяснения. Следует различать две картины мира – концептуальную и языковую. Концептуальная картина мира богаче языковой картины мира, поскольку в ее образовании, по всей видимости, участвуют различные типы мышления.

Несмотря на различия, обе картины мира между собой связаны. Язык не мог бы выполнять роль средства общения, если он не был бы связан с концептуальной картиной мира. Эта связь осуществляется в языке двояким способом. Язык означивает отдельные элементы концептуальной картины мира. Это означивание выражается обычно в создании слов и средств связи между словами и предложениями. Язык объясняет содержание концептуальной картины мира, связывая в речи между собой слова.

Составными частями картины мира являются слова, формативы и средства связи между предложениями, а также синтаксические конструкции. В объяснении концептуальной картины мира участвуют известные данному языку вышеперечисленные элементы языковой картины мира, поэтому объяснения не входят в языковую картину мира [100-107].

Тер-Минасова С. Г. Война и мир языков и культур, 2007:

Язык как средство общения людей и сформированная с его помощью культура данного общества находятся в неразрывной связи и непрерывном взаимодействии, что и определяет их развитие.

Это положение не исключает некоторых – ограниченных – сфер существования языка вне культуры (искусственные языки) и культуры вне языка (отдельные виды искусств).

Важнейшим фактором развития человеческого общества является взаимодействие, взаимозависимость, взаимосвязь языка и культуры. Проиллюстрируем это привычными метафорами.

Язык – зеркало культуры, в нем отражается не только реальный мир, окружающий человека, не только реальные условия его жизни, но и общественное самосознание народа, его менталитет, национальный характер, образ жизни, традиции, обычаи, мораль, система ценностей, мироощущение, видение мира.

Язык – сокровищница, кладовая, копилка культуры. Он хранит культурные ценности в лексике, грамматике, идиоматике, пословицах, поговорках, фольклоре, в художественной и научной литературе, в формах письменной и устной речи.

По словам замечательного русского ученого-филолога, этнографа, искусствоведа, археолога (сейчас мы сказали бы культуролога) Ф.И. Буслаева, основателя русской мифологической школы, все творчество которого было посвящено (вслед за М.В. Ломоносовым и В.К. Тредиаковским) проблемам взаимоотношения и взаимодействия языка и культуры, «язык, многие века применяясь к самым разнообразным потребностям, доходит к нам сокровищницею всей прошедшей жизни нашей».

Язык – передатчик, носитель культуры, он передает сокровище национальной культуры, хранящиеся в нем из поколения в поколение. Овладевая родным языком, дети усваивают вместе с ним и обобщенный культурный опыт предшествующих поколений.

А.А. Потебня, выдающийся русский и украинский филолог, исследуя мышление, культуру и язык на материале славянского народного творчества, писал: «Если бы мы не знали, что божества огня и света занимали место в языческих верованиях славян, то могли бы убедиться в этом по большому количеству слов, имеющих в своей основе представление огня и света». По мнению академика В.В. Виноградова, «До Потебни никто из русских лингвистов-филологов не ставил изучение исторической семантики на такую широкую культурно-историческую и философско-лингвистическую основу».

Язык – орудие, инструмент культуры. Он формирует личность человека, носителя языка, через навязанные ему языком и заложенные в языке видение мира, менталитет, отношение к людям и т.п., то есть через культуру народа, пользующегося данным языком как средством общения. Чтобы не оставить это важнейшее положение без подкрепляющей его цитаты, поддаюсь искушению (извините!) процитировать себя. «Все мы созданы языком и заложенной в нем культурой, доставшейся нам от многих поколений предков. Мы не выбираем ни родной язык, ни родную культуру, ни место, ни время рождения. Мы входим в мир людей, и язык немедленной начинает свою работу, навязывая нам представление о мире (картину мира), людях, системе ценностей, о способах выживания. У нас по-прежнему нет выбора. Мы пленники своего языка. Сопротивление бесполезно, язык – умелый и опытный мастер, «инженер человеческих душ» - уже сотворил миллионы своих подданных и непрерывно творит новых».

Язык – свидетель культуры. Это положение особенно важно для этого курса, поскольку одна из основных его целей – проверить факты культуры на материале языка ее носителей. Иными словами, многие положения и принципы этнической культуры могут быть подтверждены языком.

Культура может меняться под влиянием многих социально-исторических факторов, например, идеологии, пропаганды, политических требований времени. Язык – свидетель всех этих изменений, он, как известно, не только отражает, но и хранит культуру, и передает ее от поколения к поколению.

Как один из видов человеческой деятельности язык оказывается составной частью культуры, определяемой <…> как совокупность результатов человеческой деятельности в разных сферах жизни человека: производственной, общественной, духовной. Однако в качестве формы существования мышления и, главное, как средство общения язык стоит в одном ряду с культурой.

Если же рассматривать язык с точки зрения его структуры, функционирования и способов овладения им (как родным, так и иностранным), то социокультурный слой, или компонент культуры, оказывается частью или фоном его реального бытия.

В то же время компонент культуры – не просто некая культурная информация, сообщаемая языком. Это неотъемлемое свойство языка, присущее всем его уровням и всем отраслям.

Важная роль языка как хранителя и свидетеля культуры в последнее время привлекла повышенное внимание ученых как проявление «памяти языка». Речь идет о «генетической», «культурной», «исторической» памяти. Она может проявляться как относительно открыто и явно, так и в скрытой форме, доступной только в результате глубоких диахронических исследований, проводимых профессиональными лингвистами. По поводу открытой памяти языка, иногда доступной даже просто внимательному и интересующемуся своим языком носителю, уместно вспомнить слова В. И. Абаева: «Каждый язык в своей грамматической и лексической культуре влачит в десемантизированном виде обрывки и клочья мировоззрения прошлого, в сильнейшей степени замаскированные и перепутанные процессами технизации».

Скрытая же память <…> не десемантизирована и не представлена «обрывками и клочьями», а где-то подспудно влияет на речевую деятельность.

Вернемся, однако, к нашей метафоре: язык (имея все эти виды памяти) – объективный и неподкупный хранитель и свидетель культуры. Над ним не властны правительственные указы, соображения коммерческой выгоды или жажды власти.

Это громкое и категоричное заявления может вызвать и сомнение, и даже протест. В какой степени язык может быть «свидетелем»? Насколько можно ему доверять? Язык – это послушное орудие в руках человека, его свидетельства сомнительны. Действительно, язык так часто и – увы! – эффективно используется и для коммерции, и для политики. Не случайно прижился странный термин «носитель языка»: человек «носит» свой язык и может его использовать и как дубину, и как наживку.

На манипуляциях с языком зиждутся многие сферы человеческой жизни и деятельности: политика, идеология, юриспруденция, реклама, так называемый «пиар», религиозные учения и многие, многие другие. На эту тему имеется огромная, поистине необъятная научная литература, да еще и каждый человек имеет свой собственный опыт либо как манипулятора, либо как жертвы манипуляций, а часто – и того, и другого [17-19].

Человек – не просто «носитель», но и пленник своего языка, язык навязывает ему картину мира и культуру, созданную предшествующими поколениями. Язык – орудие в руках человека, но и одновременно его повелитель, диктующий ему нормы поведения, навязывающий представления, идеи, отношения к жизни, людям.

Взаимоотношения человека с окружающим его миром в большинстве своем выражаются в языке и во многом формируются языком. Культурный компонент играет здесь решающую роль. Для рассмотрения вопросов отношений человека с миром обычно используется очередная привычная метафора – картина мира.

Окружающий человека мир представлен в трех формах:

- реальная картина мира,

- культурная (или понятийная) картина мира,

- языковая картина мира.

Реальная картина мира – это объективная внечеловеческая данность, это мир, окружающий человека.

Культурная (понятийная) картина мира – это отражение реальной картины мира через призмы понятий, сформированных на основе представлений человека, полученных с помощью органов чувств и прошедших через его сознание, как коллективное, так и индивидуальное. Это образ мира, преломленный в сознании человека, то есть мировоззрение человека, создавшееся в результате его физического опыта и духовной деятельности.

Культурная картина мира специфична и различается у разных народов. Это обусловлено целым рядом факторов: географией, климатом, природными условиями, историей, социальным устройством, верованиями, традициями, образом жизни и т.п.

Языковая картина мира – отражает реальность средствами языка, но не прямо, а через культурную картину мира («язык – как зеркало культуры»). Поскольку реальная картина мира представлена в сознании человека языковыми средствами, она объективирована языком и имеет уже только ту форму, которую «отразил» и создал – на базе культуры – национальный язык.

Слово отражает не сам предмет реальности, а то его видение, которое навязано носителю языка имеющимся в его сознании понятием об этом предмете. Понятие же составляется на уровне обобщения неких основных признаков, образующих это понятие, и поэтому представляет собой абстракцию, отвлечение от конкретных черт. Понятия, созданные на уровне мышления, обусловлены культурой – как общенациональной, так и индивидуальной. При этом, поскольку наше сознание обусловлено как коллективно (образом жизни, обычаями, традициями и т.п., то есть всем тем, что выше определялось словом культура в его широком, этнографическом смысле), так и индивидуально (специфическим восприятием мира, свойственным данному конкретному индивидууму), то язык отражает действительность не прямо, а через два зигзага: от реального мира к мышлению и от мышления к языку. Метафора с зеркалом уже не так точна, как казалось вначале, потому что зеркало нередко оказывается кривым: его перекос обусловлен культурой говорящего коллектива.

Таким образом, язык, мышление и культура взаимосвязаны настолько тесно, что практически составляют единое целое, состоящее из этих компонентов, ни один из которых не может функционировать (а следовательно, и существовать) без двух других. Все вместе они соотносятся с реальным миром, противостоят ему, зависят от него, отражают и одновременно формируют его видение и отношение к нему.

Путь от внеязыковой реальности к понятию и далее к словесному выражению неодинаков у разных народов, что обусловлено различиями истории и условий жизни этих народов, спецификой развития их общественного сознания. Соответственно, различна языковая картина мира у разных народов. Это проявляется в принципах категоризации действительности, материализуясь и в лексике, и в грамматике.

Национальная культурная картина мира первична по отношению к языковой. Она полнее, богаче и глубже, чем соответствующая языковая. Однако именно язык реализует, вербализует национальную культурную картину мира, хранит ее и передает из поколения в поколение. Язык фиксирует далеко не все, что есть в национальном видении мира, но способен описать все.

Слово можно сравнить с куском мозаики. У разных языков эти кусочки складываются в разные мозаичные картины мира. Эти картины могут различаться, например, своими красками: там, где русский язык заставляет своих носителей видеть два цвета: синий и голубой, англоязычные люди видят один: blue. При этом и русскоязычные, и англоязычные смотрят на один тот же объект реальности – кусочек спектра.

Язык навязывает человеку определенное видение мира. Усваивая родной язык, англоязычный ребенок видит три предмета: finger, toe, thumb там, где русскоязычный видит только один – палец.

Выучив иностранное слово, человек как бы извлекает кусочек мозаики из чужой, неизвестной еще ему до конца картины и пытается совместить его с имеющейся в его сознании картиной мира, заданной ему родным языком. Однако эти кусочки могут не совпадать по размеру (объем семантики), по цвету (стилистические коннотации), по назначению (социокультурные коннотации) и т.п. Именно это обстоятельство является одним из камней преткновения в общении на иностранных языках. Если бы называние предмета или явления окружающего нас мира было простым, «зеркально-мертвым», механическим, фотографическим аспектом, в результате которого складывалась бы не картина, а фотография мира, одинаковая у разных народов, не зависящая от их культуры, в этом фантастическом (не человеческом, а машинно-роботном) случае изучение иностранных языков (и перевод с языка на язык) превратилось бы в простой , механически-мнемонический процесс перехода с одного кода на другой.

Однако в действительности путь от реальности к слову (через понятие) сложен, многопланов и зигзагообразен. Усваивая чужой, новый язык, человек одновременно усваивает чужой, новый мир, как бы транспонируя в свое сознание, в свой мир понятие из другого мира, из другой культуры [21-24].

Менталитет – это обобщенное социально-психологическое состояние субъекта (народа, нации, народности, социальной группы, человека), сложившееся в результате исторически длительного и достаточно устойчивого воздействия естественно-географических, этнических, социально-политических и культурных условий проживания на субъект менталитета, возникающее на основе органической связи прошлого с настоящим. Складываясь, формируясь, вырабатываясь исторически и генетически, менталитет представляет собой устойчивую совокупность социально-психологических качеств и черт, их органическую целостность (менталитет россиян, немцев, французов, украинцев, белорусов, чеченцев, сербов и т.д.), определяющих многие стороны жизнедеятельности данной общности людей, проявляясь в их духовной и материальной жизни, в специфике их государственности и различных общественных отношениях.

<…> В отличие от менталитета под ментальностью следует понимать частичное, аспектное проявление менталитета не столько в умонастроении субъекта, сколько в его деятельности, связанной или вытекающей из менталитета. Поэтому в обычной жизни чаще всего приходится иметь дело с ментальностью, нежели с менталитетом, хотя для теоретического анализа важнее последний [35-36].

В качестве источников, подтверждающих существование национального характера, были выделены:

1. Международные анекдоты, полностью базирующиеся на стереотипных представлениях о том или ином народе. Эти стереотипы не столько отражают некие наиболее существенные и типичные черты народа, сколько формируют их и в глазах других народов, и в собственных глазах. (Сколько русских за границей пьют водку только для того, чтобы подтвердить ожидаемую от них стереотипную русскость, носят павловско-посадские шали и ведут себя так, как они не ведут себя дома.)

2. Национальная классическая литература, несколько «подпорченная» как источник индивидуальным авторством и субъективным взглядом на мир.

3. Фольклор, или устное народной творчество, как наиболее надежный из всех перечисленных выше источник сведений о национальном характере. Действительно, хотя в произведениях устного народного творчества стереотипны не только герои, персонажи, но и сюжеты, сам факт, что они представляют собой коллективное творчество народа, что они «обкатаны» в устных передачах из поколения в поколение, как морская галька, не имеющая первоначальных индивидуальных изгибов, изломов и зазубрин, и что поэтому они лишены субъективизма индивидуально-авторских произведений – все это делает их наиболее надежным источником и хранилищем информации о характере народа.

4. Последним по порядку, но отнюдь не по значению (last, but not least), самым надежным и научно приемлемым свидетельством существования национального характера является Его Величество Национальный Язык. Он и отражает, и формирует характер своего носителя, это самый объективный показатель народного характера [43-44].

«Рознь языков» ясна человечеству со времен Вавилонской башни. Языковой барьер труден, но очевиден. Чужой язык (жаргон, диалект), как Цербер, сторожит свое царство. Этого сторожа нельзя обойти, подкупить, обмануть, но с ним можно подружиться: его можно выучить. Не сразу, не так быстро, не «английский за три недели», но можно, и миллионы людей этот барьер преодолевают.

Однако знание языка еще не гарантирует радостей общения. «Через 15 лет выучишь английский и будешь говорить сам с собой». Для того чтобы «говорить с другими», легко и эффективно общаться, нужно еще преодолеть еще и барьер культурный – гораздо более грозный, опасный и трудный.

Чем же барьер культур труднее, «хуже» барьера языков?

В отличие от языкового, он невидим и не ощущаем. Столкновение с другими, чужими культурами всегда неожиданно. Родная культура воспринимается как нечто данное, как дыхание, как единственная возможность видеть мир вокруг себя, жить по определенным, родным правилам, в соответствии с общепринятыми нормами, традициями, привычками. Осознание своей культуры как одной из многих, отдельной, особенной, приходит только при столкновении (знакомстве, взаимодействии) с иной культурой, особенно той, которая живет в иных странах, то есть иностранной.

Впрочем, и в одной стране, у одной нации, объединенной одним языком, могут быть весьма значительные различия культур, обусловленные самыми различными факторами, в том числе как местом проживания, так и принадлежностью к разным социальным группам.

Простой пример «локального конфликта культур» привел первокурсник факультета иностранных языков МГУ Сергей Макаров, приехавший учиться в Москву с юга России: «Там, где я живу (Кавказские Минеральные Воды), принято, когда ты подходишь к своему знакомому, а рядом с ним стоят еще несколько человек, ты должен поздороваться и с ними тоже. В Москве же парень подходит, здоровается только со своим другом, начинает разговор: «Как дела? Что новенького»? – и игнорирует остальных. На мой взгляд, это неуважение к людям».

Мелкий, пустяковый конфликтик, даже не конфликт, но настроение испорчено, московские равнодушие и дистантность задевают чувства, обижают, возникает барьер между своими и чужими.

Таким образом, наряду с общенациональной культурой, существуют культуры локальные и социальные. В языкознании разновидности национального языка такого рода называются диалект и жаргон. Культурология еще не имеет общепринятых терминов для аналогичных понятий (может быть, диакультура и аргокультура?). Культурные различия зависят от пола (этим занимаются гендерные исследования), возраста, уровня образования и т.п. Иными словами, люди (и, соотвественно, их культуры) делятся не только на нации, народы и народности, но и на женщин и мужчин, «отцов» и «детей», образованных (у русских этот слой называется интеллигенция) и необразованных, рабочих, крестьян и служащих и т.п.

Более того, у каждой семьи как «ячейки общества», как мини-общества есть своя разновидность, свои особенности национальной культуры, обусловленные идиокультурами (по аналогии с идиолектом) членов одной семьи.

Итак, культурный барьер невидим, он подобен стеклянной стене, отгораживающей свою культуру от других и становится очевидным только при знакомстве с иной культурой, только в момент столкновения. Разумеется, неприятно набить себе шишку, столкнувшись с неожиданным, невидимым препятствием. Индивидуальная культура также, подобно стеклянной капсуле, закрывает человека, и всякая встреча, знакомство, общение с другим человеком благоприятны и эффективны только в случае преодоления культурных различий [46-47].

Действительно, мало кто обращает внимание на удивительные факты: люди смотрят на одни и те же предметы реальности, но видят их совершенно по-разному, хотя эта разница видения четко и ясно («оче-видно») регистрируется языком. Хрестоматийные примеры: там, где русскоязычные люди видят один цельный предмет – ногу, носители английского языка видят два совершенно разных: leg, foot. Русскоязычные люди имеют 20 пальцев – 10 на руках и 10 на ногах, и это не вызывает ни сомнений, ни трудностей. Однако, выучив английский эквивалент или, вернее, «перевод» пальца как finger, сталкиваются с трудностями, поскольку у носителей английского языка всего 8 fingers. У них есть еще 2 thumbs (больших пальца) на руках и 10 toes на ногах, в которых они отнюдь не видят fingers. И видение это навязано им родным языком, создающим таким образом языковую картину мира. Вот к чему привела Вавилонская башня. Мы видим мир по-разному, и разные языки отразили это разное видение. У каждого народа – свой взгляд на мир, свое «воззрение» на мир, свое мировоз-зрение и своя картина мира, навязанная родным языком. Вырваться из плена родного языка невозможно, но можно увидеть мир по-новому, изучая другие языки. Это новое видение иногда восхищает, открывая новые грани известного нам мира, иногда раздражает: ну зачем им этот артикль, мы прекрасно без него живем и создали великую литературу. Англичане наверняка думают: какая нелепость категория рода у неодушевленных существительных: что женского в ручке или табуретке и мужского в карандаше и стуле? А мы также не можем без рода (и великая наша литература, особенно поэзия, потеряет душу и величие), как они – без артикля [63].

Грамматика действительно зиждется на категориях. Грамматическая категория артикля, имеющаяся в английском, немецком, французском и других европейских языках, по-видимому, отражает повышенный интерес этих речевых коллективов к отдельной личности или предмету. Действительно, носитель английского языка (как и всех других, имеющих категорию артикля) категоризирует мир по такому параметру, как «один из многих» (людей или предметов) или «тот самый», «тот, о котором шла речь», «о котором я знаю». Статус грамматической категории, обязательной и неукоснительно исполняемой, не позволяет назвать ни один предмет или существо окружающего мира без немедленного указания на этот признак, значимый для менталитета и, соответственно, идеологии пользующихся языком. Для носителей русского языка такой подход к реальности абсолютно чужд, чем и объясняются те особые трудности, которые возникают у русскоязычных, изучающих английский язык при использовании артикля.

Категория артикля, таким образом, подтверждает и подчеркивает центральное место отдельной личности или предмета в культуре и идеологии Запада, сосредоточенных на интересе и уважении к индивидуальности.

Маленький, но весьма показательный факт: в английском языке личное местоимение I всегда пишется с большой буквы. Может ли русскоязычный человек представить себе, что Я всегда пишется так, как I? Да никогда! Это было бы так нескромно, неприлично, странно, противно и менталитету, и характеру – выпячивание себя. В русском языке с большой буквы пишется местоимение Вы, когда оно употребляется в единственном числе, то есть относится к одному человеку. Таким образом, подчеркивается особенно вежливое и почтительное отношение к другому человеку – не к себе, любимому, а к другому, уважаемому. Не ты, а Вы, да еще с большой буквы – двойная уважительность. Если бы русские писали Я с большой буквы, это был бы совершенно другой народ.

Сравнительное изучение антропонимов в итальянском и русском языках, проведенное профессором Воронежского государственного университета Ю.А. Рыловым, убедительно подверждает культурную разницу в отношении «индивидуум – коллектив».

Данные антропонимии, в частности количественный состав имен, позволяет судить также и об особенностях национального характера. Например, словарь итальянских имен Э. де Феличе, составленный на базе телефонных справочников Италии за 1981 год, содержит около 18 тысяч имен (De Felice E.); реальный же русский именник этого периода вряд ли насчитывает 500 единиц. Нами были проанализированы список студентов отделения славистики Римского университета “La Sapienza” за 1996 год и список студентов факультета романо-германской филологии Воронежского университета за 2000 год. Итальянский список состоял из 466 студентов; на этой же цифре мы остановились и в русском списке. В итальянском списке обнаружено 221 имя, в русском – 81. В результате, одно итальянское имя обслуживает чуть более двух человек (2,1), а русское – почти 6 (5,75). Эти факты говорят о том, что итальянские и русские имена имеют различную семиотическую нагрузку, и наличие обширного именника свидетельствует о такой особенности итальянского национального характера, как стремление подчеркнуть индивидуальность каждого человека, выделиться из общей массы.

О пристрастии русского синтаксиса к безличным оборотам написано много. В этой особенности грамматики русского языка видят и фатализм, и иррациональность, и иллогичность, и страх перед непознанным, и агностицизм русского народа. Возможно, в этом и есть что-то правильное. Действительно, если европейские сказки начинаются со слов: «Однажды король вырастил дерево в своем саду», русский рассказчик начнет сказку словами: «Однажды в королевском саду выросло дерево».

Обычно считается, что богатство и разнообразие безличных конструкций (светает, мне хорошо, штормило) отражают тенденцию рассматривать мир как совокупность событий, не поддающихся человеческому уразумению. Конструкции типа солдата ранило миной, крышу сорвало ветром «относятся к фатальным ситуациям войны и бушевания стихий» <…>. Русский язык таким образом подчеркивает действия высших потусторонних сил и скрывает человека как активного действователя за пассивными и безличными конструкциями [117-118].

Трудности овладения грамматикой лучше всего иллюстрируют наличие и отсутствие грамматических категорий в разных языках.

Так, например, хорошо известно, что в английском языке, в отличие от русского, французского, немецкого и многих других европейских языков, отсутствует грамматическая категория рода. Народам, язык которых имеет эту категорию, кажется странным, нелепым и невозможным отсутствие такого важного аспекта взгляда на мир. Отсутствие категории рода, по нашему (вместе с французами, немцами, испанцами, итальянцами и т.д.) мнению, делает восприятие мира и отношение к нему менее эмоциональным, менее человечным. Нельзя представить себе метафорику русского языка, русскую литературу, особенно поэзию без категории рода. Однако «бедные» англичание создали великую литературу мирового уровня без нее. Правда, у них есть, в отличие от русскоязычных, категория артикля, без которого, впрочем, мы тоже создали великую русскую литературу мирового уровня. Очевидно, что каждый язык обладает своей системой языковых средств, и она самодостаточна.

Разумеется, разница в грамматических категориях, очевидная с самого начала, представляет особые трудности при общении на иностранном языке. Это понятно: разница в категоризации мира более глубинная (чем, скажем, разница в значении слов), категории – это вехи, закрепленные в сознании, и уложить новые очень трудно. Каждый носитель русского языка, изучавший английский язык, знает, что самое для нас трудное – это артикли.

Но вернемся к категории рода. Наличие рода у существительных определяет наше видение и восприятие этих предметов или явлений и наше отношение к ним.

Интересные эксперименты были проведены в Массачусетском технологическом институте американской ученой Лерой Бородицки. Суть эксперимента состояла в том, что информантов, носителей немецкого и французского языков, просили описать по-английски предметы, которые в этих языках имели разный род. В результате английское слово key – ключ – немцы, у которых, как и у русских, ключ мужского рода, описали его как awkward (неуклюжий), hard (твердый), heavy (тяжелый), lost (утерянный), metallic (металлический), secure (надежный), serrated (зазубренный), small (маленький), useful (полезный), worn (старый, стертый).

Французы описали тот же предмет, но имеющий женский род, как brass – медная, bronze – бронзовая, golden – золотая, little (маленькая, но более эмоционально, чем small), lovely (чудесная), magic (волшебная), practical (практичная), shaped (имеющая хорошую форму), shiny (блестящая), tiny (крошечная) [122-123].