Музыка, текст и декорации должны были получить больше самостоятельности а) Музыка

В музыке произошло следующее смещение акцентов:

Драматическая опера	Эпическая опера
Музыка обрамляет	Музыка сообщает
Музыка усиливает текст	Трактует текст
Музыка доминирует над текстом	Исходит из текста
Музыка иллюстрирует	Оценивает
Музыка живописует душевное состояние героев	Выражает отношение к действию

Музыка — важнейший элемент целого¹.

{303} Б) Текст

Из развлечения надо было сделать нечто поучительное, непосредственно воспитывающее, чтобы оно не осталось лишь пустым развлекательством. Наиболее подходящей формой оказались картины нравов. Действующие лица сами описывают свои нравы. Текст не должен был быть ни сентиментальным, ни морализующим, он должен был показывать сентиментальность и мораль персонажей. Слово видимое (названия сцен) приобрело такое же значение, как слово слышимое. Чтение, пожалуй, лучше всего помогает зрителю найти правильный подход к произведению².

В) Декорации

То, что в ходе спектакля оформление играет самостоятельную роль, — ново. Проекции Неера осмысливают происходящее на сцене таким образом, что, например, живой обжора сидит на фоне изображения обжоры. На сцене воспроизводится в динамике то, что статично заключено в изображении. Проекции Неера такая же самостоятельная составная часть оперы, как музыка Вейля¹⁷⁷ и текст. Эти проекции — как бы наглядные пособия.

Все эти нововведения, естественно, предполагают и новое отношение к опере со стороны публики, посещающей оперные театры.

4. Последствия нововведений: во вред ли они опере?

Несомненно, что некоторые пожелания публики, с легкостью удовлетворявшиеся старой оперой, не учитываются в новой. Каково отношение публики оперных театров к опере и может ли оно измениться?

Выскочив из станции метро в жажде отдаться гипнозу магов, взрослые, закалившиеся и ожесточившиеся в борьбе за существование люди бросаются к театральным {304} кассам. Вместе со шляпой они сдают на вешалку свои обычные манеры, свое обычное поведение «в жизни»; они входят в зрительный зал и занимают свои места с видом и осанкой королей. Стоит ли осуждать их за это? Чтобы находить их поведение смешным, не обязательно предпочитать королевскую осанку манерам торговца сыром. Отношение этих людей к опере недостойно их самих. Можно ли ожидать, что они его изменят? Можно ли заставить их вынуть изо рта сигары?

Благодаря тому, что «содержание», даже чисто технически, стало основным компонентом оперы, а текст, музыка и декорации — средствами его воплощения, благодаря отказу от иллюзии в пользу полемичности и благодаря тому, что зрителю, вместо того чтобы наслаждаться, приходится, так сказать, голосовать «за» или «против» и из соучастника событий превращаться в их комментатора, наметилась трансформация оперы, выходящая далеко за рамки чисто формальной и затрагивающая уже общественную функцию театра вообще.

Старая опера начисто исключает какие бы то ни было дискуссии по поводу содержания. Допусти она, чтобы изображение каких-либо событий на сцене вызывало у зрителя критическое отношение к этим событиям, ее песенка была бы спета, зритель «шарахнулся» бы от нее. Конечно, в старой опере тоже попадались не чисто кулинарные элементы — нужно отличать эпоху ее расцвета от эпохи упадка. В «Волшебной флейте», «Фигаро», «Фиделио» содержались философские, будящие мысль элементы. Однако в старой опере, например у Вагнера, вся философия обычно была низведена до роли так сказать кулинарной приправы, и смысл этих опер, постепенно отмирая, превратился окончательно в компонент развлекательности. Но когда «смысл» в собственном значении этого слова исчез, опера отнюдь не стала бессмысленной, она обрела иной смысл — особый, специфически оперный, заключавшийся в ней самой. Она сама стала своим содержанием. Нынешние вагнерианцы довольствуются воспоминанием о том, что первые вагнерианцы находили в ней смысл, а значит, он там был. Более того, последователи Вагнера все еще упрямо сохраняют видимость какой-то философской концепции. Философская концепция, которой, за негодностью {305} ни на что иное, приправляют блюдо для удовольствия публики! («Электра»¹⁷⁸, «Джонни наигрывает»¹⁷⁹.) Сохраняется вся богатейшая техника, породившая эту позицию: обыватель шествует по будничной действительности с видом философа. Только помня об этом, об отмирании смысла (итак, подчеркнем еще раз: этот смысл мог отмереть), можно понять бесконечные новшества, навязываемые опере: это отчаянные попытки задним числом придать смысл этому виду искусства, некий «новый» смысл, причем в конце концов оказывается, что этот смысл и есть сама музыка, то есть смысл сменяющих друг друга музыкальных форм оказывается в самой этой смене, а определенные пропорции, смещения и т. д. — из средств благополучно превращаются в цель. Новшества, возникающие из ничего и ни к чему не ведущие, не порождаемые новыми потребностями, а лишь по-новому удовлетворяющие старые потребности и выполняющие, следовательно, чисто консервирующую функцию. В действие вводятся новые элементы материальной действительности, ранее не виданные на подмостках, ибо в те времена, когда эти подмостки возникли, их вообще не «видывали» на земле. (Паровозы, заводские цеха, аэропланы, ванные комнаты и т. д. служат для увеселения публики. Наиболее последовательные отрицают всякое содержание вообще и излагают — или, вернее, разлагают — его по-латыни.) Такие новшества лишь свидетельствуют об отставании. Их осуществляют, не изменяя функции театра, или, вернее: специально для того, чтобы она не изменялась. А прикладная музыка?

В тот самый момент, когда возникло концертное исполнение оперной музыки, то есть наиболее обнаженная форма l’art pour l’art¹⁸⁰ (они возникли как реакция на эмоциональность импрессионистской музыки), появилось как бы из пены морской понятие прикладной музыки, — музыки, для которой, так сказать, пользовались услугами дилетантов. Их услугами пользовались, как «пользуются услугами» женщин. Час от часу не легче: слушатель, уставший слушать, приобрел вдруг вкус к игре. Борьба с нежеланием слушать музыку одним махом превратилась в борьбу за желание ее слушать и сразу же вслед за тем в желание играть самим. Виолончелист {306} оркестра, многодетный отец, играл уже не в силу своих убеждений, а потому, что это доставляло ему удовольствие. Кулинаризм был спасен!¹

Возникает вопрос: чем вызвано это топтание на месте? Чем вызвано это упорное нежелание отказаться от развлекательности, от опьянения? Чем вызвано это равнодушие к собственным интересам за пределами собственных четырех стен? Чем вызвано отсутствие дискуссии?

Ответ: На дискуссию надеяться нечего. Обсуждение существующего общественного строя, более того, даже обсуждение самых ничтожных его элементов привело бы немедленно и неудержимо к подрыву основ этого общественного строя вообще.

Мы видели, что опера, как и всякое вечернее увеселение, продается, а потому все попытки ее изменить наталкиваются на вполне определенные препятствия. Мы видим: это развлечение должно быть праздничным и порождающим иллюзии. Отчего?

Современное общество, так сказать, «немыслимо» без старой оперы. Порождаемые ею иллюзии выполняют общественно важные функции. Опьянение необходимо: его нечем заменить². Где, как не в опере, человеку {307} предоставляется возможность оставаться человеком! Все его мыслительные функции давно уже свелись к боязливой недоверчивости, обману других людей, эгоистической расчетливости.

Старая опера не только потому все еще существует, что она стара, а главным образом потому, что в мире, которому она служит, все осталось по-старому. Правда, не совсем. И в этом-то и заключаются перспективы новой оперы. Ныне уже можно задаться вопросом: а не находится ли опера уже в таком состоянии, при котором дальнейшие нововведения приведут не к обновлению этого вида искусства, а к его разрушению?¹

Пусть «Махагони» в высшей степени кулинарное изделие, — как и всякая другая опера, — она тем не менее обладает уже и социально-преобразующей функцией: она подвергает дискуссии именно кулинаризм, она нападает на общество, нуждающееся в таких операх; она, так сказать, все еще прочно сидит на старом суку, но уже по крайней мере понемногу подпиливает его (нечаянно или намеренно)…

И все это новшества

Сделали пеньем своим¹⁸¹.

Подлинные нововведения подрывают основы.