§ 5. Язык молодежи

Язык молодежи - еще одна крупная социолингвистическая и социокультурная конгломерация в общественном пространстве русского языка, условное понятие общерусского тезауруса, часть субстандарта живой русской речи. Условность понятия заключается как в употреб­лении термина «язык», фактически означающего только лексико-фразеологическую подсистему в рамках целого - русского языкового пространства, так и в понятии «молодежь» - широком и достаточно Диффузном объединении части носителей русского языка по возрасту. Условность понятия «язык молодежи» выражается также и в том, что набор специфических номинаций и экспрессивов. считающихся моло­дежными, не отличается строгой цельностью и устойчивостью, как не отличается цельностью и устойчивой органичностью само понятие молодежи. И все же выделим четыре основных уровня субстандартных языковых проявлений (по преимуществу лек­сических) в речи молодых людей в соответствии с их возрастом.

Первый уровень - лексические субстандарты так называемого детского языка, или специфические номинации детской речи, ано­мальные с позиции сформированной стандартной лексики взрослых.

Второй уровень возрастных субстандартов - номинативно-экс­прессивная лексическая подсистема речи подростков, так называемые подростково-юношеские жаргонизмы в их различных групповых или региональных вариациях: «уличные», школьные, субкультурные и др.

Третий уровень социально-возрастных молодежных субстандар­тов - лексико-семантические жаргонные подсистемы социально-профессиональной ориентации: студенческий жаргон, армейский, жар­гоны музыкантов, программистов, молодых рабочих, торговцев, пред­ставителей некоторых творческих профессий, журналистов и пр.

Четвертый уровень молодежных субстандартных образований -интержаргон: лексико-семантические и фразеологические единицы с относительной устойчивостью и массовой употребительностью, имеющие тенденции к расширению сферы употребления и переходу в массовое просторечие. Раннее детское словотворчество - поиск языковой нормы.

Первый уровень субстандартных лексико-семантических единиц -словообразовательные номинации и семантические осмысления дет­ской речи - представляет собой совершенно особое явление русской лексики и семантики. Ребенок в раннем возрасте, с двух или трех лет, стремится форсированно овладеть существующей системой «взросло­го» языка, и в частности его лексической подсистемой. Овладение происходит путем имитаций и аналогий. Новые слова осваиваются в условиях постоянного соприкосновения с нормой, с лексическим, сло­вообразовательным и семантическим стандартами, через которые про­ходит познание мира, его объектов. Сознание ребенка с самого начала своего становления естественно предрасположено не только к подра­жанию языковой действительности (имитации), но и к языковому творчеству (аналогиям). При этом языковое творчество совершается не по стихийному произволу неопытного говорящего, не вопреки за­конам логики языка, а в полном согласии с ними. <…> Неосознанное детское творчество в большинстве случаев реализует потенциальные возмож­ности словообразования и внутренней формы слов и нередко приводит к поразительным эффектам мотивированной номинации, в которых новообразования оказываются вполне логичными, хотя и противоречат лексическим стандартам, ср.: ползук - 'паук', учило - 'учебник', обородёть - 'стать бородатым', жукашечка - 'небольшой жук'. Важно отметить, что это не реноминации объектов мира, а первичные номи­нации в представлении ребенка, его открытия мира.

Общая и главная особенность детского словотворчества - следо­вание норме в том ее виде, в каком она представляется ребенку. Дет­ское мышление конкретно и предметно, и ребенок, используя принцип аналогии на начальном этапе своего языкового развития, от трех до шести лет, «исправляет» взрослые «семантические неправильности» (см.: Арутюнова 1998: 346), которые представляются ему ошибочными, лишенными прямолинейной логики: не синяк, а красняк (если он красного цвета); утки идут не гуськом, а утьком, хорошо рисует не художник (от -худо), ахорошник, эта женщина не кормилица, а поилица, поскольку она не кормит, а поит младенца молоком и т. д.

По этой же причине дети младшего возраста критически воспринимают метафоры и некоторые идиомы (фразеологические единства), ибо полагают, что у каждого слова должна быть своя конкретная пря­мая семантика, которая и видится ребенку в выражениях типа: Что ты голову повесил? Ужасно трещит голова; Девочка похудела: один нос остался; Женщина упала в обморок. Все подобные устойчивые воспроизводимые образова­ния представляются ребенку в их первичном предметном смысле, а потому вызывают недоумение и протест.

Лексико-семантическая группировка детских субстандартов, ус­ловно - «детский язык», представляет собой индивидуальное творче­ство ребенка в соответствии с законами логики языка, хотя при этом результаты нередко оказываются в противоречии с языковой традици­ей. Всякое творчество питается противоречиями, и противоречия этого периода речевого развития носителя языка, несомненно, позитивны, они отражают движение к норме, раскрывают ребенку потенциальные возможности номинации, которые по тем или иным причинам оказа­лись нереализованными в норме. Раннее детское словотворчество и лексические субстандарты этого возраста можно рассматривать в общем ряду первичного обучения, освоения всего множества «взрослых» социальных функций, в число которых входит и язык, его нормативная лексическая система. Это творчество в рамках программы, заданной нормой. Так другие живые особи учатся летать, охотиться, общаться, прятаться, добывать пищу в рамках заданной биосоциальной программы каждого вида. Условно этот процесс освое­ния языковой нормы (вместе с другими нормами: этическими, эстети­ческими, социальными) можно характеризовать как центростреми­тельный: ребенок стремится к социуму, к языковой системе, к языко­вым стандартам.

К 6-7-летнему возрасту ребенок в основном усваивает базовую лексику обыденного общения, и детское словотворчество в этот пери­од, как правило, прекращается: дети подчиняются незыблемому авто­ритету языковой нормы, начинают воспринимать многозначность сло­ва, осваивают образное мышление и метафорические иносказания, иначе говоря, начинается социализация номинации вместе с социали­зацией мышления в целом. Л. С. Выготский (1956) пишет об этом, ссылаясь на Ж. Пиаже: «К 8 годам эгоцентрическая, индивидуальная мысль ребенка начинает уступать место социализированной мысли, и если до 8 лет влияние эгоцентризма безгранично, то между 8 и 12 го­дами оно сохраняется лишь в известной части» (с. 65-66).

Развитие детского мышления, с точки зрения Ж. Пиаже, проходит «от аутизма к социализированной речи» в естественных условиях при­нуждения и давления социальной среды (там же: 85-97). Принуждение и давление постепенно приводят к естественному сопротивлению, протест}', что выражается в так называемом «трудном» возрасте раз­личными проявлениями специфического подросткового поведения, а также новыми языковыми предпочтениями. К подростковому возрасту ребенок овладевает «взрослой» языковой нормой и начинает воспри­нимать ее как часть системы стандартов официально предписываемой жизни. Так начинает формироваться следующий уровень порождения всяческих субстандартов в речи теперь уже не ребенка, а подрост­ка - жаргонная лексическая подсистема.

Подростково-юношеские жаргоны - отторжение нормы. В подростковом возрасте, обычно после 11 лет, индивидуальное центростремительное сознание ребенка перерастает в более сложное соединение центростремительных и центробежных тенденций.

На фоне растущего негативизма, стремления к освобождению от детской зависимости развивается и укрепляется центробежная тенден­ция к отчуждению от «взрослого» общества и его норм, в том числе и языковых, лексических. Начинает формироваться социализированное антагонистическое сознание - «быть не как все», что поначалу означа­ет всего лишь - «быть не как взрослые». Это естественное биосоци­альное устремление подростков и юношества, подсознательная подго­товка к самостоятельной жизни, и язык - формирующаяся или быстро усваиваемая подсистема жаргонных номинаций - оказывается частью такой подготовки, своеобразным способом самоутверждения юных во «взрослом» мире.

Противоположная тенденция, центростремительная, означает столь же естественное стремление подростков к корпоративности, стадности: «быть подобным своим», т. е. внешним видом (прической, одеждой, некоторыми аксессуарами), стилем поведения, и особенно поведения речевого, походить на своих, себе подобных, что означает, как об этом пишет В. С. Елистратов, начало действия обще­поведенческой и общеязыковой установки членов социума на гермети­зацию языка и поведения (СМА: 616).

С позиции науки этологии обе эти тенденции расцениваются как действие естественных и общих биосоциальных процессов: инстинкта «выделяющего поведения» (центробежная тенденция) и инстинкта «расселения» (центростремительная тенденция). Инстинкт «выде­ляющего поведения», свойственный всем высокоорганизованным су­ществам в молодом возрасте, диктует: «выделись чем-нибудь, веди себя так. чтобы на тебя обратили внимание, запомнили, узнавали» (Дольник 1994: 83). Инстинкт «расселения», напротив, ведет к инте­грации: молодые особи сплачиваются в группы, в которых чувствуют себя увереннее, где реализуют свои потребности в игровом поведении и в отдыхе от напряженных иерархических отношений «большого» мира.

Аналогично рассматриваются две эти тенденции и с позиции со­циальной психологии. И. С. Кон (1989) пишет, что «психология обще­ния в подростковом и юношеском возрасте строится на основе проти­воречивого переплетения двух потребностей: обособления {привати­зации) и аффилиации. т. е. потребности в принадлежности, включен­ности в какую-то группу или общность, которая превращается у мно­гих ребят в непобедимое стадное чувство» (с. 129-130). Вполне зако­номерно, что центробежные выделяющие и центростремительные ин­теграционные тенденции социальной жизни подростков находят свое выражение и в языке, в подсистеме подростковых номинаций и жар­гонных экспрессивов. Более того, естественный человеческий язык оказывается ведущим инструментом реализации двух рассматривае­мых биосоциальных тенденций поведения молодых особей: эмансипа­ция от контроля старших выражается в попытках отторжения языко­вых норм и в тяготении к групповому подъязыку, социально-возрастному жаргону. Так создается, тиражируется и сохраняется спе­цифическая субстандартная лексика подростков, типов, как они себя сами иногда называют [от англ. teenagers - 'тинэйджеры'], а именно подростковые жаргоны больших или малых групп, объединенных об­щими культурными интересами, территорией, образом жизни и т. д. Это, например, так называемый «уличный» жаргон: айда - 'побуждение следовать куда-либо'; тырить - 'незаметно брать чужое'; нефиг - 'выражение неприятия чего-либо'; школьная жаргон­ная лексика во многих ее региональных или временных вариантах: училка - 'учительница'; сдуть или скатать - 'списать'; пара или ба­нан - 'оценка «два»'; трояк или тройбан - 'оценка «три»'. <…>

<…> К подростково-молодежному уровню субстандартных языковых проявлений относится целый ряд социально-групповых лексико-фразеологических подсистем как ныне существующих, так и угасших или угасающих субжаргонов неформально-молодежных объединений, например так называемых панков, люберов, металлистов, брейкеров, и особенно отечественных хиппи с их своеобразным лексиконом, представляющим причудливую смесь англизированных и воровских по проис­хождению экзотизмов: аскать - 'просить', бёзник - 'день рождения", дринчать - 'пить', крезанутый - 'свихнувшийся', маза - 'удачная возможность', винтить - 'арестовывать', умат -'восхищение, восторг' и пр. (см.: ССХ).

Центробежные тенденции подростково-юношеского сознания удовлетворяются, среди прочего, ощущением свободы речевого пове­дения, не регламентированного взрослыми, а значит возможностью отказа от норм: подростка или юношу привлекает именно то, что осу­ждается официальным взрослым миром, что запретно или даже опас­но, что находится за пределами конвенциональных представлений об­щества. Это нецензурные слова и выражения, грубые инвективы и просто иные, сниженные, упрощенные номинации. Так вместо «вело­сипед» появляется велик; вместо «джинсы» - джины; вместо «проф­техучилище» или «ПТУ» - путяга. Происходит интенсивная замена «чужих» стандартных номинаций на «свои», эмоциональные и образ­ные: «компания, группа» => шдбла; «целоваться» => сосаться; «смотреть, наблюдать» => зыритъ. Заметное место в подростковом лексиконе занимают обновленные экспрессивы: здоровско - вместо 'здорово', чёткий - вместо 'хороший', а также эпатирующие взрослых эвфемизмы типа блин в функции модально-оценочного слова и т. п. Внелингвистическая причина всех этих лексических замен, равно как и хулиганских деяний, - демонстративный «протест против благочиния и приличия». «Хулиганствовать было не просто потребностью, а своим собственным внутренним законом борьбы против закона внешнего», - пишет Е. Д. Поливанов, относя, в духе своего времени, протестное поведение подростков к наследию «капиталистического прошлого», тогда как на самом деле речевое хулиганство - один из симптомов естественного речевого поведения подростков в любой социально-государственной среде. Речь может идти лишь о разных масштабах такого «хулиганства» и о способах его проявления в раз­личных исторических условиях. Следует, однако, согласиться с Поли­вановым в том, что «слишком преувеличивать значение школьного «развращения речи», представлять себе это как бедствие, способное заразить всю предстоящую эволюцию общерусского языка, не следует: эти слова („нафик" и т. д.) не вытесняют из мышления учащегося зна­ния норм общерусского словаря: это не замещение, а становящиеся рядом - для специальных функций - элементы словарного мышле­ния... Употребляя „нафик" вместо "зачем", ученик мыслит в качестве коммуницируемого комплекса идей не одно только переводное значе­ние слова (..зачем", „почему"), а еще кое-что». И это «кое-что» как раз составляет важнейшее проявление центростреми­тельной тенденции и ощущения свободы - языковую игру ради удов­летворения своеобразных эстетических потребностей. В силу своего возраста и естественного стремления к нерегламентированному поведению подросток и юноша «играют» с новыми для них лексическими единицами, испытывают их на эффек­тивность экспрессивного воздействия и эмоционального самоудовле­творения. В этом и состоит «специальная функция» подростковых жаргонизмов, «хулиганских» слов с их более богатым (в эмоциональ­ном смысле) содержанием, чем «содержание обыкновенных (а потому пустых в чувственном отношении) эквивалентов из нормативного язы­ка».

Разумеется, возрастная потребность в игровом поведении не так уж и безобидна. «Хроническая потребность определять себя и собеседника в виде хулиганов или в виде играющих в хулиганов» нуж­дается в острых ощущениях, отсюда и подростковая бравада, насмешка, пренебрежение, требующие резкого снижения и упрощения номинации, т. е. все то, что составляет «снижающий стиль жаргонной речи», оттал­кивание от недавно освоенной, но не вполне еще усвоенной языковой нормы: дяхан вместо детского «дяденька» и взрослого «мужчина»; тёхана вместо общепринятого «тётенька» или «женщина»; корефан или кореш вместо «друг» и «товарищ»; тубзик вместо понят­ного «туалет»; презрительное креветка вместо «малыш», «младший по возрасту»; батон крошить - «ругать, отчитывать» и т. п. Дальше - больше: поиски острых ощущений толкают к эпатажу, к общественному вызову и даже к агрессии, которые эффективно реализуются в «стаях» -групповых объединениях «по интересам» и принимают самые неожи­данные и разнообразные формы «протеста». <…>

<…> В поисках новых номинаций, экспрессивных, эпатирующих слов и выражений, подростки тянутся к самым заметным и ярким явлениям живого языка. Среди множества таких явлений наиболее привлека­тельной кажется лексика криминального мира, с которой юные носи­тели живой русской речи неизбежно сталкиваются в практической жизни, в быту, на улице. Через речь подростков и юношества многие из криминонимов проникают в речевой оборот молодежи вообще, а затем получают шанс закрепления в просторечии и, возможно, в оби­ходной разговорной речи в целом. Именно такой путь прошли ныне общеупотребительные слова: шкет, шиворот, шибздик, шпана, шан­трапа и пр. Более того, многие из подростково-юношеских жаргониз­мов непосредственно заимствованы из блатной музыки, хотя и под­верглись при этом некоторой семантической мелиорации, «смягче­нию» смысла, ср.: пацан - 'подросток' (в старом воровском арго - 'вор-подросток'); подписка - 'покровительство' (в криминальном ми­ре - 'соглашение на совместные воровские действия'); тырить - 'брать без разрешения' (у блатных - 'совершать кражи'); кореш - 'друг' (у блатных также - 'соучастник, подельник') и др.

Механизм формирования и обновления всех жаргонных подсис­тем в целом одинаков. Нельзя не отметить, однако, что механизм обра­зования лексико-фразеологических субстандартов подростково-юношеской (и шире, молодежной) речи оказывается во многом схо­жим с функциональными особенностями криминального подъязыка: то же последовательное снижение, то же тяготение к неожиданной образности, негативной оценке, к языковой игре и эпатажу как дейст­вие творческого приема остранения. Связь криминального языка и подростковых жаргонов в некотором смысле амбивалентна. С одной стороны, возрастная психология подростка предполагает «выделяю­щее поведение» и стремление к корпоративности, реализующиеся в речевом поведении. Аналогичные механизмы действуют и в крими­нальной среде, язык которой служит для идентификации «своих» и отторжения «чужих» - (см. наст, кн., с. 23-24). С другой стороны, криминальный язык в массе своих номинаций и экспрессивов пред­ставляет неразвитое наивное сознание, пралогический тип мышления, тяготеющий к первобытным по про­исхождению реалиям - кастовости, обрядам посвящения, табу, накол­кам и пр. Все то же самое в общем виде свой­ственно и развивающемуся юному сознанию: «кастовая» иерархия подростковых групп, предрасположенность к обрядности, тяготение к таинственности и т. п. Ко всем этим аналогиям и параллелям можно добавить и агрессивность, характерную как криминальному миру в силу его социально-психологической сущности, так и молодежи, осо­бенно подросткам, в связи с их возрастными особенностями. Следовательно, многочисленные заимствования в подростковых жаргонах из криминальных лексико-фразеологических источников в известном смысле закономерны, и поэтому избежать их в целом невозможно, но на них можно влиять, тем более что подростковая психология и природа криминального ми­ра все же резко различаются. Наивность и неразвитость подростково-юношеского сознания - явления возрастные, преходящие, в то время как социальная и нравственная неразвитость криминального мира - его имманентный и стабильный признак. Игровые инстинкты в рече­вом и социальном поведении подростков - условие их общественного развития, тогда как игровые ритуалы в языке и, шире, в жизни уголов­ного мира - важная составляющая его антисоциальной идеологии. Эти принципиальные различия делают особенно важной необходимость борьбы против взаимодействия двух этих социальных и языковых подсистем, масштабы которого общество может хотя бы ограничивать, а контакты двух лексических подсистем снижать, смягчая их послед­ствия.

О. Есперсен писал, что важнейшим фактором значительных лин­гвистических изменений в обществе является ослабление влияния взрослой, зрелой части общества (а значит, и ослабление позитивных на молодежь в периоды общественных катаклизмов: войн, сильных эпидемий. Так было в истории Англии XIV-XV веков, во Франции конца XVIII столетия - периода Великой Французской революции, сопровождавшегося значи­тельной вульгаризацией национального языка. Аналогичные процессы происходили в 1920-е годы в России. По мнению специалистов, особое воздействие криминального жаргона на обыденную речь во все време­на резко возрастало под влиянием детского беспризорничества как неизбежного спутника войн, разрух, терроров и прочих массовых со­циальных коллизий. Так, внесоциальное положение около семи мил­лионов детей, по данным «Большой советской энциклопедии» 1927 года (т. V. с. 786). в 1920-е годы привело подростковую молодежь к тесным связям с преступным миром и затем к активному усвоению молоде­жью субкультуры этого мира, включая элементы его словаря. Нечто подобное можно наблюдать и в России конца XX столетия, когда содержание популярных в подростково-молодежной среде социальных ценностей подверглось изменениям: «...примером для подростков сейчас зачастую является не нищий лет­чик или танкист, а крутой „авторитет" на иномарке». <…>

Впрочем, собственно идеологические аспекты влияния «романтики- прагматики» воровского мира и его языка на сознание молодежи не следует и преувеличивать: «циничный подход к жизни характерен для людей молодого возраста, особенно для самых младших возрастных групп, и убывает с возрастом» (Зубов. 1998: 164). Во многих случаях привлекательной для подростка оказывается преимущественно формальная, внешняя сторона криминального лексикона: его яркость эмоциональность, необычность. Так, М. А. Грачев свидетельствует: «На вопрос, заданный учащимся, почему они употребляют в речи ар­готические слова, нами получены следующие ответы: „Они интереснее других слов", „они смешнее, чем обыкновенные слова", „в них есть что-то дерзкое, удалое, лихое". На вопрос, знают ли они. что исполь­зуют в своей речи лексику деклассированных элементов. 36 % ответи­ли утвердительно, а 64 % посчитали арготизмы вполне нормальными нормированными словами» (Грачев, 1996: 27).

Таким образом, коренное отличие подростково-юношеских лек­сических жаргонизмов от субстандартов детской речи очевидно. Субстандарты первого, раннего уровня - умиляющее взрослых словотвор­чество детской речи - представляют собой первичную наивную номи­нацию познаваемого объекта, эта номинация исключительно конкрет­на, индивидуальна, она ориентирована на поиск нормы и внутреннюю логику поиска номинации. Субстандарты второго возрастного уровня, подростковые и юношеские жаргонизмы, уже не восхищают взрослых и безоговорочно воспринимаются ими как коверкание языка, словотворчество этого уровня имеет принципиально иную направленность - активное отторжение норм, поиск вторичной номи­нации, т. е. реноминации, в которой отражается уже «не познание объ­екта, а познание отношения к объекту, а зна­чит и самого себя как члена группы, ибо в каждом из подобных не­стандартных слов манифестируется социально-групповая оценка, осо­бое групповое отношение к обозначаемому. Так именно в подростко­во-юношеском языковом возрасте просыпается интерес к словотворче­ству. Поиск необычной, а значит и эффективной номинации, образной, экспрессивной, эпатирующей, становится важной задачей речевого поведения в этом возрасте. «Задрисни в тюбик, там прохладно», - вы­зывающе предлагает подросток партнеру (т. е. 'отстань, оставь меня в покое'), наслаждаясь эмоциональной экзальтацией и любуясь эффек­том нестандартной фразы, ибо стандартом, как ему кажется, он уже давно овладел и стандарт его не удовлетворяет.

Профессионально ориентированные молодежные жаргоны составляют следующий, третий, уровень лексического субстандарта, который характеризует речь молодых людей более старшего возраста. На этом возрастном этапе естественное стремление к герметичности, склонность к корпоративному восприятию объектов окружающего мира сохраняются, даже усиливаются, но приобретают новые формы, поскольку речевая интеграция происходит в более зрелых объединений «по интересам»: в студенческих корпорациях, в жестко регламентированных армейских коллективах, в конвенциональных группах ме1ких торговцев, артистов, спортсменов, наркоманов и пр.

Субстандарты третьего, социально-профессионального, уровня молодежной речи создаются в новых для формирующегося сознания молодого человека условиях под воздействием двух главных стимулов порождения ненормативных единиц: семантико-номинационного и прагматического. Первый стимул, семантико-номинационный, отра­жает стремление молодых, осваивающих какой-то род профессиональ­ной или иной деятельности или впервые сталкивающихся с опреде­ленной социально-групповой деятельностью, заполнить лакуны - при­своить имена тому, что не имеет, с точки зрения говорящих, названия или лишено адекватного обозначения: избранные и по-новому пред­ставленные элементы окружающей действительности получают номи­нации, соответствующие социально-групповому видению и вкусу. Так появляются слова типа дембель ('солдат краткосрочной службы, под­лежащий демобилизации') в армейской среде, слово хвост ('академи­ческая задолженность') - в среде студенческой, чайник ('малоопытный программист или пользователь') - в речевом обиходе программистов и т. п. Это и есть языковые проявления так называемого «выделяюще­го поведения», возрастного радикализма и «свежего» взгляда на «ста­рые вещи», которые приводят к эффектам многочисленных корпора­тивных «открытий» в соответствующих социально-профессиональных сферах. На самом деле такие «открытия» представляют собой актуали­зацию, вычленение некоторых понятий и образование для них лако­ничных, а потому и более предпочтительных номинаций. Возрастная психологическая особенность порождения таких номинаций - сопро­вождение их экспрессией отчуждения от «официального языка»: но­вые арготические номинации с самого начала несут отпечаток эмоцио­нального отношения к ним говорящих, позитивного, негативного, на­смешливого, иронического или иного, но во всех случаях отчужденно­го от стандартов.

Второй стимул порождения социально-профессиональных моло­дежных лексем - прагматическая трансформация: нейтральные обще­употребительные названия известных понятий преобразуются в экс­прессивные, приобретают характерные для молодежной ментальности семантические компоненты повышенной эмоциональной «температу­ры», а также сниженное™, комичности, иронии. Экспрессивные рено­минации характеризуются подчеркнутой антропоцентричностью. В центре внимания говорящего оказывается не то, ^что говорится, а как называется: с какой целью и какие чувства го­ворящего выражаются, а это уже собственно «творчество», языковое самовыражение: «общежитие» => общага, «пьянка» => бухалово, «девушка» => тёлка.

Арготические номинации и прагматические жаргонные переиме­нования не всегда различимы в лексемах молодежных подъязыков (как и криминальных), поскольку и новые слова для новых понятий содер­жат, как правило, яркие прагматические компоненты семантики. Так, например, студенческий арготизм автомат - это не только специаль­ная номинация особого способа получения зачета или экзамена, но и выражение экспрессии позитивной оценки явления; чепок - не только арготическое обозначение армейского магазина или кафе, но и демон­страция фамильярной снисходительности к объекту номинации в сол­датской среде; коза - не просто специальное обозначение комбинации трех клавиш для перезагрузки компьютера в компьютерном жаргоне, но при этом и реализация шутливого наращения смысла, образности, подсказанной другим смыслом жеста (три расставленных пальца для трех клавиш клавиатуры) и известной идиомой (сделать козу). По­этому далее будем рассматривать все новообразования отдельных профессиональных групп молодежи в связи с особенностями именно прагматических компонентов групповых молодежных подъязыков.

Объединяющий признак большинства специальных молодежных жаргонов - диффузность арготической и собственно жаргонной лекси­ческих подсистем, и эта диффузность тем выше, чем более массовой и общедоступной является деятельность конкретного молодежного объ­единения. Общим для различных социально-профессиональных моло­дежных подъязыков является последовательная реализация в содержа­нии жаргонных слов модуса экспрессивности. Модус экспрессивно­сти- это тот оценочный стереотип, который характеризует каждый конкретный молодежный жаргон (подъязык) в целом. Общее содержа­ние оценочного стереотипа в языке молодежи - модус экспрессивного отчуждения. Этот модус является одновременно следствием про­должающегося действия инстинкта «вьщеляющего поведения» (биосо­циальный аспект) и результатом творческой самореализации (эстети­ческий аспект).

Но на рассматриваемом третьем уровне развития молодежных лексических субстандартов появляются и некоторые групповые, соци­ально-профессиональные вариации модуса экспрессивного отчужде­ния. Различия отдельных подъязыков предопределяются социальным статусом каждой группы (образование, интеллект, род деятельности), ценностными целевыми установками конкретного молодежного объе­динения и оппозитивными тенденциями. Все вместе они определяют частные реализации модуса экспрессивного отчуждения, различную окрашенность остраненных молодежных номинаций: шутка, насмешка, ирония. сарказм, эпатаж, уничижительность, презрительность и пр. 1) Характерные особенности выражения модуса экспрессивного отчуждения содержит речь студентов, так называемый студенческий жаргон. Ядром студенческого жаргона являются немногочисленные элементы студенческого арго - условные наименования специальных понятий из разных сфер жизни, называемые иногда узко жаргонными, которые в студенческом речевом обиходе получают уточняющую семантическую спецификацию и неизбежное коннотативное смысловое наращение, например хвост ('академи­ческая задолженность' + экспрессия комической образности сравне­ния), автомат ('зачет, полученный по результатам текущих заня­тий' + экспрессия шутливой образности); военка ('занятия по военной подготовке' + выразительность снижения и пренебрежительности); война ('военные сборы в летних лагерях для студентов вузов, имею­щих военные кафедры' + экспрессия насмешки, иронии); гроб ('граж­данская оборона как учебная дисциплина' + выразительность эпати­рующего сравнения содержания и формы аббревиатуры); картошка (устар. 'обязательное участие в сезонных сельскохозяйственных рабо­тах' + экспрессия пренебрежительности, фамильярности). Студенче­ские арготизмы в основном сохраняют внутреннее вузовское употреб­ление, т. е. обычно не выходят за пределы студенческого, отчасти пре­подавательского словоупотребления, и в целом служат для рациональ­ной (с точки зрения носителей этого арго) коммуникации, ср., напри­мер, характерные для динамичной молодежной речи сокращения: универ ('университет'), преп ('преподаватель'), фак ('факультет'), политэк ('политэкономия'), пед ('пединститут') или универбаты: академка ('академический отпуск'), зачётка ('зачетная книжка').

Помимо собственно арготизмов социально-профессиональный подъязык студентов содержит многочисленные эмоционально-экспрессивные модификации общеупотребительных (не профессио­нальных) понятий, т. е. прагматические переименования, которые служат «фамильяризации речи, эмоционально-экспрессивной нюанси­ровке» (Там же) и. следовательно, являются обновленными, характери­зованными обозначениями уже существующих и общеизвестных смы­слов - студенческие жаргонизмы. Жаргонная лексика молодежных социально-профессиональных группировок - ярчайшее средство вы­ражения корпоративного подстиля. ориентации речи на «своих» в от­личие от «чужих», которая и поддерживает модус отчуждения от нор-мы. Таковы, например, студенческие жаргонизмы: "стипендия" - степуха: "понимать что-либо' - волочь: 'разбираться в чем-либо" - сечь. В отличие от номинативно-семантических единиц, арготизмов, жаргонные прагматические пере, именования элементов действительности легко выходят за пределы узкого группового словоупотребления и часто характеризуются как молодежные вообще, ср.: сечь, волочь, пролететь, спихнуть, завал, отпад и т. п.

Манифестация «выделяющего речевого поведения» определяется ценностными стереотипами и популярными мифологемами студенче­ской жизни: свободный образ жизни, материальная стесненность, пре­тензия на интеллектуальную элитарность. Отсюда и соответствующее варьирование модуса экспрессивного отчуждения: фамильяризация, снижающая насмешливость и ироническая характеризация основных сфер студенческой жизни, прежде всего объектов интеллектуального, преодоления, трудностей студенческой профессиональной деятельно­сти - учебных занятий, академических дисциплин, экзаменов, зачетов. Занятия надо посещать, хотя с них хочется свалить, слинять ('уйти, пропустить'); зачет или экзамен необходимо скинуть, спихнуть (т. е. 'сдать'), но для этого нужно в чем-то сечь, волочь ('понимать, разбираться'), хотя можно, конечно, шпорить ('пользоваться шпаргалкой' шпорой) или при возможности перекатать ('списать') у кого-нибудь, в противном случае есть риск провалиться, или гикнуться, пролететь загреметь ('потерпеть неудачу', 'не сдать'), а это завал, облом ('крайне неприятная ситуация'), неуд ('оценка «два», «неудовлетворительно»') либо, в лучшем случае, удочка ('удовлетворительно'), три ('тройка'), что, впрочем, непрестижно, препятствует получению стипендии, для некоторых это отпад ('нечто беспрецедентное'), да и степуха, стёпа ('стипендия') - дело нелишнее.

Важно отметить, что объектами отчуждающей оценки в студенческом жаргоне оказываются более всего обстоятельства, но не лично­сти. Протестное «выделяющее» поведение направлено, как правило, на человека, а на определенный круг ситуаций, на специфический род деятельности, на особые условия жизни, поэтому в студенческом жар­гоне редки вульгарные или оскорбительные обозначения человека. Антропоцентричность, следовательно, выражается не в направленно­сти номинаций на объект, лицо, человека, а в подчеркнутой субъек­тивной оценочности, в характерном модусном содержании слов.

Модус экспрессивного отчуждения конкретизируется в студенческом жаргоне регулярной актуализацией иронической образности (ср.: война, степа, шпора), комическими сравнениями (плавать, хвост, мат, гроб) и традиционным молодежным эпатажем (ср.: корочки 'документы'; прогнуться - 'угодничать'; скинуть - 'сдать экзамен или зачет), с помощью которых снимается профессиональное напряжение и одновременно подчеркивается компенсирующая корпоративная избранность студенчества, особого статуса студента в обще­стве в отличие от нестудента.

2) Особое место среди социально-профессиональных жаргонов занимает специфический компьютерный лексикон.

Подъязык программистов, пользователей компьютерами, техни­ческих специалистов по компьютерам (или иначе - по железу) и свя­занным с ними оборудованием, в значительной мере формируется за счет семантических средств словообразования. Обычно это снижаю­щие метафоры, в которых отчетливо выражено корпоративное шутли­во-пренебрежительное отношение к объектам деятельности, ср.: ма­шина, керогаз - 'компьютер', клава - 'клавиатура'; железо - 'корпус и основные блоки компьютерного процессора': кроватка - 'панель для микросхем'; карлсон - 'вентилятор, охлаждающий процессор' и про­чие единицы разговорного характера, а по существу - профессиона­лизмы (см. также: батон, доска, зависнуть, иконка, запаковывать, карман, мама, сетка, примочка, клоп, башня, винт и др.

Подъязык программистов, частично связанный с профессиональ­ным лексиконом техников-компьютерщиков, охватывает гораздо более широкую сферу профессиональной деятельности говорящих: не только и не столько техника и электроника, сколько программирование, сис­темы связи, вопросы эксплуатации компьютерных программ и систем коммуникации. Определяющее воздействие на развитие так называе­мого жаргона программистов оказывает английский (американский) специальный язык, на основе которого порождается абсолютное боль­шинство технических и коммуникативных номинаций, начиная с таких базовых, например, как компьютер, монитор, файл, факс, Интернет и т. п. В то же время широкое распространение компьютеров, массо­вый доступ к ним и к популярным системам коммуникации, типа Internet или Fidonet. привел к тому, что понятие «язык программистов» стало весьма условным и многоуровневым. Обозначение самих субъ­ектов речи часто определяется их технической компетенцией, призна­ваемой в корпорации носителей жаргона: от высшего уровня специа­листов по программированию (абминов, гуру, хакеров) до просто програм.меров или сакеров (слабых программистов, объектов насмешек со стороны хакеров), далее следуют продвинутые юзеры (иначе - пользо­ватели, в русском языке не нашлось более корректного и удобного аналога английского users), просто юзеры (часто - юзера) - массовые пользователи компьютерных систем и программ - и. наконец чайники - малоопытные любители, работающие с персональным ком­пьютером.

Впрочем, большинство их, специалистов по компьютерам, про­граммистов и пользователей, объединяет некий усредненный, но дос­таточно широкий, неустойчивый, очень мобильный и в значительной мере диффузный, но понятный большинству специальный лексиче­ский континуум, часть которого составляет интержаргон. Общая установка этого континуума на выражение кор­поративного отношения к объектам деятельности (экспрессивность, образность, последовательная тенденция к сниженности и иронично­сти номинаций) придает рассматриваемом)' подъязыку черты специ­фического жаргона с редким по объему для настоящего времени терминоидно-арготическим ядром. При этом подъязык с условным назва­нием «компьютерный жаргон» (технических специалистов, програм­мистов и пользователей персональными компьютерами) оказывается по преимуществу молодежным как по преобладающему составу его носителей, обычно до 35 лет, так и по общей тенденции к реализации модуса экспрессивного отчуждения и остранения номи­наций.

Как и во всех других случаях, здесь действуют две традиционные для массовой молодежной психологии противонаправленные тенден­ции: центробежная («протестное речевое поведение», отказ от норм) и центростремительная (сплачивание в группировки, корпорации на ос­нове общего дела, интереса, профессии). Обе тенденции стимулиру­ются в рассматриваемом подъязыке особыми объективными обстоя­тельствами: использованием языка «технического оригинала» - англо­американской специальной терминологии и специального жаргона. При этом традиционное протестное поведение молодых носителей жаргона направляется также и на этот языковой источник жаргона «компьютерщиков» - на специальную англо-американскую компью­терную лексику, которая подвергается в молодежной языковой среде пародирующей, подчеркнуто абсурдирующей русификации, не ли­шенной при этом в ряде случаев творческой изобретательности и ори­гинальности. Таковы, например, иронические переводы стандартных американских терминов и логотипов в русские субварианты с явным эпатажем и даже грубостью, ср.: межделмаш - 'компания ШМ [International Business Machines]'; мелкософт - 'Microsoft'; междумордие - 'интерфейс'. <…>

В то же время жаргонно-арготическая система лексики «компьютерщиков» в целом имеет явные признаки типичного социально-профессионального подъязыка: состав и набор номинаций в этой сфе­ре постоянно меняются, создавая впечатление живого и далеко не все­гда логически мотивированного процесса словотворчества. Ср., на­пример, экстенсивный ряд синонимов-дублетов для обозначения само­го компьютера - бандура, гроб, кампук, керогаз, компухтер, марахайка, машина и т. п. - или многочисленные номинации определяющего символа в адресах электронной почты - @: блямба, букашка, капуста, клюшка, козявка, масямба, обезьяна, собака, ухо и пр., многие из которых относятся к узко групповым, а иногда даже окка­зиональным употреблениям.

Как и во всех иных случаях, оценочное отчуждение в компьютер­но-программистском жаргоне стимулируется объектами номинации. В данном случае это обозначения команд, программ, систем, докумен­тов, файлов и прочих технических и интеллектуальных объектов и, крайне мало, названия лиц. Выделяющее протестное поведение во­площается в поисках своего, корпоративного обозначения всех таких объектов и адресуется самому широкому и неопределенному кругу адресатов - «своим», отторгаемым от «чужих», т. е. тех, кто не при­надлежит к социально-профессиональной группировке «компьютер­щиков», кто, по мнению говорящих, некомпетентен в частных вопро­сах программирования или пользования. «Свои» и «чужие» - весьма условные понятия, отсюда размытость и неопределенность адресации снижающей экспрессии. Другим определяющим качеством молодеж­ного разговорного подъязыка «компьютерщиков» - программистов и пользователей компьютерами - оказывается то общее обстоятельство, что этот подъязык предназначен не только для профессионального общения, передачи/получения информации, но и для чувственного самовыражения говорящих. Поэтому в многообразной палитре жаргонно-арготической экспрессии языка «компьютерщиков» обычными вариантами реализации модуса экспрессивного отчуждения оказываются языковая игра, насмешка, ирония как способы чувственного самовыражения, как проявление социально-группового эпатажа.

3) Специфический набор экспрессивных коннотаций представлен в так называемом эстрадно-музыкальном молодежном жаргоне. Его лексический и экспрессивный потенциал предопределяется, как и в других подъязыках, самим родом деятельности носителей жаргона -музыкантов и так называемой околомузыкальной тусовки ("поклонни­ков, любителей). Род деятельности, музыка, выводит такой жаргон на орбиту массового распространения, и в этом эстрадно-музыкальный подъязык превосходит многие другие молодежные жаргоны, составляя вместе с самой этой деятельностью основу юношеской субкультуры: бит-, поп- и рок-музыку.

Ядром эстрадно-музыкального молодежного подъязыка являются немногочисленные арготические номинации понятий, непосредствен­но связанные с самой профессиональной деятельностью (терминоиды), например: драме - 'ударные инструменты', драйв - энергетическая характеристика ритма', лабать - 'играть на музыкальных инструмен­тах', сольник - 'сольное исполнение или моноконцерт (с одним солис­том)'; киксануть - 'сфальшивить', котлы - 'ударные инструменты', запил - 'длительное соло на гитаре', металлический - 'относящийся к известному направлению в рок-музыке (от англ. heave metall) и др. Модус экспрессивности здесь формируется традицион­ной для молодежного менталитета напускной пренебрежительностью отношения к объекту деятельности: музыке, музыкальным инструмен­там, самому музыкальному действию. Особенности этого действия и его направленность на массового потребителя делают и сам подъязык музыкантов достаточно популярным, арготизмы-терминоиды быстро становятся общеизвестными и массовыми жаргонизмами, ср.: музон -'музыка, музыкальное произведение'; фанера - 'фонограмма'; рокер (рокешник) - 'рок-музыкант' или 'рок-фанат'; пласт - (устар.) 'пла­стинка'; забойный - 'имеющий успех, популярный'; раскручивать -'популяризировать певца, музыкальную группу или музыкальное про­изведение'.

Другим традиционным объектом экспрессивной характеризации в эстрадно-музыкальном жаргоне являются сами его носители: музыканты-исполнители. певцы, эстрадные ансамбли, или. иначе, группы, ко-шнОЫ, банды, как они себя сами называют. Природа эстрадно-'концертной профессиональной деятельности предполагает конкурен­цию творческую или коммерческую, поэтому стереотипы оценочной экспрессии здесь могут быть направлены как на «чужих», конкурен­тов так и на «своих», на самих носителей музыкальной субкультуры. <…> Вульгарность и презрительность как наиболее заметные модусы эстрадно-музыкального жаргона своеобразно фокусируются в семантическом и прагматическом потенциале известного жаргонно-арготического терминоида попей (от англ. pop music - 'популярная музыка') и его произ­водных: попсуха, попсовый и пр. Попса - «отечественное изо­бретение, понимаемое скорее интуитивно и приблизительно соответ­ствующее международному понятию «поп-рок», музыка широкого потребления... созданная с трезвым расчетом на коммерческую отда­чу». Однако терминоид попсовый приобрел в молодежной речи более широкое жаргонное содержание - 'примитивный, удовлетворяющий низменным массовым вкусам' и часто употребляется для выражения отрицательной снижающей оцен­ки разных объектов: попсовая музыка, попсовая команда, попсовый прикид ('одежда'), попсовая выставка, попсовый стиль и т. п. Поп-музыке и попсе в целом в молодежной субкультуре противопоставлена рок-музыка.

... Особенность рок-музыки - чудовищная, всеподавляющая си­ла звука. Усиление звука и в классической музыке - одно из средств достигнуть эмоционального напряжения. Благодаря мощным элек­троусилителям музыка воспринимается уже не только слухом - все тело выступает как бы в качестве резонатора, концентрируя в музы­ке все эмоциональные силы индивида. Звучащее пространство про­стирает шатер над слушателями, их переживания становятся общи­ми. Под эту музыку нельзя отвлекаться, разговаривать. Она обвола­кивает слушателей, отрезает их от внешнего мира, внушая чувство взаимосвязанности и сопричастности. Кажется, что звук идет отовсюду и создает его не только оркестр, но все находящиеся в зале. Нередко такое соучастие бывает действенным (ритмические движения, выкрики, аплодисменты). Эффект такой музыки удивительным образом напоминает эффект жаргонного лексикона: то же обязательное усиление экспрессивных реноминаций для воздействия на собеседника (попсуха, порнуха, бан­да, лабух), то же эмоциональное напряжение резких сокращенных но­минаций типа драме, драйв, завал, отпад, фан, маг и то же обязатель­ное корпоративно-групповое чувство сопричастности у тех. кто поль­зуется этим жаргоном, кто с его помощью отгораживает себя от чуж­дого мира «взрослых», отвергает его каноны.

4) К числу заметных социально-профессиональных лексико-семантических подсистем относится и армейский жаргон (военный, солдатский). Характерная его особенность в отличие от других подъя­зыков - максимальная близость к языку криминального мира. Сходство предопределяется социокультурны­ми условиями: обе системы, армейская социально-государственная и криминальная социально-групповая, характеризуются жесткой иерар­хичностью структур (ср.: командир - пахан; салага - шестёрка; воин­ские звания - воровские касты), герметичностью (обе системы закры­тые, непроницаемые), общностью некоторых культурных признаков и традиций (паёк - папка, обязательная форменная одежда, ритуалы в виде построений, разводов, нарядов и т. д.). Наиболее нейтральный в смысле экспрессивной оценки и умеренно эмоциональный ряд номи­наций в этом ряду - сниженные переименования предметов и явлений профессиональной армейской жизни и быта, например: калаш - 'авто­мат Калашникова', макар - 'пистолет Макарова', лифчик - 'специаль­ный жилет десантников с карманами для запасных обойм и прочего снаряжения'. И напротив, эмоционально напряженные, резко оценочные номинации используются для обозна­чения лиц в армейской среде - показатель неблагополучных межлич­ностных отношений внутри социально-профессиональной группы. С одной стороны, это немногочисленные позитивно-оценочные жарго­низмы и арготизмы, обозначающие внеармейские реалии (земёля -'земляк') либо так или иначе связанные с завершением армейской службы (дед - 'старослужащий, близкий к увольнению', дембель -'демобилизующийся или уже демобилизованный солдат'); с другой стороны, множество резко негативных экспрессивно-оценочных рено­минаций лиц в соответствии с их служебным статусом: солдапёр (пре­небрежительная модификация слова «солдат»), комод ('командир отделения'), полкан ('командир полка') и пр.

Общественный статус члена коллектива в неформальной солдат­ской среде имеет решающее значение и определяется почти исключи­те тьно сроком службы. На нижней ступени неформальной иерархии находятся новобранцы, солдаты первого года службы, соответственно арготические номинации для них сопровождаются снижающими кон­нотациями, снисходительными (сынок, слон, глобус) или чаще презри­тельными (дух, желудок салага и пр.). И только старослужащий, солдат конца второго года служ­бы, именуется экспрессивной метафорой с позитивно-почтительной оценкой - дед, дедушка (отсюда и дедовщина).

Таким образом, специфика выделяющего протестного поведения в армейской среде, во многом детерминированная сложившимся в по­следнее время внутренним состоянием армии и отрицательным отно­шением части общества к обязательной воинской службе, воплощается в армейском молодежном подъязыке преобладающими оценочными модусами резкого и грубого снижения, презрительной и часто уни­жающей номинацией лиц, членов профессионального армейского со­общества.

5) Особую и вполне мотивированную близость к криминальному языку обнаруживает довольно развитый жаргон наркодельцов и наркоманов, который даже может рассматриваться как специфиче­ский субжаргон уголовников, поскольку, во-первых, само явление наркомании, и особенно наркоторговли, является криминальным и, во-вторых, к наркомании особенно склонны асоциальные элементы обще­ства. В то же время наркоманами по объективным физиологическим причинам и по данным статистики являются преимущественно моло­дые люди, часто даже подростки. Все эти социальные обстоятельства привносят в жаргон наркоманов некоторые общие особенности языка молодежи: стереотипы негативной оценочности, пренебрежительно­сти, бравады. Жаргонная подсистема лексики наркоманов в основном сосредоточена на трех объектах специальной номинации: предметы, процедуры, состояния. Предметная сфера - это наркотики вообще (наркота, беда, дурь, торч) или названия отдельных разновидностей наркотических веществ (антрацит, трава, сено), обозначения доз или порций некоторых наркотиков (дозняк, передозняк, косяк), а также средств их введения в организм (баян, движок, машина - 'шприц', струна - 'игла от шприца). Процессу­альная сфера - названия процедур приема наркотических веществ: вмазать, двигать, ширять. И, наконец, самая продуктивная сфера номинации – обозначения наркотических состояний: балдетъ, балдёж; глюки. Эта последняя тематическая группа интересна тем, что является источником для последующего семанти­ческого преобразования и обозначения любых, уже не только вызван­ных наркотиками эмоциональных состояний в сленге, ср.: балдеть, обалдеть - 'испытывать воздействие наркотиков' и 'предаваться радо­сти, наслаждению' (от музыки, от красивой девушки, от хорошей но­вости).

6) Преимущественно молодежным по составу носителей и по характеру стереотипов экспрессии является жаргон фарцовщиков и мелких торговцев. Элементы и этого социально-профессионального жаргона традиционно смыкаются с лексико-фразеологическими под­системами языка деклассированных и даже имеют целый ряд общих номинаций, ср.: бабки - 'деньги'; впарить - 'навязать товар или услу­ги, обычно недоброкачественные'; кинуть - 'обмануть, совершить мошенничество'; башлять - 'платить деньги' и пр. Естественно, ос­новными объектами жаргонной номинации в этой среде являются то­вары, деньги и соответствующие с ними действия. Специфическая ориентация деятельности носителей этого жаргона на получение при­были всеми возможными способами предопределяет соответствующие стереотипы оценочной экспрессии. Базовый модус экспрессии номи­наций подъязыка фарцовщиков и мелких торговцев несколько сближа­ет жаргон этой социально-профессиональной группы с криминальным языком: выражение пренебрежительности (иногда мнимой), презри­тельности и цинизма по отношению к объектам деятельности и к са­мой коммерческой деятельности, за которыми нередко скрывается обыкновенная алчность. Ср.. например: прокрутить - "совершить тор­говый оборот с целью получения прибыли"; наварить - 'получить прибыть от продажи, сделки": подняться - 'разбогатеть, повысить со­циальный статус и т. п.

Таким образом, корпоративное восприятие мира, языковая герме­тизация приобретают на рассматриваемом третьем возрастном уровне некоторые специализированные черты: выделяющее протестное пове­дение получает определенную профессиональную направленность. Каждая из рассмотренных лексико-семантических подсистем моло­дежного языка является попыткой создания замкнутой, локальной кар­тины мира, отчужденной от остального мира не только возрастными вкусами и предпочтениями, но и профессиональными (социально-групповыми) интересами, которые, в свою очередь, формируют свои эмоционально-оценочные стереотипы экспрессии или, скорее, частные акценты: юмор и насмешку, иронию и эпатаж, пренебрежительность и цинизм, вульгарность и презрительность.

Молодежный жаргон оказывается понятием многослойным. Гра­ницы между отдельными социально-профессиональными жаргонами относительны, весьма условны и проницаемы. Содержание молодеж­ных подъязыков определяется прежде всего профессиональными объ­ектами номинаций и некоторым, большим или меньшим ядром терминоидов, номинаций-арготизмов в каждом из социально-профессио­нальных объединений, студенческих, армейских, эстрадно-музыкаль­ных и пр. В то же время разные социально-демографические и соци­ально-профессиональные жаргоны «отличаются и по своей экспрес­сивной окраске: в одних случаях она более агрессивна, груба, в дру­гих - несколько юмористична».

Последний, четвертый уровень субстандартных образований мо­лодежного языка формируют лексико-семантические и фразеологиче­ские единицы универсального применения, встречающиеся в самых Разных молодежных лексиконах, социально-групповых и социально-профессиональных. Образования такого рода составляют так называе­мый молодежный интержаргон, или сленг, - совокупность ненорма­льных (субстандартных) единиц, выходящих за пределы корпоратив­ного употребления, обладающих относительной устойчивостью и веющих тенденцию к расширению сферы употребления и переходу в массовое просторечие. Таковы, например, достаточно популярные в живой русской речи давнего или новейшего времени слова и выражения типа: клёвый хороший. замечательный'), чувак ("молодой человек, мужчина"), крутой ('неординарный, значительный'), беспредел ('беззаконие, нарушение всех правил). <…> По своему проис­хождению большинство этих и подобных сленгизмов - бывшие арго­тизмы или жаргонизмы, преодолевшие социально-групповую либо социально-профессиональную ограниченность, чаще всего крими­нальную. Так, в во­ровском арго чувак - это 'молодой мужчина-фраер (не вор)', тогда как в интержаргоне - уже просто 'молодой человек, мужчина', но с негативным оценочным отношением.

Употребляемые в массовой речи сленгизмы, разумеется, сохраня­ют и некоторые признаки прототипов - первоначальных маргинальных функций, и именно это обстоятельство придает таким словам извест­ную привлекательность в восприятии некоторыми субъектами русско­го языкового пространства, делает их особенно популярными в моло­дежной среде, в средствах массовой информации и, напротив, вызыва­ет категорическое неприятие у сторонников строгого следования лите­ратурной норме. Однако активное вовлечение в интержаргон слов мар­гинального происхождения объясняется вовсе не тяготением говорящего к преступному миру как таковому (во всяком случае, боль­шинства из них), а иными мотивами, социально-психологическими и культурными.

Социально-психологические мотивы, о которых шла речь применительно к подростковым и профессиональным группировкам, в той или иной мере действуют в молодежной сфере и в обществе в целом. Социологи отмечают устойчивою тенденцию всякого общества, и русского в том числе, к единению и разделению одновременно, что постоянно и неизбежно приводит к политическим, этническим, религиоз­ным и прочим конфликтам. Рассматривавшиеся выше возрастные этологические устремления молодежи - «выделяю­щее протестное поведение» и корпоративные влечения, стремление к «стадности» - находятся в русле двух противонаправленных социаль­но-психологических \ стремлений общества в целом: к интеграции и дезинтеграции. В юном и молодом возрасте эти устремления усилива­ются этологическими причинами и имеют естественно аффектирован­ный, преувеличенный характер. В языке им лучше всего соответствует обращение к «сильным» номинациям криминального языка: вульгар­ным, циничным, презрительным, которые вместе с неязыковыми сред­ствами помогают молодому человеку создать желанный образ круто­го - сильной, преуспевающей, яркой личности, но непременно соот­ветствующей рекламным шаблонам массового вкуса: хорошо накачан­ный ('сильный, физически тренированный'), в фирмовом прикиде ("в фирменной и модной иностранной одежде'), с бабками ('с деньгами"), в мерсе ('автомобиле «Мерседес»') и с обалденной тёлкой ('очень кра­сивой девушкой').

Мотивы обращения молодежи к маргинальным языковым средст­вам можно объяснить и типологическими особенностями молодежной субкультуры, тоже бинарной по своей природе. С одной стороны, ее отличает приверженность ко всему новому, необычному, яркому (цен­тробежные тенденции), а с другой стороны - предрасположенность к определенным внутрикорпоративным стандартам (центростремитель­ные влечения). Эта бинарность молодежной субкультуры особенно очевидна в ее материальных воплощениях, например в том, какое пре­увеличенно важное значение придается модной одежде, или прикиду: молодые люди, с одной стороны, склонны к новаторству, к необыч­ным, эпатирующим моделям, расцветкам, аксессуарам (например, модные в разные годы битловки, корочки, мокасы, клифты, фенечки, бананы, варёнки, лосины, шузы на платформе, трузера, косухи и пр.), а с другой стороны, находятся в жестких тисках актуальной моды, групповых установок, системных правил, выходить за пределы которых решительно невозможно. Аналогичная бинарность наблюдается и в речевом поведении, ибо язык молодежи -составная часть молодежной субкультуры: стремление к новизне сло­воупотребления с одновременным жестким подчинением корпоратив­ным штампам. Так, например, вместо утратившего актуальность экс­прессивного жаргонизма поддавать ('пить спиртное') в молодежной среде стала пошлярной более сильная реноминация бухать в том же значении: вместо старых заколебать и забодать ('надоесть назойли­выми приставаниями") стало «престижно» говорить достать, а старо жаргонизму клёвый (замечательный, хороший') современная молодежь предпочитает такие реноминации, как классный, кайфовый, балдежный, оттяжный.

Таким образом, речь молодежи оказывается своеобразным генератором, который приводит в движение разговорно-просторечную стихию. В этом главный лингвистический феномен молодежного сленга - служить катализатором обновления, процесса интеграции с разны­ми сферами некодифицированной лексики в рамках языка молодежи, что дает шанс такой лексике оказаться в так называемом литературном просторечии, а далее - и в разговорном ли­тературном языке. <…> В этом последнем заключается и со­циокультурный феномен молодежного сленга: речь молодежи – достоверный и яркий показатель актуального состояния общества и его язы­ка. Влияние молодежной жаргонизированной речи на общелитератур­ный язык тем выше, чем ниже уровень социальной стабильности, и напротив, это влияние тем меньше, чем выше в обществе статус зрелой части носителей языка, чем сильнее авторитет элитарной культуры.

Язык молодежи во всех его возрастных и социально-групповых вариантах, от подростковых жаргонов до массового сленга, имеет кро­ме модуса экспрессивного отчуждения еще одну характерную общую особенность, притягательную не только для молодых людей, но и для «взрослых» субъектов языкового пространства: это устойчивая тен­денция к юмору, шутке, насмешке, иронии. Сленг по большому счету несерьезен, это средство развлечения, расслабления, языковой игры. Большинство говорящих, использующих сленг как функционально-стилистический регистр, вполне это осознают. Существуют даже спе­циальные метаязыковые номинации для выражения этой рекреацион­ной функции сленга: подкапывать, подначивать, прикапывать(ся), стебать(ся), а также многочисленные выразители состояния эмоцио­нального удовлетворения: балдеть, кайфовать, торчать, улетать, тащиться и пр. <…>

Но особый статус в языковом сознании молодых и, шире, в моло­дежной субкультуре получило специфическое явление, называемое словом стёб, образованным от глаголов стебать, стебаться - 'на­смехаться, иронизировать над чем-, кем-либо' (БТС: 1264).

Стёб, не только как выражение иронии, но и как специфический подстиль речевого поведения, и как лингвокультурное, социально-групповое явление, сформировался и получил соответствующую но­минацию в конце 1960-х-начале 1970-х годов в среде отечественных хиппи, где он оказался вместе с другими субкультурны­ми реалиями {прикид - 'особая одежда', хайр - 'длинные волосы', феньки - 'безделушки-украшения') средством своеобразной самозащиты от окружающих, маской группового отчуждения и формой кол­лективной игровой иронии, направленной на цивилов - на все прочее общество, на «взрослых», на официоз, точно так же, как блатной стиль был и в известной мере остается маской презри­тельного отчуждения и самовыражения в криминальной среде и за ее пределами. Более того, стёб можно рассматривать как социолингвистическую сублимацию блатного стиля в молодежной речевой среде как характерное явление в молодежной субкультуре в целом, как глав­ное назначение сленга. Стёб – это тоже форма воздействия на объект и способ психологического и эстетического самовыражения, хотя это уже более тонкая, а потому и более изощренная манифестация отчуждения, чем блатной стиль. Стёб - это специфически жанровая реализация иронии под маской добродетели. Отчуждение, смех и маска - составляющие, которые сделали стёб, стёбное речевое поведение мотивационным для сленга и характерной составляющей молодежной субкультуры в целом.

Но, как и ирония в целом, стёб имёет разрушительную силу, если выходит за пределы собственно рекреационной, шутливой игры, если избирает своей целью общественно значимые объекты. В худших своих проявлениях стёб - это нахальная развязность, которая, увы, не ограничивается объектами только молодежной субкультуры, но рако­вой опухолью проникает во все сферы жизни, от политики до культу­ры, поражая пофигизмом ('всё пофиг, т. е. безразлично') любые обще­ственные ценности и сдабривая в газетно-телевизионной продукции почти любую информацию непродуктивной иронией и высокомерным сарказмом. <…>