VI. Дела научные

Наука о Бытии, вещах и всех этих постоянных сущностях в сотни раз легче, чем наука о Становлении и эволюции…

Фридрих Ницше

Метафизические рассуждения бесплодны, если в них нет логичности, и два последних раздела посвящены именно этой теме. В данном разделе я говорю о том, как моя делезовская метафизика может повлиять на научные сочинения и исследования. В следующем разделе я буду размышлять о жизни, как мы ее проживаем.

Выше я отметил, что в метафизической перспективе труд познания мира еще не закончен, и сделал некоторые предположения о роли воображения в исполнении этой задачи. Далее последуют некоторые замечания о том, как рефлексия над становлением может пересекаться с исследованиями и текстами в различных научных сферах и дисциплинах.

Социальные науки. Социальные науки в целом исключительно слабы в анализе изменения. Я развивал эту мысль в разных работах (в частности, Pickering A., 1993; 2005), и здесь только хочу отметить, что данный анализ помог мне лучше понять их слабость¹⁴. В своем осознанном подражании естественным наукам социальные науки часто нацелены на анализ бытия, а не становления. Исследование корреляций между социальными переменными в квантитативной социологии точно копирует исследования, посвященные температурам, давлениям и производительности паровых машин. Принципиальных возражений против такой методологии социальных наук нет. Но многие исследователи, тем не менее, отмечали, что естественные науки во многих случаях используют намного более продуктивную методику взаимоотношений со своими объектами, чем социальные, и можно предположить, почему так происходит: социальный мир – намного более текуч и изменчив по сравнению с теми аспектами естественного мира, которые доступны физическим и иным измерениям¹⁵. Паровой двигатель оказывается чудесным объектом, на котором можно основать науку о бытии. Но нет оснований предполагать, что существуют адекватные ему человеческие эквиваленты. Я подозреваю, что анализ становления в значительной мере тождествен анализу сферы социального в целом¹⁶.

Существует еще один аспект подражания социальных наук естественным наукам. Социальные науки далеко не всегда ограничиваются измерением корреляций. Они стремятся идти дальше, вводя ненаблюдаемые сущности для объяснения наблюдаемые социальных феноменов. Наилучший пример – концепция склонности к самоубийству Дюркгейма, разработанная по аналогии с такими природными силами, как сила гравитации; но можно привести гораздо больше примеров¹⁷. Такая объяснительная стратегия была весьма продуктивна в естественных науках, но гораздо хуже работает в социальных, где просто удваивает трудности мышления о становлении.

История. Здесь я сосредоточусь на вопросе об элементах анализа. Я не буду прибегать к слишком широким обобщениям, но многие из исторических исследований, с которыми я знаком (история науки, технологии и общества) рассматривает элементы анализа как заданные и надежно сохраняемые в субдисциплинарных жанрах: истории идей, истории науки и отдельных наук, истории технологии и отдельных технологий, истории бизнеса и т.д. Когда эти жанровые истории пересекаются, усложненной реакцией бывает контекстуализм: историк науки может, например, апеллировать к индустриальной истории, чтобы заполнить объяснительные бреши в истории собственно науки.

Конечно, необходим отправной пункт: нужно уже обладать некоторым представлением об исследуемых объектах, чтобы начать историческое исследование. Но метафизика становления предполагает несколько иную историческую методологию, чем только что описанная. «Сущности» метафизики становятся в истории; это не заданные вещи. Следовательно, в каждом конкретном случае их необходимо выявлять, поскольку никто не может знать заранее, чем они окажутся. Но с чего мы должны начать их поиски?

Дело в том, что сущность ПРОТИВ АРИСТОТЕЛЯ – это структура, лишь слабо соединенная со своим окружением и сохраняющая целостность лишь в течение определенного промежутка времени. Например, иногда академическая физика принимает такой вид – и тогда имеет смысл писать самодостаточную или адекватно контекстуализированную историю физики, – а иногда другой. Наоборот – и это значительно более важно – когда сущности прочно сочетаются в новые структуры, то есть, изменяется набор базовых состояний, не имеет большого смысла придерживаться традиционных исторических категорий. Невозможно понять историю органической химии второй половины 19 века вне связи с историей производства синтетических красителей в тот же период времени и наоборот (Pickering A., 2005). Или, точнее, можно использовать традиционные понятия и контекстуализировать их, но за счет либо а) парадоксализации истории, при которой объект анализа, считавшийся показателем прогресса, в результате смещения гештальта оказывается лишь частью контекста; либо б) игнорирования таких крупных исторических дискретностей, как формирование новых структур¹⁸.

Итак, метафизика становления имеет важные методологические и историографические последствия. Я не могу уточнить понятия сильной и слабой связи сущностей, потому что мне недостает простого и общего принципа структуры. Но я могу отметить следующее. На практике не представляет особого труда выяснить, что с чем прочно или слабо связано. Ничего сложного и непостижимого здесь нет. Связь, о которой я говорю, не скрывается под покровом явлений в ожидании искусного аналитика, способного ее обнаружить. Она больше напоминает видимые потоки денег, материалов, знаний, методов и специалистов, скреплявших органическую химию с индустрией синтетических красителей в 19 веке. Такие связи исторически очевидны. Их нужно лишь объяснить и обосновать, если мы хотим соблюсти чистоту традиционных историографических жанров¹⁹.

Философия. В данном случае я могу быть очень краток, поскольку имею в виду конкретную тему. В 20 веке философы в основном стремились понять фундаментальное родство наук как частных проявлений единой науки. Метафизика становления плохо согласуется с этим образом. Она много лучше подходит для новейших теорий «дискретности науки»²⁰. Смысл этой концепции в том, чтобы рассматривать каждую науку как науку о бытии отдельного возникающего явления – например, термодинамик и парового двигателя и т.д. Трудности, конечно, возникают в точках пересечения – при взаимодействии наук, при переход наук от одного нового явления к другому и т.п. В 6 разделе я уже говорил о том, как можно размышлять о подобных процессах применительно к метафизики становления.

Эти заметки о философии науки и мире, который наука исследует, можно обобщить и тем самым вернуться одному из исходных положений. Смысл названия работы Делеза и Гваттари «Тысяча плато» в том, что каждый из множества (почти тысячи) специальных предметов, в ней затронутых, нуждается в особом философском подходе: общая прерывность философии соответствует общей прерывности мира.