6.2.3. От рассказа к рассказыванию

С его точки зрения, важно переходить от анализа рассказа (событий, к которым отсылает язык), к анализу рассказывания (выявлению специфических для рассказчика стратегических выборов, осуществляемых исходя из тех позиций, которыми наделяются участники коммуникации).¹² Этот тезис Рйэссман переводит в серию стратегических вопросов: Почему анализируемая Вами история была рассказана так, а не иначе? В какого типа историю рассказчик поместил себя? Каким образом его идентичность стратегически производится посредством этой истории? Какова реакция слушателей и как она влияет на ход и форму рассказа? Как это можно проинтерпретировать в связи с конкретно-историческими и социальными структурами сознания?

6.2.4. Роль социальной теории в стратегическом анализе нарратива

В качестве теоретической рамки для своего исследования Рэйссман выбрала не материал литературоведения (как Дж. Брунер), а теории из репертуара уже усвоивших этот материал социальных дисциплин и антропологии. В частности, речь идет о теориях недееспособности (disability theory), концепции модернистского "Я" (разработка которой в совеременной социальной науке, прежде всего, связана с именем Э. Гидденса), перформативной теории «я»¹³, и корпусе концепций маскулинности из репертуара современной гендерной теории.¹⁴

6.2.5. Рефлексия и критичность исследователя

Если Брунер стремится к безлично-объективному описанию, а в его тексте отсутствует рефлексия по поводу его собственных оценок и интерпретаций, то Рэйссман действует иначе. Она эксплицирует собственную позицию участника взаимодействия и интерпретатора, соотнося ее с инстанцией «другого» и его ролью в конструировании истории и идентичности: "Информация о его болезни всплыла во время нашей беседы о его разводе. По ходу обстоятельного и рассудительного ответа на мой вопрос о причине его ухода из семьи он упомянул «другую вещь» и после нескольких попыток начать он просто сказал: «У меня рассеянный склероз». Я была потрясена этим. Ведь у него отсутствовали симптомы, которые я могла бы распознать. Он был энергичным и совершенно дееспособным. Как он заметил – «это забавная болезнь – диагноз движется от возможного через вероятное к определенному, и сейчас самое время, чтобы обнаружить ее признаки»» (с.9).

Если исследователь включен во взаимодействие, оказывающее влияние на процесс производства истории и её форму, а в ходе интерпретации он не в состоянии освободиться от субъективности собственных суждений, то не лучше ли при анализе учитывать степень своего участия в беседе? Это, с точки зрения Рэйссман, позволяет понять, почему результатом данной беседы оказалась именно такая история. Так, исследовательница размышляет об умозрительности истории Рэнди – возможном следствии разговора двух интеллектуалов, привыкших обмениваться абстракциями, и одновременно - людей, между которым возникло недопонимание.

В тексте статьи К.Рэйссман предпочитает сохранять язык рассказчика и выбранную им последовательность изложения событий – потому в нем много цитат. Названия разделов её статьи – это тоже цитаты из интервью, приобретающие, таким образом, более высокий структурный статус.¹⁵

Ретроспективное осмысление собственного опыта непонимания становится для Рэйссман отправной точкой для анализа стратегий конструирования гендерной идентичности Рэнди. Исследовательница пытается рассмотреть это непонимание и в контексте теоретического горизонта эпохи, и в коммуникативном контексте: «В 80е шло обсуждение вопроса сексуальной и гендерной идентичности – но мой взгляд отражал доминирующий на тот момент дискурс: гендер и сексуальность – двойники. Хотя я и отшатнулась от утверждений Рэнди, тем не менее, я расслышала его стратегический выбор, обозначенный в первой части его ответа, о том, как организовать его опыт («придать порядок»). Открывая мне это, он позиционировал меня как равную по академическому статусу, он подразумевал специфику аудитории, когда рассказывал. Он проводил со мной работу по идентификации, подобно тому, как я проводила работу по осмыслению, когда спрашивала «Что вы имеете в виду под…». Результатом совместного конструирования оказалась абстракция – интеллектуализированный рассказ» (с.12-13). Рэйссман полагает, что ее непонимание и его реакция на это непонимание привели к возникновению рассказа, в котором бисексуальность рассказчика была представлена как вероятностная модель, непроявленная сторона сексуальности, абстракция, не имеющая связи с актуальным жизненным опытом.