Регуляция читательской деятельности

во второй половине XVII в.

ПАТРИАРХ ГОСУДАРЬ В И З А Н Т И Я Верхняя типография ╭╮ Посольский приказ Печатный двор З А П А Д Д Р Е В Н Я Я Р У С Ь раскол

Условные обозначения:

Воздействие

Взаимодействие

Противодействие

– Фильтры, нарушающие информационное разнообразие

На схеме показано, что патриарх и государь выступают как главные регуляторы книжного дела: по их указам книги создаются, переводятся, исправляются, запрещаются и т.д. Однако заметно, что у Алексея Михайловича было больше возможностей регулировать книжное дело, так как он имел влияние на два крупнейших его института: печатный двор и Посольский приказ, опираясь на наиболее развитые, действенные интеллектуальные ресурсы и используя мощную подпитку западной культуры. Позиция патриарха расшатывалась противодействием царя, меньшей поддержкой внешнего мира и активным неприятием раскольников.

Установление нового порядка, в котором главной социальной силой становилась светская власть, было ознаменовано различными знаковыми ситуациями, которые указывали на новую расстановку сил. Одной из таких ситуаций было разрешение спора раскольников с архиереями во время стрелецкого бунта 1682 г.; по просьбе раскольников спор разрешала царская семья, и диспут проходил в царских покоях. Руководила им царевна Софья: она задавала вопросы, урезонивала, угрожала, прерывала, сулила награды (95).

Таким образом, логика эволюционного пути России, потребности ее общественного развития и расстановка основных социальных сил породили в конце XVII века социокультурную ситуацию с новым устанавливающимся порядком, в котором доминировали тенденции прозападного просвещения и обмирщения жизни. С этой социокультурной ситуацией в наибольшей степени гармонировала третья концепция читателя, предполагавшая светское прозападное просвещение; об этом свидетельствуют объем, содержание, тематика и адресация издаваемой литературы.

В период с 1650 до 1695 гг. количество переводов в сравнении с аналогичным периодом XVI века увеличилось в шесть раз; наибольшее количество переводов приходилось на религиозно-нравственную, историческую, художественную и справочную литературу (364). Печатный двор увеличил выпуск книг с 18-ти (за вторую половину XVI века) до 483-х в XVII веке. 85% изданий составляли богослужебные книги, остальное приходилось на долю учебной литературы и книг светского содержания (343). О стремлении овладеть культурой Запада свидетельствует и то, что в конце XVII века издавалось большое количество словарей иностранных языков: немецкого, английского, голландского, шведского и др. (594). Выпускалось много учебных пособий: Буквари (В. Бурцова, К. Истомина), Псалтири и Часословы, Грамматика (М. Смотрицкого). Представления о нужности этой литературы отражают ее тиражи: в августе 1691 г. Азбука издавалась тиражом 14400 экземпляров, большим тиражом издавались Часослов и Святцы (343). В Азбуковниках того времени указывалось, что славяне с радостью приемлют мудрость «си есть во еллиногреческих и латинских, паче же киевских книгах» (371). Росло понимание того, что мало научиться читать и писать, нужно приобретать знания и использовать их в повседневной жизни. Издания тех лет свидетельствуют и об изменении представлений о характере образованности. Содержание некоторых Азбуковников, которые составлялись по подобию кратких энциклопедий, и обозначение наук, которые надлежит изучать в школах и училищах, свидетельствуют о том, что российского читателя, особенно ребенка, в конце XVII века стремились приобщить к универсальному знанию. В числе дисциплин, подлежащих изучению, назывались риторика, астрономия, математика, философия и др. Г.А. Иванова отмечает, что в это время осознавалась необходимость знакомить детей и с произведениями сокровищницы мировой литературы; для них издавались произведения античной Греции, древней Индии, Византии, Ирана, арабского Востока, средневековой Франции, Италии, Нидерландов и др. стран (191).Так концепция универсального просвещения, которая раньше распространялась лишь на детей владетельных князей, «пробила» толщу семи веков; в конце XVII столетия она оказывала влияние на достаточно широкие круги учеников.

Обратим внимание и на сочетание элементов сурового воспитания в библейском духе, принудительного характера обучения (известны гимны розге, которые печатались в Азбуковниках того времени), со стремлением воспитать любовь к знанию, книге, научить получать удовольствие от процесса чтения (371).

Названные факты свидетельствуют о том, что к концу XVII столетия культура средневековья, тяготеющая к идеалам христианской аскезы, стала постепенно вытесняться культурой чувственной, ориентированной на гедонистические потребности, ценности материального мира. Общество, сломавшее представления о необходимости христианской аскезы для всех, признало за собой право на чтение занимательной, развлекательной литературы и книг, способствующих христианскому просвещению. Читатель, которому раньше дозволялось лишь «почитание книжное», получил право выбора определенной стратегии читательской деятельности.

Либерализация общественной морали дала возможность относительной свободы читательской деятельности, которая своеобразно реализовалась в различных социальных средах в соответствии с сословной принадлежностью, образовательными и материальными возможностями приобщения к книжной культуре.

Организация издательского дела, регуляция литературного потока и адресация книг свидетельствуют о приоритетных группах читателей того времени. Подчеркнем, что самым приоритетным читателем во второй половине XVII века считался государь со своей семьей: его заказы, настроения, болезни, увлечения, представления о воспитании детей воспринимались как факт культуры и отражались на книжном деле. Ориентированный на западную культуру государь давал наказы о приобретении наиболее необходимых для Московского государства книг; среди них были лексиконы, хронографы, сочинения по инженерному делу, архитектуре, Библия. Алексей Михайлович фактически управлял деятельностью Посольского приказа, в которой ярко проявлялось «западничество». Приказ выполнял идейные и политические заказы верховной власти; часто книги «строились» в двух экземплярах: для государя Алексея Михайловича и самих послов. Многие книги по истории, медицине, краткие энциклопедии, переведенные для царя малороссийскими монахами, «оседали» во дворце и Посольском приказе. Именно для Алексея Михайловича делались выписки из голландских и немецких газет – «Куранты» (205).

Вместе с тем в деятельности приказа отражались представления о вкусах читателей и господствующего слоя общества, придворных и служащих – преимущественно представителей дворянского сословия. В соответствии с этими представлениями на Западе добывались и переводились с польского и греческого языков книги познавательного и развлекательного характера. Данной категорией читателей усваиваются жанры западноевропейского рыцарского, авантюрного романов, которые в переводе с польского усердно читались в высшем грамотном обществе, в том числе и во дворце. Посредством переводов с польского российские читатели из высших слоев общества знакомились с нравоучительными повестями и новеллами («Зерцала» и др.), анекдотами из жизни знаменитых людей («Апофегмата»), смешными рассказами – фацециями (537). Эти книги, как и сочинения религиозного характера, могли покупаться лишь состоятельными людьми. По данным В.П. Адриановой-Перетц и С.П. Луппова, стоимость наиболее дорогих книг была эквивалентна стоимости двух-трех, а то и четырех десятков бычков (342, 343), так что читатель XVII века – это прежде всего состоятельный человек или служащий хорошо финансируемого учреждения (церкви, приказа и т.д.).

Одновременно намечались и процессы демократизации читательской деятельности: в ряды читателей, ориентированных на чтение светской литературы, вливались представители чиновничества, служилой интеллигенции – в основном дьяки, подьячие. Этой категорией читателей осознавалась необходимость чтения в прагматических целях; именно книги открывали им «и всякие дела и крепости откуда вразумляются и вчиниваются и чем устрояются» (371). Это было предвосхищением петровского подхода к чтению: читать для того, чтобы лучше заниматься своим делом. Соответствующее стремление отражает и создание первых ведомственных библиотек: Пушкарского, Посольского, Аптекарского приказов и др. Образование этих библиотек отражало представление о необходимости «профессионализации читателя» (термин Д.С. Лихачева) (311).

Круг читателей этого времени расширился за счет посадских людей: активно приобретали литературу купцы, торговцы, ремесленники (596). По данным М.Н. Куфаева, у этой категории читателей пользовалась спросом литература, призванная развлекать и забавлять: «История о блудном сыне», «О благородной и прекрасной Мелюзине», «О Бове Королевиче» и др. (244). Для этой категории читателей издавалась и дешевая учебная литература. Принципиально новое явление этого времени – так называемая литература посада, адресованная третьему сословию. В основном это сатирические повести: «О Ерше Ершовиче», «О куре и лисице» и др. Как отметил Д.С. Лихачев, эта литература демократична, часто антиправительственна, антизападна и полемична по отношению к «учительной» литературе: она отражает враждебное, недоверчивое отношение к иноземцам, утверждает право человека на слабости, грехи, сострадательна по отношению к бедным и обездоленным (310). Ее примитивное оформление в традициях народной эстетики и поразительная дешевизна соответствовали самопредставлению народного читателя, который при скудости средств пытался сформировать понятную и доступную ему словесность, обрести свою культурную нишу.

Распространившийся в это время лубок, оформившийся в особый род «народных изданий», также зафиксировал переход от средневековья к новому времени, от рукописной книги к типографскому станку. Лубок дает штрих к портрету народного читателя преимущественно из городской среды (589).

Эту литературу, свободную от влияния церкви и государя, народ создал себе сам, что позволяет говорить о его читательской саморегуляции. Власти к появлению этой литературы были весьма снисходительны; запрещалось только «чернокнижничество», «волхование» и неправильное толкование божественных книг. В «разбойном» приказе за отступление от этих ограничений и стремление «вновь трактовать против Апостолов и Пророков Святых Отцов с похулением…» власти грозили сожжением заживо (570).

Итак, набирали силу тенденции демократизации, децентрализации книжного дела (около половины создаваемых в Москве книг отправлялось за ее пределы) и профессионализации читательской деятельности; человек читающий стал восприниматься как активный субъект, у которого появилась возможность выбора того или иного варианта читательского поведения. Для обозначения читающего человека впервые стало использоваться слово «читатель», которое ввел в оборот писатель Г.К. Котошихин (339).

Вместе с тем, во второй половине XVII века стала особенно очевидной дивергенция культурных процессов в разных социальных средах, различающихся по религиозным убеждениям, сословной принадлежности, уровню образованности, роду занятий, имущественному цензу и т.д. Это порождало возможность появления различных представлений о читательской деятельности тех или иных категорий читателей. С уменьшением роли духовенства в общественной жизни сужалась и социальная база концепции христианского просвещения в ее никоновском и древнерусском вариантах, причем последняя из доминирующей превратилась в раскольничью, гонимою официальной церковью и государством. М.С. Киселева обращает внимание на то, что староверы, пытаясь сохранить древнерусскую книжную культуру, в то же время разрушали ее, так как именно они, спасая книги, изымали их из церквей и монастырей и перемещали в обыденную жизнь, домашний быт (209).

* * *

Таким образом, самые первые представления о читателе Древней Руси определялись традициями византийской книжной культуры, в соответствии с которой книга рассматривалась прежде всего как источник Священного знания. Впоследствии представление о читателе как человеке, приобщающемся к религиозным ценностям, настойчиво закреплялось альянсом самодержавия и русской церкви. Однако примерно с середины XVII столетия древнерусская книжность, объединявшая церковь и государство, верхи и низы общества, религиозную и светскую жизнь, стала разрушаться. Общей тенденцией стало вытеснение «почитания книжного», столь характерного для средневековой Руси, светским образовательным и развлекательным чтением. Читателю разрешалось просвещаться, познавать мир, совершенствоваться в своей профессии, фантазировать, смеяться, издеваться над властью – в этом праве человека на свободный выбор того или иного варианта культурного поведения, определенной стратегии читательской деятельности проявились ренессансные веяния (312). Однако при всем обилии возможностей, предоставляемых книжной культурой, и разнообразии допустимых стратегий читательского поведения в конце XVII столетия явно доминировала концепция светского прозападного просвещения, предполагающая усвоение западноевропейской образованности.

Эта концепция стала господствующей и способствовала подготовке страны к петровским преобразованиям. О значении этого периода очень точно сказал Д. Мордовцев: «Движение вперед (и при этом энергичное движение), какое сделала Россия в этом веке, и которого мы еще не поняли и, кажется, не хотим понять, одно это движение объясняет нам появление Петра: личность его не выросла сама из себя, отдельно и самобытно (…) явление ее вполне подготовлено XVII веком» (371, с.100).

1 Диссертант опирается на представление о книговедении как комплексной науке, объектом которой является книжное дело, включающее создание, распространение и использование книги (И. Е. Баренбаум, А. И. Барсук, И. Г. Моргенштерн, Н. М. Сикорский, А. Г. Фомин). Понятие «книга» трактуется расширительно, подразумеваются и периодические издания.

2 Пространство повышенной неопределенности с поливариантными возможностями развития.

34