1kul_turnaya_zhizn_yuga_rossii_2008_02_27

традиционных хождений в Мекку представляется в сказке в пародийном виде.

Каквидим,всказкепобеждаетсправедливость. За свою жадность и покушение на святые исламские устои волк получает по заслугам. Здесь осуждаются люди, которые пытаются использовать религию в своих корыстных целях.

Исключительно глупым и жадным волк характеризуется и в сказке «Борзи, цогали, з1ийи» («Волк, лиса и еж») (14). По существу, это не одна сказка, а цепевидное соединение нескольких оригинальных сюжетов. Вкратце перескажем их.

Однажды волк, лиса и еж нашли коровий желудок. Волку захотелось съесть его одному, и он предложил: «Пусть все достанется тому, у кого отец был выше». Когда лиса и еж согласились с этим предложением, волк сказал, что его отец был так высок, что гора Казбек доходила ему только до ребер. Лиса показала на белые облака и стала уверять, что их доставала голова ее отца. «А не говорил ли он, что нечто мягкое касалось его головы?» – спросил еж. «Да, конечно говорил»,

– обрадовалась лиса, думая, что речь идет об облаках. «Нет, – разуверил ее еж, – это были брюки моего отца». Волк видит, что его перехитрили, и предлагает другой вариант разрешения спора: кто быстрее сбежит с горы, тому и достанется коровий желудок. Еж и на этот раз всех перехитрил: свернулся клубочком и скатился с горы. Волк разозлился еще больше и предложил отдать добычу тому, кто увидит лучший сон. Еж и тут перехитрил волка и лису.

Сказка как бы говорит: жадный богач любыми отговорками старается присвоить себе все, что плохолежит,но,еслинеподдаватьсянаегоухищрения, выгадает тот, кто кажется куда слабее.

Эта же мысль приводится и в ингушской сказке о старом волке и храбром баране (15). Волк в этой сказке поджидает животных под мостом и терзает сначала овцу, потом козу и, наконец, видит возвращающегося с пастбища барана. В сказке волк – стар и слаб, и потому-то кидается на более слабых. Он так и спрашивает у овцы и козы, почему у них трясутся хвостики, и, убедившись, что они боятся его, кидается на них. А баран смело заявляет, что за ним идут псы, и потому, мол, он, стараясь удержать их, крутит хвостом. Волк испугался собак и убежал.

Морализаторская установка этой сказки тоже ясна.

Характерно, что если в данном варианте сказки волк остается живым, то в других вариантах, записанных значительно позже, баран или козел уничтожают волка и освобождают своих друзей. Таковы сказки «Кхо гийг йола газа» («Коза с тремя животами») (там же) и ее вариант «Кхо кит йола газа» (16). Волк в этой сказке спрашивает: «Что у тебя острое торчит?» И козленок отвечает: «Острые рожки, чтобы уничтожить тебя». Козлик освобождает своих братьев, а волк гибнет.

В. П. Аникин писал: «Надо задуматься над тем, почему волк принимает колотушки, удары коромысла от разгневанных баб, пришедших на реку по воду, почему волк, едва избыв одну беду,

вновь оказывается в незавидном положении <…> Какое неистребимое зло изгоняется, казнится на-

родом?» (17).

Думается, что приведенные нами примеры из ингушского фольклора отвечают на этот вопрос. Народ порицает несправедливость, жестокость, насилие над слабым. Волк и предстает таким насильником. Он творит только зло. Он поедает семерых козлят («Ворх1 б1ийги, нана газеи» – «Коза и семеро козлят») (18), хочет съесть мужика,спасшегоегоотгибели(«Дикадаьчоаводар»), ответить злом на добро, стремится отобрать у ягненка луг («Борзи, 1аьхари» – «Волк и ягненок») (19). Но везде остается битым, еле уносит ноги, а чаще всего гибнет. И сказочник, и слушатели радуются такой концовке сказки и всячески подчеркивают, что истинная сила – ум. Чтобы ярче оттенить эту мысль, народ в сказке и подбирает такие ситуации, что волк всегда попадает впросак. Эта мысль ярко подчеркивается сказкой «Борзеи, цогалеи наькъа каьхаташ» («Дорожные документы волка и лисы») (20).

Однажды лисица решила обмануть волка и сказала: «Давай сходим в село поживиться, а я для нас добуду дорожные документы». Волк согласился,нособакипочуялихищников,выбежали люди, стали их бить. Лисица спряталась под волка и уцелела. Умирая, волк спрашивает: «Лиса, а где наши документы?» Та ответила: «Разве до документов сейчас», – и убежала.

В другой сказке волка обманывает даже такой слабый зверек, как заяц («Мишта 1ехадаьд пхьагало цогали, маймали, борзи» – «Как обманул заяц лису, обезьяну и волка») (там же). Он заставляет волка надеть бурку муллы и пойти к пастухам, уверив, что те примут его за муллу. На волка накинулись собаки, и он, сбросив бурку, чуть живой притащился домой.

В ингушском сказочном эпосе большое место уделяется домашним животным, лесным и полевым зверькам.

Следует отметить, что среди сказок о животных у ингушей мы не найдем ни одной, где бы мирные домашние животные враждовали между собой. Напротив, у них чувствуется спаянность, большая дружба.

Без дружбы с собакой ягненок не смог бы победить волка и лисицу («Борзеи, 1аьхари»), а муравьи – прогнать медведя.

Враждуют в сказках обычно только хищные звери, и, конечно, хищники враждебно относятся к домашним животным.

Симпатии народа всегда полностью на стороне мирных животных и маленьких зверюшек. Они и побеждают в сказках, хотя в реальной жизни наблюдается иная картина. Например, в одной из сказок теленок, заяц и овца решили никого не бояться. Даже когда рядом зарычал лев, они не тронулись с места. Лев удивился такой смелости и ушел. Звери на всякий случай взобрались на скалу, а когда лев вернулся и снова зарычал, овца все-таки испугалась и свалилась со скалы. За ней слетел теленок, за спиной которого висело ружье. Оно стукнулось о камень и выстрели-

ло. Испуганный лев бросился бежать. Так в сказке мирные звери выходят из встречи с сильными победителями, хотя победа здесь – дело случая.

Слабые в сказке побеждают и тогда, когда они стары. Так, в сказке «Борг1али, циски, ж1алийи, вири» (21) («Петух, кошка, собака и осел») герои, выгнанные человеком из-за старости, набрели в лесу на избушку, в которой жили абреки. Звери устроили так, что разбойники убежали, а пришедший ночью на разведку абрек увидел такую, якобы, страшную картину, что разбойники вообще покинули эти места.

Необходимо отметить и двойственное отношение к некоторым образам животных. Бывает так, что в жизни это животное ругают, а в сказках его идеализируют.

В таком положении у ингушей иногда предстают собака и осел. Для горца собака в бытовом аульском обиходе и разговоре далеко не то, что собака – помощник у пастуха. «Ж1али да хьо» (ты собака, ты особачился) – это ругательное слово. «Он осел, у него ослиный ум» – это тоже часто услышишь в жизни. А в сказках и собака, и осел всегда рисуются с любовью, они – преданные, трудолюбивые, умные животные. Собака спасает барана от смерти («Волк и баран») (22). Она верно служит («Борзи, ж1алийи» – «Волк и собака») (23). А осел, предчувствуя опасность, просит быка: «Отойди от обрыва, дескать, мне придется тащить тебя («Са ги боаг1аргба хьо») (24).

В сказках, где выступает осел, иногда бывает и морализаторское поучение. Так, в сказке «Осел и свинья» (25) маленькие ослята все время завидуют, что свиней кормят до отвала, а их нет. Старая ослиха уговаривает ослят, но они не успокаиваются. Наступают дни праздника, свиней стали резать, и ослята спрашивают: «Почему они так жалобно кричат?» И тогда старая ослица поучает: «А помните, как весело они хрюкали, когда получали ячмень? Вот за это теперь требуется расплата».

Такие мирные животные, как еж, черепаха и домашние птицы (петух, курица), в ингушском сказочном эпосе тоже встречаются довольно часто и тоже рисуются положительно. Еж, например, умудряется перехитрить даже такого сильного хищника, как волк («Шоаршк»), и превосходит хитрую лису («Борзи, цогали, з1ийи» – «Волк, лиса и еж») (там же).

В приведенных нами примерах дан далеко не полный перечень сюжетов, тем, образов ингушских сказок о животных. Как отмечено выше, идеализация их образов имеет самую непосредственную связь с тотемизмом, анимизмом, магией. Но постепенно происходит ниспровержение ореола святости, животные еще не воспринимаются как человеческая аллегория, но они уже смешны и лишены прежних почестей. В ходе ис-

торического развития это восприятие меняется, что многое проясняет в истории ингушских сказок о животных.

Анализируемыесюжетыподтверждаютмысль, что в человеческом сознании прослеживается эволюция от древнейших рассказов и преданий мифологического характера, непосредственно связанных с поверьями о животных и обожествлением их, к аллегорическому изображению человека.

Литература

1. Тейлор Э. Первобытная культура. М., 1939.

2.Ингушскиесказкиоживотных.Грозный,1961.

С. 40.

3.Ингушский фольклор (инг. яз). Магас, 2004.

С. 20.

4.Антология ингушского фольклора Т. 2. Наль-

чик, 2003. С. 168.

5.Чурсин Г. Ф. Амулеты и талисманы кавказских народов // СМОМПК. Вып. 46. Махачкала, 1928. С. 203.

6.Семенов Л. П. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925–1932 гг.

Грозный, 1963. С. 120.

7.Антология ингушского фольклора… С. 31.

8.Семенов Л. П. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии… С. 121.

9.Аникин В. П. Русская народная сказка. М.,

1959. С. 67.

10.Услар П. К. Кое-что о словесных произведениях горцев // ССК. Вып. 1. Тифлис, 1868. С. 33.

11.Ингушские сказки о животных… С. 35.

12.Сказка записана нами от Муси Кабрат Оскановой в июле 1969 г. в с. Новый Редант Малгобекского района.

13.Антология ингушского фольклора. Т. 3. Наль-

чик, 2004. С. 45.

14.Ингушский фольклор. Т. 1. Грозный, 1967.

С. 45.

15.Ингушские сказки о животных… С. 21.

16.Книга для чтения в 3-м классе. Грозный, 1967. С. 46.

17.Аникин В. П. Русская народная сказка… С. 77.

18.Сказка записана нами от Муси Кабрат Оскановой в августе 1969 г. в с. Новый Редант Малгобекского района.

19.Ингушские сказки о животных… С. 43.

20.Далгат Б. Первобытная религия чеченцев

//Терский сборник. Вып. VIII. Владикавказ, 1893.

С. 84.

21.Там же. С. 75.

22.Ингушский фольклор (инг. яз.)… С. 47.

23.Далгат Б. Первобытная религия чеченцев…

С. 33.

24.Ингушские сказки о животных… С. 127.

25.Далгат Б. Первобытная религия чеченцев…

С. 12.

Исследователи, не обращавшиеся непосредственно к шевченковской проблематике, зачастую уверены: в этой отрасли литературной науки практически не осталось «белых пятен». Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это не так: не полностью учтены даже прижизненные публикации о выдающемся украинском писателе, не является убедительной идентификация некоторых лиц из его окружения, нуждаются в уточнениях и дополнениях комментарии к дневнику и переписке Т. Г. Шевченко. Многие вопросы, которые принято считать «закрытыми», на самом деле требуют еще пристального исследовательского внимания.

Единственное упоминание об И. С. Тургеневе в сохранившемся эпистолярном наследии Шевченко содержится в записке к петербургскому чиновнику Н. Я. Макарову, традиционно датируемой 7 февраля 1860 года. Шевченко писал: «Узнайте, будьте добры, будет ли дома завтра вечером Варвара Яковлевна. Если будет, я к ней приду вместе с И. С. Тургеневым. И Вы приходите, если будет время. Оставайтесь здоровы и не забудьте завтра утром известить меня, искреннего Вашего Т. Шевченка. 7 февраля» (1). Упомянутая в записке В. Я. Карташевская – родная сестра Н. Я. Макарова, у которой в 1858–1860 годах собирался кружок петербургских украинцев (2).

До сих пор никто из исследователей (включая публикаторов и комментаторов записки) не обратил внимание на то, что 8 февраля 1860 года визит Шевченко и Тургенева к Карташевской не мог состояться ввиду отсутствия Тургенева в Петербурге, куда он вернулся из Москвы 9 февраля (3). С учетом этого обстоятельства сведения о намерении Шевченко посетить Карташевскую вместесТургеневым8февраляследовалобырассматривать как основание для выводов: украинский писатель был информирован и о нереали-

зованных планах Тургенева выехать из Москвы ранее этого дня (4), и о его желании осуществить соответствующий визит вместе с Шевченко; если такое желание действительно было высказано, автор рассматриваемой записки мог узнать об этом лишь от самого Тургенева непосредственно или через кого-то из общих знакомых. Эту версию следует, однако, отклонить, учитывая и реалии пребывания Тургенева в Москве, и эпизодичность его контактов с Шевченко накануне поездки.

Тургенев находился в Москве по издательским делам с 15 января до 8 февраля 1860 года.

(5). 5 февраля писатель сообщал Е. Я. Колбасину: «Пребывание мое в Москве было очень неудачно: после недели разъездов я простудился – и не выходилизкомнаты»(6).Втотжеденьонподробнее извещал об этом Карташевскую: «Действительно

– прескверная выдалась мне зима: все болею да болею – очень уж стал я дряхл. Вот и здесь – простудился и сижу 12-й день взаперти – и Москвы и московских обществ почти не видал. Теперь уж у меня не то на уме: только и думушки, как бы попасть поскорей опять в Петербург <…>. Я удержал место в почтовом вагоне на понедельник

– и потому есть надежда, что я во вторник буду в Петербурге – если опять чего-нибудь не случится. Разумеется, как только возможно будет, явлюсь к Вам» (7). Уже из Петербурга, куда Тургенев вернулся больным, он информировал графиню Е. Е. Ламберт 9 февраля (вторник): «Я сегодня утром воротился из Москвы, и через час после моего приезда со мной сделалось довольно сильное кровохаркание, которое продолжается до сих пор. <...> Первый мой выезд будет к Вам» (8). На следующий день Тургенев писал к Карташевской: «Я вчера вернулся из Москвы – но нездоровый: сейчас был у меня доктор – и запретил мне выезжать до поры до времени» (9).

Первая книга, включавшая в себя краткие биографические сведения о писателях, появилась в России в 1772 году. Это был «Опыт исторического словаря о российских писателях. Из разных печатных и рукописных книг, сообщенных известий и словесных преданий собрал Николай Новиков». Как явствует уже из пространного заглавия, для написания биографий Н. И. Новикову потребовалось провести серьезную собирательскую работу. Составление словаря рассматривалось им как важная просветительская задача.

В XIX веке эта работа была продолжена. В 1802 году появился «Пантеон российских авторов» Н. М. Карамзина, в котором содержались краткие сведения об отечественных писателях.

В 1805–1807 годах в журнале «Друг просвещения» ежемесячно печатались фрагменты «Нового опытаисторическогословаряороссийскихписате­ лях». Эти материалы не подписывались. Их автором, считавшим себя продолжателем дела Н. И. Новикова, был митрополит Е. А. Болховитинов, которыйвпредисловииксвоемусловарюотмечал: «История писателей есть существенная часть литературы, потому что они составляют даже эпохи и периоды ее. Но знать писателей чужестранных есть посторонняя для нас честь, а не знать своих отечественных есть собственный стыд наш» (1).

Автор «Нового опыта…» довольно подробно обозначил критерии отбора персоналий для включения в свой труд. Он писал: «В план сего опыта войдут:

1) российские умершие и живые еще, сколько собрать их успеем, писатели, сочинявшие не

только на природном, но и на других языках и заслужившие внимание публики изданием своих сочинений, разумея однакож сочинения не мелочные и промежуточные, но составляющие книгу, хотя и небольшую. Мы присовокупим к сему и таких писателей, древних и новейших, о коих знаем хотя по неизданным еще на свет их сочинениям, и, сколько известно будет, укажем места, где находятся их рукописи;

2) самые иностранцы, которые, будучи в служ- бероссийской,именнодляроссиянчто-нибудьпи- сали, хотя бы то было и не на российском языке; 3) русские переводчики: а) переводившие с азиатских языков, коих знанием немногие хвалиться могут; б) переводившие Святых отцов или церковные книги, одобренные и принятые у нас во всеобщее церковное употребление; в) переводившие с похвальным успехом древних классических авторов, а также и многих вообще одоб-

ренных и полезных писателей» (2). Характеризуя структуру статей, Е. А. Болхо-

витинов отмечал: «Во всех сих статьях мы, сколько успеем, стараться будем помещать биографические, а особливо ученые обстоятельства авторов. Означим также время и место издания их сочинений, о мертвых иногда отважимся сказать свое или других мнение, а о живых все суждение предоставим потомству, которое одно беспристрастно о них судить может» (3). Словарь был написан от буквы «А» (Аблесимов Александр) до буквы «К» (Кириллов Иван). Объем помещенных в «Новом опыте…» статей – от нескольких строк до нескольких страниц.

В 1818 году Е. А. Болховитинов издал «Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина» в двух частях. Второе, дополненное издание появилось в 1827 году.

Свои материалы, в том числе рукописные, Е. А. Болховитинов переслал для дополнения и доработки И. М. Снегиреву, который выпустил первую часть книги, включавшую биографии авторов с фамилиями на буквы от «А» до «Г», в 1838 году, уже после смерти митрополита. Этот труд получил название «Словарь русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших в России, служащий дополнением к Словарю писателей духовного чина, составленному митрополитом Евгением». Это издание закончил М. Н. Погодин, выпустивший в 1845 году под тем же заглавием его первый и второй тома.

Таким образом, работа, начатая Н. И. Новиковым, продолжалась на протяжении всей первой половины XIX века. Здесь следует отметить и восьмитомный «Словарь достопамятных людей русской земли» (1836–1847) Д. БантышКаменского.

Вопросы, связанные с созданием биографий, затрагивал и журнал «Современник». Так, П. А. Плетнев, обращая внимание на систематизацию сведений биографического характера в предисловиях, писал в 1838 году: «При двенадцатом издании Хемницера находится предисловие, составленное И. П. Сахаровым. Он собрал в нем все, что можно было найти и сказать о жизни автора и его сочинениях. Надобно желать, чтобы все наши лучшие прежние писатели издаваемы были с такими приложениями. Обрабатывание биографии и библиографии приближает появление общей истории литературы нашей» (4).

Велась в то время и работа над первой персональной монографией о писателе. Ее автором был князь П. А. Вяземский, чья книга, посвященная Д. И. Фонвизину, увидела свет в 1848 году. «Биографическая часть, которая придает литературе так много красок, движения и личности, была долго у нас в совершенном забвении, – писал П. А. Вяземский в 1840-е годы. – Можно было думать, чтокнигинашиписаныкакими-тожителямилуны, окоихнималейшихсведенийнеимеем.Нынебиографическая любознательность пробудилась. Мы не довольствуемся знать печатного автора, но хотим узнать рукописного, неизданного человека… Конечно, главное в жизни хорошего писателя – это письменныетворенияего,нодляполногоизучения его самого, для извлечения из них всей возможной пользы нужно иногда проверить его с ними. Да к томуже,кромеожидаемойпользы,можнопринять здесь в соображение и ожидаемое удовольствие… Чем человек известнее и замечательнее, тем более дорожим и маловажными указаниями, и дополнительными о нем подробностями» (5).

К середине XIX века в России были изданы биографические словари писателей и персональная биография, охарактеризованы основные источники, необходимые для ее формирования, т. е. создан надежный фундамент для дальнейших биографических исследований.

Заметным и во многом новаторским явлением стала книга И. С. Аксакова «Биография Федора Ивановича Тютчева», изданная в 1886 году. Как справедливо отмечала В. Н. Касаткина, «жанр биографии был органичен для Ивана Сергеевича. Ведь его обширный эпистолярий, адресованный родным, – это тоже своего рода автобиография, гигантская по объему, вобравшая в себя жанровое многообразие писем» (6). Заметим, что автобиография и биография другого лица, написанная с использованием разных источников, – вещи отнюдьнеоднозначные.СамИ.С.Аксаковотмечал: «Мы считаем нужным представить читателям не одну общую оценку литературных останков покойного Тютчева (что отчасти уже было сделано и другими), но самую судьбу, личную и внутреннюю, этого русского таланта <…> Проследим, по возможности, самое развитие этой многоодаренной природы – соотношение ее особенных психических условий с условиями бытовыми, общественными, историческими; ту взаимную их связь и зависимость, которая создала, определила и ограничила ее жизненный жребий, – вот задача, которую мы постараемся разрешить, насколько сумеем, в нашем биографическом очерке» (7).

Значительное внимание биографиям уделял академик А. Н. Веселовский. Внимание это не случайно: «оно доказывает, что при строго научном построении истории литературы миновать проблему личности художника невозможно. С другой стороны, поиски Веселовским синтеза исторического и психологического в объяснении писательской личности оказались перспективными в его практике исследователя-биографа» (8).

Широкое распространение получили во второй половине XIX века «Материалы к биографии». Выходили в конце XIX – начале XX века и многотомные биографические издания, такие как «Критико-биографический словарь русских писателей и ученых» (1889–1904; вышло шесть томов, издание не было завершено) и «Русский биографический словарь» (1896–1913) Русского биографического общества. Однако подробных биографических исследований-моногра- фий в общем объеме работ, в которых рассматривались вопросы биографии, было немного. «Капитальные работы в России XIX века высятся кое-где в море биографических мелочей – биографических очерков, литературных портретов, “характеристик”, “силуэтов”, “этюдов”» (9),

– писал В. Афанасьев.

Литература

1.Друг просвещения. 1805. Ч. 1. № 1. С. 35.

2.Там же. С. 36–37.

3.Там же. С. 37.

2.Плетнев П. А. Сочинения и переписка. Т. 2. СПб., 1885. С. 264.

3.Вяземский П. А. Полное собрание сочинений.

СПб., 1879. Т. 2. С. 301–302.

4. Касаткина В. Н. И. С. Аксаков – биограф Ф. И. Тютчева // Иван Сергеевич Аксаков и его биография Федора Ивановича Тютчева: коммент. М., 1997. С. 37.

ного «пробуждения». Вот почему остановимся на давней статье из «Зори» подробнее.

Вначале А. Конисский рассказывает о своем неосуществленном проекте 1876 года издавать периодические альманахи и составить «Хрестоматию» украинской литературы, начиная с И. П. Котляревского. Предполагалось, что образцам творчества каждого писателя будет предпослана биография автора и его изображение. С этой целью составитель обратился к современным литераторам с просьбой рассказать о себе, а также прислать сведения об известных им умерших писателях или об источниках, где можно почерпнуть недостающую информацию. В. Мову он просил набросать короткую автобиографию и собрать сведения о его предшественнике Я. Г. Кухаренко. Первый альманах «Батьківщина» составлялся как раз накануне печально известного закона от 18 мая 1876 года, резко ограничивавшего возможности развития украинской национальной словесности, а потому был запрещен к печати. Но осталась написанная кубанским поэтом автобиография, текст которой Конисский впервые приводит в своей «Згадке…». Тогда же автором воспоминаний была получена от кубанца небольшая тетрадочка стихов, из которой позднее были осуществлены публикации в журнале «Правда» и альманахах «Світ» и «Луна».

Вовторойчастивоспоминаниймемуаристрассказывает о личной встрече с В. С. Мовой летом 1878 года. В ней воспроизводится образ живого поэта, и этим она особенно интересна. «Вот тог- да-то мы познакомились лично, и я заметил, что действительно душа у него – душа поэта, не ему замыкать людей в тюрьме! Осматривая Киев, он целыми днями упивался его красой, целыми часами сидел, любуясь с горы на Днепр.

– Какое впечатление произвел на вас Киев? – спросил я его, когда отдыхали мы с ним у меня в саду под кленом.

– Киев – хорошее, очень хорошее, красота его очаровала меня; но киевляне не понравились мне. Что-то в них есть сухое, спесивое, хорохористое… Не хотел бы я тут жить, ведь без людей жить нельзя, а с такими людьми было бы мне тяжело… Искренности нет в ваших людях» (4).

Вот и вся зарисовка, но в конце «Згадки…» А. Конисский дает обобщенную характеристику личности поэта, которая стала итогом их очнозаочного общения. Как некая квинтэссенция ощущений мемуариста, она ценна и заслуживает того, чтобы быть процитированной полностью: «Покойный Мова – земля ему пухом! – был человеком искренним, глубоким патриотом, но сонная Черномория если не совсем, то в значительной степени приспала и его, закутала и его в облако излишней осторожности. Он и сам это хорошо понимал, но, наверное, не было возле него такой энергичной души, которая разогнала бы эту тучу, придала ему бодрости духа <…> Во всяком случае, покойный Мова был тем талантом и той силой, что становятся деятельными и плодотворными только вкупе с другими, в товариществе, которым требуется товарищеская поддержка. Это был

тот талант, тот патриотизм, которым Украина не смогла воспользоваться. На беду и к превеликому сожалению это у нас не впервые, да, ясное дело, и не в последний раз» (5).

Эпизод, характеризующий службу В. Мовы мировым судьей Ейского участка, оставил нам в своих пока еще не опубликованных полностью воспоминаниях историк Ф. А. Щербина (т. 1). В главе ХХVI сатирически изображается крестный отец казачьего историка, Харлампий Антонович Слабизьон, типичный представитель черноморского благородного сословия. Начинается она безобразной сценой избиения кнутом детей, отважившихся собирать степную клубнику на угодьях этого самодура и застигнутых им врасплох. В качестве нового штриха к портрету этого одиозного персонажа и приводится далее история, связанная с В. С. Мовой:

«Несколько лет спустя, – рассказывает Федор Андреевич, – когда я учился уже в Екатеринодаре и на Кубани были введены мировые судьи по назначению, есаул Слабизьон проявил свою благородную стойкость в оригинальной форме именно в этом направлении. Он убил из ружья трехлетнюю телку соседа-хуторянина, и по иску последнего дело разбиралось у мирового судьи Мовы в городе Ейске. Судья был родом черноморец с университетским образованием, знал причуды Слабизьона и разбирал дело со всеми предосторожностями строго судейской объективной процедуры, не давая воли Слабизьону вести себя задающимся паном-офицером и беспрепятственно пользоваться своим невоздержанным языком. Когда Слабизьон признал факт возведенного на него обвинения, судья попросил его рассказать, как произошло происшествие.

– В законному порядку, господин судья, – начал давать свои показания Слабизьон. – Я все зробив, що требується: не раз, не два, а сотні раз я попережав оцього мугиря і шибеника, щоб він не пускав телиці до мого млина…

Но судья остановил ответчика словами: “Господин есаул! Прошу Вас не допускать в показаниях оскорбительных слов и выражений, иначе, по закону, я обязан оштрафовать Вас. На первый раз прощаю. Прошу Вас продолжать.

– Слушаю, – сказал по-военному Слабизьон.

– Так оцей… того… не мугирь і не шибеник, – тепер по-прежньому я не назову його, щоб не понести штрафу, – так оцей лацапура…

– Вы опять оскорбляете, – перебил его судья.

– Ні трішечки, – возразил Слабизьон. – Він же лацапура, настоящий лацапура. Ось подивіться на его, хиба він не похожий на лацапуру?

– Вы все-таки говорите оскорбительным тоном, – заметил судья, – и несколько раз обозвали истца оскорбительными прозвищами. Штрафую Вас тремя рублями.

– Зараз і гроші? – спросил Слабизьон.

– Зараз, – ответил судья.

Слабизьон достал из кошелька трехрублевую бумажку и положил ее на судейский стол.

– Прошу продолжить, – обратился судья к Слабизьону, записывая штраф.

– Так оцей не шибеник, не мугирь, і не лацапура, не зробив того, про що чесно я просив его і не припинав телиці. Ну, вістимо, мені було жаль мого добра; бо телиця кожний день приходила до млина, та чухалась об привод і до того дочухалась, що і млин уже почав скрипіть. Сказав я ему в останній раз при свидітелях: “не пускай телиці до мого млина, а то застрелю”. А він все-таки пускав. От тоді тільки я і убив телицю.

– Вы допустили произвол, поступили противозаконно… – начал было говорить судья.

Но Слабизьон гневно перебил его: “Як противозаконно? Який такий произвол, коли я при свидітелях попережав его?

– Вы ж убили телицу, причинили ущерб ее хозяину, а потому я предлагаю вам или помириться, или заплатить ему за телицу, во сколько она будет оценена.

– Заплатить? – с раздражением заговорил Слабизьон. – За якусь падлючу телицю та ще падлючому… чи то бач, помилився… не мугирю, не шибенику і не лацапурі гроші платить? Де ж той суд справедливий? Телиця млин мені руйнує, хазяїн телиці підтримує її, а я за це ще й гроші повинен платить? Це ж не суд, а шкандал!

– Господин есаул, – заговорил строгим голосом судья, – прошу вас прекратить вашу речь. Вы непозволительно ведете себя в суде, допускаете такие площадные выражения, как “падлюча телиця”, и неуважительно относитесь даже к суду. Штрафую Вас в высшем размере десятью рублями. Прошу заявить мне, намерены ли вы помириться с истцом, или же пусть суд разрешит дело в судебном порядке.

Слабизьон из-под лба посмотрел на судью, достал из кошелька десятирублевку. Положил на стол, тщательно осмотрел кошелек и спросил судью, какой высший штраф “за несудебные выражения” полагается.

– Десять рублей, – ответил судья с улыбкою. Слабизьон, в свою очередь, улыбнулся и, доставши из кошелька еще десятирублевку, заговорил: “Хай суд без мене рішає. Бо я бачу, що в суді не має місця благородному офицеру вкупі с телицею. З непривички до такого суда я з пантелику збився і зараз не візьму в толк, як шкідливу телицю назвать, чи так, як я назвав, чи може “мамзель телиця”. От же я і рішив до дому їхать. Нате вам мої останні десять карбованців за мої останні слова, які не до вас, господин судья, відносяця, не до панів офіцерів, а на мугирів, шибеників та лацапур мені начхать!” Слабизьон положил десять рублей на стол, поклонился мировому судье и вы-

шел из его камеры.

По приговору судьи Слабизьон уплатил десять рублей за убитую телицу ее владельцу и всем говорил: “Ну й суд! За шкідливу телицю десять карбованців присудив, а мене за мое правдиве словословіе аж двадцатю трьома карбованцями покарав, і виходе: хай телиці пану млини розчухують, а язык кріпко держи за зубами, а то в суді усі гроші із кишені і гаманця повитягають та, пожалуй, і без штанів зостанешся за несудебні словеса”» (6).

Попробуем уточнить, когда же именно произошел описанный Ф. А. Щербиной случай. Ясно, что он не может относиться к годам его учебывЕкатеринодаре(1861–1866),таккаквэто время В. Мова был еще студентом Харьковского университета. Считается, что в Ейск на должность мирового судьи он перебрался из УстьЛабинска в 1876 году, не ранее. В этом году Федор Андреевич, живший в Одессе, был во второй раз арестован по подозрению в убийстве рабочего В. Тавлева. На Кубань он приехал с молодой женой только в феврале 1877 года, где был арестован и сослан в Вологодскую губернию. Скорее всего, приведенную историю он мог услышать в 1881–1884 годах, когда, вернувшись из ссылки, работал в Кубанском областном статистическом комитете.

Эта и подобные ей истории, как известно, не прошли даром для судейской карьеры В. С. Мовы. Отношения с власть предержащими в Ейске начали у него портиться еще в конце 1870-х годов.

В 1880 году начальник Кубанской области Кармалин при очередных выборах председателя Ейского съезда мировых судей высказал мнение не в пользу В. Мовы и нашел даже неудобным его дальнейшее оставление в должности мирового судьи в городе, «где он не сумел удержаться с достоинством на высоте своего призвания и утратил всякое уважение со стороны благомыслящих граждан» (7). Соответствующая записка была даже подана на усмотрение начальника Главного управления Кавказского Наместника. Но тогда кляузу оставили без последствий. О ней вспомнили в начале 1885 года, при новых перевыборах, и присовокупили к ней новые вопиющие факты непочтительного отношения В. Мовы к «благомыслящим гражданам». 10 января 1886 года газета «Северный Кавказ» сообщала: «уволен судья Ейского округа Мова-второй» («первым» считался его брат, Николай Мова). Поэту пришлось возвращаться в Екатеринодар на скромную должность присяжного поверенного окружного суда.

К сожалению, других таких же ярких картинок из прошлого, касающихся В. Мовы, коллективная память современников не сохранила. Все, что имеем, – это россыпь мимолетных упоминаний различной значимости. Так, харьковская поэтесса Христя Алчевская называет среди завсегдатаев своего литературного салона студента Харьковского университета Василя Мову (8). Тем самым она вписывает его имя в общий контекст национальной жизни столицы Слободской Украины, один из главных интеллектуальных центров которого формировался вокруг семейства Алчевских. Здесь устраивали приемы в честь заезжих знаменитостей, обсуждали планы открытия воскресных школ, издавали дешевые книжки для народа («метелики»), распространяя их затем по окрестным селам.

В воспоминаниях одного из старейших членов Общества любителей изучения Кубанской области (ОЛИКО) С. И. Борчевского (дошедших в пересказе литературоведа М. А. Садиленко) сохранились сведения, что после возвращения в