Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Ортега. Положение науки и исторический разум

.pdf
Скачиваний:
43
Добавлен:
26.03.2016
Размер:
2.25 Mб
Скачать

Неужели она не видит огромности проблемы? И ей не стыдно? Оказывается, что наука как таковая не может сказать ничего определенного о великих переменах в судьбах человечества. Эти перемены настолько грандиозны, что объявленная нами в са­ мом начале тема, которую мы до сих пор обсуждали, сразу же становится той точкой, вокруг которой следует выстраивать на­ ши рассуждения. Ведь речь уже идет не о психологии, привыч­ ках, достоинствах и недостатках цеха ученых, а о самой науке.

И тогда мы понимаем, что наука, разум,

в

который

вложил

свою общественную веру человек нового

времени,— это,

строго

говоря, только физико-математические науки

и непосредствен­

но на них опирающаяся, использующая их престиж более сла­ бая биология. Короче, то, что кроется под общим для них на­ званием естественных наук, или натуралистического разума. Природа — это одна огромная вещь, состоящая из множества вещей поменьше. Так вот, каковы бы ни были различия между

вещами, всех их

в сущности отличает

одно, а

именно: вещи

суть нечто, они

имеют бытие. А это

означает

не просто то,

что они существуют, что они есть, находятся здесь, но и то, что они обладают данной устойчивой структурой и консистенцией. Если имеется камень, то в нем уже имеется, находится здесь то, чем он является. Все его изменения и превращения во веки веков останутся лишь упорядоченными комбинациями его ос­ новной консистенции. Камень никогда не станет чем-то совер­ шенно иным. Именно эту раз и навсегда данную устойчивую

консистенцию мы пытаемся

постичь, рассуждая

о

сущности

той или

иной вещи. Тот же смысл

имеет

слово

«природа».

И

задача

естественных наук

состоит

в том,

чтобы

обнаружить

за

изменчивым внешним покровом

эту неизменную

природу,

или ткань.

разум обращается к человеку, он,

 

Когда

натуралистический

как и следовало ожидать, пытается раскрыть его природу. Он замечает, что у человека есть тело — которое является вещью,— и торопится применить к нему физику, а так как это тело вдо­ бавок является организмом, вручает его биологии. Он также замечает, что у человека, как и у животного, действует опреде­ ленный внетелесный или ошибочно приписываемый телу пси­ хический механизм, также являющийся вещью, и поручает его исследование психологии, т. е. естественной науке. Но дело в том, что прошло уже триста лет, а все наши естественнонаучные исследования о теле и душе человека ни на шаг не приблизили нас к пониманию тою, что мы считаем наиболее существенным в человеке и что каждый из нас называет своей жизнью; на скрещении этих жизней возникают общества, которые эатем, в свою очередь, воздействуют на человеческую судьбу. Чудес­ ные успехи естественных наук как познания вещей находятся в резком противоречии с их бессилием перед собственно чело­ веческим. Человеческое ускользает от физико-математического разума, подобно воде, вытекающей из решета.

202

Вот вам причина плачевного упадка веры в разум. Человек не может больше ждать. Он требует, чтобы наука объяснила ему человеческие проблемы. В глубине души он уже несколько устал от небесных тел, нервных реакций и атомов. Первые по­ коления рационалистов верили, что с помощью физической нау­ ки сумеют объяснить судьбу человека. Сам Декарт даже на­ писал «трактат о человеке». Однако теперь нам известно, что естественные науки со всеми их в сущности неисчерпаемыми: чудесами всегда вынуждены будут отступать перед необычной реальностью, какой является человеческая жизнь. Почему? Если все вещи открыли физическому разуму множество своих секре­ тов, то почему одна-единственная так дерзко сопротивляется? Причина должна быть серьезной и глубокой, по меньшей мере такой: человек не является вещью, неверно говорить о челове­ ческой природе, ибо у человека нет природы. Я понимаю, что эти слова способны ужаснуть любого физика, так как они в сущ­ ности означают, что физика совершенно некомпетентна в во­ просах, относящихся к человеку. И тот, кто находится в более или менее здравом уме, не должен тешить себя иллюзиями о существовании другого, физического же метода познания, дру­ гого разума, способного говорить о человеке: сегодня убежден­ ность в этой некомпетентности — одно из важнейших событий на европейском горизонте. Физики могут испытывать по этому поводу досаду или огорчение — хотя и то и другое выглядит в данном случае немного по-детски,— однако это убеждение есть исторический итог трехсот лет провала.

По-видимому, человеческая жизнь не является вещью, не имеет природы; поэтому нам следует решиться рассуждать о ней в таких категориях и понятиях, которые в корне отличились бы от категорий и понятий, объясняющих материальные явле­ ния. Это нелегкая задача, ведь за три века культ физики при­ учил нас игнорировать как нечто несущественное и нереальное именно эту странную реальность — человеческую жизнь. И вот пока естествоиспытатели благочестиво погружались в свои про­ фессиональные занятия, эта необычная реальность вдруг захо­ тела перевести стрелки часов — и восторженное отношение к науке уступило место равнодушию и холодности, которым завт­ ра — кто знает! —- придет на смену неприкрытая враждебность. На мой взгляд, естествоиспытатели допустили явную ошибку, позволив событиям захватить себя врасплох. О чем я говорю! В настоящее время многие из них и не подозревают, что наука в опасности. Это абсурд. Я говорю это с полным правом, ибо уже давно предсказывал подобный ход событий, а несколько —« немало —лет назад даже сделал это публично,—не следует да­ вать волю пришедшим нам в голову мыслям, пусть они hq спе­ ша созреют в уединении,— несколько лет назад, в час бурного триумфа физики, когда всех потрясло открытие теории относи­ тельности, я выражал свои опасения по поводу близкого буду­

203

щего. Это может надежно засвидетельствовать один из наших физиков, мой уважаемый друг дон Блас Кабрера5.

Ошибка натуралистического разума заключалась в том, что он, возомнив себя достаточным, забыл или, вернее, не заметил, что, несмотря на несовершенство своих методов — бесспорно, превосходных и неподражаемых,— он является второстепенным разумом, второстепенным для человеческой жизни, всего лишь одним из проявлений которой он является.

У. Крах, открывающий путь жизненному разуму

Современная ситуация науки, или физического разума, доста­ точно парадоксальна. Если что-либо из многочисленных занятий и дел человека избежало провала, так это физический разум, когда он не выходит за пределы собственной территории — природы. В этой области он не только не провалился, но и превзошел все ожидания: впервые в истории возможность пре­ творения в жизнь, осуществления, оставила далеко позади силу чистой фантазии. Успехи науки опередили самые смелые мечты. Это настолько очевидно, что поначалу приходится удивляться,

почему сегодня человек не преклоняет

колени перед

наукой,

как раньше перед силой волшебства.

Однако дело в

том, что

он не только не преклоняет колен, но, напротив, начинает пово­ рачиваться к ней спиной. Он знает о ее чудесной власти, о ее победах над природой и не отрицает их, но в то же время он догадывается, что природа — всего лишь одна из сторон челове­ ческой жизни и славные успехи в этой области не исключают провала в том, что касается нашего существования в целом. Все великолепие физического разума само по себе никак не может повлиять на крайне неутешительные показания неумолимых весов нашей жизни. Более того, его совершенство в отдельной области настолько не вяжется с его неспособностью добиться решающих результатов в области целого, что, на мой взгляд, только увеличивает всеобщую досаду.

Таким образом, человек по отношению к физическому разу­ му оказывается в той же ситуации, что и Кристина Шведская6, которая после отречения от престола приказала отчеканить мо­ нету с изображением короны и надписью: «Non mi bisonga е non mi basta»*.

В конечном счете парадокс разрешается с помощью очень простого замечания. В физике избежала провала именно физика. А провалилась рожденная ею риторика с сопутствующим ей самомнением и неразумными, необоснованными домыслами, то, что в моих лекциях, прочитанных в 1928 г. в Буэнос-Айресе,

яназывал «терроризмом лабораторий»7. Вот почему в своих ра­

*Мне этого не нужно и мне этого недостаточно4(ит.).

204

ботах я с самого начала выступал против того, что я окрестил «научным утопизмом». Раскройте, например, «Тему нашего вре­

мени»,

главу под

названием «Историческое

значение

теории

Эйнштейна», написанную около 1921 г. Там

говорится:

«Непо­

нятно,

как наука,

которая стремится к одному — найти

досто­

верный образ вещей, может питаться иллюзиями». Помню, на ход моих мыслей оказала огромное влияние одна деталь. Много лет назад я читал статью физиолога Леба8 о тропизмах. Тро­ пизм — это понятие, с помощью которого была сделана попытка описать и объяснить закон, управляющий простейшими двиячениями инфузории. Так или иначе с дополнениями и уточнения­ ми это понятие помогает понять некоторые из этих явлений. Однако в конце своей статьи Леб замечает: «Настанет время, когда то, что мы сегодня называем моральными актами челове­ ка, будет пониматься просто как тропизм». Эта дерзость меня сильно встревожила, открыв глаза на множество других сужде­ ний современной науки, допускающих ту же ошибку, хотя и не столь явно. Так, вначит, думал я, такое понятие, как тропизм, едва способное проникнуть в загадку простейшего явления, прыжков инфузории, когда-то в будущем может быть использо­ вано для объяснения такой таинственной и сложной вещи, как этические акты человека! Какой в этом смысл? Наука должна решать свои проблемы сегодня, а не откладывать их до гре­ ческих календ9. Если сегодня ее методы непригодны для того, чтобы овладеть тайнами природы, то разумнее было бы заме­ нить их другими, более эффективными. Однако современная наука полна проблем, не рассматриваемых в силу несовмести­ мости с ее методами. Как будто первые должны зависеть от последних, а не наоборот! Наука не желает считаться со вре­ менем, она полна греческих календ.

Когда, оставив в стороне научное ханжество, фетишизирую­ щее предустановленные методы, мы обращаемся к мышлению Эйнштейна, нас словно овевает свежий утренний ветер. Пози­ ция Эйнштейна в корне отличается от традиционной. Мы видим, как он, подобно молодому атлету, подходит прямо к проблемам и, пользуясь тем, что имеется под рукой, берет их, как быка за рога. То, что казалось недостатком и ограниченностью науки, он превращает в ее достоинство и тактическую эффективность.

Все мое философское мышление исходит из этой идеи гре­ ческих календ. В ней в зародыше содержится мое представле­ ние о жизни как о радикальной реальности и о познании, как о внутренней функции нашей жизни, которая не может не за­ висеть от нее, т. е. быть утопической. Поскольку Эйнштейн в те годы говорил, что в физике необходимо создавать понятия, исключающие возможность непрерывного движения (непрерыв­ ное движение нельзя измерить, а перед неизмеримой реаль­ ностью физика бессильна), я подумал, что нужно создать фило­ софию, исходящую как из своего формального принципа из от­ рицания греческих календ. Ибо жизнь есть нечто противопо­

205

ложное этим календам. Жизнь быстротечна и нуждается в ско­ рейшем знании того, чего ей следует придерживаться, и эту не­ отложность необходимо превратить в метод поиска истины, Прогрессизм, помещающий истину в неопределенное завтра, ока­ зался опиумом, оглупляющим человечество. Истина есть то, что является истиной сегодня, а не то, что собираются открыть когдато в будущем. Господин Леб, а с ним и все его поколение ценой построения в будущем физики морали отказываются от истины о морали в своем настоящем. Любопытный способ существова­ ния 8á счет потомков, оставляющий собственную жизнь без фундамента, без корней, без глубоких основ. Вот почему при первых же поверхностных потрясениях нашей цивилизации, науки, экономики и политической морали оказалось, что чело­ век не обладает собственными истинами, ясными и твердыми позициями ни в одном важном вопросе.

Физический разум был единственным, во что верил человек, когда же истина этого разума понадобилась для решения более близких человеку проблем, то оказалось, что ему нечего ска­ зать. И западные народы внезапно ощутили, что почва уходит у них из-под ног, что они теряют точку опоры, их охватил па­ нический страх, им показалось, что они идут ко дну, погружа­ ются в бездну.

И тем не менее достаточно проявить немного выдержки, что­ бы вновь ощутить под ногами восхитительную твердь материЗемли, элемента, способного удержать человека. Как и всегда, для этого необходимо и достаточно, отринув страх и не теряя головы, превратить в точку опоры именно то, что вызывало представление о бездне. Физический разум не способен сказать о человеке ничего определенного. Прекрасно! Но это означает лишь то, что мы должны со всей решимостью отказаться от изучения человека с помощью физических и естественнонауч­ ных методов. Вместо этого рассмотрим человека в его спонтан­ ности, таким, каким он нам видится, каким выходит нам на­ встречу. Или, иными словами, крах физического разума откры­ вает путь жизненному и историческому разуму.

.Человек нуядается в новом откровении....

VI. Человек нуждается в новом откровении, которое не способен дать физический разум

Человек нуждается в новом откровении. А откровение всегда присутствует там, где человек чувствует связь с иной, чем он, реальностью. Не важно, какова она, если это абсолютная ре­ альность, а не наше представление, предположение или мысль о ней.

206

В свое время физический разум был откровением. До Кеп­ лера и Галилея астрономия была всего лишь игрой идей, и «ве­ ра» в одну из признанных тогда систем, либо в ту или иную разновидность этих систем, всегда была псевдоверой. Верили в ту или иную теорию как таковую. Наша приверженность определенному рассуждению или набору идей не выходит за их пределы. Она порождена идеями как таковыми и кончается на них. Мы верим в то, что эти идеи самые разработанные, самые убедительные, самые тонкие «в области имеющихся идей», од-: нако не эта вера вызывает не покидающее нас чувство, что в этих идеях обнажается сама реальность, и следовательно, эти идеи — не просто «идеи», а открывающиеся в нас отверстия, сквозь которые в нас проникает нечто запредельное, нечто трансцендентное, ровно и грозно бьющееся у нас под рукой.

Итак, идеи играют в человеческой жизни две совершенно разные роли, иногда это бывают «чистые» идеи. Человек отдает себе отчет, что, несмотря на тонкость, точность и логическую стройность его мыслей, последние всего лишь его изобретение, в конечном счете внутричеловеческая игра и нетрансцендентная субъективность. Тогда идея есть нечто противоположное откро­ вению: изобретение. Однако иногда идея исчезает как идея и превращается в чистый способ патетического присутствия,: избранный абсолютной реальностью. Тогда идея не восприни-*, мается нами ни как идея, ни как наша. Трансцендентное откры­ вается нам без нашего участия, затопляя и переполняя нас — это и есть откровение.

Уже более века мы пользуемся словом «разум», с каждый днем снижая его смысл, пока наконец оно не стало означать' просто игру идей. Поэтому нам кажется, что вера противополож­ на разуму. Мы забываем, что в час своего рождения, в Греции, и своего возрождения в XVI в. разум был не игрой идей, а глу­ бочайшим и непоколебимым убеждением, что вГастрономических рассуждениях уверенно проглядывается абсолютный порядок ‘ Космоса, что через физический разум космическая природа щедро делится с человеком своей огромной трансцендентной тайной. Поэтому разум и был верой. Поэтому и только поэтому, а вовсе не в силу других своих качеств и достоинств, он мог со­

перничать с

религиозной верой, которая и поныне

не угасла.

;И наоборот:

теперь забыли о том, что религиозная

вера — тоже

разум, ибо наши представления о последнем узки и случайны. Нас уверяют, что разум — это только то, что действует в лабо-1 раториях, или кабалистика математиков. Сегодня эти притязания^ немного смешны и выглядят одной из тысяч форм интеллек­ туальной провинциальности. На самом деле ¡то,f что составляет существо религиозной веры, строится на основе, *которая не ме­ нее .-концептуальна, чем .диалектика или физика.

Все дефиниции разума, сводящие его сущность к определен­ ным способам оперирования интеллектом, в своей узости выхо­ лащивают разум, лишая его основных свойств или притупляя

207

их. Для меня разум в подлинном и строгом смысле слова есть» всякое действие ума, посредством которого мы устанавливаем связь с реальностью и встречаемся с трансцендентным. Все ос­ тальное только... ум, нехитрая домашняя игра без последствий, которая сначала развлекает, эатем развращает и, наконец, при­ водит человека в отчаяние, заставляя презирать самого себя.

: Поэтому в современной ситуации человечеству нужно отвер­ нуться от так называемых «интеллектуалов», как от предста­ вителей устаревшей фауны, и снова равняться на людей разу­ ма, людей откровения, v -

[0 (' Чейббёк нуждается в новом откровении. Ведь если он не способен положить пределы внутренней произвольной каба­ листике, противопоставив ей то, что несет на себе отпечаток су­ ровой подлинной реальности, он теряется в ее дебрях. Реаль­ ность — единственный подлинный учитель и руководитель че­ ловека. Вне ее сурового и патетического присутствия нет, стро­ го говоря, ни культуры, ни государства, ни даже — что самое страшное — реальности собственной жизни человека. Когда он остается или думает, что остался, один, не имея перед собой, кроме своих идей, никакой другой реальности, способной удер­ жать его в строгих границах, он теряет ощущение собственной реальности, сам себе начинает казаться воображаемым, при­ зрачным, фантасмагорическим существом. Только под мощным давлением трансцендентности наша личность приобретает плот­ ность и компактность, и мы начинаем проводить различие меж­ ду тем, чем мы на самом деле являемся, и тем, чем мы себя просто вообразили.

Итак* физический разум в силу собственной эволюции, из­ менений и превращений достиг той точки, где он признает себя простым интеллектом, хотя и высшей его формой. Сегодня мы знаем, что физика — это всего лишь комбинация идей. Сами фи­ зики открыли чисто «символический», т. е. домашний, имма­ нентный, внутричеловеческий характер своего знания. В естест­ венных науках могут происходить те или иные изменения, физика Эйнштейна может уступить место другой физике, кван­ товая теория — другой теории, идея электронной структуры ма­ терии — другим идеям: никто не ждет, что эти изменения и ус­ пехи когда-либо выйдут за горизонт символизма. Физика не устанавливает никакой связи между нами и трансцендент­ ностью. Тан называемая природа, по меньшей мере то, что под Ътим названием исследует физик, оказывается им самим изобре­ тенным устройством, которое играет роль посредника между ¡подлинной реальностью и человеком. Поэтому последний поте­

рял страх перед физикой,

а

вместе

со

страхом —уважениев

а с уважением — энтузиазм.

 

столь необходимое человеку от­

Тогда где найти это новое,

кровение? Для меня несомненно: только там, где до

сих пор не

.удалось

обнаружит разум.

В

самом

человеке. Не

в его идеях

о вещах

и даже о. собственной «природе»,

а в его

! реальности.

208

Реальность человека, человеческое в человеке — это не его тело и даже не его душа, а его жизнь, то, что с ним происходит. Ибо у человека нет природы, у него есть... история. Нет смысла гово^ рить о камне: «с ним происходит» падение к центру Земля, ибо камень это только камень. Его сущность в гравитации. У че­ ловека нет сущности, нет определенной постоянной консистен­ ции. Если с камнем происходит то, что он уже собой представ­ ляет, то человек, напротив, есть то, что с ним происходит. Era сущность как раз заключается в бесконечном драматизме* постоянных превратностях судьбы, поэтому ее нельзя опреде­ лить, а можно только рассказать. Но это новый вид разума: «повествовательный», или исторический, разум, и именно он вновь свяжет человека с огромной трансцендентной реаль­ ностью —реальностью его судьбы.

До сих пор история была чем-то противоположным разуму* В Греции эти два термина, разум и история, противопоставля­ лись. Действительно, до настоящего времени вряд ли кто зани­ мался поиском рациональной субстанции истории. Разве что пы­ тались привнести в нее чуждый разум, как Гегель, прививший истории формализм своей логики, или Бокль10, навязавший ей разум физиологический и физический. Мое намерение пряма противоположно. Речь идет о поисках оригинального и самобыт­ ного разума в самой истории. Поэтому выражение «исторический разум» следует понимать во всей полноте его смысла. Не как внеисторический разум, который якобы осуществляется в исто­ рии, а буквально как то, что происходило с человеком, как откровение реальности, трансцендентной по отношению к соз­ данным человеком теориям, как сущностный разум, которым является он сам, вне зависимости от этих теорий.

Я говорю вам, что в науке о человеке зреет новое порази­ тельное откровение. Царство разума не кончилось. Физический: разум умер! Да здравствует исторический разум!

14 заказ N 4С6