pol_partii

Все значение искусной задумки президентской стороны стало очевидным между первым и вторым турами выборов. Разрыв между Ельциным и Зюгановым после голосования 16 июня был не так уж велик: 35,28 против 32,04 % голосов. “Бронзовый призер” президентской гонки, Лебедь (ему отдали голоса 14,52 %) склонил чашу весов в пользу президента, получив взамен посты секретаря Совета безопасности (СБ), помощника президента по национальной безопасности и туманное заявление Ельцина, которое при желании можно было трактовать как признание Лебедя своим преемником.

Однако в союзе Ельцина и Лебедя с самого начала крылись семена раздора. В электоральной стратегии президентской стороны генералу отводилось хотя и важное, но все же подчиненное место. Но если приглашение Лебедя во власть диктовалось прежде всего тактическими мотивами, то для этого амбициозного политика подобный альянс также носил ситуативный характер: генерал рассматривал его лишь как трамплин для прыжка на самую вершину российского политического Олимпа. Таким образом, цели участвовавших в этой сделке сторон – президентской команды, олицетворявшей проельцинский консенсус российских элит, и Лебедя – изначально серьезно расходились, что не могло не привести к конфликту между ними.

Приход в высший эшелон российской власти склонного к авторитаризму, непредсказуемого и честолюбивого популиста Лебедя был не только чреват резким нарушением баланса, сложившегося в правящей российской элите, но и угрожал самим основам ее существования, а потому российская олигархия дружно выступила против генерала. В этом с ней солидаризировалась оппозиция – коммунисты Зюганова и партия Жириновского, поскольку усиление Лебедя, работавшего на оппозиционно-протестном поле, могло внести раскол в ряды этих организаций, существенно сократить их электорат и уменьшить влияние в обществе. Позиции Лебедя во властных структурах априори оказались весьма уязвимыми, ибо против него выступил консолидированный фронт правящей и оппозиционной российских элит.

С момента его назначения на высокие посты он оказался в изоляции, а его попытки значительно расширить компетенцию СБ, [c.618] повлиять на кадровую политику и процесс принятия решений на высшем уровне были жестко заблокированы. Однако Лебедю довольно неожиданно удалось снискать лавры на “минном поле” урегулирования чеченского конфликта. Неожиданно в первую очередь для политической элиты, которая рассматривала назначение Лебедя главным “миротворцем” в Чечне (10 августа 1996 г.) в момент ожесточенных боев в Грозном как отличный способ разрушить политическую репутацию генерала. Не вдаваясь в перипетии чеченской миссии секретаря Совета безопасности, стоит отметить, что блиц-дипломатия Лебедя, намеренно придавшего своим действиям максимальную публичность, поставила российское руководство перед дилеммой: продолжать непопулярную войну или заключить мир на чеченских условиях. Лебедь пошел ва-банк и выиграл, после Хасавюрта в общественном мнении за ним закрепилась репутация эффективного политика, действующего в общенациональных интересах.

Этот успех генерала (в конце 1996 г. его президентский рейтинг колебался между 25 и 30%, значительно опережая показатели других возможных претендентов) на фоне предстоящей Ельцину сложной хирургической операции с неясным исходом усиливал страх российской элиты перед Лебедем. Тем более, что последний начал подготовку к досрочным президентским выборам, причем практически открыто провозглашая свою конечную цель. Поэтому удаление Лебедя из власти стало лишь вопросом времени, а само это событие было хорошо спланированной и подготовленной акцией, всецело поддержанной российским истеблишментом.

Но еще более серьезным, чуть ли не роковым ударом по планам Лебедя стало возвращение президента Ельцина весной 1997 г. в большую политику после тяжелой операции и длительного послеоперационного периода. Тем самым оказалась разрушена ключевая предпосылка политической линии генерала – надежда на скорые досрочные выборы президента. Лебедь оказался перед необходимостью серьезной смены ориентиров в своей политической стратегии: вместо бурного старта он должен был готовиться к бегу на марафонскую дистанцию.

В течение всего 1997 г. генерал был занят созданием “своей” партии, поиском финансовых средств, прорывом информационной блокады, корректировкой имиджа и попытками найти союзников в элитной среде. Однако генералу все же не удалось превратиться в лидера оппозиции общенационального масштаба, и хотя он оставался значимым фактором российской политики, но скорее фактором потенциальным. Это обстоятельство и побудило Лебедя весной 1998 г. принять участие в выборах губернатора Красноярского края в надежде, что победа позволит ему создать мощный плацдарм для будущих политических баталий.

Хотя генерал одержал победу на выборах, новоиспеченное губернаторство не принесло ему ожидавшихся дивидендов, а скорее оказалось трясиной, в которой Лебедь всерьез завяз. Острые конфликты с влиятельной региональной элитой лишили его серьезных источников финансирования, на грани раскола оказались движение и партия [c.619] Лебедя, заметно потускнел его имидж в стране и за рубежом – в итоге под вопросом оказалось политическое будущее генерала.

Электоральный цикл 1995–1996 гг. и поствыборный период показали неуклонное снижение роли и влияния ЛДПР в российской политике. Объяснялось это не только конкуренцией со стороны Лебедя, оторвавшего у Жириновского значительную часть националистического электората, но и в не меньшей степени политической стратегией и имиджем самой ЛДПР. Выступая формально как оппозиционная сила, парламентская фракция ЛДПР по ключевым вопросам поддерживала “партию власти”, что привело к разочарованию в Жириновском протестного электората. В конечном счете его организация превратилась в элемент, хотя и сугубо маргинальный, российской политической системы, работая на поддержание ее стабильности.

Другие русские националистические группы – как умеренные, так и радикальные – остались маловлиятельными политическими маргиналами. Часть из них растворилась в Народно-патриотическом союзе России – политической “крыше” КПРФ. Попытка некоторых, например, Российского общенародного союза, дистанцироваться от Зюганова и проводить свою собственную политическую линию не принесла успеха из-за слабости ресурсной базы и отсутствия влиятельных союзников. Другие, по примеру Конгресса русских общин, постарались перейти под крыло сформированного московским мэром Юрием Лужковым движения “Отечество”.

Праворадикальные организации деградировали в политические секты, даже самая мощная из них, РНЕ, несмотря на некоторый рост численности и влияния (особенно на Юге России), не добилась никаких успехов в публичной политике.

Прогнозы, предрекавшие, что на смену скомпрометировавшим себя в России либерализму и коммунизму придет русский национализм, оказались поспешными. Он остался шумным, но маловлиятельным политическим течением. Хотя, по некоторым оценкам, от одной пятой до одной четверти населения России эмоционально и психологически

предрасположены к восприятию русского национализма, актуализированный (то есть осознанно делающий свой выбор) националистический электорат значительно меньше.

Электоральное ядро русского этнонационализма сосредоточено в первую очередь в крупных городах и отчасти в “прифронтовых” (прилегающих к Северному Кавказу) регионах России, а в социальном плане оно идентифицируется прежде всего с мелкой и средней, так называемой “национальной” буржуазией, борющейся за свое место под солнцем. В то же время в массовом сознании отечественной провинции, где сконцентрирована основная доля оппозиционных избирателей, преобладают не столько националистические, сколько державные и консервативно-социалистические настроения. Поэтому российская глубинка голосует не за националистов, а за коммунистов, которые в ее глазах воплощают государственническое и консервативное начало, а также идеалы социальной справедливости. Парадоксальность ситуации состоит в том, что, в отличие от западной цивилизации, где социалистические тенденции носят антиконсервативный [c.620] и антинационалистический характер, в России они составляют национальную традицию.

Важно подчеркнуть что состояние кризиса, в котором находится русский национализм, переживает сейчас не только российская оппозиция, но, по-видимому, и вся отечественная политика. Однако поставленный ему “диагноз” вряд ли стоит считать окончательным. Политическая динамика может оказаться весьма благоприятной для национализма. Нельзя исключить, что в националистической среде произойдет кристаллизация нового субъекта политического действия. А может быть, и наоборот: национализм окончательно сойдет с политической арены, выродившись в экзотическую секту. Безусловно, тот или вариант судьбы русского национализма во многом зависит от вектора развития страны (и, в свою очередь, влияет на него). И все-таки будущее не предрешено, на рубеже тысячелетий у русского национализма все еще остается шанс сыграть свою роль в истории России.

[c.621]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Появление учебника “Политические партии России: История и современность”, рассматривающего развитие отечественной партийной системы почти в столетней ретроспективе, обязывает редколлегию и авторов наряду с подведением итогов высказаться и по вопросу о перспективах многопартийности в нашей стране.

Ответ на него невозможен без понимания своеобразия многопартийности в России по сравнению с другими странами, без выделения ее родовых черт. Вполне естественно, что специфика нашей многопартийности является результатом российского исторического процесса и эволюции отечественной политики. Если же говорить о конкретных факторах, предопределивших природу и характер российской партийной системы, то к ним в первую очередь можно отнести: условия генезиса политических партий, тип политической культуры, особенности организации власти в России.

Партийность начала века, равно как и многопартийность на его исходе возникали в России при отсутствии базовых оснований гражданского общества, что послужило причиной невостребованности социальной и политической энергии масс. Правда, при всей привлекательности исторических параллелей нельзя не отметить, что, в отличие от вынужденного, вызванного мощным давлением снизу появление октябрьского манифеста 1905 г., насаждение политического плюрализма во второй половине 80-х годов было добровольным и сознательным шагом в рамках общего, довольно расплывчатого горбачевского замысла политической и экономической модернизации СССР.

Всилу слабости гражданского общества, в отличие от западноевропейских стран, где партии в основном формировались “снизу”, что отражало объективную историческую потребность и социальную зрелость породивших их сил, в России действовал иной принцип. Здесь интеллигенция насаждала партийные структуры “сверху”, рассчитывая, что рано или поздно ей удастся найти себе прочную “социальную полку”. Единственное исключение представляют современные российские левые партии – преемницы КПСС, возрождавшиеся после запрета 1991 г. именно “снизу”.

Внынешних условиях процесс партийного строительства еще более затруднен тем, что “старые”, советские социальные группы уже в значительной степени разрушились, в то время как “новые”, постсоветские группы не успели сложиться, а процесс их формирования был прерван буквально “на марше” масштабным финансовоэкономическим кризисом конца лета – осени 1998 года.

Всвою очередь, слабая выраженность политических интересов общества неизбежно вела к тому, что российские партии носили и [c.622] носят идеологический характер (т.е. ставят

во главу угла идеологические принципы, а не конкретные прагматические цели) и отражают в первую очередь идеологические ориентации, а не повседневные нужды и заботы общества. Следствием этого является отсутствие у партий научно-обоснованных политических и экономических программ, заменяемых общими констатация ми, зачастую переписываемыми в зависимости от политической конъюнктуры.

В начале XX в. российская политическая культура носила по преимуществу традиционалистский характер, и хотя за прошедшее столетие пережила серьезные изменения и получила мощную прививку современной либерально-демократической политической культуры, тем не менее авторитарно-патриархальный комплекс все еще сохраняет свое значение. Для него характерно восприятие власти как тотальной, что исключает ее разделение на ветви; им не приемлется оппозиционность, которая всегда выступает оборотной стороной власти и связана с ней неразрывным единством; такому сознанию непонятен и чужд принцип легальной конкурентной борьбы за участие в политической власти (что является важнейшей функцией партий).

Авторитарный комплекс характерен не только для массовых слоев общества, но и в не меньшей (если не в большей) степени для политической элиты и идеологически обслуживающей ее интеллигенции. Родовые черты российской власти – конфронтационность, нетерпимость к инакомыслию, историческое нетерпение. Так, вынужденно допустив существование многопартийности в начале XX в., высшая царская бюрократия не только не смирилась с нею, но и искала любую возможность раз и навсегда покончить с этим “пагубным” явлением. Аналогично острый политический кризис 1992 – 1993 гг. в России никогда не завершился бы кровавой конфронтацией, прояви противоборствующие элитные группировки взаимную склонность к компромиссу и последуй они демократическим процедурам разрешения конфликта.

Превалировавший в России тип политической культуры обусловил жестокость и бескомпромиссность столкновений власти и оппозиции, особенно заметную в первое двадцатилетие нынешнего века, когда тотальности власти была противопоставлена тотальность антивласти, системе – антисистема.

Россия традиционно отличалась тем, что отечественные философы метко назвали отсутствием “срединной культуры”; в политике это означало ярко выраженную полюсность (гипертрофия и обожествление государства – один полюс, анархическая вольница – другой) при одновременной крайней слабости политического центра. Это

обстоятельство, безусловно, способствовало неудаче всех прошлых и современных попыток сформировать в России влиятельную центристскую политическую организацию.

Наконец, организации власти в России присуща крайняя гипертрофия ее исполнительной ветви в ущерб представительной. Институт парламентаризма как в начале века, так и в наши дни находится в подчиненном и зависимом положении, его прерогативы крайне ограничены, а возможность влиять на политику – невелика (хотя сейчас и заметно шире, чем 90 лет тому назад). Слабость [c.623] общенационального и регионального парламентов не дает стимула к развитию политическим партиям, поскольку они лишены возможности добиваться своей главной цели – участия во власти через законодательные учреждения.

Перечисленные выше факторы обусловили слабость и неразвитость подлинной многопартийности в России – этот вывод столь же верен для конца века, как и для его начала. Статус и влияние партий в российской политике во многом поддерживаются благодаря действующей в масштабах страны пропорциональной избирательной системе, в случае ее отмены число партий в России могло бы резко сократиться, а отечественная партийная система в целом оказалась бы в весьма плачевном состоянии. Значительная часть партий носила и носит верхушечный характер, их с полным основанием можно назвать “диванными”; современные партии зачастую играют не свойственную им роль лоббистских групп или же выступают как часть политических кланов, обслуживающих того или иного высокопоставленного политика.

Огромное число партий и движений – еще одна характерная черта российской многопартийности. В начале века существовало около 300 общероссийских и национальных партий и движений; к лету 1999 г. в Минюсте было зарегистрировано 3,5 тыс. федеральных общественных объединений, а всего по России их насчитывалось около 100 тыс., из которых 50% по мнению того же Минюста будут ликвидированы; число нынешних участников российской партийной системы составляет более двухсот пятидесяти (!) формирований, претендующих на общероссийский статус. Подобное уникальное в своем роде явление многопартийности обусловлено прежде всего сложным по своему составу характером российского социума, резкой идейно-политической поляризацией интеллигенции, а также тем, что страна переживает в настоящее время переходный период.

За многовековую историю в России не сформировались ни единая нация в юридическом и политическом смысле этого слова, ни единое экономическое и культурное пространство. Конгломерат различных национальностей и культур, экономическая многоукладность, масса сословных перегородок, отсутствие гражданского равноправия и необходимых политических свобод – так выглядела “единая и неделимая” империя. Во многом схожая картина сохранилась и после октября 1917 года. Несмотря на партийную установку сформировать единую общность – советский народ, за 80 лет так и не удалось создать единой нации. Не удалось выровнять экономическое развитие национальных республик и регионов. Все это вместе взятое способствовало крайней фрагментации интеллигенции и, соответственно, стимулировало обилие создававшихся ею групп и группочек, провозглашающих себя партиями и движениями.

Множественность партий и движений во многом объясняется сегодня стремлением их лидеров проникнуть во власть и прежде всего законодательную. Поэтому ряд партий создавались и создаются в момент объявления выборов в парламент и местные законодательные институты и даже выборов президента России для получения партийной базы. Наиболее ярким примером этого являются “Наш дом – [c.624] Россия” (НДР) и в

какой-то мере “Отечество” Лужкова, “Вся Россия”, “Голос России” и др., открыто называющие себя “партиями власти”. Большинство партий не ведут открытую публичную политику, а действуют в закулисье, занимаясь “подковерной борьбой”, стараясь в случае провала на выборах подороже “продать” свой, пускай небольшой, электорат ведущим партиям. Нельзя не заметить, что о большинстве малых партий не известно ничего, кроме имен их лидеров.

Практически в современной России существует лишь одна организация, обладающая всеми признаками полноценной политической партии – КПРФ, но это ее качество во многом предопределено тем, что она в значительной мере представляет собой рудимент прежней политической системы. Помимо КПРФ на статус общефедеральных партий в какой-то степени могут претендовать ЛДПР, “Яблоко” и отчасти Аграрная партия.

Характерно, что в России фактически пока не сформировались партии социалдемократического направления. Связано это явление с рядом причин объективного и субъективного плана. Среди них решающими являются: несформированность среднего класса и разобщенность рабочего движения. Не последнюю роль в названном перечне причин занимает отрицательная роль части российской интеллигенции, сориентированной на американский образ мышления и жизнедеятельности и игнорирующей западноевропейскую модель развития, где социал-демократия (в ряде развитых стран) занимает лидирующее положение. Известно также, что в бывшем социалистическом лагере социал-демократы стали влиятельной силой в результате перехода коммунистов на позиции социал-демократизма. Кроме того, сказывается недоверие к социал-демократам, посеянное большевистским руководством во главе со Сталиным, особенно в последние годы его жизни.

Еще одно общее замечание, касающееся российской многопартийности, состоит в констатации ее переходного состояния. Как в имперской России начала века появление и легализация политических партий были следствием ускоренной политической и экономической модернизации, попыткой ответа на вызовы “догоняющего развития”, так и в современной Российской Федерации многопартийность существует в контексте посткоммунистического транзита, модернизации страны, ее движения от авторитаризма к политической демократии и рынку. Однако сам по себе процесс перехода к демократии отнюдь не означает гарантированности достижения этой цели. Он может быть задержан, прерван и даже обращен вспять. Как известно, первая попытка демократизации России завершилась кровавым срывом в тоталитаризм, хотя нельзя не признать, что большевиками были решены коренные задачи экономической модернизации страны.

Таким образом, современная российская многопартийность является лишь промежуточным результатом в рамках далекого от завершения динамичного процесса с непредсказуемым финалом. Образно говоря, огромный корабль под названием “Россия”, несмотря на многочисленные реформы и революции, на смену капитанов (цари, [c.625] генсеки, президенты), продолжает метаться в бушующем Мировом океане без необходимых навигационных приборов, позволяющих найти определенный маршрут и привести его в гавань.

Однако внимательное “прочтение” российской политики все же оставляет место для осторожного оптимизма. По ряду очень важных параметров современная ситуация разительно отличается от той, что предшествовала трагическому обвалу начала века. Здесь в первую очередь следует указать на политические ориентации российского социума, которые раскрываются через социологические опросы.

Несмотря на более чем сдержанное отношение граждан России к таким понятиям, как “демократия” и “рынок” (что объясняется их компрометацией в ходе так называемых “либеральных реформ”, в действительности не имевших никакого отношения к аутентичному либерализму), в массе своей они положительно воспринимают такие основные ценности и институты демократического общества, как свободные конкурентные выборы, независимая пресса, многопартийность, правовое государство, парламентаризм, рыночная экономика и т.д. Не менее важно, что лишь немногим более 10 % населения страны выступает за революционную ломку сложившегося в России политического и социально-экономического уклада, в то время как почти две трети допускают исключительно эволюционное изменение статус-кво.

На это, конечно, можно возразить, что и десять процентов сторонников политического радикализма совсем немало, тем более что уровень поддержки большевиков в момент их прихода к власти вряд ли был большим. Но в том-то и дело, что по своему политическому темпераменту ведущие современные партии, в том числе левые, далеки от революционного радикализма – это в равной степени верно как для их кадрового состава, так и для голосующих за них избирателей. Основные игроки российской политики, в том числе КПРФ, формально претендующая на правопреемство по отношению к революционному марксизму, следуют демократическим правилам и объективно работают на поддержание стабильности существующей политической системы. Верхушка КПРФ и других умеренных левых партий является частью отечественного политического истеблишмента и не может претендовать на звание революционной контрэлиты.

Радикализм – левый и правый – остается достоянием ряда маргинальных, малочисленных и маловлиятельных политических групп, хотя, разумеется, нельзя исключить серьезного усиления их позиций в случае катастрофического ухудшения ситуации и, главное, безответственного и эгоистичного поведения российской элиты.

Последняя справедливо заслуживает самой жесткой критики, но нельзя не отметить, что и она вынуждена приспосабливаться к демократическим правилам и процедурам, не оставляя, разумеется, при этом надежды обернуть их во благо исключительно себе. Так, необходимость участия в конкурентных выборах заставила элиту задуматься о своем партийном оформлении, результатом чего стало создание движения “Наш дом – Россия”. И хотя попытка реализации в российских условиях американской модели двух чередующихся у власти партий (правого центра и квазиоппозиционного левого центра) не [c.626] могла не провалиться, тем не менее этот неудавшийся опыт стимулировал развитие российской партийной системы и способствовал закреплению идеи многопартийности в политическом сознании.

Можно заключить, что в целом многопартийность в настоящее время имеет заметно большие шансы выстоять и развиться, чем во время первого опыта ее существования. Связано это прежде всего с тем, что она, во-первых, выступает как общественная потребность, во-вторых, необходимость многопартийности признана отечественными элитами, в-третьих, в России отсутствуют серьезные политические силы, способные бросить ей вызов.

Вместе с тем нельзя не обратить внимание на важное отличие современной многопартийности. Политический спектр выглядит деформированным по сравнению с началом столетия, что связано отнюдь не с отсутствием в отечественном политическом пространстве влиятельных центристских сил (это как раз уже традиция), а с явным доминированием левого политического фланга. Хотя и в дореволюционной России левые выглядели сплоченнее, организованнее и решительнее правых, тем не менее такого

резкого дисбаланса в пользу левого фланга не наблюдалось. По-видимому, его можно объяснить, с одной стороны, советским наследием, с другой – провалом квазилиберальных реформ и ослаблением влияния либеральной идеологии в посткоммунистической России.

Что же касается праворадикальных идей Гайдара – Чубайса и их партии Демократический выбор России (ДВР), то для них характерны подчеркнутое западничество и отказ от учета национальной специфики России; претендовавшее же на нишу отечественного консерватизма движение НДР драматически ослабело, а его политическое будущее оказалось под угрозой. Одну из серьезных потенциальных угроз для политической стабильности, межнационального мира и в целом будущего России представляет фашизм. Для зарождения и развития этого явления в стране существуют благоприятные предпосылки: экономическая и социальная деградация, слабая и неэффективная власть, ощущение национального унижения. К этому добавляется то, что “развенчание” советской истории и тотальная критика социалистического прошлого привели к снижению общественного иммунитета против фашизма у известной части населения, хотя пока трудно констатировать его (фашизм) широкое распространение.

В каком направлении будет развиваться российская многопартийность? С точки зрения интересов элиты, оптимально выглядело бы движение к партийной системе с доминирующей партией. Подчеркнем, речь идет не о тоталитарной, гегемонистской партии, каковой была бывшая КПСС, а о партии интересов элиты, действующей в условиях политического плюрализма, но не имеющей серьезных конкурентов и потому способной десятилетиями оставаться у власти. В зарубежной политике существует множество таких примеров: Индийский национальный конгресс, Институционнореволюционная партия Мексики, Либерально-демократическая партия Японии, Социалдемократическая рабочая партия Швеции и др. Однако в России отсутствуют базовые условия для эволюции партийной системы в этом направлении: во-первых, отечественная элита не консолидирована, а [c.627] ее фракции находятся в состоянии острого антагонизма; во-вторых, российская интеллигенция (творческого характера) пока не может претендовать на роль “властителя дум” народа; в-третьих, доминирующая партия в наших условиях окажется эффективной лишь в том случае, если властвующей элите удастся добиться серьезных социально-экономических успехов (последнее, очевидно, является решающим фактором).

Теоретически существует возможность оформления в России двухпартийной системы (это, например, состоялось в ряде европейских стран постсоциализма), где консолидировавшейся элите, представляющей интересы всех поддерживающих власть общественных слоев, противостоит лояльная к власти (системная) оппозиция. Однако и этот вариант не выглядит в настоящее время достаточно реалистичным, причем не только из-за упоминавшейся разобщенности элиты, но и по причине дифференцированности отечественной оппозиционности: наряду с коммунистической оппозиционностью существует не менее мощная некоммунистическая протестная струя (которая включает демократическую и националистическую оппозицию), а перспектива их слияния в силу различий идеологического и социокультурного свойства представляется сомнительной.

Поэтому, предположительно, в ближайшие несколько лет погоду в отечественной политике будут определять все же не две, а несколько ведущих партий. Проглядывается возможность появления партийных блоков.

Что конкретно произойдет в российском политическом спектре? КПРФ, вероятно, сохранит свое ведущее положение на левом фланге. Однако не исключен и мини-раскол в руководстве партии. Одновременно у нее появились союзники и среди “умеренных

патриотов” из других движений. Вместе с тем рядом с ней возможно появление достаточно мощного, хотя и маргинального объединения левых радикалов, скорее всего с националистическим оттенком. В перспективе не исключено и появление единой социалдемократической партии.

“Партия вчерашних” – Гайдар, Чубайс, Федоров и Кириенко тоже “оживились”. Создана коалиция “Правое дело”. Их надежда, кроме всего, на финансовую и другую поддержку со стороны американского и западно-европейского капитала и, возможно, свои “припрятанные” за рубежом капиталы. Однако развитие исторического процесса показывает, что большинство избирателей отвернулись от доморощенных либералов.

Будущность “Яблока” связана с несколькими факторами. Среди них определяющими будут следующие: обнародование своей экономической программы; расширение электората в малых городах и особенно сельской местности, где пока влияние “Яблока” малоэффективно; возможность заключения соглашений с другими политическими движениями и партиями, близко примыкающими по своим позициям к “яблочникам”, например, “Отечество” Лужкова; обновление в ходе избирательной президентской кампании 2000 г. имиджа Г.А. Явлинского не только как кумира столичной рафинированной интеллигенции, но и как выразителя чаяний рядового избирателя, заботившегося о “хлебе насущном”. События начала 1999 г. [c.628] показывают, что именно в указанном направлении меняется тактика Явлинского, его соратников и движения в целом, не ставшего еще партией.

Наконец, вероятным представляется “достраивание” партийной системы по нескольким направлениям. Не исключено, что в России наконец-то появится влиятельное политическое движение центристской ориентации, заявкой на которое стало “Отечество” московского мэра Юрия Лужкова; эту же нишу могут занять и губернаторские партии “Вся Россия” и “Голос России”. Возможности последних усиливаются их “региональной составляющей”, амбициями лидеров, колебаниями в рядах властвующей элиты.

С другой стороны, медленный, но постоянный рост русских националистических настроений может кристаллизоваться в форме мощной националистической партии, тем более что эта политическая ниша освободилась в связи с ослаблением партии Жириновского. Правда, остается открытым вопрос о политических ориентациях гипотетической националистической партии: будет ли это умеренный, “цивилизованный” национализм или же речь пойдет о его радикальных (возможно даже фашистских) модификациях? Ответ на него зависит в конечном счете от состояния дел в стране и обществе: чем они хуже – тем больше шансов у левого и правого радикализма.

Особо подчеркнем, что будущность партийного строительства во многом связана с появлением группы молодых лидеров, способных возглавить движение к самоорганизации во имя установления в России гражданского общества и подлинной демократии и, следовательно, многопартийности.

В среднесрочной перспективе (год-полтора) состояние многопартийности в России зависит в первую очередь от предстоящих парламентских и президентских выборов. Как уже отмечалось, выборы в Думу служат мощным импульсом для развития партийной системы, но еще большее значение, думается, будут иметь президентские выборы. Для отечественной политики поистине судьбоносным представляется создание прецедента конституционной и демократической смены верховной власти в стране. Если такая смена станет фактом, да еще и будет дополнена изменением Конституции в направлении расширения полномочий парламента (что, соответственно, резко повышает значимость

политических партий), то можно будет с уверенностью утверждать, что многопартийность в России состоялась и утвердилась. [c.629]