античная историогр
.rtfПри описании знаменитого сражения при Каннах Полибий подробно характеризовал боевые порядки римлян и Ганнибала, их глубину и направление ударов, выяснил замыслы полководцев и то, как они осуществлялись. При этом он доказывал, что в сражении под Каннами, как и вообще в войнах, сила, значила меньше, чем хитрость. Римляне нанесли удар в центре линии карфагенян, имевшей форму полумесяца. Римские легионы теснились к центру, т. е. «туда, где подавался неприятель». В результате они «умчались так далеко вперед, что с обеих сторон очутились между тяжеловооруженными ливиянами, находившимися на флангах». Затем с тыла к римским легионам подошла карфагенская конница и завершила окружение римлян. Таким образом, «вышло так, как и рассчитывал Ганнибал».
На протяжении многих столетий военная историография в основном оставалась на позициях, на которых стояли лучшие античные историки и прежде всего Полибий. Если сражение при Каннах еще в XIX — начале XX вв.— образец достижения решительного результата путем полного окружения противника, то описание Полибием этого сражения, как и других сражений и войн римской армии, чуть ли не до XIX в. являлось образцом для военных историков.
«Если изъять из истории объяснение того, почему, каким образом, ради чего совершено что-либо, достигнута ли была предположенная цель, то от нее останется одна забава, лишенная поучительности». Эти слова Полибия не были простой" декларацией. Во всяком случае, военные события анализировались им с большой глубиной. В этом анализе он достиг едва ли не наилучших для своего времени результатов, тщательно выявляя и чисто военные, и политические причины побед и поражений.
Называя свою историю прагматической, Полибий видел ее смысл в том, чтобы учить и убеждать любознательных людей. Развивая мысли Фукидида, он говорил, что знание прошлого не только прекрасно, но и необходимо. История — самая действительная и единственная наставница жизни. Полибий не исключает направляющей роли богов и особенно судьбы в ходе человеческой истории: за злодеяния карфагенян постигла «кара от божества». В другом месте он говорит, что судьба «подобна ловкому устроителю состязаний» и меняет положение воюющих сторон. Вот еще несколько высказываний Полибия: судьба иногда поступает с нами, как с детьми; судьба покарала карфагенян за неправду; не подобает без меры искушать судьбу; судьба часто обращает козни против лиц, их замышляющих; судьба вмешивается в людские дела как живое существо. Но у того же Полибия есть и другие высказывания: участие богов и судьбы в людских деяниях ограничено; не на судьбу полагался Сципион Старший в своих предприятиях против карфагенян в Иберии, но на собственные соображения; Гасдрубал не раз успешно боролся с судьбой.
Полибий признавал веру в богов полезной в качестве средства удержания в подчинении «легкомысленной и полной нечестивых вожделений» толпы. Эту «преисполненную духом насилия» толпу можно обуздать только «таинственным ужасом и грозными зрелищами».33 В то же время автор «Всеобщей истории» решительно отказывается от рассказов о чудесах, относя их к разряду детских сказок.
В деле критики мифологических источников Полибий, как и Фукидид, превосходит Геродота. Он говорит, что люди, которые по природной ограниченности, невежеству «или же, наконец, по нерадению не в состоянии постигнуть в точности всех обстоятельств, причин и положений в каждом деле, видят в богах и в судьбе виновников того, что совершено благодаря расчету и предусмотрительности».
В историографической литературе есть мнение, что «поход античных историков к источникам носил наивный и дилетантський характер». Конечно, историки эпохи Возрождения, эрудиты XVII в. и просветители XVIII в. в деле расширения источнико-вой базы исследований и в деле критики источников ушли далеко вперед по сравнению со своими античными коллегами. Но ведь оценивать вклад древних нужно не по тому, чего они еще сделать не смогли, а по тому, что нового они внесли. И поскольку речь идет об историческом источниковедении, нужно признать их вклад чрезвычайно значительным. Заключается он прежде всего в критике мифов и эпоса, в иногда сквозящей мысли о недопустимости приписывать богам и судьбе то, что совершается людьми. Необходимо также помнить, что историки древности наряду с материалом личных наблюдений, рассказов других очевидцев и фольклором стали привлекать к исследованию письменные источники и данные археологии, этнографии и языка.36
В античное время были подвергнуты теоретической разработке проблемы исторического повествования. Дионисий Гали-карнасский — историк и ритор I в. до н. э. говорил о способах достижения убедительности, ясности и доходчивости исторических произведений, придавая при этом первостепенное значение мастерству, стилю и языку историков и особенно их умению изображать чувства и характеры людей. Нельзя не отметить, что умение заинтересовать и убедить читателя со времен античности и до сегодняшнего дня рассматривают как выдающееся качество историка.
И вместе с тем в античное время мы наблюдаем проникновение риторических излишеств в историческую науку. Существо их заключается в требовании подчинять точность и правдивость изложения созданию приятного чтения и приукрашиванию действительности. «Самая первая и необходимая задача любого историка,— пишет Дионисий Галикарнасский,— выбрать достойную и приятную для читателя тему». К числу других задач историка он относит отбор того, «что следует включить в свой труд, а что оставить в стороне». Так, Фукидид порицается за вписывание войны, «которая не была ни славной, ни победоносной». Потомкам, уверяет Дионисий, «лучше о ней не вспоминать, предав ее забвению и обойдя молчанием». И уж если Фукидид стал описывать войну, в которой его родной город предстал в невыгодном свете, он должен был в конце своей истории описать «какое-нибудь замечательное и весьма приятное для слушателей событие».
Большая его популярность объясняется яркостью и драматизмом повествования, а также устойчивым интересом читателей к биографическому жанру вообще. Подобно Фукидиду и Полибию, Плутарх критически относился к сказочным вымыслам, но в критике источников уступал своим выдающимся предшественникам и отводил божественному и фантастическому больше места. Сам Плутарх одно время был жрецом Аполлона в Дельфах.
Плутарх не был строго беспристрастным и точным биографом и идеализировал своих героев, хотя и отмечал «ошибки и недостатки, вкравшиеся в деяния человека». В то же время он считал, что их «не следует изображать в истории со всей охотой и подробностью, но как бы стыдясь за человеческую природу, что она не производит никакого характера бесспорно добродеятельного». Плутарх заботился о правдоподобности описания своих героев: он рекомендовал не пропускать вовсе их мелкие недостатки и в то же время не выражать их слишком точно, «потому что в последнем случае образ становится некрасивым, а в первом непохожим». Даже сказочному вымыслу следует придавать видимость настоящей истории.
В трактате «О злокозненности Геродота» (видимо, принадлежавшем Плутарху) отец истории и другие классики античной историографии обвиняются в том, что они проявляют чрезмерный интерес к порокам своих героев или умалчивают об их прекрасных поступках. Самыми же злокозненными и даже низкими историками объявляются те, кто бросает стрелы в своих героев как бы из засады. Однако обвинения, предъявленные Геродоту, нельзя признать справедливыми. Пафос этих обвинений нужно видеть в стремлении оправдать идеализацию исторических фактов и деятелей. Подобное приукрашивание было характерно не только для Плутарха. Панегирик как литературный жанр возник в Греции еще в V в. до н. э. В исторической литературе неумеренные восхваления звучат особенно настойчиво при римских императорах. Но, поскольку речь у нас идет об историографии, мы должны отметить, что в античное время уже раздавались голоса, протестовавшие против подобных неблагоприятных для науки тенденций.
В 166 г. н. э. появился трактат Лукиана из Самосаты «Как писать историю», подчеркивавший коренное различие между поэзией и историей. «У поэзии и поэтических произведений одни задачи и свои особые законы, у истории — другие». Поэзия основана на вымысле, «единственное дело историка рассказать все так, как оно было». И далее: «Истина является сущностью истории, и тот, кто собирается ее писать, должен служить только истине», Еще до Лукиана Тацит требовал от историков писать без гнева и пристрастия (sine ira et studio).