Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

три, это усы, а это бакены. Теперь и сама Маша не узнает своего Пустовцева.

Жорж повернулся на одной ноге и, вырвав из рук матери листок, побежал к боковым дверям и чуть было не сбил с ног входившую Marie.

–  Сумасшедший! – сказала она.

–  Сама ты такая! Зато ж на – вот, гляди, – хорош теперь твой Пустовцев?

Он показал сестре рисунок, но Marie с гневом оттолкнула его и вошла в гостиную.

Боже!... Кто бы узнал теперь это юное создание, недавно так светившееся искренностью мысли и благоухавшее свежестью чувства?.. Вот они – эти ясные очи, но нет уже в них той мягкости и елейности, которые вливали тишину и сладость в самую бурную душу, глядевшуюся в них. Вот они – эти коралловые уста: но будто пухлей стали они, выражая какую-то спесь и готовность раскрыться не для ангельской улыбки, а для возмутительной речи, полной насмешки и презрения. Вот оно – это прозрачное лицо, но нет уже в нем румянца стыдливости, а насквозь прониклось оно какой-то изнурительной истомой и бледностью. Вот и стан... но нет, это не тот стан – тонкий и гибкий, как стебель, еще с неразвернувшимися лепестками, еще не сложившийся, но много позволяющий гадать о себе в будущем: этот бюст почти совсем уже окончен; рука неизвестного скульптора уже обозначила его обольстительные и свежие округлости. Нет, это не та робкая Marie, которую видел Софьин на кладбище, которая, наконец, не так давно с полными слез глазами слушала скорбную повесть его...

Быстро взглянул на нее Софьин и потом медленно опустил голову в каком-то, по-видимому, раздумьи.

–  Maman! – резко сказала Marie. – Выгоните вон этого невежу?

241

В. И. Аскоченский

Озадаченный этим Жорж хотел было сказать что-то, но вместо того погрозил сестре кулаком и быстро скрылся в отворенные двери.

–  Вот и знакомая незнакомка ваша, – улыбаясь, проговорила Соломонида Егоровна.

Софьин поклонился. –  Угадываете ли ее?

–  Сегодня я очень плохой угадчик и, обманувшись раз, не хочу повторять этого в другой.

–  В чем же это вы обманулись? – сказала Marie, небрежно подходя к зеркалу и поправляя волосы, взбитые а la Помпадур.

–  Неугадалпортрета,которыйпоказывалмнеЖорж,– отвечал Софьин, глядя на нее пристально.

–  Немудрено, – сказала она, и ни одна черта лица ее не шевельнулась, – он очень дурно набросан. Это Жорж пачкал. Впрочем, разве я теперь в глазах ваших портрет, а не подлинник?

За стеной послышались судорожные всхлипыванья. СоломонидаЕгоровнаахнулаи,несмотрянасвоютучность, быстро выбежала в соседнюю комнату.

–  Ах, это Жорж! Охота ж тебе, Marie, так обижать его! – сказала Елена и тоже поспешно ушла вслед за матерью.

Marie, не переменив положения, громко засмеялась. –  Нуте, отвечайте же! – сказала она, садясь в кресло и

ловя кисть висевшей близ портьеры.

–  Будьте так добры, повторите ваш вопрос. –  Как это вежливо!

–  Извините, я думал совсем не о том. –  Еще вежливей! О чем же вы думали? –  Старался узнать вас.

–  Разве я так успела перемениться с того недавнего времени, как вы перестали бывать у нас?

–  На мои глаза, – да.

242

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  Что ж, похорошела? –  Сказал бы, да боюсь. –  Не стесняйтесь.

–  Вы похорошели – да: но ваша красота стала возмутительна; вы развились, но в этом развитии я вижу насилие вашей прекрасной натуре, вы... но довольно, боюсь впасть в поучительный тон.

–  Нет, продолжайте, мне очень приятно. Пустовцев говорил, что у вас прекрасный дар сказывать проповеди.

–  А, он так хорошо меня знает?

–  Умный человек может хорошо знать всякого.

–  А мне кажется, умный человек должен прежде всего знать хорошо самого себя.

–  Ну, вот вы уж и рассердились!

–  Виноват, – сказал Софьин, горько улыбнувшись. – Я точно впадаю в ребячество.

–  Это ничего; я сама иногда тоже люблю поребячиться, особенно когда разболтаюсь с Пустовцевым.

–  Позвольте узнать, всем ли так часто твердите вы о Пустовцеве, как мне?

–  Нет, не всем.

–  Почему ж именно я удостоился такой чести?

–  Потому что если б я сама не заговорила о Пустовцеве, то вы и без меня начали б об нем речь.

–  Вы так думаете? – сказал, зардевшись, Софьин. –  Не только думаю, а уверена.

–  Уверены? Почему же? –  Это мой секрет.

–  Только, верно, известный не вам одним.

–  Почему знать? Может быть, и действительно не мне одной.

Такой отчаянный вызов на перестрелку колкостями окончательно сбил с толку Софьина. Он ясно видел, что появление его в доме Небеды было заранее предсказано,

243

В. И. Аскоченский

что речи его предугаданы и все рассчитано и предусмотрено. Кто-то постарался покрыть юное сердце корою бесстыдства...

Грустное явление! Но оно бывает сплошь да рядом. Слабо сердце человеческое: но всего слабей оно у юной пришелицы света. Это воск, из которого опытная рука может делать все, что угодно; ум ее – это легкая бабочка, носимая ветром, несмотря на видимую произвольность ее движений. Горе, горе тому, кто совратит с пути правого «единую от малых сих!».

Софьин молчал, опустив голову. Marie небрежно играла кистью портьеры и улыбалась насмешливо.

–  Какие вы странные, Marie, – сказала Соломонида Егоровна, выходя из боковых дверей. – Можно ли так оскорблять невинность?

–  И красоту, – прибавила Marie, засмеявшись. –  Вам это смешно, сударыня?

–  Как видите.

–  Вы забываете, с кем говорите! –  Очень хорошо помню – с вами. –  А я вам кто?

–  Вам это лучше знать. –  Кажется, я ваша мать?

–  Зачем же кажется? Разве вы сомневаетесь? –  Я советовала бы вам выйти вон.

–  Когда заблагорассудится, выйду.

Не желая быть свидетелем такой оригинальной семейной сцены, Софьин поднялся.

–  Позвольте, мусье Софьин, – сказала Соломонида Егоровна, – я вас прошу присутствовать при опытах нынешнего образования.

–  А я просил бы вас избавить меня от этого, – сказал Софьин, не поднимая головы.

–  Напрасно, – подхватила Marie, – напрасно; таких сцен нигде не удастся вам видеть!

244

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

Софьин взглянул на Marie и не мог не подивиться этому в высшей степени противному выражению, какое приняло все еще прекрасное лицо ее. Marie улыбнулась, – но от такой улыбки становится холодно и мрачно на душе.

–  Жалуюсь вам, мусье Софьин, – заговорила Соломонида Егоровна, – уже не скрывая гнева; такие сцены она повторяет со мной почти каждый день.

–  Почему ж и не повторять, если они вам нравятся? – отвечала Marie.

–  Бессовестная! – вспыхнув, произнесла Соломонида Егоровна и вышла.

–  Quelle bourgeoise! – сказала вслед ее Marie. – Ну, –

продолжала она после некоторого молчания, насмешливо глядя на Софьина, – начинайте ж вашу проповедь. Тема превосходная: о повиновении детей родителям.

–  Я вижу, Марья Онисимовна, что вы и без меня уж наслушались проповедей, а мои опоздали.

–  Кто ж вам виноват!

–  А-а, Владимир Петрович! – завопил Онисим Сергеевич, проходя залой и держа в руках большой сверток каких-то бумаг. – Слыхом слыхать, видом видать! Забыли, батюшка, совсем забыли! Ведь чай уж полгода, как вы были у нас.

–  Виноват, Онисим Сергеевич...

–  Ну, это ваше там дело! А теперь что? С Машей, с Машей? Поговорите, поговорите; молодец стала; хоть кого закрутит, забьет, завертит. А все Пустовцеву спасибо – хороший человек! А уж как ловок, как ловок, фу ты пропасть! Как начнет, знаете, этак резать про разные ученые материи, так рот разинешь! Ино место и сам видишь, что оно как-то не так, не с той, значит, стороны к делу подходит, и этак хочешь ввернуть ему закорючку – куда тебе! Как поднимется, так только пыль столбом. Да все философия ведь, канальство! Читали и мы Вóлтера с стары годы, но таких вещей, как у Пустовцева, не начиты-

245

В. И. Аскоченский

вали. Страшно, знаете, с первого-то раза, ну, а после, как порассудив этак, так и ничего, как будто оно так и следует. Да и Маша, я вам доложу, препонятливая головка. Эти женщины не в пример быстрее нас.

Во время этого монолога Онисим Сергеевич стаскивал перчатки, приговаривая в промежутках: «Вишь ты, собаки б тебя съели, не слазит. Рука, значит, напотела».

Кончив эту операцию, Небеда вытерся платком.

–  Уф, пропадай оно! Умаялся. У итальянцев это был; купил вот это. Что за картины! Сейчас покажу. А мать где? Смотрите-ка сюда, Владимир Петрович!

Ивзяв за руку Софьина, Небеда подвел его к столу

истал развертывать покупку. Согнутая в трубку бумага плохо укладывалась на столе, и Софьин, держа в одной руке шляпу, другою принужден был придерживать поминутно свертывавшиеся эстампы.

–  Гляди-ка, ась! – говорил Небеда, от всего сердца услаждаясь своей покупкой. – Ватерлоская битва. Да-с, двадцать пять целковеньких. Вот она штука-то какая! Ну, да и есть за что! Наполеон-то, вишь ты! Задумался, разбойник. Так тебе – вору, и надо! и это Сульт должно быть; умаливает. Умаливай, умаливай, а видно, придется «выкинуть фигуру на цыганский лад». Вы знаете эту песню? Чудесная, таких нынче уж не пишут. У меня есть она; я, пожалуй, дам вам ее списать. А пушки-то? Подбиты. Уж стало быть, когда подбиты, то в дело не годятся. Это уж так, я сам по артиллерии служил. А вот это, – продолжал Онисим Сергеевич, развертывая другой эстамп, – прощание в Фонтенебло... Да подержите-ка. Уж коли на то пошло, я покажу вам все мои картины. Коллекция, батюшка, коллекция. Поставьте-ка шляпу-то и держите вот так.

Онисим Сергеевич шибко пошел в кабинет, оставив Софьина у стола с растопыренными руками. Marie прыснула и залилась со смеху. Сам Софьин не мог удержаться от

246

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

улыбки.Вырвавшийсявэтовремяиз-пододнойрукиэстамп быстро свернулся в трубку; Софьин хотел было удержать упрямца, потерялся, и эстампы полетели на пол.

–  Эх вы, ловкий! – кричал Небеда, выходя из кабинета. – Не покажу ж вам за то ни одной.

Софьин поднял с полу картины и отер пот, проступивший у него на лбу.

–  А у Клюкенгутов сегодня будете? –  Да, он приглашал меня.

–  Будьте, и мы будем.

–  Значит, до свиданья! – сказала, вставая, Marie и, кивнув головой Софьину, пошла на другую половину чрез кабинет отца.

–  А давно вы у нас? – сказал Небеда, остановив Софьина на пороге.

–  С час будет.

–  Ну, вот и хорошо. И сами развлеклись, и моих...

Софьин не слышал конца этой речи. Он быстро сбежал с лестницы, опрометью бросился в коляску, надвинул шляпу почти до самого носа и крикнул «домой!» таким странным голосом, что ходившие по двору индюшки разом встрепенулись и прокричали ему что-то вслед на своем индюшачьем языке.

Глава седьмая

Есть люди на свете, которых любит свет и ставит их на степень образца и подражания. Он любит их как аттестованных поклонников своих, как строгих блюстителей законов духа времени, духа льстивого, обманчивого и мятежного. За поклонение себе он предписывает другим неофитам своим кланяться и подражать этим любимцам и жрецам своим, уже посвященным в его элевзинские таинства.­

247

В. И. Аскоченский

Люби себя и все употребляй средством для своих целей – вот закон света, крамольно идущего против законов истинного света!

Перед читателем мелькал кое-где легко и без особенного намерения набросанный эскиз Пустовцева. Лохматая голова, густые брови, светскость или, по его собственному выражению, эксцентричность – вот черты, которыми доселе обрисован был этот человек, коему суждено играть существенную роль в нашем рассказе. Приметы эти остались и теперь при нем: но яснее и отчетливей определилась его внутренняя физиономия. Не скоро сказывается смертный своим внутренним содержанием. Пуд соли съешь с человеком, пока его узнаешь, говорит справедливая русская пословица.

Пустовцев принадлежал именно к тому поколению, которое так верно очертил и так грустно оплакал покойный Лермонтов в своей «Думе». Отец Пустовцева, сам воспитанный в правилах XVIII века, ревностный поклонник Дидро, д’Аламберта, Вольтера, Бэля и других энцик­ лопедистов прошлого столетия, незаметно и даже, может быть, мимовольно передал и сыну своему неуважение ко всему, что издревле деды и прадеды наши почитали неприкосновенной святыней. Труня и издеваясь над кротким благочестием и простосердечной молитвой своей жены, он перелил и в сына то же кощунственное направление, уронив во мнении ребенка достоинство его матери и пустив во всю ширину юной души корень зла и растления. Быстрые способности малютки были отличным проводником уроков, которые и словом, и делом давались ему на всякий час и на всяком месте. Вот пришла мальчику пора поступить и в школу. Мать, прижимая к груди последыша своего, со слезами благословила его святой иконой, завещавая ему помнить Бога и заповеди Господни и в горе жизни прибегать к Небесной Заступнице всех скорбящих. Слушал отец эту давно забытую и отвержен-

248

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

ную им молвь искренней веры, и что-то сокрушительное шевельнулось в груди его, и показалась было на глаза его благодатная слеза раскаяния и умиления: но гордо отряхнул он эту слезу, когда малютка, вырвавшись из объятий матери, с улыбкой подошел к отцу и, показывая икону, сказал: «Папа, куда мне девать это?» – Отдай Ефремке! – отвечал отец: пусть положит в чемодан. – И поехал юный питомец в путь свой с отцовскими правилами в сердце и с матерним благословением в чемодане.

Прошел наконец ребенок и узаконенный курс воспитания; стал юношей и вышел с отличнейшим аттестатом и лохматой головой. И каких-каких наук не было прописано в его аттестате! Все семь греческих мудрецов в сложности не знали и половины того, что показан знающим двадцатилетний юноша... И вышел наш мудрец в люди, и поставили его прямо лицом к лицу с жизнию, которую, конечно, не мог же он изучить на школьной лавке и в ученической куртке. Ему открыли знатную служебную карьеру, маня все вперед да вперед наградами и отличиями. Корабль, значит, пришел в порт, началась разгрузка. Посмотрим, что там такое.

Вот Пустовцев в храме Божием. Значит-таки доброе семя, брошенное в его сердце матерью, не пропало даром? Не знаю. По крайней мере небрежность, с какою он вошел в святое место, его раскланиванье с знакомыми, его разговоры и усмешки, его поза, полная дерзости и неблагоговения, не показывают этого. Он взбивает свои волосы, опирается, почти ложится на перилы, обратясь боком к алтарю, берет лорнетку, висящую на груди его, и рассматривает публику на противоположной стороне. Он вертится, приподнимается, ищет кого-то: но, верно, нет того, кого он ищет, потому что с видом небрежного неудовольствия обращается он к близ стоящему своему подражателю и заводит с ним разговор, как заметно, веселый. Еще пять, десять минут – и Пустовцев, взглянув на часы, медленно

249

В. И. Аскоченский

поворачивается и выходит из храма Божия, горделиво откланиваясь толпе, подобострастно расступающейся перед ним. «Бой-голова!» – говорит вслед ему молодой чиновник, обращаясь к своему собрату, уже поседевшему на службе в чине титулярного. «Да», – отвечает этот протяжно, не нам чета, и кладет земной поклон в простоте ума и сердца.

Беда затронуть религиозные убеждения этой бойкой головы! Было когда-то в моде самое жалкое, самое глупое, безотчетное неверие; человек отвергал все, не трудясь даже над анализом того, что отвергал; смеялся над всем священным потому только, что оно недоступно было его узкому и тупому уму. Пустовцев не этой школы: от великой тайны мироздания до последних явлений силы Божией, бывающих и в наше скудное верою время, он все подвергал критическому обзору, требуя одного лишь знания и знания; что же превышало ум его, что не укладывалось в узенькие клеточки человеческой логики, он все отвергал, как пустяки, как сущий вздор. Непобедимым убеждениям противопоставлял он насмешку; колющей правде – ловкий софизм, – и близорукий слушатель его терял точку опоры своих давних, религиозных убеждений, а свет решил, что это человек прекрасно образованный и свободный от предрассудков.

Пустовцев на государственной службе. Перед ним люди со своими несчастиями и ошибками, с своими слабостями и пороками; в его руках перо, которым в иную пору легче меча можно рассечь гордиев узел злонамеренных хитросплетений. Но отчего ж такою грустною вышла из комнат его вот эта вдова с двумя малютками? Отчего так весело подпрыгивает вот этот горбатый адвокат, известный всякому мошенничеством и ябедою? Отчего так встревожен вот тот господин, которого, за полчаса тому, мы заметили в окна квартиры Пустовцева сидевшим близ стола, заваленного бумагами?.. Гм, мало ли отчего? Эти господа недовольные пришли искать защиты и правосу-

250