ФИЛОСОФИЯ_И_ИСТОРИЯ_НАУКИ_ЛЕКЦИИ

представляет собой жесткую цепь причинно-следственных отношений, то любая стадия его бытия становится детерминированной изначально. Жаркие споры о свободе воли в философии 18 века, да и в обществе того времени в целом, красноречиво об этом свидетельствуют.

И в этом плане неоценимую «услугу» оказала квантовая механика. Сама по себе она,

конечно, совсем не является теорией развития, скорее даже наоборот. Но, впервые в истории рационального мышления ограничив принцип детерминизма, квантовое мышление как бы освободило человеческий разум от диктата ставшего непререкаемым за тысячелетия закона. Лишь после того, как квантовая наука ввела неопределенность в качестве одного из состояний объективного мира, стало возможным разрабатывать идею развития не просто в философском смысле, но и в т.н. частных науках.

Еще один важнейший принцип – принцип всеобщей взаимосвязи. Он вытекает из принципа единства мира, но, тем не менее, имеет самостоятельное значение. Довольно часто его сводят к детерминизму, что может быть относительно верно лишь для классического детерминизма лапласовского типа. С этим трудно согласиться; развитие науки в ХХ веке показало, что связи в материальном, да и духовном мире гораздо разнообразнее,

Логическим следствием принципов единства мира и всеобщей взаимосвязи является принцип системности. Понимание мира как системы стало достижением науки 20 века.

Для 19 века характерен механицизм с его принципом аддитивности. Любое целое можно свести без остатка к сумме его частей, сколь угодно разбирать его на части и собирать вновь без всякого влияния на его свойства. Принцип системности говорит о прямо противоположном: целое не сводимо к сумме составляющих элементов. Также верно утверждение о том, что свойства элемента вне и внутри системы различны. Принцип системности в его всеобщем применении означает понимание мира как организма, а не как механического образования. Важно понимать, что механицизм имел свое обоснование. В условиях, когда практически единственной развитой научной теорией была механика, попытка использовать ее методологию для решения проблем в других областях была вполне осмысленной и продуктивной. Поэтому принцип механицизма является не ошибочным, но ограниченным. В том числе и в химии, например. принцип аддитивности В. Оствальда.

Прямым следствием принципа системности является принцип целостности. При объединении отдельных элементов в систему у последней возникают новые свойства,

которых нет ни у одного из элементов. Принцип целостности об этом и говорит: любой целостный, относительно самостоятельно существующий объект обладает свойствами,

несводимыми к свойствам своих составных частей. Для науки это значит, что изучение природы отдельных элементов целостных систем является необходимым, но совершенно недостаточным условиям для решения задачи познания и управления такими системами. Работа этого принципа в науке видна очень ярко. Было время, когда научное познание интенсивно дифференцировалось; на смену наивно-синкретическому целостному восприятию мира пришло разделение единого бытия на предметы разных,

практически никак не связанных друг с другом наук. Это был совершенно необходимый этап развития познания. Но, с определенного момента, о чем мы будем говорить подробно позднее, наблюдается и другой процесс. Дифференциация наук никуда не делась, и сегодня появляются все новые и новые научные дисциплины. Однако. опять-

таки со второй половины 20 века, мы видим новое явление: интеграцию наук в решении многих сложных задач. Эта интеграция происходит в двух направлениях: наряду с возникновением новых дисциплин, объединяющих принципы разных фундаментальных наук (например, биогеохимия), возникают, так сказать, временные, но очень эффективные союзы представителей разных наук для комплексного решения сложных проблем. Это и есть проявления принципа целостности в методологическом аспекте.

Важнейшими регуляторами научного познания являются и гносеологические принципы

(основания) науки. Они обосновывают возможность и необходимость научного познания, а также в самом общем виде определяют порядок и механизм познавательного процесса.

В этом смысле наиболее важным является вопрос о возможности познания мира в принципе. Несмотря на кажущуюся очевидность положительного ответа (ведь мы каждый день познаем что-то новое), ведущиеся на протяжении 2500 лет дискуссии показывают, что вопрос этот не такой и простой. В истории мысли сложились три позиции по этому вопросу: гносеологический оптимизм, утверждающий возможность познания мира в целом и любого его элемента; крайний и умеренный агностицизм,

утверждающие соответственно невозможность познания мира в целом или какого-то его аспекта, и скептицизм, воздерживающийся от определенного ответа на этот вопрос.

Скептик говорит: не исключено. что мы можем знать истину, однако невозможно быть в этом уверенным.

Не следует путать скепсис с критицизмом. который, как мы говорили ранее, является абсолютно необходимым условием научного прогресса. Они как раз являются противоположностями: критицизм требует доказать абсолютно все утверждения,

принятые наукой (стало быть, считает возможным это сделать). Скептицизм же как раз отрицает саму эту возможность.

Гносеологический оптимизм утверждает, что человеческий разум может познать любой объект в этом мире. Наука основана исключительно на гносеологическом оптимизме.

Ученый не может быть скептиком и уж тем более – агностиком. В этом смысле показательны слова Д. Юма, который говорил, что из-за разработанной им философии ему по ночам снятся кошмары. Ведь он был не только философом-скептиком, но и вполне успешным ученым в разных областях. Как ученый, он был уверен в способности познавать мир, но как философ-эмпирист с неизбежностью приходил к скептицизму, что и порождало в его душе неразрешимые противоречия.

Можно привести и другой пример, подтверждающий императивность гносеологического оптимизма в науке. Рассуждая о гравитации, И. Ньютон говорит о том, что ее природа совершенно неизвестна и непонятна, и он не знает, как решить эту проблему. Но он не высказывает и тени сомнения в том, что когда-нибудь физики обязательно решат этот вопрос. Этот пример ярко демонстрирует суть научной позиции:

уверенность в том, что в мире нет ничего, что человек не мог бы познать, вовсе не означает, что наука когда-то познает окончательно все и вся.

Напротив, и это – второе важнейшее гносеологическое основание науки; она исходит из принципа неисчерпаемости объекта познания как в экстенсивном, так и в интенсивном смыслах. Все в этом мире познаваемо, но никогда не может быть познано полностью.

Экстенсивная неисчерпаемость объекта познания означает метафизическую веру ученого в то, что творческие силы природы (а к ним можно отнести и человека, ведь мы все же – органическая составляющая природы) постоянно творят что-то новое, новые формы бытия материального мира, свойства объективной реальности, и т.д. и т.п. То есть природа постоянно создает нечто новое, что должно рано или поздно стать объектом познания.

Неисчерпаемость познания в интенсивном смысле означает признание у любого объекта, даже, казалось бы, самого простого, практически бесконечного числа свойств,

поведенческих особенностей и т. д. Можно ли представить такую ситуацию, когда физики и химики вдруг заявят, что полностью познали водород, самый простой из химических элементов? Тема закрыта, делать там больше нечего? Конечно же нет. Как бы хорошо мы ни изучили тот или иной объект, никогда не будет возможным считать,

что его содержание полностью исчерпано, познание его завершено.

Всегда следует помнить слова И. Ньютона, который говорил, что чувствует себя маленьким мальчиком, играющим в камешки на берегу великого океана. Образно научное познание можно представить в виде трехмерной квазишарообразной фигуры.

постоянно увеличивающей свой объем, причем неравномерно, с разной скоростью в каждом из направлений. Внутри этой фигуры мы имеем накопленное знание, а вот ее поверхность – это область нашего незнания. Причем наше незнание двояко. Во-первых,

это, так сказать, поверхность шара, что можно назвать «знающим незнанием». Здесь мы знаем, что именно нам пока неизвестно. Но бесконечно большой является та область, с

которой мы даже не соприкоснулись еще, поэтому не имеем о ней ни малейшего представления, не можем даже помыслить, что еще мы не знаем. Этот образ полезен тем, что наглядно показывает: чем больше мы знаем, тем еще больше мы не знаем.

Данное утверждение может показаться всего лишь каламбуром, но по существу оно верно, каждое новое открытие в науке, конечно, дает нам новое знание. Но оно ставит еще больше проблем, прибавляет работы научному сообществу. Подтверждением этих слов является лавинообразный рост научного знания, особенно в последние десятилетия, в результате которого количество проблем в науке вовсе не уменьшается,

а, напротив, только растет. Науке всегда будет чем заняться…

Еще один важнейший гносеологический принцип науки – объективность научного знания. Очевидно, что основа познания – это отношение между познающим субъектом и познаваемым объектом. Но каково оно? Это – наиболее фундаментальная проблема не только гносеологии, но и всей философии, иначе ее называют основным вопросом философии. Не будем подробно анализировать историю решения этого вопроса, иначе пришлось бы пересказывать всю историю философию. Мы уделили много внимания этому вопросу в предыдущих лекциях, стоит подытожить сказанное ранее. В

современной науке, в отличие от классической и доклассической науки, объективность знания понимается не как элиминация субъективного из корпуса научного знания. Это

невозможно уже хотя бы потому, что способы (формы) существования знания являются формами субъекта, а не объекта. Действительно, как иначе может существовать и выражаться знание, если не посредством понятий, суждений, теорий и т.д.? Сегодня мы понимаем, что само познание возможно потому, что человеческое мышление не является абсолютной противоположностью материального мира; оно – порождение этого мира и предметно в самой своей основе. Это хорошо понимал даже такой классический, «образцовый» идеалист, как Гегель: в его философии субъективный дух

(человеческая духовность), хоть и является воплощением мирового духа, но возникает и эволюционирует в неразрывной связи с материальной деятельностью человека.

Именно поэтому субъективные логические и синтаксические (языковые) формы, будучи сами по себе формами субъективной деятельности, являются одновременно отражением и выражением объективного мира. Вот яркая иллюстрация сказанного: почему-то в самых разных, очень непохожих друг на друга языках народов мира имеются одинаковые формы: существительные, прилагательные, глаголы и т. д. Но при одном условии: если народ – носитель языка достиг достаточной степени социально-

экономического развития. И, напротив, в языках племен, находящихся на ранних стадиях эволюции, низком уровне социально-экономического развития, эти синтаксические формы слабо выражены. Ответ прост: все народы мира находятся в условиях примерно одинаковой объективной реальности, соответственно, способы жизнедеятельности людей тоже примерно одинаковы. И хотя человеческий язык предназначен не для общения субъекта с объектом, а субъекта с субъектом, человека с человеком, логико-синтаксическая структура языка носит объективный характер,

выражает в себе структуру объективного мира.

Наука решила вопрос о соотношении субъекта и объекта «явочным порядком» в ходе научной революции 17-18 вв. Правда, осмысление того, как именно она решила этот вопрос, было непростым и заняло более 250 лет, найдя свое окончательное решение у К.

Маркса: тождество субъекта и объекта вообще достигается в ходе активного воздействия человека на материальный мир, иначе говоря – в ходе материальной трудовой деятельности. Применительно к науке это означает, что внутреннее единство знания и его объекта достигается в эксперименте, им и доказывается. Это – очень важный момент, на котором следует остановиться подробнее.

Очень многие философы и ученые не понимают принципиального различия между наблюдением и экспериментом. Особенно это верно по отношению к эмпиризму,

который в качестве исходного фундаментального понятия использует понятия опыта,

нивелирующего принципиальное различие между наблюдением, и экспериментом, чего делать нельзя. Некоторые видят различие между этими способами познания только в том, что наблюдение пассивно, а эксперимент активен. Это верно, однако самое важное различие состоит в том, что только в ходе эксперимента ученый самым непосредственным образом пытается соединить свою мысль с материалом природы.

Однако природа неподатлива; она не будет принимать любую нашу идею, но только ту,

содержание которой соответствует действительному содержанию природы, совпадает с ним. А это и есть искомое тождество субъекта и объекта. В этом смысле, если нам один раз удалось добиться такого единства, можно быть уверенным в том, что у нас это будет получаться всегда, так как природа не только неподатлива, но и обладает достойным уважения постоянством. Перефразируя Ф. Энгельса, можно сказать: миллионы смартфонов подтверждают квантовую теорию полупроводников не лучше, чем это делает один-единственный. Все, что сделал и делает человек из материала природы,

является непосредственным соединением мысли и материи. Гегель имел полное право называть эту сферу объективным духом. На уровне здравого смысла мы привыкли считать «стопроцентно» материальными объектами не только собственно природные тела, до которых у нас еще «руки не дошли», но и такие вещи, как лопаты, самолеты и компьютеры. Не очень легко заметить, что лопата – это человеческая мысль, но это именно так. Идея лопаты – продукт субъективный, мысль, но одновременно - нечто объективное и истинное, так как эту мысль удается соединить с объективной реальностью, природным материалом.

Практическое (экспериментальное) доказательство является наиболее строгой и полной формой обоснования в естественных и социальных науках. Сколь бы совершенной и логически безупречной ни была бы та или иная конструкция в этих науках, она не будет признана истинной без соответствующего эмпирического обоснования. Однако далеко не во всех науках и не по каждому вопросу можно провести экспериментальную проверку. В ходе исторического развития научного познания были выработаны и иные,

менее сильные способы обоснования. Более подробно эти вопросы мы рассмотрим в лекции, посвященной вопросам методологии науке. Сейчас ограничимся указанием на то, что в целом обоснование (включая его самую сильную форму – доказательство)

является логической процедурой соединения нового знания либо с материальным объектом (эксперимент), либо с имеющимся корпусом знания. Исключительно важную

роль в современной науке играют логико-математические методы проверки и обоснования научных теорий.

Книга природы написана на языке математики, говорил Галилей. И. Кант выражается еще более категорично: в каждой науке ровно столько науки, сколько в ней математики.

Это было сказано во времена, когда математизирована была только физика, а химия делала в этом направлении только первые робкие шаги. Сегодня мы можем констатировать правоту великих мыслителей прошлого, особенно в свете все большей компьютеризации наук, как естественных, так и общественных. Уже стали привычными такие названия дисциплин, как «математическая география» и «математическая психология». Поэтому, глядя в перспективу, можно говорить о математических основаниях не только отдельных дисциплин, но и науки в целом.

История математики в чем-то уникальна и сильно отличается от истории других наук.

Зародившись как сугубо практическая дисциплина, искусство счета и измерения

(арифметика натуральных чисел и гео-метрия), она превратилась в разветвленную теоретическую систему с собственными, отличными от естественнонаучных, методами построения математических теорий и их доказательства. Интенсивное развитие высшей алгебры привело некоторых математиков и философов к выводу о том, что математика не имеет предметного содержания, т. е. не является отражением материального мира.

Ошибочность этого взгляда убедительно продемонстрировало применение различных алгебраических методов в естественнонаучных теориях, прежде всего в физике. Корни этого заблуждения кроятся в наивном реализме, полагающем, что «материальные» науки описывают реальный мир, в то время как математические теории – абстрактные идеальные объекты. Сегодня мы знаем, что в этом отношении никакой разницы между математическими и другими теориями не существует, любая научная теория представляет собой не непосредственное описание объекта, но его идеальной модели.

Наиболее распространено определение математики как науки о количественных отношениях и пространственных формах действительного мира. Вряд ли это определение является полным и достаточным; современная математика рассматривает гораздо более широкий круг задач. Можно сказать, что королева наук исследует количественные характеристики форм любых объектов, не только действительных, но и всех возможных. Это значит, что она (как и логика) является формальной дисциплиной;

оставляя на усмотрение конкретных наук исследование содержания тех или иных объектов, математика выделяет в них для себя количественные инварианты. Именно

поэтому она становится универсальной основой научного исследования реальности.

Математические методы играют в науке исключительно важную роль, прежде всего эвристическую. Разумеется, роль математики в обосновании научных истин велика. Но еще более важное место она занимает в обеспечении эвристического потенциала науки.

Математика не может определить особенности тех или иных реальных объектов, но ее методология позволяет создавать специфические формальные системы, содержательная интерпретация которых открывает новые горизонты научных исследований.

Сознательная человеческая деятельность всегда целенаправленна, и наука не является исключением. Занимаясь наукой, ученый ставит перед собой определенные цели и руководствуется определенными ценностями. Система целей и ценностей в науке составляет ее аксиологическую основу. Иногда можно встретить мнение, согласно которому аксиологическая составляющая характерна для постнеклассической науки.

Это неверно. Верно то, что в процессе формирования постнеклассической науки происходит активное переосмысление системы ценностей науки. Но это не значит, что предшествующие типы науки вовсе обходились без них. Целевые и ценностные ориентиры возникли одновременно с формированием науки, но они были практически неизменны в течении многих столетий, воспринимались научным сообществом как нечто само собой разумеющееся. Таким образом, в науке отсутствовала не аксиология,

а аксиологическая проблематика; у ученых не было причин ставить под сомнение ценностные регуляторы научной деятельности. Однако кардинальные изменения,

произошедшие в середине и во второй половине 20 века как в обществе в целом, так и в науке, поставили перед научным сообществом ряд очень непростых вопросов и проблем. Решение их ведет к глубокой трансформации всех сторон научной деятельности; новая реальность, в значительной степени создаваемая самой наукой,

оказывается плохо совместимой с классическими формами ее аксиологических оснований.

ЛЕКЦИЯ 4. ЛОГИЧЕСКИЕ ФОРМЫ И СТРУКТУРА НАУЧНОГО ЗНАНИЯ

В этой лекции нам предстоит разобраться с тем, что собственно представляет себя наука как знание. Из каких элементов и процессов состоит, что они собой представляют, как связаны друг с другом. Мы уже знаем, что научное знание – это система.

Соответственно, оно имеет определенную структуру, связывающую в единое целое неоднородные элементы и процессы. Каждый из них, как и система в целом, является определенной логической формой, особым образованием субъективной логики. Т.е.

устойчивым когнитивным образованием, имеющим особенные, специфические логические свойства. Эти свойства являются общими для каждой формы независимо от того конкретного содержания знания, которому придана та или иная форма:

физического, биологического или экономического, неважно. Именно потому эти формы и являются логическими; они одинаковы во всех отраслях научного знания.

Системность научного знания обеспечивается как раз конструированием более сложных логических форм из более простых. Так, научный закон - это определенный способ связи двух и более понятий, т. е. логическая форма закона является синтезом нескольких особых когнитивных образований, называемых понятиями. Последние являются наиболее простыми, исходными формами научного знания, его клеточками.

Однако смысл и значение этих простых форм в полной мере проявляется тогда, когда они становятся структурными элементами зрелой формы научного знания, т.е. научной теории. Поэтому предварительное понимание научной теории необходимо для исследования остальных форм научного знания.

Мы неоднократно говорили о том, что целью науки, кардинально выделяющей ее из всех форм духовной деятельности людей, является установление законов окружающей действительности. Но мы можем быть уверены в том, что закон действительно открыт,

если мы сумели его хотя бы обосновать, а еще лучше – доказать. Так вот, в самом упрощенном виде научную теорию можно трактовать как закон плюс его обоснование.

Разумеется, это абстракция; реально существующие в науке теории не состоят только из одного закона и его обоснования. Но такая упрощенная трактовка позволяет представить смысл научной теории.

Становление научной теории - это сложный многоэтапный процесс. Первым шагом является установление, обнаружение или создание объекта теории. Он представляет

собой реально существующий относительно целостный фрагмент действительности.

Таким объектом может быть и природная, и антропогенная реальность. Например,

радиоактивность – природный феномен, довольно поздно обнаруженный людьми. Но как только наука его открыла, возникла необходимость всестороннего его изучения,

установления законов и т. д. и т.п. Именно поэтому сформировалась теория радиоактивности (на самом деле – целый комплекс теорий, изучающих ее). Другой пример: деньги. Как известно, к сожалению или к счастью они на деревьях не растут;

деньги созданы людьми. Но, точно так же, как с явлением радиоактивности,

возникновение денег потребовало от науки создания соответствующей теории.

Предвидя возражения со стороны пытливых и любознательных, скажем, что существуют теории, объекты которых физически не установлены, т.е. не существуют по данным науки. Например, теория тахионов. В целом возможности науки сейчас таковы,

особенно математической физики, что созданы и создаются немало теорий, объекты которых возможны, но действительностью не являются. Данное обстоятельство не противоречит сказанному выше, потому что подобные теории имеют статус гипотез, т.е.

непроверенного построения, которое может стать знанием, а может быть отвергнуто.

Известен спор между К. Поппером и неопозитивистами о том, с чего начинается наука.

Последние полагали, что первым шагом к созданию науки является накопление фактов.

Однако К. Поппер справедливо указывал – прежде чем что-то накапливать, надо понимать, что именно следует собирать, цель должна быть указана заранее. Поэтому,

считал он, наука начинается не с фактов, а с проблем.

Нам этот спор представляется вполне схоластическим. Философия и история науки имеют достаточно исторического материала, чтобы получить ясный ответ на вопрос о зарождении науки. В период своего становления наука унаследовала от предшествующих форм духовной деятельности человека как первоначальную проблематику, так и необходимый фактический материал. Даже исходная фундаментальная мысль, породившая науку – мысль о том, что не все существующее дано непосредственному восприятию человека, - уже содержится в донаучных формах культуры. Подвиг элейских философов состоял не столько в том, что они ее четко сформулировали, но больше в том, что потребовали изучать скрытую реальность исключительно рациональными средствами.